Генеральша. Глава 4. Запах карамели

В квартире пахло свежей выпечкой и свежей паркетной мастикой, от которой немного пощипывало глаза. Заряд храбрости, который  дала Рита, растаял уже в подъезде, когда вахтёрша взглянула на неё поверх очков. Катя неслышно прошла в зал. Решила,  что есть не будет, хоть и запахи из кухни нагоняли голодную слюну.
— Катерина! Катерина! Ты куда пошла?! — раздался  требовательный голос Галеева из кухни. Катя вздрогнула,  но отвечать не стала. Вскоре Иван Никитич пришёл сам, — Катерина! Что ты крадёшься? Пойдём, поужинаем, с Акулиной познакомишься.
— Спасибо, я не голодна, Иван Никитич. И мы уже познакомились…
— Это что, бунт? Ты мне ещё тут голодовку объяви! Как ты себя ведёшь?!
— Я нормально себя веду, Иван Никитич, — Катя решила попробовать стать Ритой. Она подняла подбородок и как можно пронзительней взглянула на Галеева. В комнате был полумрак и предательский румянец, заливший щёки, был не виден, — Вы меня даже не спросили, согласна ли я, чтобы со мной в доме жила посторонняя женщина. Я не знаю, кто она такая и что она тут делает! 
— Она… она помогать будет…  по хозяйству. Я же тебе говорил…, — Галеев неуклюже пытался оправдаться и Катерина почувствовала, что ей удалось,  пусть это только начало, из виновника стать обвинителем. Она решила продолжить, закрепить успех.
— Меня нужно было хотя бы предупредить и спросить моё мнение, или я собачка комнатная?! Если я Ваша жена, то имею я право на своё мнение?! Кто она такая, откуда она взялась?! И почему она со мной так разговаривает?!
— Тихо! Тихо, — Иван Никитич заметался, засуетился, что на него было не похоже, — Она… работала…  со мной работала… там…
— Так она кто, надзирательница?! Теперь и за мной будет следить?!
— А ну-ка, прекрати! Белены объелась?! — Галеев подскочил и Кате показалось, что он сейчас ударит её. Она сжалась и зажмурилась. «Рита» улетучилась. Её снова сковал страх.
— Она поживёт у нас, пока я квартиру ей не выбью, — Галеев перешёл на спокойный тон. — Мы же говорили с тобой. Ну не потянешь ты, Кать, что с тобой сегодня? Как бес вселился. По выслуге она ушла. Хороший она человек, преданный и хозяйка отменная.
— Откуда она знает, что Вам приятно, что нет? Она что, бывшая любовница Ваша?
Галеев смутился. Даже взгляд вначале спрятал.
— Дура ты, Катерина, придумала же… Говорю,  работали вместе, почитай лет семь. Начальничал я у неё. Вот она и присматривалась, что люблю, что не люблю. А ты уже… любовница… Прекращай мне. Что с тобой сегодня? Пойдем, Акулина пирожков напекла, ты таких не ела, не оторвёшься. 
Галеев обнял одной рукой за плечи и слега прижал. Катя безвольно, в обиде на саму себя, что не смогла удержать верх, не отстояла, побрела на кухню вслед за Иваном Никитичем. Есть хотелось смертельно, до тошноты, но взять пирожок не поднималась рука. Затем вспомнился позор в баре с американцем. Катя потянулась за пирожком. Акулина вздохнула и её напряжённая поза сменилась на обычную суету на кухне.
Так и стали жить. Катя с Акулиной почти не разговаривала, словно та была глухонемой, а Акулина и не лезла с разговорами. И Катю это устраивало. Присутствие этой женщины постепенно становилось будничным, привычным, ушла та первая острота неприязни, хотя долго находиться с ней в одном помещении Катя избегала. Вставала  Акулина рано, шла на Тетеренский рынок за хозяйскими творогом и сметаной. Затем жарила аппетитные сырники, маленькие, пухлые, на серединку клала кусочек масла и сверху присыпала сахарным песком. Сахар и масло плавились, образуя сладкую корочку и пьянящий ванильный аромат. 
  Постепенно жизнь потекла размеренным и спокойным течением: Иван Никитич отправлялся на службу, если не был в командировке, Катя вставала позже, слушала музыку, читала, играла, а после обеда отправлялась гулять с Ритой. Встречи с новой подругой были непредсказуемыми, интересными, впечатляющими и каждая, по своему, особенная. Катя с азартом и вдохновением спешила на встречу, предвкушая  прожить какую-то новую историю, новое знакомство, увидеть интересных людей, возможно и знаменитых, известных. В «Коктейль-холл» они наведались ещё дважды и оба раза находились желающие заплатить за них. Катю это уже не шокировало, наоборот, было интересно наблюдать, что предпримет Рита и как она это сделает. Сама Катя была только наблюдателем, хотя  и, в некотором роде, приманкой. Она не осознавала, насколько привлекательна была её молодость и непорочный взгляд с естественным румянцем на щеках для здешних обитателей. Ей казалось это игрой, немного необычной, рискованной, но приятно щекотавшей нервы, потрафляя естественной женской природе  — понравиться. При том, что была абсолютная уверенность в успехе предприятия. Она безгранично была уверена в таланте Риты и по-детски беспечна.
Рита познакомила Катю со всеми популярными в то время ресторанами Москвы. Во многих её знали, как частую гостью, что значительно повышало её авторитет в глазах Катерины. Ходили они туда днём, когда посетителей было немного. Конечно же не каждый раз девушкам улыбался случай, когда находился щедрый поклонник, сорящий деньгами, да и Рита не от каждого принимала подаяния или отвечала взаимностью. По какой-то своей методике она оценивала подошедшего мужчину и тогда могла снисходительно улыбнуться, если она была склонна продолжить общение или, напротив, окатить холодным презрительным взглядом, если не намерена даже начинать знакомство. Катя в выборе претендентов участия не принимала, только наблюдала и подробно записывала в свой внутренний блокнотик все уловки и приёмы Риты. Это был бесценный опыт.
Однажды Рита сказала, что поведёт её в такое место, где она никогда не была и откуда видна вся Москва. На все Катины расспросы, Рита продолжала хранить интригу, отчего желание поскорее попасть туда становилось нестерпимым. Девушки прошли от Театральной к Охотному ряду и остановились у гостиницы «Москва».
— Ты сюда меня хотела повести? — разочарованно спросила Катя, глядя на исполинскую громаду гостиницы. — Я уже сто раз её видела.
— Но ты не была там, на верху.
Катя задрала голову и пожала плечами, не понимая, что такого интересного там может быть. Они зашли в вестибюль гостиницы. На вопрос швейцара, куда они направляются, Рита подняла указательный палец вверх:
— «Огни Москвы».
Швейцар слегка улыбнулся и кивнул. Девушки поднялись на лифте на последний, пятнадцатый этаж. Оказавшись на террасе кафе, перед Катей открылась захватывающая панорама города. Она подбежала к сетчатой ограде, установленной между колон, и жадно всматривалась вдаль, пытаясь охватить глазами весь открывшийся простор, насколько позволял горизонт.
— Смотри! Кремль, как на ладони! — с детской бесхитростностью воскликнула  она. — А люди?! Какие маленькие!
Рита снисходительно улыбнулась, села за ближайший столик, достала сигарету, мундштук и сладостно затянулась.
— Ну что, ты не разочаровалась? Я знала, что тебе понравится.
Катя ещё некоторое время не могла оторваться от панорамы города, но насытившись, села рядом с таким счастливым лицом, что Рита рассмеялась.
— Что ты смеёшься?
— Я просто завидую твоей искренней непосредственности.
Катя немного надула губки.
— Ты хотела сказать, провинциальности?
— Да нет же, дурочка, именно непосредственности. Как бы мне хотелось так же восторгаться  простыми вещами, — с некоторой грустью сказала Рита.
Они заказали по мороженому с шоколадным ликёром и по бокалу красного терпкого вина. Посетителей в будний день было немного и девушки наслаждались уединением, особенно Катя, чтобы не чувствовать на себе посторонних взглядов, когда нужно следить за своими движениями. Можно быть естественной и блаженствовать на июньском солнце, находясь на высоте птичьего полёта. Девушки беззаботно болтали, когда на террасе появились трое взрослых мужчин явно южного происхождения. Рита заметила их, выпрямила спину и напружинилась, как хищник заметивший добычу. Катя взглянула на подругу, пытаясь прочесть по глазам, в которых блеснул азарт, затем обернулась на вошедших мужчин.
Один из них огляделся и подошёл к столику рядом, хотя было полно других свободных столиков.
— Не помешаем? — учтиво спросил симпатичный брюнет с кавказским акцентом.
— Мы уже уходим, — с некоторым сожалением вздохнула Рита и переглянулась с Катериной.
— Очень жаль… Может, задержитесь хоть на десять минут?
Рита пожала плечами, кивнула Кате.
— Мы же не торопимся?
Это был скорее не вопрос, а окончательное решение. Катя поняла, что сейчас состоится представление, которое уже мысленно срежессировала Рита. Она кивнула. Мужчины с энтузиазмом засуетились, приставили стулья, стали громко звать официантов.
— Понеслась…, — тихо прошептала Рита и подмигнула Кате.
Стол быстро стал заполняться закусками: чёрная икра с гренками, осетрина по-московски, крабы. Появился коньяк и две бутылки шампанского. Всё это заказывалось с великодушного соизволения Риты. Мужчины так воодушевились, видимо, перспективой знакомства, что были готовы на любой её каприз.
— Зачем ты так много заказала? — спросила Катя, когда они на минуту остались одни, пока мужчины хлопотали с заказом.
— Ты домой придёшь — пожрёшь, а меня кормить некому.
Постепенно суета улеглась, Рита с аппетитом уплетала икру, запивая шампанским, весело смеялась любой глупой шутке. Катя, напротив, почти ничего не ела, сидела тихо, словно боялась лишний раз сказать слово.
— А почему ваша подруга всё время молчит? — улыбаясь, спросил брюнет, который представился Дамиром и заглянул Кате в глаза.
— Она немая, — сходу ответила Рита. Катя вытаращилась на подругу, пытаясь понять, для чего она так сказала. У мужчин моментально исчезли улыбки.
— Глухонемая? — с серьёзным видом уточнил Дамир.
— Слышит, но плохо.
Катя обиделась и никак не могла взять в толк, зачем Рита сделала её немой? Но та, нисколько не смутившись от гневных взглядов Катерины, продолжала демонстративно кокетничать.
— Вы в этой гостинице живёте? На каком этаже? Мы на восьмом. Только вчера приехали из…, — Рита на секунду задумалась, какой бы город назвать, взглянула на Катю и улыбнулась, — из Саранска. А вы давно здесь?
— Недавно, третий день. Мы из Сухуми.
— О! Море, пальмы! — восторженно закатила глаза Рита.
Когда икра и крабы были съедены, от осетрины остались только косточки, а из бутылки шампанского Рита вытряхнула последние несколько капель, она незаметно посмотрела на часы, взглянула на Катю каким-то серьёзным таинственным взглядом. Разговор плавно перешёл к планам на вечер, но чем меньше оставалось коньяка в графине, тем планы переносились на всё более ранние сроки. А ещё через некоторое время Дамир предложил продолжить знакомство у них в номере. Рита улыбнулась, поняла бровь и вздохнула с видом «ну что с вами поделаешь».
— Нужно взять ещё бутылку шампанского.
Катя напряжённо наблюдала за подругой. Если раньше прилипала оставался с носом ещё на стадии планирования возможного продолжения вечера, то сейчас Рита дала прямой и однозначный ответ, что готова пойти в номер к мужчинам и, следовательно, с ней должна пойти и Катя. От этой мысли становилось дурно. Другой раз она бы, наверное, вскочила и убежала, но Катерина абсолютно доверяла подруге и полагалась на её опыт и решила дождаться финала.
Принесли бутылку шампанского, Рита жестом показала официантке, чтобы та не открывала, взяла бутылку и встала.
— Какой у вас номер? — спросила Рита.
— Тридцать восьмой, на десятом, — с некоторым подозрением ответил Дамир.
— Замечательно! Тридцать восьмой, я запомнила! — пьяным голосом повторила Рита. — Мы сейчас к вам спустимся, нам в дамскую комнату, на минутку.
Она взяла бутылку,  прошла несколько шагов, обернулась и посмотрела на Катю, продолжавшую сидеть, с тревогой и растерянностью наблюдающую за происходящим.
— Ты идёшь? — протянула она руку.
Катя встала, опустила голову и краем глаза заметила сальные взгляды мужчин, провожавшие девушек. Они зашли в туалет. Рита тут же преобразилась.
— Так подруга, бегаешь хорошо, нормы ГТО сдавала?
— Бежать? Куда?
— На кудыкину гору! Ждём десять минут.
Рита достала сигарету, закурила, наблюдая за Катей. Подруга заметно нервничала, часто сбивая пепел, чего раньше Катя за ней не наблюдала. Раньше всё проходило как-то играючи, даже порою смешно. Через время она посмотрела на часы.
— Пошли.
Выйдя из туалета, Рита несколько раз огляделась по сторонам. Катя машинально тоже посмотрела и пошла следом. Вместо того чтобы выйти в холл, к лифтам, Рита повела её длинным коридором к лестнице. Она ещё раз оглянулась и заметно повеселела. Они спустились несколько этажей по лестнице и когда Катя на стене заметила табличку с числом «10», вдруг остановилась.
— Вот десятый этаж!
— И что?
— Их номер на десятом, — наивно хлопала глазами Катя.
— Хочешь к ним в номер?
— Нет!— замотала она головой.
— А чего, была бы картина «Свинарка и три пастуха». Ха-ха-ха!
— Дура! — Катя бегом сорвалась вниз.
— Ну вот, а то плетёшься сзади, — крикнула вдогонку подруга.
На седьмом этаже их поджидал Дамир. Катя заметила его первой, остановилась, как вкопанная и оглянулась на Риту, бежавшую следом. Та сначала не поняла причины остановки, но когда увидела Дамира, сбавила шаг и пошла нарочито медленно.
— Вы пропустили десятый этаж.
— А нам в свой номер зайти надо, — перевела дух Рита.
— Так вы и свой пропустили. Ты за кого меня держишь? Хотели сбежать?
— Передумали мы!
— Передумали, шлюхи?! Сначала жопой крутите, а потом сбегаете! Со мной это динамо не пройдет, придётся отрабатывать! Я очень потратился. Поднимайся!
— Иван Марье не указ: кому хочет — тому даст!
— Я сказал, поднимайся!
— Да пошёл ты, пастух!
Дамир вскипел, схватил Риту за руку.
— Не смейте! — закричала Катя.
Мужчина обернулся, криво улыбнулся.
— А ты и говорить можешь?! Ну ничего… сейчас нам всё расскажешь!
Рита выдернула руку и отвесила звонкую пощечину. У Дамира яростью сверкнули глаза и он с размаха ударил её кулаком. Катя ахнула, попятилась, крик застрял в горле и ноги стали подкашиваться. Она поняла, что игра закончилась и помощи им больше ждать неоткуда. Вся та беззаботность и восторг, с которыми Катя наблюдала за подобными историями раньше, оказались безответственной игрой, финал которой может быть только таким — страшным и жестоким.   
  Рита не упала, отвернулась, а когда Дамир снова схватил её за руку и потащил за собой, он взглянул на остолбеневшую и перепуганную Катю.
— Поднимайся! — грубо скомандовал ей мужчина.
— Её не трогай! Я за неё отработаю!
— Каждая за себя отрабатывать будет, да и сока в ней больше. Пошла!
Катя безвольно повернулась, готовая подчиниться, с диким ужасом представляя, что будет дальше. В этот момент сзади раздался странный звук, словно на ступеньки упал арбуз и одновременно послышался сдавленный стон. Катя обернулась. Внизу на корточках сидел Дамир и держался за голову, а Рита со зловещим лицом держала в руке бутылку. Шампанское не разбилось, может из-за слабого удара, может из-за крепости изделия советской стекольной промышленности.
— Бежим! — прошипела Рита и Катя, даже не осознав, что произошло, со всех ног метнулась вниз. Только на пятом этаже она вспомнила про Риту, остановилась и посмотрела наверх. Рита спускалась не так чтоб торопливо и держалась за левую щёку.
— Урод! Теперь синяк будет. Неделю на улицу хоть не показывайся.
Они вышли из гостиницы и направились к Театральной. Катю трясло и она молчала, а Рита её молчание расценивала, как немой укор.
— Ты прости меня дуру. Что-то я совсем заигралась. Не думала, что так всё обернётся. Испугалась? Сильно? Синяка не видно?
Рита остановилась и рукой убрала волосы. Катя внимательно посмотрела и прикоснулась к тому месту, где было покраснение.
— Нет, нет только краснота, надо холод приложить.
Рита кивнула, вздохнула с досадой и добавила:
— Погуляли…
— Рита! — Катя остановилась и внимательно посмотрела на подругу. Она обернулась, приложив бутылку к припухшему месту.
— Чего ты?
— А ты правда пошла бы… если бы не оказалось бутылки в руках? Ради меня?
— Вот ещё чего! Я же не дура! Придумала бы что-нибудь. Я бы им такую истерику устроила, — Рита посмотрела по сторонам и истошно заорала на всю улицу, — А-а-а! Насилуют! Помогите!
Катя испугалась, кинулась к ней, оглядываясь на прохожих, которые начали замедлять шаг, останавливаться и наблюдать за девушками.
— Тише! Ты что?! — Катя схватила Риту за плечи.
— Ну, в общем, как-то так. Мы же не в лесу. А вот у тебя я видела вся воля куда-то в пятки ушла. Неужели бы пошла?
Катя опустила голову, как школьница, не выучившая урок.
— Тяжело тебе будет, нельзя так с ними. Сказал — ты и пошла? Приказал — ты и легла? Нет, Катюша, запомни, всегда есть выход, из любой ситуации, может даже ценой жизни, но никогда не делай, чего не хочешь. Царапайся, кусайся, угрожай, бей всем, что попадёт под руку! Не бойся показаться сумасшедшей, пусть думают, что ты свихнулась, многих это останавливает. Мы сами решаем, кому и как дать! Поняла?
Рита говорила проникновенно, убедительно, Катя следила за её губами и думала, какая она смелая, вот бы ей хоть капельку такой смелости. Хоть Рита своей бравадой и пыталась скрыть испуг, но было заметно, что перенервничала она сильно. Как ни старалась она куражиться, что смогла бы с лёгкостью выйти из ситуации, у Кати в ушах продолжали звучать слова Риты «я за неё отработаю», сказанные таким обречённым и серьёзным тоном, что не оставалось сомнения — Рита сделала бы это. Для Катерины открылась ещё одна неизвестная черта характера подруги, которой стоило бы подражать — её самоотверженность, готовность бросится на помощь, жертвуя собой, без выгоды или условий. Смогла бы так поступить Катя, случись такая ситуация, она боялась себе признаться. Она ещё долго чувствовала тот сковывающий и всепроникающий страх, делающий из человека безвольное тело. При всём этом, Катя не считала Риту виновницей этой истории, виноваты были, безусловно, мужчины, а они, они просто играли.
После этого случая, когда к ним подходил очередной соискатель амурных приключений, Рита устало отшучивалась или грубо отвечала, не преминув вставить какую-нибудь солёную прибаутку. Либо не зажили ещё свежие воспоминания, хоть как она не храбрилась перед Катей, либо не попадался подходящий кандидат. Кате так было спокойней, она не искала внимания мужчин и ей было гораздо приятней, когда они оставались с Ритой вдвоём.
 
    ***
О новой знакомой Катя рассказала Ивану Никитичу. Конечно, она не стала углубляться во все подробности и говорить обо всех похождениях, посчитав, что вряд ли ему это понравиться. Восхищенно рассказывала, какая она красивая и смелая, как модно и изыскано одета. Когда Катя с гордостью сказала, что она артистка «Московской оперетты», Галеев скорчил  рожу, и пренебрежительно хмыкнул:
— Актриска? Хм… Кордебалет? Смотри, Катерина, заразы не наберись, знаю я эту публику.

Однажды Катя зашла к Рите домой, на Солянку. По пути заглянула в кондитерскую и купила с полкило карамелек. Рита любила карамельки, особенно «раковые шейки».  Общая дверь в квартиру была не заперта, бегали соседские дети и Катя прошла по тёмному коридору к комнате Риты. Стучать не стала, распахнула дверь и первое, что она увидела — присевший на корточки мужчина с фотоаппаратом посреди комнаты. У стены, на фоне светлой ткани стояла Рита. Она была абсолютно голой. Одна  рука была закинута за голову, вторая  вытянута в сторону, спинка прогнута, а ножка отставлена, как будто  она потягивается ото сна, в истоме и сладострастии.
— Ой! — вздрогнула Катя и попятилась назад. Кулек с карамельками  перевернулся и конфеты с дробным грохотом посыпались на пол, — Ах!
Катя закрыла руками лицо, отвернулась, хотела было выскочить, но ударилась о дверной косяк.
— Ну дверь-то хоть закрой, — спокойно сказала Рита, словно занималась чем-то будничным.
— Марго! Я же говорил, запереть дверь?! — истерично закричал мужчина. Засуетился, начал нервно собираться. — Я предупреждал, что твоя беспечность когда-нибудь тебе встанет боком?!
— Я уйду…  Извините! — бросилась из комнаты Катя.
— Катерина! Ты хочешь, чтобы я бежала так за тобой по улице?! Я могу! — донеслось из комнаты.
Катя остановилась. По коридору носились дети. Она знала, Рита могла. Катя вернулась и спиной вошла в комнату, стараясь не глядеть на подругу. Лицо горело, а во рту пересохло.
Рита, нисколько не смущаясь, подошла к Кате и, взяв за её плечи, развернула.
— Содомский! Вот Катя, про которую я тебе говорила. Как ты её находишь?
— Я так не могу! Сколько раз я тебе говорил?! Полная конфиденциальность! Мне ещё за растление малолетних не хватало срок получить!
Мужчина схватил саквояж и опрометью вылетел из комнаты.
— Содомский! Не истери! Она совершеннолетняя! Ну и чёрт с тобой! — крикнула Рита уже в закрытую дверь.
Она махнула рукой, накинула халат и стала смотреть на пол, где рассыпалась карамель.
— Это что, «гусиные лапки» или «раковые шейки»?
— «Лапки»…то есть… «шейки», — сбивчиво ответила Катя.
— Мои любимые! Ну что ты, давай собирать, растяпа! Ты что, в женской бане не была никогда? Голых женщин не видела?
Рита присела и начала собирать в тарелку карамель.
— Видела, — робко ответила Катя и тоже присела. — Это твой любовник?
— Кто?! Ха-ха-ха! Содомский?! Ха-ха-ха!
— Как же ты… перед посторонним мужчиной…
— Он не мужчина…, — пренебрежительно замотала головой Рита.
— Как, не мужчина?
— Так… Не мужчина, в смысле для женщин безопасный.
— Я не понимаю…
— Он с мужиками спит.
— Как это? — наивно захлопала  ресницами Катя.
— О! Педераст он. Знаешь, что это такое? Слыхала?  Вообще-то он хороший фотограф,  — Рита засунула карамельку за щеку, встала и поставила тарелку на стол. — Чай будешь?
— Как это? Почему?
— Тут я… не знаю, — Рита развела руками.
— Как это гадко! — только сейчас осознав, о чём идёт речь, скривилась Катя.
— Хм, так твой же Рихтер… тоже…
— Что мой Рихтер?! — вздрогнула  Катерина, и с гневом посмотрела на подругу.
Рита пожала плечами.
— Сама я свечку не держала, но вся Москва об этом говорит.
— Не смей так говорить о нём!
Катя, не мигая смотрела в пол, пытаясь как-то осмыслить сказанное Ритой.
— Такое бывает, Катюша, — заметила растерянность подруги Рита.
— Всё равно, не смей! А Содомский — всё равно мужчина! Разве тебе не стыдно?!
— Ха-ха-ха! — залилась смехом Рита, — Ты что, перед мужем никогда не ходишь голой?
— Нет, — вздрогнула Катя, — да и то…  это муж, а тут…
— Послушай, детка, с такими взглядами нужно сидеть дома, а то не ровён час в парке, в Сокольниках, мужика голого увидишь и в обморок свалишься. Как ты с мужем-то живёшь, барышня кисейная?
— Какого мужика? — не поняла Катя.
Рита безнадёжно хлопнула себя по бёдрам.
— Ходят идиоты, мудями своими размахивают. Вот таких дурочек поджидают, которые вот так… краской заливаются. Это им самое наслаждение! Взяла бы серп, да как…, — Рита взмахнула рукой и, по-чапаевски, с силой и страстью рассекла воздух.
Катя скривилась и машинально прикоснулась тыльной стороной ладони к щеке. Рита как-то с прищуром посмотрела, открыла рот и сдвинула на бок челюсть, словно что-то  задумала.
— А ты… не хочешь?
Катя удивлённо подняла брови.
— Что?
— Содомский великолепно чувствует женскую эстетику, несмотря, что  мужеложец. Он даже может цветное фото сделать. Попробуй, а? — голос  Риты понизился, стал вкрадчивым и искушающим.
— Ты с ума сошла! — вспыхнула  Катя, вскочила и кинулась к двери.
— Ха-ха! И чая не попьёшь?!
Катя остановилась, с гневом посмотрела на Риту.
— Как ты можешь мне такое предлагать?! Это гадко и непристойно!
Впервые она была на грани ненависти к подруге, которую недавно почти боготворила, поклонялась, как божеству, принимала все её эпатажные выходки, более того, восхищалась ими и хотела быть на неё похожей во всём. Казалось, что она специально дразнит её, рассказывая всякие непристойности про Рихтера, про Содомского.
— Дурочка ты, малохольная…  Пользуйся моментом! Потом, когда сиськи по пузу хлопать будут, когда жопа в квашню превратиться, вспомнишь, а ведь когда-то молода была…  А была, да сплыла! И захочется, да кому ты нужна?! Коротко  цветение бабье… Ну и сиди, как… брюква!
— Это мерзко!
— Что мерзко?
— То, что ты говоришь — мерзко!
—Да вы посмотрите на неё! Ты думаешь, генерал твой, тебя за игру полюбил, за чистоту твою душевную? Хера! Ему старая баба надоела! Молоденькой захотелось, упругенькой!
Рита больно ущипнула Катю за грудь. Та опешила, ахнула, прижалась к стене и хотела отвесить пощечину, но в последний момент сжала кулаки, прижала их к груди и закрыла глаза.
— Отойди, я тебя ударю, — процедила она сквозь зубы, задыхаясь от злобы.
Когда Катя открыла глаза, Рита с какой-то жалостью и обречённостью смотрела на неё. Блеснули слёзы. Не было ни агрессии, ни ненависти в этом взгляде. Только тоска, далёкая и глубокая. Кате показалось, что все её шокирующие каверзы, её бесшабашная отвага —  какая-то месть, за что-то, кому-то. Все её поступки — нарочиты и демонстративны. Словно дали ей немного времени и делай, что хочешь, всё равно один ответ — неминуемая смерть. На самом деле, она другая и Катя увидела её, хрупкую, беззащитную. Ей стало жаль Риту. Гримаса гнева растаяла, насупленные брови распрямились, поднялись вверх и в Катиных глазах показалось сочувствие и сострадание.
 Рита резко отвернулась, словно испугалась показать слабость и нежелание, чтобы её жалели.
— Иди, — подняла она руку.
— Не уйду! — твёрдо ответила Катя
— Иди, говорю. Уходи! Зря ты со мной связалась. От меня одна только беда. У тебя своя жизнь, иди…
Рита опустила голову. Катя подошла и обняла её за плечи. Та вздрогнула и  сжалась, затем развернулась и они обнялись, крепко, будто давно не виделись. У Кати выступили слёзы и она глубоко вздохнула. Рита казалась такой одинокой и несчастной. Девушки прикоснулись щеками. Горячая щека Кати почувствовала приятную прохладу подруги и по телу пробежал лёгкий необычный озноб. Всё дальнейшее произошло,  словно в бреду, в тумане. Девушки встретились глазами, затем Рита опустила взгляд на Катины губы, припухлые, полуоткрытые, а Катя закрыла глаза. Когда она почувствовала поцелуй, всё тело содрогнулось и наполнилось приятной негой, земля стала уходить из-под ног. Где-то далеко зазвучал Шопеновский ноктюрн До диез минор №20 и в такт музыки стала кружиться голова и всё вокруг, раскручиваясь всё сильнее и сильнее. Как когда-то в детстве с Машкой, взявшись за руки, крутились, крутились, что было силы, потом руки отпускали, падали, поднимались, качаясь словно пьяные. 
От Риты пахло карамелью и Кате казалось, что она целуется с конфетой. Подруга тоже вся дрожала. Халат Риты распахнулся, она взяла Катину руку и положила себе на грудь. Под ладонью почувствовался её твердый набухший сосок. Рита продолжала целовать, затем языком раздвинула Катин рот и просунула его между зубами и коснулась Катиного языка. Удары сердца сотрясали всё тело. Рита опустила руку и дотронулась до лобка. Катя вздрогнула, хотела освободиться, но Рита крепко держала её за шею и ещё сильнее нажала на лобок.  Катерина почувствовала, что задыхается, громко втянула воздух и в этот момент словно что-то пронзило внизу живота, приятное неизвестное чувство, которое она испытала первый раз в лифте, усилилось тысячекратно и совпало с третьей частью ноктюрна. Ощущения так же рассыпались трелями и форшлагами, переливами и волнами, как музыка Шопена.
Катя простонала, а Рита, содрогаясь, вцепилась ногтями Кате в спину, схватила себя за промежность и несколько раз конвульсивно дёрнулась. Когда  рука Риты безвольно упала, Катя отскочила в сторону, закрыла лицо руками, на несколько секунд замерла, а затем, стараясь не поднимать глаз, боясь встретиться с Ритой взглядом,  стремглав выскочила из комнаты.
Она бежала по улице, задыхалась, боясь остановиться, перевести дух, словно старалась убежать от того нового неизвестного ощущения, от стыда и страха за то, что ей было приятно.
«Дура! Идиотка! Зачем я пришла?! — корила себя Катя. — Неужели не видела раньше, как она порочна?! Боже, зачем я с ней связалась?!»
Весь путь к дому её продолжал преследовать запах «раковых шеек», Шопен и пророческие слова Галеева о «заразе».

Иван Никитич уехал куда-то в командировку. Это было кстати. Катя не выходила из дому дня два. Слушала музыку, избегая любимого Шопена, старалась слушать оркестровые концерты Чайковского, Рахманинова, всё что угодно, только бы ничего не напоминало о том инциденте. Даже за рояль ни разу не присела. Акулина забеспокоилась, наблюдая за Катей:
— Ты это… Не тошнит тебя?
— Нет, — коротко ответила Катерина, не понимая из-за чего её должно тошнить.
— Ты ежели чего, сказывай…
— Что сказывать?
— Ну это… Не тяжёлая ты?
Катя задумалась и только сейчас поняла, что имела в виду Акулина. Стало неприятно. Меньше всего хотелось делиться своими ощущениями  с ней, тем более обсуждать беременность. 
— Нет! Нет! — замотала головой Катя, стараясь показать, что об этом она не намерена извещать Акулину.
— Ну… Моё дело маленькое. Поди, похлебай чего-нить. Цельный день не емши-то.
— Не хочется…
— Ну, как знаешь…, — удалилась Акулина.
Чем дольше  Катя оставалась дома, тем сильнее глодали её мысли о Рите. Что с ней? Чем она сейчас занимается? Вспоминает ли о ней? Они больше никогда не увидятся? Ей не хотелось так думать, но и встретиться с Ритой она считала сейчас тоже невозможным. Она пыталась разобраться, что произошло, но никак не могла  для себя ответить — был ли в том злой умысел? Рита специально задумала или это нахлынуло внезапно? И сколько бы она не старалась отогнать мысль: «хорошо ли ей было?», память, то и дело выхватывала тот сладкий момент и опять возникало чувство стыда, но уже не такого острого, обжигающего, как в первый раз. 
Акулина куда-то ушла. Катя зашла в ванную, разделась, но мыться не стала.  Стояла и разглядывала себя в зеркало. Оно было небольшим и видно было только лицо и немного грудь. Внезапно в голову влетела шальная мысль, от которой  всё тело  наполнилась приятным волнением. Дыхание стало прерывистым, Катя подняла глаза и лукаво посмотрела на своё отражение, спрашивая саму себя: «А что если…». Она украдкой вышла из ванной, прошла в спальню и в большом зеркале, висящем посередине широкого желтого трехстворчатого шкафа, увидела своё отражение. Хотя во всей квартире она была одна, ею овладело чувство смятения и смущения, словно на неё смотрели сотни невидимых глаз. Она сама смотрела на себя в зеркале и появилось приятное возбуждение. Внезапно волнение сменилось дерзостью, она вздохнула,  выпрямилась, озорно улыбнулась и пошла уверенно, нарочито  демонстрируя своё тело этим несуществующим зрителям.
В квартире стоял полумрак. Акулина с болезненным постоянством зашторивала все окна, чтобы «не выгоряла мебель» и сколько Катя не пыталась бороться с этим, Акулина молча задёргивала шторы, будто солнечный свет был для неё смертелен. Катя в полумраке прошла в зал, отдёрнула шторы с большого окна. Комната наполнилась светом и  Шопеном, весёлым, игривым. Она стала бегать по квартире из комнаты в комнату и  раскрывать окна, смеясь, отдёргивала тяжёлые тёмные шторы, пока вся квартира не залилась светом. Последней была спальня. Она остановилась перед зеркалом и ещё раз украдкой взглянула на себя. Вспомнила, позу, в которой стояла Рита, когда её снимал Содомский, прогнулась и встала так же. Она с интересом и волнением разглядывала себя, будто в зеркале отражалась не она сама, а какая-то другая девушка. Катя водила по телу руками, ощупывала грудь, бедра, живот. Накатила приятная истома. Она закрыла глаза.  Вспомнился тот поцелуй. Будто её тогда расколдовали. Снова зазвучал «тот» Шопен и… запах карамели… Она села за рояль и заиграла заключительную часть ноктюрна. Чем ближе она подбиралась к кульминации, тем сильнее она чувствовала накатывающий  прилив блаженного ощущения внизу. Внезапно она оторвала пальцы от клавиш, зажмурилась и сжала кулаки. Музыка продолжала играть в голове. Рука машинально потянулась к лобку, Катя набрала полную грудь воздуха и коснулась лона. Её накрыла волна блаженства, тело содрогнулось и она замерла, боясь пошевелиться и открыть глаза.
Внезапно щёлкнул замок и хлопнула  входная дверь. Кровь ударила в голову.  Катя заметалась, словно пойманная с любовником.  Кинулась в ванную, одумалась, что так её неминуемо заметит Акулина. Вернулась, судорожно ища выход, затем метнулась в спальню.
— Говоришь, говоришь…  мебель выгоряет… Как об стенку… Купила бы за свои, поишачила бы, так берегла б, — бурчала  Акулина, зашторивая всё назад.
Когда Акулина вошла в спальню, Катя, затаив дыхание, лежала на кровати, укрытая одеялом и делала вид, что спит. Тётка посмотрела, удивлённо дернула плечами, молча зашторила окна и вышла, закрыв за собою дверь. Катя выдохнула.  Появилась слабость и чувство неги. Она уснула.
Проспала недолго. Когда  проснулась, вспомнила про Риту. Обиды почти не осталось, появилось желание увидеть её, разобраться в произошедшем, либо доказать себе, что всё так и было ею задумано и тогда уже окончательно порвать с ней, хоть этого она страшилась больше всего. Катя оделась и вышла.
Чем ближе она подходила к дому, где жила Рита, тем сильнее стало закрадываться сомнение, что делает она правильно. А вдруг Рита специально разыграла эту сцену, чтобы  отвадить её? Что если она не хотела втягивать её в какое-то постыдное дело, а просто прогнать — нужен повод. Этот Содомский, Эндрю… Что если она продаёт любовь за деньги? Что если она проститутка? Шаг замедлился, Катя продолжила рассуждать. Она всегда хорошо одета, а стоит это немало. На зарплату актрисы так одеваться трудно. Может, она хочет вырваться, но не может и, поэтому, не хочет, чтобы в этот омут попала и она? А все эти ресторанные прилипалы? Рита легко могла выудить у них деньги, если бы хотела, но она всегда отваживала их, может, только потому, что с Ритой была она? Не хотела вовлекать? А когда она одна? А когда она с Ловой? В памяти возникли слова из последней встречи: «от меня только одна беда». О какой беде говорила Рита?
 «Нет, — решила она, — я должна увидится с ней. Может, ей угрожает опасность,  а она, подруга, будет отсиживаться в обидах?».
Вдруг вся история стала выглядеть совсем по-другому. Ей сделалось стыдно на себя. Ну конечно же! Как она раньше не могла это понять?! Она специально её целовала, чтобы вызвать у неё ненависть. Бедная Рита! Она ускорила шаг. До дома оставалось каких-то метров сорок и Катя сорвалась в бег. Она взлетела на второй этаж. Трижды позвонила, затем стала стучать в дверь. Открыла перепуганная соседка.
— Рита дома?!
Катя, не дождавшись ответа, ринулась к комнате Риты, дёрнула дверь, но она была закрыта.
— Что за пожар?  Ритка, я видела, расфуфирилась и ушла куда-то.
— Давно?!
— Да чёрт её… А чо случилось–то?  Война, что ль, опять?
— А куда она могла пойти?!
— Откель мне знать?! Дамочка она у нас видная, свободная, не чета нам, мамкам…
Из кухни выбежал малыш и спрятался за подол халата  соседки и выглядывал из-за него, удивлённо наблюдая за Катей.
Катя вспомнила, сегодня был четверг и Рита должна быть в театре. Она помчалась в театр. Театр оперетты в то время размещался в бывшем здании Цирка братьев Никитиных, фасадом выходившее на Большую Садовую. К театру она попала, сделав большой крюк, заблудилась и потеряла более получаса. Здание театра спряталось за громадиной Концертного зала имени Чайковского. Оно оказалось скромным и неброским, не таким, каким Катя себе рисовала в своей фантазии. Небольшое, в три этажа, здание  было больше похоже на какое-то скучное учреждение, которые в Москве были на каждом шагу. О театре, тем более такого весёлого и жизнерадостного жанра говорили только афиши и скромная вывеска. Огромный, несоразмерный купол, беременным животом возвышался над зданием и напоминал о бывшем цирке.
Ещё около пятнадцати минут Катерина пыталась добиться от тётеньки на входе, чтобы та ответила, есть ли Рита в театре. Но никакую Риту она знать не желала и твердила, чтобы Катя назвала фамилию. А вот фамилии Риты она не знала. Ей было стыдно, что они столько знакомы, а она даже не знает её фамилии.
Входящая  девушка, услышавшая отчаянные просьбы Кати непременно пропустить её к Рите, подошла и спросила:
— Вам, наверное, Панова нужна? Маргарита?
Катя посмотрела с надеждой.
— Да-да, Панова! — обрадовалась Катя.
— Всё одно, не пущу, — проскрипела  тётенька, — не велено!
— Послушайте! Речь о жизни и смерти! Мне её срочно нужно увидеть!
— А я говорю,  не велено! — постановила  вахтёрша и встала в позу артистки Ермоловой  на картине Серова.
— Хорошо,  я её позову. По-моему, она уже освободилась, — девушка улыбнулась и зашла обратно. Катя с укоризной посмотрела на вахтёршу, та сделала отстранённое выражение лица.
Минуты ползли словно улитки. Хотелось поскорее увидеть Риту. А вдруг она не захочет её видеть? Катя прерывисто вздохнула.
— Кто меня тут разыскивает?! — послышался бодрый голос Риты.
— Рита! — Катя бросилась к подруге, затем остановилась, испугавшись наткнуться на холодный или недружелюбный взгляд.
— Ты?! — удивилась Рита, — Что случилось?  Татьяна сказала, что какая-то девушка говорила о жизни и смерти?! Что произошло?!
Катя медленно подошла. В глазах стояли слёзы.
— Ну что ты, глупенькая, что случилась?
Рита обняла Катю и по-матерински поцеловала в висок. Затем взяла под руку и увлекла с собой. Вахтёрша попыталась возразить.
— Розалия Соломоновна… голубушка, вы же видите, тут трагедия.
— Но Исаак Иосифович …
— Розалия Соломоновна, Исаак Иосифович никогда не узнает, сколько Ваших родственников смотрят спектакли без контрамарки.
Вахтёрша ретировалась.
— Тем более, для генеральши Галеевой он бы сделал исключение.
— А… а… она генеральша? — удивилась Розалия Соломоновна и осталась стоять  почти по стойке «смирно».
Они сели в буфете. Рита взяла бутылку «Абрау-Дюрсо». Разговор долго не клеился. Обе сидели и крутили на столе фужеры. Катя напрасно думала, что Рита встретит её, как раньше, весёлой прибауткой, словно ничего не было. Чем дольше они сидели, тем труднее становилось произнести первое слово. Когда  немного вино ударило  в голову,  Катя отважилась:
— Я…
— Ты считаешь меня распутной и порочной  девкой? — неожиданно перебила  Рита.
— Нет, я…
— И правильно делаешь. Я распутна и порочна. Только с тобой это было впервые, — Рита говорила волнуясь, отрывисто, не поднимая глаз. — Сама не знаю, как произошло. Как волной…  подхватило, понесло…
— Правда? — обрадовалась Катя. — Я подумала, что ты специально, чтобы меня разозлить, чтобы я ушла и никогда не встречалась с тобой.
— Зачем?
— Я думала, что ты считаешь меня слишком… целомудренной, скромной и не хочешь, чтобы я стала…
— Такой как я? Ха-ха-ха!
— Нет, ну чтобы…, — Катя растерялась, поняла, что придумала глупую версию.
— Нет, детка, я просто живу желаниями. Иногда они мне помогают, иногда — наоборот. Тогда было такое желание. Не придумывай себе ничего, ты просто перечитала  романов. Жизнь проще и мерзче. Ты ещё слишком молода.
— Рита, ты ведь тоже не старуха, почему ты так говоришь?
— Я?! Я — старуха… столетняя. Это я внешне такая. У меня высохло всё внутри, поэтому и потянулась к тебе отхлебнуть твоей молодости.  Потому что там, —  Рита постучала по груди  — выжженная пустыня.
— Зачем ты так?
— Увы, Катюша… А ты испугалась?
— Чего? А…, — Катя смутилась, но тут же смущение дополнилось сегодняшним воспоминанием у зеркала, — вначале да, а потом. Я никогда не испытывала ничего подобного.
— У тебя это было первый раз?
— Конечно! — вскрикнула Катя.
— И с мужем никогда?
— С ним вообще…, — Катя скривилась.
— Бедняжка… Я хоть делаю это в удовольствие.
Катя с интересом посмотрела на подругу и в глазах загорелся огонёк.
— У тебя много было мужчин?
— О…, — заметила перемену Рита, — у девочки просыпается интерес к амурным делам? Мне казалось, ты раньше избегала этой темы.
— Не знаю… что-то…
— Как сказать, — вздохнула Рита, — подсчётов не веду. Для кого-то и три — толпа, для кого-то, сотня — не в счёт. Хватало…
— А любила кого-нибудь?
Рита помрачнела.
— И сейчас люблю…
— Кто он?! — вскрикнула Катя и уставилась во все глаза на Риту.
— Его здесь нет. Он далеко… Мы не виделись уже пять лет.
— И у тебя никого не было?
— Почему? Были.
— Как? Ведь ты говоришь, что любишь этого человека? А кто он?
— Люблю… Вот здесь и здесь, — Рита показала на грудь и голову,  —  а там, — она махнула вниз, — только инстинкты. Я не собираюсь быть монашкой и отказывать себе в удовольствии, но туда и туда я никого не пускаю, — Рита снова показала на грудь и голову, — Глеб был художником у нас в театре. Я уже семь лет тут. А он ещё до меня работал. Ну и познакомились. Он старше на восемь лет. Я сразу поняла — это мой мужчина. Я-то и научилась любить по-настоящему только с ним. Всё прошлое — выкинуть и забыть. Он… как твой Рихтер…
— В каком смысле?! — испугалась Катя.
— Дурочка! В смысле, музыкант, виртуоз, чувствует каждый полутон, знает, как сыграть…  и умеет. Ох… Катя, Катя, — по лицу Риты пронеслись бурные воспоминания.
— Он твой первый мужчина?
— Хм, — Рита  скептично ухмыльнулась, — можно сказать, первый. Всё, что до него — как грунт для картины. Только он смог нанести на него краски. Только он смог сделать из этого белого полотна  картину. Боже… какая я была раньше дурочка,  как смешно сейчас вспоминать.
Катерина, подставив под щёки обе руки, внимательно слушала.
— Два года мы с ним прожили, как во сне. А в сорок седьмом… Он большой  плакат нарисовал ко Дню Победы,  для театра. Не знаю, специально тогда Глеб нарисовал Жукова или нет. В общем, рядом с товарищем Сталиным. Ну тут и началось. Жукова к тому времени со всех постов попёрли. А тут такое. Да и всё бы ничего, так Глеб завёлся с одним мудаком, у нас парторгом тогда был, по поводу роли Жукова в Победе. Глеб же воевал, по ранению демобилизовался. Почти всю войну прошёл, а Венгрии  вот...  Ну и задело его. Чуть 58-ю статью не пришили. Ещё хорошо отделался — на семь лет в Мордовские лагеря… Вот и вся история.
— Жалко…, — задумчиво произнесла Катя.
Девушки немного помолчали.  Катя переваривала услышанное,  Рита, по-видимому, окунулась в воспоминания. Потом Катя как-то необычно взглянула на Риту, словно что-то хотела спросить, но не решалась. Рита вопросительно подняла брови.
— А кроме… ладно, — махнула Катя.
— Что, кроме?
— Да нет, ничего…
— Ну не дразни! Что ты хотела спросить?
Катя нерешительно пожала плечами.
— Кроме Глеба, был кто-нибудь… запоминающийся?
— Ммм! Катя, я тебя не узнаю. Что-то у тебя произошло.
— Да нет, ничего, — смутилась она.
— Запоминающийся? — Рита задумалась, посмотрела вдаль, — А как же…
Катя настроилась слушать.
— Были… запомнила на всю жизнь. Первый… Витя Миронов. Ему тогда семнадцать было, последний класс, ну, а я дурочка — восьмиклассница. Мы тогда в Серпухове жили. По нему все девчонки сохли. Высокий, сильный. Отец — какой-то начальник был,… в общем — мечта малолетки. Подошёл как-то ко мне, говорит, хочешь, секрет покажу. Ну, а я этот секрет-то только и ждала, — Рита остановилась, опёрлась на руку и тёрла лоб.
— Какой секрет? — простодушно спросила Катя.
— Вот и мне было интересно, а тем более, сам Витя Миронов позвал. Ну и пошла я. Спустились мы в школьный подвал. Он говорит, нужно противогаз надеть… Без него секрет… никак не увидеть. Ну, я и надела…
— И что? — с интересом придвинулась Катя
— Показали мне секрет… Трое их было или сколько, не знаю. Только, когда я противогаз сняла, никого уже не было… Убежали…
— Ты что?! — в ужасе прикрыла рот Катя.
— Я никому не сказала тогда. А потом они переехали. Я его больше не видела, говорили, отца его арестовали, а сам он сгинул  где-то. В общем, хм…  такой первый опыт.
Рита улыбнулась, будто рассказала о чём-то забавном.
— Это же ужасно?! Как ты можешь  улыбаться после такого?!
— Ужасно? Ужасно было бы, если бы они меня триппером заразили и я забеременела или избили бы там, до бесчувствия. Но, видно, мальчики были чистые, да не злые… Я и опомниться не успела, скорострелами  оказались. Минут на пять всего их и хватило, да и с беременностью пронесло. Вот Витю Миронова так и запомнила… На всю жизнь…
Рита налила полный фужер и залпом выпила. Катя напряжённо следила за всеми  движениями подруги и с жалостью смотрела на Риту, пытаясь разглядеть в глазах боль или гнев. Но она бесстрастно подмигнула и продолжила:
— А второго,  не имею чести знать, как величают. Просто подполковник.
— Военный? — испуганно произнесла Катя.
Рита хмыкнула, криво улыбнулась.
— В конце сорок седьмого, я поехала к Глебу, в Явас. Глупая затея… Он мне написал, что товарища его перевели в мастерские, там поделки всякие, росписи, сувениры… Ну, полегче, в тепле, да и режим не тот. Что, мол, жена приехала и уговорила начальника, поскольку он тоже художником был, правда, сидел уже долго. Вот я и поехала в ваши края…
Рита остановилась и только теперь её лицо исказила гримаса боли. Катя почуяла неладное.
— Слушай, не надо, не рассказывай ты ничего, ну их к чёрту!
— Я не тебе рассказываю — себе, а ты хочешь — слушай, хочешь — иди. Я никому и никогда это не рассказывала. Всё в себе держала.  Не хочу больше, тяжело одной с этим.
Она опять налила фужер и залпом выпила. Остановилась, словно пред отчаянным прыжком.
— До посёлка я добралась. Там поспрашивала, как начальника найти. Говорят, уехал начальник, будет через неделю, ну я к заму, подполковник,  фамилии не помню.
— А зовут?
— Говорю же тебе, не знакомилась я. В общем, вхожу я в кабинет, а там дым коромыслом. Товарищи офицеры НКВД  что-то отмечают. Двое их было. Лейтенантик старший и он. Важный… что хер бумажный. Он ничего вначале, приосанился, выслушал. Я про Глеба рассказала, что и как. Он ходил , ходил, вокруг, слушал…  Потом встал сзади… разглядывает…
— Не надо! — взмолилась  Катя и заткнула уши.
— А у лейтенантика глазки сальные, улыбается так, гаденько. Потом… подполковник  меня, как толкнёт в спину, я на стол упала, а лейтенантик за руки схватил и в глаза смотрит. Думаю, заору… Да и хмырь этот не сильно держал, вырвусь… А потом, думаю… Что с меня, убудет? Да и Глебу же легче. В общем… Долго подполковник с моими подштанниками возился. Я же тепло оделась, не на прогулку, чай…  Но потом… добрался…
— Как  мерзко! Рита! Не надо! — срываясь в плачь, взмолилась Катерина.
— Да собственно и всё1 Не долго он … дрючился. А этот гадёныш всё в глазах что-то ищет, заглядывает.
Тут боль на лице Риты ушла, она ухмыльнулась.  Катя, внимательно следившая за каждой мимикой и жестом, искренне переживавшая вместе с подругой,  всполошилась.
— Что?
— Хм… Там бюстик был, на столе … товарища Сталина… бронзовый такой. Я на него всё смотрела, когда этот меня жарил, а потом меня смех разобрал. Ха, думаю, вот, товарищ Сталин, как встречают работников культуры  — на высоком уровне… И смеюсь, остановиться не могу. Всё товарищу Сталину рассказываю и смеюсь. Истерика, что ли. Старый  кобель испугался, видно, хмель прошёл. Ведьма, говорит, уйди  отсюда. И лейтенантик сник. То ли от того, что не досталось, то ли… не знаю. Дура я… Нет, смолчать. Могла бы вообще оттуда не уехать. Кто бы там искал. Испортила всё… И Глебу не помогла и себя только в помойку окунула. Вот такие у меня, хм… запоминающиеся случаи. Извини…
Катя закрыла лицо руками и рыдала сотрясаясь всем телом.
— Ну что ты, Катюша, — пыталась успокоить подруга.
— За…  чем… толь… ко… я тебя  спра… шивала… мг-мг-мг…
— Ну, перестань…
Катя шмыгнула носом и показала зарёванное лицо.
— Теперь я на мужчин… смотреть не смогу, не то, что… гы-гы-гы…
— Ну… Ты брось это. На войне, как на войне…
— Какой ещё войне? — Катя удивлённо посмотрела на подругу.
— Вечной войне. Между мужчиной и женщиной. Это вечная война, Катюша. С пленными, перебежчиками, убитыми и ранеными, перемириями и ожесточёнными схватками. Но… мы без них не можем, а они без нас.
— Можем! Ещё как можем!
Рита оглянулась по сторонам. Наклонилась к Кате.
— Дурочка, не говори глупости, тем более громко. Я тоже тогда, как из подвала вышла на парней смотреть не могла, каждого считала одним из тех уродов, а потом мстить захотелось. Ох, как мне мстить захотелось! — Рита  потрясла сжатым кулаком. —  Я же была девочка-припевочка, отличница, прилежная, учителя не нарадуются. А потом понеслось… Думаю, я вам сделаю припевочку. Начала со шпаной всякой путаться,  курить, ругаться. Примечу самого главного в компании, глазки построю, он и слюни распустил, а я уже с другим, с соседнего двора, шуры-муры верчу. Ох, там из-за меня и  драки были… Улица на улицу… до кровищи. Чуть не поубивали друг друга. Отца потом под Киев перевели, а то не знаю, когда-нибудь и убили бы меня там за такое. Да и потом… Вроде и парень неплохой, а злость сидит и ничего не могу сделать с собой. Только Глеб меня к жизни и вернул. А знаешь, что ещё скажу, — Рита замолчала, затем хмыкнула и улыбнулась, — только удивляйся. В каком-то смысле я им благодарна.
— Что?!
— Да, Катюш, они избавили меня от иллюзий и той романтики, которыми болеют девочки в этом возрасте. И чем раньше от них избавишься, тем будет легче в жизни.
— Это ужасно…. Мг-мг-мг…, — снова зарыдала Катерина.
— Ну-ну-ну…  Ты вообще,  зачем меня искала, дурёха?
Катя растеряно посмотрела на Риту.
— Не знаю…  мне показалось, что с тобой беда…
Девушки обнялись. Рита гладила Катю по голове,  успокаивая подругу.
— Беда, беда…
— Ах…  Как же теперь жить? Мне теперь это сниться будет, жуть эта…
— Да так и жить. Мы всё сильных ищем, смелых. Вот они… сильные где, вот они смелые.
— Тру;сы они! Убежали! Те — толпой справились, эти — вдвоем…  Тру;сы!
— Нет, Катюша, только смелые берут без спроса. Кто смел — тот и посмел. Ты куда сейчас?
— Не знаю, не решила…
— Пойдём ко мне, я переоденусь, а потом подумаем, м?
— Пойдём…

Дома у Риты пили чай с «раковыми шейками», которые принесла Катя. Та связь подруги с запахом конфет была разорвана. Отчасти, рассказ Риты сделал ту историю совсем невинной, мелкой, отчасти, тем, что Катя сама теперь совсем по-другому смотрела на эту историю. Думала ли она о повторении? Скорее нет, но и прояви  Рита инициативу — кто знает. С ней действительно произошла сильная перемена. Если раньше она, как чёрт от ладана шарахалась от интимных подробностей, то теперь испытывала к ним неподдельный интерес. Она поняла, что эротическая сторона жизни, как огромный материк, terra incognita, был скрыт от неё туманом романтических грёз, наивностью представлений, детскими заблуждениями. Ещё сегодня утром её влекла «эротика Шопена» — лёгкая, интимная, солнечная и нежная, но то, что рассказала Рита, вдребезги разбивали  желание осваивать этот «материк». Он оказался суровым, жестоким, безжалостным.
Катя сидела тихо, оглушенная услышанным, смотрела в одну точку и почти ничего не говорила.
— Я тоже дура… Нашла кому рассказывать. Кать, брось, насочиняла я.
— Я бы не смогла с этим жить. Я бы удавилась или из окна выпрыгнула, но с этим жить не смогла. Ты сильная.
— Ох, — вздохнула  Рита, — теперь я изведу себя, что рассказала тебе.
— Какой жестокий мир…
— Всё! Хватит! Жизнь продолжается и плевать на уродов, чтобы из-за них киснуть! Поехали в «Националь»?! Ну всё-ё-ё…
Рита встала и затрясла подругу за плечи. Катя посмотрела на Риту, словно её озарила догадка.
— Я поняла… Ты им и сейчас мстишь, да? Мстишь? По-прежнему?
— Кому? — удивилась Рита.
— Мужчинам?
— Ха… Ха-ха-ха! — Рита залилась смехом, — Много чести! Я ими пользуюсь.  Природа-мать так устроена. Инстинкты, Катюша, инстинкты! Ими нужно пользоваться! Только с умом, а то ведь знаешь как, будешь горькой — расплюют, будешь сладкой — расклюют. Ну так, что?! Гуляем?!
— Нет, я домой пойду, нехорошо мне…
— Нет, ну я такую тебя отпустить не могу.
— Да, всё нормально, просто… Рит?
Катя  запнулась, хотела что-то сказать.
— Ну что? Ну, говори! Замахнулась — бей! Не тяни!
— Я не знаю, удобно или нет, Иван Никитич гостей позвал… в субботу, а мне одеть нечего. Может, у тебя старое что-нибудь завалялось, что ты не носишь?
— Вот ещё, старое! Не носи ношенное, не спи с брошенным!
Рита подошла к шифоньеру, раскрыла его, провела рукой  по висящим на плечиках  платьям.
— Выбирай любое, только…, — Рита смерила  взглядом  фигуру Кати и скривила набок рот, — влезешь?
— Не знаю…
Катя испуганно потрогала  себя по животу, бёдрам. Она была заметно крупней подруги.
— Ладно, выбирай, какое хочешь!
Катя подошла к платьям и с восхищением разглядывала  Ритины «сокровища». Поразило одно темное длинное платье из бордового шёлка с красивым кружевом. Она сняла его  вместе с плечиками.
— Какое красивое…
— Это не платье, Катюш, это пеньюар.
— Что?
— Как ночная рубашка. В нём к гостям, что в лифчике — не совсем удобно, — улыбнулась Рита. — Это для любви…  Романтика… На жопе два бантика. Эт не подходит.
Катерина удивлённо вытаращилась на Риту. Затем, смутившись, повесила назад.
— А можно то, синее, в котором  мы первый раз встретились?
— Какое? — пожала плечами Рита. — А! «Рыбачка Соня»?! Ха-ха! Конечно!
Она вытащила жаккардовое  платье с белыми лентами и приложила  к Кате.
— Вот только влезешь ли в него? — с сомнением спросила Рита.
— Влезу! — решительно  ответила Катерина.
Она взяла платье и посмотрела по сторонам, где его примерить. Раздеваться при Рите она смущалась.
— Я… дома примеряю…
— Да не съем я тебя, — улыбнулась  Рита, — аппетита нет.
Она достала сложенную ширму, раскрыла и  поставила у шифоньера.
— Да я просто…, — попыталась оправдаться подруга.
Платье оказалось довольно тесным в груди и талии, но Катя ощутила  в нём себя необыкновенно счастливой. Внезапно улетучилась та мрачность от рассказов Риты. Не огорчало и то, что дышать в нём полной грудью было немного затруднительно. Всё это было ерундой! Теперь она ещё больше стала похожей на свой идеал. Катя вышла из-за ширмы с абсолютным счастьем на лице.
— Ну как? — крутилась перед подругой  Катя.
— Шик! Покажись ты в нём в «Коке», половина публики захлебнулась бы слюной. У тебя в нём такая грудь… прямо «высокая волна»…
Катя смутилась, но затем озорно улыбнулась.
— А можно ещё ту заколку, перламутровую?
— Запросто!
Рита достала из шкатулки заколку и протянула подруге. Катя воткнула заколку в волосы и  покрутила головой перед зеркалом.
— Вот бы сфотографироваться в нём!
— Так давай, к Содомскому сейчас поедем…
— Ты что?! Нет…
В этом отказе уже не было той категоричности, которая была раньше, когда Рита, пусть и в шутку, с подстрекательским лукавством предложила  Кате услуги Содомского. Она вспомнила утреннее блаженство, свою фантазию и тело наполнилась теплой истомой. Лиф, словно чьи-то большие  крепкие руки, приятно сдавливал грудь. Катя с поволокой  взглянула на Риту.
— Ох, девка…, — заметила томный взгляд Рита, — боюсь я за тебя.
— Почему?
— Голову потеряешь, если дашь своим инстинктам волю. Ты поводья-то натяни, не то понесут кони к обрыву, в омут к чертям. Хватит ли сил выбраться?
— А что я? — удивилась Катя.
— Да ничего…
— А скажи…, — Катя запнулась и опустила глаза, — было страшно первый раз… перед Содомским раздеваться? Ты что, совсем его не стеснялась?
Рита серьёзно посмотрела на подругу.
— Не страшней, чем перед Галеевым.
— Зачем ты так? Это ведь совсем другое…
— Когда  жрать захочешь, не только разденешься…
— Ты что…  и спала за деньги? — Катя часто захлопала ресницами.
— Только не надо изображать возмущённое целомудрие!  Запомни или запиши, если есть куда, женщина всегда носит с собой то, чем может себя прокормить.
— Что носит?
— Своё тело! Если, конечно, ты не полная дура или уродина.
— Это же низко?!
— Ой-ой-ой! Вы посмотрите на неё! Да на этом весь мир и держится! Ты же с Галеевым спишь?
— Да, но…
— В охотку?
Катя отрицательно покачала головой.
— Ну и?
— Это большая разница…
— Разница? Один — дрючит, другой — дразнится, вот и вся разница!
— Он муж! — не отступала Катя.
— И что?! Святая простота! Суть одна! Если это не по любви, то это одно и то же. Он платит — ты спишь. Правда, всё узаконено.
Катя поняла, что шансы переубедить подругу улетучиваются с каждым словом и Рита становится более агрессивна. Она решила сменить тему.
— Откуда ты знаешь Содомского?
Рита с удовлетворением победителя посмотрела на Катерину и, определив, что возражений против её точки зрения уже не будет, смягчилась.
— Меня с ним ещё Глеб познакомил. Они давно друг друга знали.
— Глеб? Он тебе… предложил?!
Катя вытаращилась и смотрела, как на невиданное чудо.
— Да не смотри ты так! Глеб не знает ничего.
На этих словах Рита заметно понизила голос, задумалась, очевидно, переносясь в воспоминания.
— Он меня рисовал…
—  Кто?
— Глеб. Обнажённой. Правда, не знаю, куда делись его рисунки. Может, кому-то отдал. Как-нибудь надо спросить.
— Ну, там же ты была голая!… Как он мог отдать кому-то постороннему?
— Катюша, это уже искусство. Голая женщина оделась и ушла, а холст, рисунок — это уже предмет обсуждения таланта художника. Уже никто не возбуждается от твоих прелестей. Говорят  не о грудях или заднице, а о руке и манере мастера, свете, художественном приёме. Когда Глеба посадили, у меня с деньгами совсем швах был. Я у Содомского хотела занять… Вообще-то его фамилия Садовский. Это Глеб ему фамилию исковеркал, да он и сам уже к ней привык. Я потом только поняла, почему «Содомский». Так вот, он и предложил мне. А что? Тридцать рублей за снимок, пополам — по пятнадцать. А ты думаешь это всё, — Рита показала на шифоньер, — мне поклонники подарили или на зарплату артистки купила? Была бы охота, найдём доброхота. А что ты всё Содомским интересуешься? Денег тебе вроде хватает, а?
Катя пожала плечами.
— Просто… на всякий случай…
Она посмотрела на Риту, будто ища подсказки.
— На всякий случай у монаха хер под рубахой.
Катя вздрогнула, словно в лицо брызнули, часто заморгала и с обидой посмотрела на Риту.
— Зачем ты так…
— Ой-ой… я и забыла, что ты у нас из Смольного института. Ну, если хочешь… я спрошу его. Он тоже ещё тот фрукт, кого попало не снимает. Всё натуру подбирает. Лова вон, жаловалась, что больше не хочет её снимать. Говорит, грудь ему не та уже.
— Нет, не надо, не говори! — Катя замахала руками. — Я…. не знаю… А Лова, что, тоже снималась?
— Ну… ту хлебом не корми… Она и за бесплатно согласится, нимфоманка…
— Как это?
— Ну… это, когда удовлетворения не может найти.
Катя задумалась.
— Может, я тоже нимфоманка?
— Ты? В смысле? — хмыкнула Рита.
Катя покраснела, рассердилась на себя, что позволила Рите зацепится за неприятную и скользкую тему. Замотала головой.
— Нет, нет! Я…  я хотела сказать, что я тоже  не получаю никакого удовольствия… то есть,  я…, — окончательно запуталась Катя и сильно разволновалась,  что сама загнала себя угол,  из которого выход один — рассказать Рите о своих интимных отношениях с Галеевым. А это Катя не хотела обсуждать ни с кем, особенно с Ритой. Она думала, что этим даст повод для насмешки или скабрезной шутки, которые Рите отлично удавались,  — мне неприятно с Галеевым…
— Ты — дурочка малахольная! Это по-другому называется. У тебя один Галеев, который тебе неприятен и которого ты не хочешь, а она хочет, но уже пол-Москвы её удовлетворить не  может.
— Она же замужем, за этим… Арутюновым?
— Надолго ли? Голодной куме, только хрен на уме. Он уже четвёртый. А вот костюмершей была отменной, жаль бросила. Сколько мне всего пошила… ммм… Так что Содомскому сказать?
Катя вздрогнула,  ответила не сразу, прикусив губу, отрицательно покачала головой,  раздумывая, размышляя и только потом неубедительно  отказалась:
— Нет-нет! Ты что?!
— Ну, а чулки-то у тебя есть? — вернула Рита разговор об одежде.
Катя отрицательно помотала головой.
— Только смотри… зацепку не сделай! Пояс-то есть?
— Хорошо…, — промолвила Катя, затаив дыхание, принимая в руки бесценный дар, — да, есть.
***

Однажды Катерина собралась на встречу с Ритой. Она спустилась на лифте, внизу поздоровалась  с вахтёршей, как обычно и, не дожидаясь ответа, уже сбегала по ступенькам на улицу, когда та неожиданно окликнула её каким-то необычным, просящим голосом:
— Екатерина Дмитриевна! Екатерина Дмитриевна, голубушка!
«Голубушка»?  В этом было что-то необычное и тревожное. Катя остановилась и посмотрела на вахтёршу. Та снялась со своего «насеста», прижала руку к груди и с мольбой смотрела на Катерину.
— Екатерина Дмитриевна… Вы извините, что по пустякам отвлекаю…
Катя поднялась на несколько ступенек назад. Она впервые видела не истукана, сидящего за столом, и подозрительно рассматривающего входящих и выходящих жителей, а живого человека. Ей стало неловко, что даже не знала, как её зовут. До этого момента у неё было  одно имя — Вахтёрша.
— Слушаю Вас, — напряглась Катя.
— Акулина Трофимовна говорит, что Вы на пианино играете… А не могли бы Вы моего Валерку подтянуть? Внук мой, Валерка… Он мальчик способный, музыку любит, а пианины дома нет. А сейчас каникулы. Вот я и подумала, может, дадите ему несколько уроков, чтобы не забывал. Раньше-то он  к Сомовым…, — вахтёрша запнулась, виновато посмотрела на Катю, — к Наталье Ивановне ходил. Если что, мы и заплатить можем. Да и не балованный он…
— Не знаю…, — растерялась Катерина от неожиданного  вопроса, потом подумала, — пусть придёт… завтра к…  утром пусть приходит, я всегда дома.
— Вот спасибо! — обрадовалась вахтёрша, — Завтра и приведу. Вот спасибо…
Катя кивнула, развернулась, спустилась на несколько ступенек вниз. Остановилась, снова посмотрела на вахтёршу. Она вдруг вспомнила про ту, мучающую её загадку, которая не давала покоя — что произошло с Сомовым? Это был как раз тот случай  узнать об этом.
— А скажите… Не знаю вашего имени-отчества…
— Антонина Васильевна.
— Вы сказали, он ходил к Сомовым? Они жили раньше в нашей квартире?
— Да, конечно! С ним Наташенька, Наталья Ивановна, супруга Петра Николаевича, занималась… Такая была женщина, — вахтёрша покачала головой.
— А что с ними стало?
Вахтёрша опасливо посмотрела по сторонам и заговорщицки поманила к себе Катерину.
— Погорел  Пётр Николаич…
— Как это, погорел?
— А вот почти буквально. 
Вахтёрша увидела заинтересованность на лице Кати и почувствовала  свою необходимость.  Многозначительно молчала и смотрела в сторону. Когда необходимая пауза, для пущей важности, была исчерпана, вахтёрша продолжила:
— От любви сгорел.
Катя подняла брови.
— А какая семья была! И жена — красавица, двое деток. Дашеньке — девять, Серёженьке — пять. И он…  Такой порядочный мужчина, а связался с актрисой, певичкой.
— Какой? Кто она?
— Я сама не видела, но говорят,  красивая… Как Тамара Макарова в этом… в «Каменном цветке». Так же нашего Петра Николаевича околдовала и сгубила. А Наташеньку, как жалко… Такая женщина… И деток… 
— Так, а что с ними стало?
—  Говорят, посадили его, — перешла на еле слышный шёпот вахтёрша, — а может и расстреляли. Я сама видела, как его увозили. Ой…,  — вахтёрша прикрыла рукой рот.
— Так, а за что? — пыталась добиться Катя большей ясности.
— За что, нам не сказывали. Знаю, что выселили их. Ушли, бедные, с двумя узлами, да чемоданом…
— А актриса? Что с ней стало?
— Говорят,  видели её после того. Как ни в чём не бывало! Что с ней станет? Опять, небось, жертву себе ищет. 
Катя задумалась. Кивнула и медленно спустилась вниз.
— Так, мы придём завтра, Екатерина Дмитриевна?! — спросила вдогонку вахтёрша.
— Приходите, — рассеяно ответила Катя.
Весь день прошёл под впечатлением истории о Сомове. Катю поразили в этой истории две вещи: та юношеская безрассудность, с которой Сомов, по рассказам  вахтёрши — степенный ответственный мужчина, бросился в океан любовной страсти. И вторая — какой притягательной силой и, наверное, красотой обладала та актриса, что смогла в себя влюбить до беспамятства, поставив на кон и свою, и жизнь Сомова, и жизнь его семьи. Любила ли она Сомова? Катя уже вынесла свой приговор — нет. Она пользовалась им. Инстинкты… инстинкты. Она вспомнила недавний разговор с Ритой об отношении к мужчинам.
Чем больше Катя находилась с Ритой, тем сильнее образ той актрисы она связывала с образом подруги. И думать уже по-другому не могла. Эта была Рита, только она. Катя по-особенному смотрела на неё, с какой-то таинственной напряженностью. Постоянно подмывало спросить о Сомове. Но Катя не решалась.
— На мне что-то по матери написано? — неожиданно спросила  Рита, когда  в очередной раз Катя бросила на неё любопытный  взгляд.
Катя вздрогнула, смутилась, будто Рита прочитала все её мысли, догадки.
— Нет…
— Ты врать-то не умеешь. Ну, говори  уже, что ты там себе надумала?
Катерина поначалу встрепенулась, попыталась возразить, что, мол, умеет она врать. Затем сникла, покраснела и стала думать, как спросить, с чего начать? Вдруг это её тайна или ей неприятно вспоминать об этом.
— Ты… ты…, — начала Катя.
— Терпеть не могу твою манеру тянуть кота за хвост!
— У тебя что-то было с Сомовым? — выпалила Катерина.
Рита озадаченно посмотрела на подругу.
— Это ещё что за хрен с горы?
Катя глупо пожала плечами. Недоумение Риты выглядело очень искренним. Рушилась вся конструкция из догадок и домыслов, которую выстроила себе Катя, облачив Риту в образ стервы-искусительницы. Она рассказала историю о Сомове, услышанную от вахтёрши, немного добавив в неё своего взгляда о коварстве и цинизме актрисы, безрассудной любви полковника и печальной участи его жены и детей. Когда  Катя закончила рассказ, Рита задумчиво посмотрела вдаль.
— Ты считаешь меня сукой?
— Нет, — с недоумением ответила Катя, — с чего ты взяла?
— Мне показалось, что у тебя не было сомнения, что та актриса — я. Что я могу быть такой сукой…
— Нет, Рита, извини… я не думала… я…, — Катя заметалась, подыскивая слова, чтобы убедительнее оправдаться.
— Запомни, — твердо посмотрела Рита в глаза подруги, — я никогда не сплю с женатыми и тебе не советую, если вдруг решишь от Галеева на сторону сходить. Потому что на месте его жены, в следующий раз, окажешься ты. Поняла?
Катя кивнула и задумалась.
***

Сна не было. Катя пыталась зацепиться за какое-нибудь тёплое воспоминание, чтобы отвлечься от дневных впечатлений, дурных мыслей, уютно накрыть себя тем ощущением покоя и счастья, которое она тогда испытывала и уснуть. Она вспомнила мать, отца, когда он был жив, ещё до войны, солнечный день, когда они были вместе и гуляли по парку. Беззаботность и покой.
Она не заметила, как картинки воспоминаний стали превращаться в видения. Её словно подхватил ветер и понёс над землёй. Было ощущение полёта. Она парила над землёй, высоко, что с земли было не разобрать, птица ли то или человек, а она, словно обладая орлиным зрением, наблюдала за происходящим на земле, замечая любую мелкую деталь, любое  незаметное движение. Затем она оказалась в незнакомом болотистом месте. Становилось зябко, холодный туман проникал под одежду. Возникло ощущение тревоги, необъяснимой, беспричинной. Будто она раньше уже была на этом месте и тут произошло что-то ужасное и сейчас должно повториться то же самое. Потом чей-то смех,  далеко, потом ближе. Это смех Риты — задорный, манящий, словно она бежит от кого, играется. И она, Катя, вдруг,  не она, а Сомов, идет за Ритой. А та — совсем голая, смеётся шалуньей. Остановится, оглянется и опять побежит, смеётся. Смотрит Катя поверх себя — Сомова. Сапоги видны, грудь широкая, в кителе, а на кителе медальки позвякивают. Смотрит на Риту, тело гладкое, белое, складочки под попой, как идёт, то появляются, то исчезают. И такое вожделение — схватить, овладеть. Прямо явственно почувствовала  мужское желание, напряглось что-то внизу, заныло приятно и прижаться хочется… А Рита отбежит, остановится, изовьётся томно, попой покрутит, поманит и опять смеётся. Под ногами зыбь, вода проступает и идти тяжело, ноги вязнут. Глубже, всё глубже. И остановиться бы, а похоть неодолимая вперёд тащит. И видит, как она — Сомов уже по грудь в трясине, медальки боле не звенят, в болото погрузились. А Рита всё смеётся и всё дальше уходит и в тумане растворяется. И вдруг, как холодом  обдаст! Не от воды холодной, жижи болотной — от безнадёги, от бессилия. Затянула трясина по самое горло и смерть неминуема.
Катя вздрогнула, проснулась. Всё та же ночь, тишина. Где-то далеко за окном пропел паровозный гудок, напомнив ей о вокзале и первом ощущении, с которым она встретила Москву. Она встала, накинула одеяло, ощущая на себе ещё тот болотный холод.  Прошла по пустой и тёмной квартире. Зашла в зал, включила радио и села в кресло,  подогнув под себя ноги. Образ обнажённой Риты продолжал стоять перед глазами и странное чувство, смешанное из ощущений недавнего с ней «контакта» и ночного влечения.
Из радиолы доносилась какая-то мелодия далёкой страны. Сомнения, при всей убедительности Риты, не улетучились. Вероятно оттого, что её образ так гармонично встраивался в эту историю, Катя уже не могла или не хотела думать по-другому. 
Так она просидела до самого утра.