Между небом и землёй. Глава 7-я

    Глава 7 “Страна багровых туч”


   Ворочаясь в постели, Марк никак не мог уснуть. Он подбивал подушку, добавлял вторую и убирал их вовсе. Потом он считал слонов, баранов и прочих парно и непарнокопытных — всё, как учила когда-то великая Раневская: "До одного, до двух и даже до полтретьего". Ничего не помогало. Сходил на кухню, накапал себе валерьянки, выпил и, вернувшись в постель, продолжил ворочаться. Какое-то время спустя сон пришёл.
   Не смотря на все ночные злоключения, проснулся сам —  без будильника, до восхода солнца, выспавшийся, бодрый, полный сил. Глубины подсознания шептали на ухо: “Сегодняшний день возможно и не эпохальный, но точно не рядовой”. После вчерашней встречи с Эпштейном снова хотелось жить, петь, творить, любить и быть любимым, хотелось дышать полной грудью.
   — Дышать — это на балкон,— и задыхающийся романтик пошёл встречать рассвет.
   Из-за частокола домов, построенных на линии горизонта, поднималось кроваво-красное солнце. Отражаясь в нём, густые тучи окрасились в багровые цвета. Зловещий пейзаж пугал, предрекая все кары небесные, как описанные в “Апокалипсисе”, так и не вошедшие в него по этическим соображениям, дабы оставить человечеству хоть толику надежды.
   Из тех же глубин подсознания выплыло название раннего романа Стругацких — “Страна багровых туч”. Мудрое, хладнокровное сознание, просчитав все за и против, написало рядом ярко багровыми буквами название и их позднего романа — “Град обречённый”. Город, вероломно атакованный багровыми тучами, был обречён…
   Но Марк, как философ со стажем, посмотрел на полупустой стакан с другой стороны: "Это не кроваво красный восход и не коварная атака багровых туч — город освобождает от беспросветной тьмы красная конница, и на древках кавалеристов реют кумачовые знамёна. Наши в городе!”
   Действительно, после непродолжительных боёв тёмный багрянец уступил место жизнеутверждающему ярко алому цвету пионерского галстука. Город просыпался, он, как и требовал того алый цвет: “Был готов!” Не дав как следует насытиться этой красотой, “пионерскую зорьку” сменил золотой восход. Город проснулся, он был полон сил, он излучал флюиды здоровья и до позднего вечера был непобедим.
   Художник, любуясь нереальной игрой красок, ощущал неподдельный комплекс неполноценности: ”Никакие краски не способны передать эту палитру. К сожалению, регулярное чудо стало для нас обыденностью и мы, желая выспаться, добровольно отказываемся от него. После, чувствуя душевную недостаточность, заменяем волшебство суррогатом картин, фотографий, кино и теле панорам. Нехватка чуда в организме приводит не к банальной сердечной недостаточности, а к более страшному заболеванию — недостаточная сердечность. Человечество сошло с ума, да и я не лучше”.
   Униженный щедрой палитрой восхода, живописец решил доказать природе — он ещё о-го-го и, если он очень постарается, то благодарное человечество когда-нибудь, вполне возможно, помянет его добрым словом.
   “Будем возвращать тебя в люди”,— вертелась в голове фраза Дудика.
   — Ну и ладно — в люди, так в люди, но сначала я сам должен снова стать человеком,— и Марк, почистив зубы, сполоснув лицо, нацепил спортивный костюм и кроссовки. Положив в карман ключи и телефон, спустился вниз — отвоёвывать потерянные в извечных боях с ленью и беспутной жизнью озёра.

                ***
   Спустившись на лифте с небесных высот двенадцатого этажа на бренную землю, Марк столкнулся с суровой реальностью. Внизу суетливый народ, обременённый тяжестью будней, не замечал волшебства, подаренного ему щедрой весной.
   Живописец, возвращённый человечеству сегодняшним восходом, как мог, успокаивал людей:
   — Ничего, ничего… Вот для этого мы художники и нужны. Вечером уставшие, потерявшие надежду на завтрашний день вы, дорогие мои, бросите взгляд на картину, прочитаете стихотворение, откроете книгу, поставите кассету с хорошей мелодией, посмотрите замечательный фильм и вновь почувствуете в себе силы для новых трудовых подвигов.
                ***
   Лёгкой трусцой добежал до озёр, до той самой “скамейки на распутье” и, оттолкнувшись от неё, как от линии старта, рванул.
   Бежал не жалея сил. Ему казалось, что деревья, кусты, люди проносятся мимо, как в окне скоростного поезда. Марк чувствовал себя неудержимым, он точно знал, что невозможно не только его обогнать, но и, держа этот сумасшедший темп, находиться рядом. Но “скоростной проезд” легко, как ребёнка, обогнал и ушёл вперёд здоровенный мужик в бело-синем костюме. Вспомнился диалог из “Джентльменов удачи”: “— А что, “Динамо” бежит? —  Все бегут”.
   — Ну, ну, “динамовец”,— погрозил виртуальным пальчиком Марк сине-белому легкоатлету, но догонять его не стал. Не то, что не смог бы, но… Не сегодня. Пусть бежит.
   За три полноценных круга неугомонный “динамовец” обгонял Марка четырежды.
   — Интересно, на каком бензине он работает? — бубнил себе под нос спортсмен-живописец, в четвёртый раз провожая удаляющийся бело-синий силуэт.
   Три круга вдоль озёр — дыхание сбито, лёгкие, отвыкнув от дополнительных нагрузок, отказывались работать. Марк, тяжело дыша, проходил мимо спортивной площадки, а неутомимый “перпетуум мобиле” в бело-синем костюме без устали вертелся на турнике и мучил брусья. Глядя на него, Марк чувствовал себя не уставшим от утренней пробежки, а старым, немощным стариком в предсмертной агонии.
   Но “безнадёжный старик”, неспеша прогуливаясь вокруг спортплощадки, восстановил дыхание и вернулся в свои тридцать семь.
   — Ничего, ничего, я, когда вырасту, когда стану совсем взрослым, тоже таким буду,— без мало-мальской тени зависти промычал себе под нос униженный “динамовцем" Марк.
   А “бело-синий” атлет спрыгнул с перекладины и, достав из кармана телефон, теперь кому-то звонил.
   — Ну да, я почти уверен, что он, полный сил после всего этого, звонит девушке. И откуда у тебя только силы берутся? — но ”карманный Моцарт” отвлёк Марка от “бело-синей” зависти. Пока звучала сороковая симфония, он достал “мобильник” и посмотрел на экран. Номер неизвестный и, нажав на кнопку с зелёной трубкой, говорил уже в микрофон аппарата:
   — Да, я слушаю.
   Там молчали.
   — Я Вас слушаю,— но диалог не получался,— Я Вас не слышу, перезвоните, пожалуйста,— Марк, нажав теперь на красную кнопку, прервал разговор.
   Спрятав мобильник, посмотрел на “динамовца”. Тот тоже положил телефон в карман. То ли уже поговорил, то ли не дозвонился? Но теперь “Динамовец” смотрел на Марка не отрываясь. Глупая мысль посетила промытый пробежкой мозг: “Это он мне звонил? Да ну, что за глупость? Я ведь даже не знаю его”.
   И тут Марк его узнал — это тот самый вчерашний “боксёр” с рассечённой бровью:
   — Чур меня.
   Но бело-синий спортсмен уже потерял к нему всякий интерес и всё так же — без устали садился на шпагат, ходил на руках, отжимался на них, разводя ноги в разные стороны, там — наверху и занимался прочим непотребством, ранящим изнеженные души далёких от спорта людей. Да и не далёких тоже.
   — Смотреть страшно,— то ли негодуя, то ли одобряя, кинул проходивший мимо живописец.
   Поднимаясь по тропинке на горку и уже почти подходя к дому, Марк почувствовал сверлящий спину взгляд. Обернулся, метрах в ста шёл “боксёр-динамовец”, правда на него тот не смотрел, по крайней мере сейчас.
   Внутренний диалог Марка вертелся вокруг сегодняшнего чемпиона: ”Интересно, он нашёл вчера того, кого искал? Да это и не важно, главное — это был не я. Уж больно здоровый, гад”. Художник через плечо поглядывал на рассечённую бровь ”боксёра”, но тот шёл чуть позади, не обращая на него ни малейшего внимания.
   “Наверное живёт где-то рядом,— успокаивал себя живописец,— Это хорошо, что я ему не интересен. А вот на ринге я сколько бы с ним продержался? Я думаю не много, и даже не раундов, а секунд”.
   Марк подходил к своему подъезду, а легко сокративший расстояние “боксёр-легкоатлет” присел неподалёку на скамейку и завязывал расшнуровавшиеся кроссовки. Пару раз “динамовец” исподлобья посмотрел на Марка: ”По-моему я его всё-таки чем-то заинтересовал, и это не хорошо, в первую очередь для меня”.
    Поднялся на 12-й этаж и открыл дверь “своей крепости”. В прихожей он столкнулся взглядом с собой “в 2000-м” и, подмигнув ему, успокоился:
   — Ты тоже думаешь, что у меня мания преследования? Ну, брат, вот что значит — багровые тучи с утра пораньше. Ладно — зарядка, душ, завтрак и… пора возвращаться в люди, ну и в творчестве тоже. Хватит бить баклуши — за работу, за работу. Вот с “багровых туч,” пожалуй, и начну.

                ***

   Марк ”пробежался” по быстрому комплексу разогрева мышц, после этого помучил нижние конечности растяжкой, затем упал на пол — отжиматься. Покончив с этим, прыгнул на перекладину, и, подтягиваясь, бубнил себе под нос: ”Мы тоже кое-что магём”,— прекрасно  понимая, что до “динамовца” ему, как пешком до… Короче — далеко.
   Покончив с разминкой, подошёл к груше. Брезгливо, пальцем провёл по слою пыли, успевшему накопиться за последние полгода:
   — Сейчас, стряхнём.
   Досталось ей, не дай-то Бог: За папу! За маму! За Родину! За Сталина! За веру, царя и отечество! За угнетённые народы Африки! За всё хорошее! — никого не забыл, под конец и “боксёру” с рассечённой бровью перепало,— Получил, да? Ещё хочешь?
   Довольный собой, победитель побрёл в душ, смывать горячий пот былых сражений, впитавший в себя всю горечь багрового утра.
   После процедуры водного омовения от телесной и духовной грязи чистый, как младенец, пошлёпал тапочками на кухню. “Новорождённый” есть хотел как взрослый.
   Захлёбываясь слюной, нажарил себе омлета с беконом и помидорами, нарезал бутербродов и, без всяких ресторанных изысков, уничтожил приготовленное им с завидным аппетитом.
   Сварив кофе, вооружился чашкой с обжигающим напитком и пошёл на балкон, добивать очередного врага. Но предстоящую битву прервал телефонный звонок.
   — Домашний,— улыбнулся Марк,— Если я не ошибаюсь, второй или третий звонок за последние месяцы, и уже в трубку, не скрывая радости,— Алё... Алё, я Вас слушаю,— но там только шипело что-то,— Так и будем молчать?
   Он собирался положить трубку, но на том конце провода ожил женский голос:
   — Алло, не кладите трубку. Прошу прощения, это квартира Монолинского Марка Тадеушевича? 
   — Да, я Вас слушаю.
   — Вам звонят из жилищного управления Вашего дома. Недавно закончился отопительный сезон, и в целях профилактики наши специалисты будут сегодня обходить квартиры. Они осмотрят радиаторы на предмет возможной утечки. Если Вам не сложно, будьте дома, пожалуйста, в районе обеда.
   — Хорошо, обязательно буду,— и после вежливого женского: “Спасибо” — положил трубку.
   Вооружился не успевшим остыть кофе и на балкон — добивать врага, душить гадину своими руками.
   На балконе лежала початая пачка сигарет и пепельница. Курил Марк редко, но… бывало, особенно под кофеёк или что покрепче, так — сигаретку, другую. А как хотелось затянуться горячим дымом под горький напиток, но… Он себе ”в 2000-м” обещал, что станет опять человеком, а человек, не способный управлять своими привычками, вряд ли сможет управлять чем-то посерьёзнее.
   Допил кофе и, посмотрев на пачку, безжалостно смял её. Поверженного врага отнёс на кухню и выбросил в мусорное ведро. Триумф обмыл ещё одной чашкой кофе и… за работу.
    Не без волнения достал из кладовки свой старый, колченогий, измазанный краской “счастливый” мольберт. Рядом с “пенсионером” разложил кисти, краски, палитру, растворитель, ветошь и дальше по списку… Когда всё было готово, он пошёл на ”мокрое дело”.
                ***
   Марк в начале своей творческой карьеры, увлечённый аналитической живописью, столкнулся с “Эбру” — так называемым искусством живописи на воде. Казалось бы, живопись на воде, она подобна рисунку на песке — сиюминутна и недолговечна. Лишь сумасшедший не только попробует, но и просто подумает перенести это аморфное творчество на холст. А у Марка получилось.
   Из подручных средств художник собирал на балконе ”бассейн” и заполнял его водой. Затем засыпал в жидкость сгущающий порошок. Дождавшись желеобразного состояния “жидкого полотна”, Марк брал в руки краски и начиналось самое обыкновенное чудо…
   Поигрывая с сиюминутными рисунками и узорами на воде, “жидкий” живописец ловил момент, мысль, идею. Поймав, окунал в “зыбкое волшебство” холст и, зафиксировав чудо, сушил полотно.
   То, что получилось, ещё не было картиной. Более того — нередко конечный результат не имел ничего общего с первоначальными водяными узорами. Но именно эти расплывы на холсте служили спусковым крючком для начала работы.
   Чёткой схемы, отточенной годами системы у Марка не было. Использовал он твёрдое как кремень жизненное кредо своего друга Толика: ”Как правило, у меня бывает по-разному”. Художник даже самому себе не смог бы объяснить, что в его творчестве было первично — ”Эбру” или аналитическая живопись. Но с некоторых пор одно стало неотделимо от другого.
   Некогда, наверное с тысячу лет назад, ещё в прошлой жизни, Марк назвал придуманное им направление в живописи аналитическим МАРКсизмом. Юношеские амбиции молодого гения (а он в этом тогда даже не сомневался) изначально пытались вложить в это понятие смысл поглубже, да пообъёмней. Ох, как давно это было.
   Если верить скучным статьям в узкопрофильных художественных журналах, эта странная  методология письма была его открытием. Возможно, возможно… Хотя, кто знает?
   Как бы там ни было, коллеги новатора авангардного направления в живописи называли Марка не только “Монолитом,” — его творческим псевдонимом, ставшим вторым Я, но и — просто “мокрушником”.
               
                ***
 
   Самодельные “бассейны” для ”Эбру” давно канули в Лету. Прогресс не стоит на месте — на смену им пришли надувные. Дома Марк не работал с рождения Артёмки. Краски, растворитель и для взрослых — не подарок, а для ребёнка даже не отрава — выстрел в будущее. Дома у него был дом, поэтому работал как правило в институте. Правда, когда попёрли оттуда, с творчеством он покончил, но весь художественный инвентарь перетащил домой. Так — на всякий случай.
   Из той же кладовки, где жил “старый” мольберт, художник достал “бассейн”, насос и надул ёмкость. Вёдрами натаскал туда воды. Был когда-то для этого шланг, но…  Когда это было? Засыпав внутрь сгущающего порошка, дождался желеобразного состояния и приступил к работе.
   “Волшебные краски” Эпштейна подходили для “Эбру”, как ничто другое, но их давно уже не было и пришлось искать им замену. Марк нашёл её — вместо них прекрасно подходили типографские краски.
   Сегодня у живописца было “багровое” настроение. В ход шло всё, что хоть отдалённо напоминало красный цвет. Подливая необходимые колера, он размешивал полученный результат дырявой поварёшкой. Не добившись необходимого, набирал цветную воду в ковш и, поливая содержимое “бассейна”, расписывал жидкое полотно пёстрыми узорами, пока…  Вот то, что нужно, то, что доктор прописал.
   Теперь промедление смерти подобно — медузообразная картина в любую секунду может раствориться, смешаться, уйти на дно. Один миг и… приложил к поверхности воды давно готовый холст. Одно мгновение длится соприкосновение твёрдого холста с водной гладью жидкой картины. Всё! Отработанным движением перевернул полотно изображением вверх и…  “Эбруграмма” готова.
   Полученный результат Марк водрузил на мольберт. Влажная краска должна высохнуть, а на жидкий оттиск на полотне художник должен смотреть — постоянно, не отрываясь. Готовой “Эбруграммой” нужно любоваться, к ней необходимо привыкнуть и она, поверив тебе, откроет все свои тайны.
   Марк вертел холст вправо и влево и только лишь перевернув его вверх ногами, увидел и будущую картину, и её название — “Страна багровых туч”. Полотно подсохнет и тогда вот в этот угол чуть-чуть добавить, здесь немного убрать и всё… Картина готова.
   На стоящем напротив художника мольберте в бескрайних просторах океана белеет парус одинокий. Водная гладь окрашена отражёнными в ней багрово-красными тучами. Сам парус давным-давно уже не белый. Долгое путешествие превратило его в жёлто-розово-красный цвет суровых реалий жизни. И чем дальше путь, тем больше кроваво-красного будет оседать на белых одеждах странника. Безумно смелый или просто безумный путешественник, не смотря ни на что, продолжает свой путь, давно забыв, что ищет он в краю далёком, что кинул он в краю родном.
   Глазами безумного морехода с картины любовался Марк будущим шедевром. Идея есть, а это главное. Дальше — дело техники: добавить контраста, здесь — убрать лишнее, сюда обязательно маслом, а тут можно оставить всё как есть. Главное в будущей картине готово, осталось банальное ремесло:
   — Пусть до завтра подсохнет — и займусь.
   Измазанный красками, как чумазый мальчик из “Мойдодыра”, Марк стоял возле мольберта, любуясь “Страной багровых туч”. Полному слиянию автора с его творением помешал дверной звонок:
   — Это, наверное, сантехник? Тоже, кстати, с водой работает… Коллега. Вот у него, как у специалиста, я и спрошу, что он думает о водной глади в багровых тонах.
   Улыбаясь как мальчишка измазанный краской, “багровый” художник пошёл открывать дверь “коллеге”.