Полина. Весна в Архангельске. 2ч

Архангельск! Удивительно, как могло сохраниться столь враждебное государственному атеизму название! Словно некий островок русской традиции в бушующем океане коммунистических преобразований. Так и внешние городские черты под стать патриархальному имени. Как и сто, двести, триста лет назад — сплошное дерево в архитектуре и городском обустройстве. Деревянные здания сплошь, деревянные мостовые, 90% промышленности — деревообрабатывающие комбинаты. Лес на экспорт, внутрь страны, для местных нужд. Бесконечные обширные плоты по Северной Двине, вниз по течению, все берега заполнены бесхозными брёвнами (но тронуть не смей, загремишь за расхищение социалистической собственности!).

Река, столь похожая на привычную Хуанпу, широкая и оживлённая, и всё же совершенно иная. Северный край, с дрожащими белыми ночами, безлюдьем убитых дорог, близостью суровой Арктики. Однако же Россия, возможно, её реликтовая окраина, со времён Рюрика устоявшийся образ.

По прибытию на место худо-бедно разместились. В исполкоме заранее уведомлённый сотрудник выдал ордер на вселение. Жилплощадь, то есть комната оказалась в обычном деревянном бараке, зато терпимой площади, с приличной мебелью, хоть и общими санузлом и кухней. Примус выдали попутно, заодно необходимые документы, а главное, продуктовые карточки. Все они причислялись к служащим оборонного ведомства, то есть оказались вполне привилегированными гражданами. Относительно, конечно. Как быстро уяснила Полина, с продуктами в городе дела обстояли просто terribly! Благо весна была в разгаре, море и реки очистились ото льда, пошла рыба... Но прочей природной подмоги в виде лесных ягод и грибов ещё время не пришло. Перепадала кой-какая дичь, но кому охотиться, старым да малым? Невелик довесок.

Могила Николая Горского оставила двоякое впечатление. Похоронили его, согласно предсмертной воле, вне пределов так называемого "английского кладбища", где лежали останки британских военнослужащих ещё со времён интервенции 1918-1919 годов, посреди обычных надгробий. Зато вблизи православной церквушки, хоть и не действующей. Небольшой железный памятник в виде квадратного конуса с непременной пятиконечной звездой наверху. Снизу прилажен символический штурвал, над ним латунная табличка с воинским званием покойного, фамилией и заслугами. Несколько еловых венков с обрывками красных лент. Впрочем, внешнее убранство не имело особого значение. Здесь лежит их Коля, муж и брат, и они добрались сюда, будто по его зову. Вечная память отдавшему душу за други своя, и вечный покой!

Полина обратилась в медицинское управление насчёт трудоустройства. Приняли, конечно, явно заранее предупреждённые свыше. Но определённого места не дали. То да сё, там помочь, туда-сюда перенести, того подменить, тому передать. Что ж, зато была возможность вникнуть в обстановку, оценить людей, материальную часть. Выводы могли удручить, пожалуй, любого (уровень медицины-санитарии словно не изменился с памятных лет Первой мировой и гражданской), только не её. Полина представляла заранее, что их ожидает, и никогда не страдала брезгливостью. Да и вообще сие качество не уживается в военных условиях. Коробило другое — явное недоверие начальства, от которого просто опускались руки. Она пыталась так и сяк пробить окружившую их стену отчуждения. И недаром говорится, что вода камень точит!

В одном из госпиталей, устроенном в здании бывшего клуба Судоремонтного завода, она буквально наткнулась на безногого инвалида, прежде руководителя музыкального кружка при этом клубе, а ныне просто разнорабочего-сторожа, поигрывающего пациентам заведения на аккордеоне, причём вполне прилично. Полина решила устроить небольшой концерт в стенах госпиталя, привлекши в качестве исполнителей этого бедолагу, потерявшего ногу ещё под Перемышлем в девятьсот пятнадцатом, а так же Варю с губной гармошкой, ну и саму себя, в качестве декламатора собственных стихов и рассказов. На удивление, мероприятние прошло более чем удачно, можно сказать, на бис! Раненые и выздоравливающие бойцы неистово хлопали в ладоши каждому номеру, с готовностью смеялись всякой комическрй репризе, сопереживали драматическим сценам. На следующий день поступило приглашение из соседнего госпиталя, затем от центрального горнизонного. Это было видимым признанием их пользы для общего дела, не просто утешением самолюбия, но оправданием всех предыдущих решений в судьбе.

Отрезвление пришло быстро. Однажды после выступления суровый офицер с краповыми петлицами на гимнастёрке вручил Полине некую бумагу, в которой предписывалось получателю её явиться в один из кабинетов управления НКВД по Северному краю. Тут не поспоришь. Гражданка Горская П. Г., как упоминалось в извещении, в назначенный день прибыла по указанному адресу. Ответственный чиновник в штатском долго сверлил её острым взглядом поверх очков, иногда скашивая его вниз, словно сверяясь с неким образцом в личном деле, затем прямо спросил, есть ли у неё разрешение Главлита на публичное исполнение собственных произведений? Разумеется, такового не было. На это последовал долгий гневный монолог с реминисценциями из уголовного права и центральной печати, закончившийся запретом любых выступлений и обещанием разобраться самым строгим образом. Ладно, хоть не арестовали сразу!

Но и этот этап не продлился долго. Прямо на дому их нашёл В. Н. Плучек, в то время назначенный руководителем театра Северного флота, подбирающий артистов во фронтовую концертную бригаду. За смотринами последовал вызов в город Полярный, и новый поворот судьбы. Оставив Елену готовиться к сдаче экстерном экзаменов об окончании советской  десятилетки, Полина с Варварой и Тихоном, аккордеонистом, на быстроходном военном катере отбыли в опасный рейс вокруг всего Кольского полуострова.

Пассажиров и разного груза набилось изрядно. Наше трио устроилось на собственных пожитках в полутёмном закутке, через переборку от машинного отделения. Шум оглушительный, зато тепло и сухо. Несмотря на лето, море не привечало погодой. Постоянная изматывающая качка не прекращалась ни на час. Большинством перевозимых "сухопутных" безжалостно овладела морская болезнь. Не оказались исключением и Варвара и Полиной, но если последняя периодически выбиралась на палубу, чтобы вновь и вновь попытаться освободить желудок от содержимого, то Варя оставалась внизу, наедине со ржавым ведром, дабы не тратить время на слепое передвижение. Другим камнем преткновения плавсредства оказался санузел. Был он один, и всецело в распоряжении команды, категорически отказывавшейся поделиться элементарным удобством с пассажирами. Исключение сделали только для незрячей Варвары, и заодно уж Полины. Но главным счастливчиком поневоле оказался Тихон. Ещё в начале пути он лихо расправился с поллитровкой разбавленного спирта, затем впал в спячку, похлеще медведя, и целые сутки, до самого Полярного, издавал сравнимый с грохотом дизеля храп.

Временами Полине казалось, что она снова на том корабле, что вывез её и сотни беженцев из Владивостока, а впереди ждёт неизвестность, тревожная, но обещающая новую жизнь.  Так и есть. Сколько уже перелистнуто страниц в присущей каждому книге, и сколько осталось? Лишь один Автор ведает, когда откроется эпилог, и содержимое сложится во внятный сюжет с первой по последнюю главы. Быть может, сегодня? Почему нет? Природная стихия, вражеские силы, в конце концов, обычная человеческая немощь — все факторы наготове, чтобы сбросить тебя, как пешку с шахматной доски. А человек не собирается сдаваться, вот ещё! Как в той бравой советской песне поётся? А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела!

Разместили их в общежитии рыбзавода, женщинам выделили комнату, Тихона подселил к себе комендант, по несмешной иронии тоже инвалид, правда, с Гражданской войны. По соседству обитали практически все артисты и работники театра. Народ беспокойный, зачастую неуравновешенный. Порой заводили такую пьяную карусель, хоть святых выноси, но даже милицию ни разу не вызвали, разбирались сами. Коллектив был разбит на выездные бригады, периодически, между представлениями в Доме офицеров, отправлявшиеся на разные участки фронта, в госпитали, то есть, куда пошлют. И вообще весь быт и отношения носили характер службы в военном подразделении, коим, собственно, и являлся театр Северного флота, с небольшими особенностями.

Полина с Варварой без чрезмерного труда влились в кипучую деятельность военно-полевых артистов. Выезжали, отплывали, даже вылетали ни свет ни заря, ели что Бог подаст, спали где придётся, но всегда выглядели отменно, за этим бывшая екатерининка следила скрупулёзно. В редкие возвращения на "базу" часами просиживала за швейной машинкой, ремонтируя, перешивая старое, умудряясь кроить новое по памяти из шанхайской жизни, либо по случайным образцам. Этот всегдашний "шик" не остался незамеченным. Поначалу коллеги-дамы, затем их знакомые, а потом жёны высокопоставленных военных и сановников начали обращаться к ней, кто переделать праздничное платье, кто сладить нечто "похожее на Грету Гарбо". Благодарили чем могли, но пуще утверждался авторитет, и что греха таить, полезные связи. Впрочем, некоторые из них, по уже выработанному чутью, оказывались на грани риска. Так, например, её стали приглашать на некоторые полуофициальные мероприятия, где присутствовали иностранные представители, в основном англичане и американцы. Поначалу на таких сareful parties Полина старалась показать себя во всём блеске, что оказалось нетрудным делом благодаря совершенному знанию языков и манерам. Появились даже постоянные ухажёры. А вместе с этим разные мелкие презенты, сувениры, любезные услуги. Кому не вскружит голову куртуазный флер после прокуренных землянок? Но однажды артистку вызвал в свой кабинет один из заместителей директора, неприметный лысоватый мужчина неопределённого возраста, даже имени-отчества которого никто не помнил. Уткнувшись взглядом в бумаги на столе, он удивительно подробно перечислил все эпизоды общения Полины с иностранцами на вечеринках, затем изложил недвусмысленную позицию: либо она соглашается сотрудничать с органами контрразведки и продолжает вести весёлую светскую жизнь, но уже под контролем, либо завязывает с этим делом. Разумеется, выбирать тут не приходилось, и всякие parties are gone...

Из Архангельска шли письма с интересными новостями. Елена вполне благополучно получила аттестат, а затем, вопреки тревожным ожиданиям матери с тёткой (придумает таки пойти в лётчицы!), благоразумно поступила на первый курс Архангельского мединститута. Вот замечательно! Пожалуй, этот ВУЗ оставался последним в регионе, где состав преподавателей почти не сократился. Просто все доктора-профессора большую часть времени проводили в стенах лазаретов, и там же зачастую проходили занятия студентов, которые тоже в основном подвизались в военной медицине. В общем, возможностей получить практику хоть отбавляй, хватит до конца жизни, кто доживёт, конечно.

Так и летели, словно юркие истребители, дни, неслись, как танки Т-34, недели, бодрыми эсминцами проходили месяцы, неумолимо, подобно наступлению армии, двигались годы. Головокружительной, пьянящей весной сорок пятого года, когда давно на Кольской земле отгремели выстрелы, и последние фашисты сдавались в Киркенесских фьордах, в театре Северного флота царила праздничная атмосфера. Ещё бы! Предстояла поездка на освобождённую территорию Норвегии, выступления не только перед нашими бойцами, но так же на глазах местной публики, по-сути, первые в истории коллектива зарубежные гастроли. Вновь и вновь репетировали, добиваясь превосходного исполнения; чистили и обновляли гардероб (в связи с чем швейной работы у Полины прибавилось).

В один из дней, возвращаясь из служебной поездки в Мурманск, сходя по трапу на причал, она с удивлением узрела директора театра Плучека, с букетиком неведомо откуда взявшихся первоцветов, причём дожидавшегося именно её. Бог мой! Негласно известный, как любитель приударить за юбками, и вот, здесь, встречает не самую пышущую молодостью актрису... Ждать амурный сюжетец comme dans les romans? Посмотрим, однако.

Валентин Николаевич ещё издалека начал улыбаться и шутливо кланяться. Приблизившись, обеими руками пожал руку Полины, вручил букетик, пропев что-то легкомысленное про весну, затем подхватил внушительную, хотя не слишком тяжёлую сумку с канцелярией и кой-какими личными покупками. Предложил пройтись по набережной, благо погодные условия чудесные! Что же, почему нет? Что-то в тоне голоса и выражении глаз вызывало тревогу. Неспроста эти цветы и внезапная встреча. Гораздо проще было поговорить в директорском кабинете, но если тема щекотливая... Примерно так и оказалось. Плучек начал с приятного:

— Дражайшая, прекрасная Полина Георгиевна, не нужно повторять, как я ценю ваш талант и работоспособность! Смело признаюсь, на таких, как вы, держится вся труппа! Уверен, несмотря на близкое окончание нашей боевой деятельности, даже в мирных условиях вы оставались бы украшением театра ещё многие годы. Это факт, не подлежащий сомнению, и моё искреннее мнение. Но есть определённый нюанс... — тут бывалый режиссёр несколько стушевался, видимо, затрудняясь деликатно изложить мысль. — В общем, сейчас мы наблюдаем незабываемый момент всеобщей радости, подъёма, словно бы освобождения от тяжких пут. Ещё бы, победа! Эйфория захлёстывает умы. Всем кажется, что тёмное прошлое миновало, а впереди океан счастья. И это, скажу вам, опасное состояние! Нам всем, и стране в целом, предстоят невиданные трудности строительства, обороны, преобразований. Власти неизбежно придётся подзатянуть расхлябанные военной вольницей ремни, отрезвить праздничное похмелье. И под раздачу... невольно... попадут самые яркие, смелые, те, кто на самом виду, просто для примера остальным. Безо всякого на них гнева или пристрастия. Милейшая Полина... Георгиевна... когда я вас только повстречал, поначалу лишь удивлялся: откуда такая глубина, сила, тонкость, неужели просто порода, воспитание? Затем испугался, вдруг это настолько выбьется из общей колеи, что рухнем все? Нет, какой-то наверное ваш ангел хранил от беды. И вот сейчас я восхищаюсь до преклонения, но советую, как человек прошедший в этой системе огонь, воду и медные трубы, уйдите в тень! Ради себя и родных, вернитесь в Архангельск, там потише, устройтесь невысоко, я могу дать некоторые рекомендации, переждите грядущие . Надеюсь на вашу мудрость, и ради Бога, не взыщите за прямоту!

Вот так очередной совет изменил течение жизни Полины с Варварой. Через несколько дней состоялись развесёлые проводы отбывающих якобы по состоянию здоровья. В общежитии устроили пирушку, знатно напелись, да и напились, насмеялись (возможно, сквозь слёзы), чтобы шумным табором проводить их через весь Полярный на станцию, дабы посадить в поезд. Предстояло добираться, делая крюк через Обозерскую. Но повторить маршрут по морю они не согласились бы ни за что на свете!

И вот тренькнула рында дежурного по перрону, прогудел паровоз, медленно поползли здания, пакгаузы мимо вагона... Взволнованная, ещё вот-вот минуту назад родная толпа сослуживцев-друзей постепенно осталась позади. Всё, всё, всё... Туда, туда, туда... А куда? Увидим, увидим, увидим...

На конечной станции Исакогорка их встретила Елена. Ох, девочка-то выросла! И то, уже студентка четвёртого курса! А красотка, каких поискать! Даже Варвара, обняв и пробежав лёгкими касаниями лицо и фигуру племянницы, заключила: "Elle est belle!" Возможно, на обыденный вкус маловато "фактуры", так жизнь в полублокадном городе была не сахар, хотя и родственницы помогали, как могли. Но окончательно Полина убедилась, что приёмная дочь её давно не ребёнок, когда все они оказались дома. Комната, в которой взрослые женщины когда-то и не успели толком пожить, за три года изменилась совершенно, став жилищем самостоятельной девушки. Но не это смутило, а тонкий, едва уловимый запах чего-то постороннего. Похоже, мужской одеколон, вроде "Шипра", и кажется, табак (Елена не курит). Варвара, хотя ощутила первой, не подала виду, а Полина чуть позже, уговорив дочь на прогулку, спросила в лоб:

— И кто этот счастливец, удостоенный милости быть приближённым к алькову принцессы?
 
Елена некоторое время молча шла, озабоченно хмурясь, словно не услышала вопрос, потом вдруг остановилась, перегородив матери путь, видимо, решившись на откровенность:
 
— Прекрасно, что вы догадались! Сколько раз просила его в комнате не курить, но ладно. В общем, у меня есть друг... очень близкий, думаю, мы поженимся когда-нибудь скоро. Он ведущий хирург в госпитале, хотя лишь недавно закончил институт, направлен к нам из Москвы. У него там отец, известный кардиолог, академик. Хотя сами они из Ленинграда, их эвакуировали ещё в начале войны...
 
—  Ну и давно вы... близко дружите?
 
— Знакомы почти год. Близко... несколько месяцев.
 
— Понятно. На войне как на войне: скромность, осмотрительность, терпеливость всего лишь условности! Мнение окружающих — досужие сплетни! Поди, все уже соседи в курсе твоей любовной связи с сыном академика! Он хоть не женат?
 
— Мама! Он порядочный, добрый человек! И мы были осторожны, никто нас не вычислил.
 
— Ну, ну... Не знали мышки, что за ними кошка следит... Ок! Значит, наверное, пришло время и нам познакомиться с... ведущим хирургом... как, говоришь, по имени-отчеству?
 
— Фима... Ефим Маркович Гинцбург. Очень авторитетная в медицине фамилия. Его дед консультировал ещё императорский двор, а отец — близок к Совнаркому.
 
— Похоже на то... Вернее, нисколько не сомневаюсь, вот только захотят ли столь высокопоставленные лица, к тому же, как бы это выразить корректно, из довольно замкнутой национальной среды, принять обычную провинциальную девушку в свой круг? Твой Фима никогда не излагал свой взгляд на это обстоятельство?
 
— Да, они евреи, так что же? Мы же не в царское время живём, никакой черты осёдлости нет, или предрассудков! Ефимка очень славный парень, совсем простой, и главное, меня любит всем сердцем!
 
— Вот как? Тогда конечно, остальные пункты рассуждений не имеют смысла. Love rules the mind!
 
Угораздило девчонку влюбиться не абы в кого! Хотя, собственно, в той области простоты отродясь не было, хоть при старом, хоть при новом режимах. Хлебнёт лиха наверняка, да чему быть, того не миновать. Бог милостив! Тем более своих проблем сложился воз и маленькая тележка. Надо было как-то трудоустраиваться, но куда? Госпитали в связи с окончанием боевых действий сворачивались. Многие организации меняли профиль, сокращали или вовсе увольняли работников. Новые, или возрождённые структуры не успели ещё развернуться. Город кишел демобилизованными, многим из которых и возвращаться было некуда, да и незачем. Всё это создавало нервозную обстановку. В добавок трудности со снабжением, коммуникациями, жильём. В общем, одна гроза минула, другую ветром принесло.
 
Тут выручила рекомендация, которую дал увольняющимся артисткам Плучек. Более того, он сам позвонил в местное управление культуры, знакомому чиновнику, и горячо советовал принять их на работу. Получилось! Не Бог весть что, конечно. Всё та же агитационно-просветительская бригада, только не фронт, а районы области. Однако трудностей тоже хватало. Несмотря на то, что бои не дошли до Архангельска, разруха стояла похлеще военной. Деревня и райцентры оказались высосанными досуха, ещё и железным ёршом прочищены. Скудность всего и вся, от людей до любой мелочи. И всё же там везде тянулись к искусству, какой-никакой культуре. Но Полина остро ощутила разницу между той же деятельностью в театре Северного флота, и здесь. Военные люди воспринимали выступления артистов как привет из прошлой, мирной жизни, от которой они временно оторваны, но имеют надежду вернуться. А в северной глубинке и надеяться не на что. И зрители воспринимают приезжих, городских выступающих, в красивых нарядах, сытых, весёлых, как неких небожителей, обитателей рая, куда им доступ закрыт. С чем Полина была категорически не согласна. Поэтому старалась в своих номерах, которые готовила самолично, выразить уверенность в возможности лучшей жизни, перспективах подняться выше, найти смысл в самой обескураживающей ситуации.
 
Однажды, во время очередного перерыва в поездках, удалось-таки познакомиться с "близким другом" Елены, Фимой Гинцбургом. Тот действительно оказался крайне воспитанным, вежливым до умиления абсолютно еврейским мальчиком. Умницей, слегка застенчивым. С трудом верилось, что этот человек спокойно режет и зашивает людскую плоть, преодолевая естественный ужас перед кровью и страданием. К тому же Елену он слушался беспрекословно, во всяком случае, никогда не перечил явно. Молодые изложили план предстоящих действий. Распишутся они здесь, но свадьбу сыграют через полгода, в Ленинграде, когда всё семейство Гинцбургов сможет собраться туда. Что ж, вполне разумное решение. Полина с ужасом подумала, что, если бы пришлось привечать весь десант Фимовой родни в Архангельске? Чур-чур меня! Варя оставила при себе скептическое мнение. В конечном итоге судьбу этого брака решат родители жениха, которых он не посмеет ослушаться.
 
Регистрацию отметили в актовом зале бывшего госпиталя № 2527, вновь ставшего больницей водников. Со стороны жениха главной гостьей была Лидия Яковлевна Лейцингер, главврач. По слухам, дочь бывшего городского главы. И такое бывает, не удивилась Полина. На стол собрали кто чем богат, в основном рыба да грибы, картошка в мундире и хлеб, несколько банок американской тушенки. Зато выпить было хоть залейся, благо спирт свой, разбавленный брусничным морсом. Жильё молодожёнам выделили по месту службы, переделали ординаторскую в жилую комнату. Зато удобно, особенно Ефиму, раз-два, и ты на работе, три-четыре, снова дома! И Леночке всего десять минут ходьбы по Павлина Виноградова до института. Ладно, совет да любовь, живите!
 
Так и прошло полгода. Затем ещё столько же. Елена с Ефимом вроде ладили, ни работе, ни учёбе совместные быт-постель не мешали. Только следующим летом, в начале июня, появилась возможность отправиться в Ленинград. Гинцбурги наконец-то смогли вернуться в родные пенаты и приготовиться к приёму новоявленной семьи. Хочешь, не хочешь, пришлось ехать и Полине с Варварой, этикет обязывал полномочное представительство. К тому же, и это было, по-сути, главным, бывшей екатериненке до смерти хотелось побывать в городе детства и юности, где столько личных воспоминаний!
 
Ехали вполне комфортно, в спальном купе, с чаем в подстаканниках, вежливыми проводниками. Фирменный поезд, как никак! А уж когда вкатились на Московский вокзал, сердце Полины бурно затрепетало! Боже мой, Питер, Питер, Питер! Целую жизнь назад она покинула его, и не надеялась (хотя мечтала, во сне видела!) вернуться. И вот он, хоть под другим именем, раскрывает пред ней свои чертоги!.
 
Серьёзность намерений встречающая сторона проявила с первой минуты. Несколько дюжих молодчиков с натянутыми улыбками во главе с кузеном Фимы Яковом моментально подхватили весь багаж и препроводили прибывших в узкий проулок, где в ожидании застыл чёрный блестящий зверь, новейший лимузин ЗИС-110. Хватило место всем, и вещам, и свободно было! Пока ехали до Большого проспекта Васильевского острова, казалось, встречные и попутные автомобили шарахаются в стороны. Ещё бы, движется некая власть, и лучше не попадаться ей на пути! Но Полина прилипла к стеклу, пытаясь вглядеться в пролетающие городские картины. Заметно, что основные улицы, проезжие части недавно расчищены от мусора и обломков. Ещё полно изрешеченных стен и зияющих, в лучшем случае чем-то заделанных окон. Группы людей, работающие по наведению порядка. Если вблизи вооруженный охранник, значит, пленные или ЗК. Есть вольнонаёмные, и даже добровольцы, всем хочется избавиться от страшных следов блокады. Всё же многое можно узнать, никуда не делось.  Строгановский дворец, ах, Фонтанка и Аничков мост, и здание института поодаль! Гостиный двор, дом Зингера, арка Генерального штаба, адмиралтейство, Зимний, университет... Вечные скрижали, но родные, как сувениры счастья! И ещё режет взгляд, но неудивительно: хоть лето, но зелени никакой. Ни дерева, ни кустика, всё спилено и вырублено, пошло на дрова. Вырастет новое, конечно. Уже торчат повсюду саженцы, значит, продолжится бытие природы посреди исторических камней!
 
Гинцбурги занимали обширную квартиру в хорошем, изысканной архитектуры доме. Ранний модерн, автор, возможно, Василий Шауб, или с ним схожий. Узор камня и кованого железа. Впечатляет. Надо быть очень-очень хорошим кардиологом, чтобы не бояться здесь жить. Или что-то такое полезное или опасное знать. Но с последним лучше обитать в пещере на далёком острове, и никому ничего не говорить!
 
Приняли вежливо и осторожно, почти как дипломатическую миссию далёкой державы, войну или мир ожидать? В квартире никаких следов лихого времени. Ковры, старинные люстры, мебель из чёрного и красного дерева. В шкафах тысячи солидных книг. Высокие мужчины и женщины старомодно, при этом шикарно одеты (Полина в этом разбирается). Глава семейства носит седую бородку и пенсне, ой-ой! Ему бы баллотироваться в Государственную Думу, но подобной чепухой эти люди никогда не занимались. Спрашивает коротко, по-существу, эмоций не выказывает. Ему подстать окружение. Дамы в пышных юбках, затянуты в корсеты, выправка гренадерская. Мамочки, невольно вспомнишь уроки гимнастики, и окрик наставницы: "Mademoiselle Markov, gardez votre dos droit! Она у вас, как колесо телеги!" Кто дрессировал этих-то?
 
Стол накрыт сдержанно-шикарно. Блюда явно заморского происхождения, свежие фрукты, вино в невзрачных от времени бутылках. Ну, хоть голодать Елена не будет, если примут. Но мозг вынесут точно! Вечер продолжался, как пьеса абсурдно-напыщенного содержания. Причём главным объектом воздействия оказалась, разумеется, она, Полина Георгиевна Горская! Фима с женушкой устроились в глубине гостиной на диване, будто вовсе ни при чём. Варенька молча тосковала, подумывая о возможности хорошего фортепьяно поблизости. К тому же она сразу предупреждала, Гинцбург, это неспроста!
 
Чуть позже подвалили новые представители. И среди них Полина с изумлением увидела давнего знакомого, Валентина Плучека! Воистину узок мир! И тот узнал бывшую свою актрису, слегка кивнул головой, улыбаясь глазами, но не приблизился. Видимо, насчёт статуса новых родственников вердикт ещё не вынесен. Very well, ladies and gentlemen! Но учтите, снобизм хоть не является смертным грехом, но тоже большое свинство! Может, набраться коллекционного пойла, и как случилось однажды в Псковском трактире на Новый 1917 год, сплясать на столе? Вот все оживятся!
 
В итоге их всех вместе с Фимой определили на постой к древней бабушке (со стороны хамот), живущей на Литейном, где умудрилась не заметить блокаду. В той квартире, наоборот, не было никакой старой мебели, кроме зеркал, однако и новая, явно ручной мануфактуры, выглядела достойно. Главное, были кровати, по одной в каждой из трёх комнат. Для старших Горских предложили срочно доставить раскладушку, но они махнули рукой — поместимся! Старушка так и не поняла, кого поселили в её покоях, но вела себя смирно.
 
Визит вежливости продолжался неделю. С утра они отправлялись гулять по Питеру-Ленинграду. Полина с Фимой показывали и рассказывали о любимых местах, оба с грустью, так как помнили их в гораздо лучшем виде. Но теплилась надежда, что разрушенное восстановят, люди оправятся, городской дух вернётся. Только их годы — нет. Они уже в прошлом. Далеко за горизонтом. Вечерами происходили чинные рандеву под чай и армянский коньяк в модерновом особняке на Васильевском. Иной раз Полине хотелось выглянуть в окно, чтобы убедиться — по улице едут машины, слышится русская речь, и они не при дворе королевы Виктории в прошлом веке!
 
Уразумели, что чистилище пройдено, когда вездесущий кузен Яков принёс им два обратных билета на поезд до Архангельска. Фима с Еленой оставались жить в бабушкиной квартире, с перспективой получить её в наследство. При этом волшебным образом он получил срочный перевод в Ленинградскую военно-медицинскую академию, а она оказалась студенткой пятого курса местного мединститута. Чудны дела Твои Господи!
 
В провожатых оказался (видимо, напросился) тот самый Плучек. До вокзала шли пешком, отправив багаж с нарочными. Многое и многих вспоминали, смехом или грустью, немного даже спели, как бесшабашные выпускники-школяры. Режиссёр был в ударе, сыпал шутками, комплиментами, целовал руки своим дамам. И всё же в конце пути Полина не утерпела спросить его, что всё-таки значит эта выспренная встреча, как будто плебеи сунулись породниться с аристократами! И почему он оказался в этом обществе?
 
Плучек сразу посерьёзнел, вздохнул:
 
— Поверьте, Полина Георгиевна... Варвара Львовна... Всё не совсем так, как вам, наверное, показалось. Во-первых, моя настоящая фамилия, не удивляйтесь, Гинцбург, а родители назвали Исааком. Просто выбрал имя и фамилию попривычнее, так сказать. А насчёт высокомерия... Тут вышла некая заковыка. Понимаете, для евреев очень важно обустроить будущее своих детей наилучшим образом, принять факторы благоприятные, отбросить негативные. Мы с вами живём в определённым образом устроенном обществе, где правила имеют специфические свойства. Например, для успешной карьеры гораздо выгоднее иметь низкое социальное происхождение, или хотя бы близкого родственника, то есть мужа или жену. Поэтому, когда мы получили известие, что Фима собрался жениться на провинциальной девушке, простой студентке, хоть и не еврейке, увы... это было встречено позитивно. Но когда вместо рабоче-крестьянской простушки к нам явилась барышня совершенно старорежимного образца, к тому же в сопровождении дам, на которых прямо написано об их дворянском происхождении, то возникла грусть. И глубокое непонимание, что делать? К счастью, здравый смысл восторжествовал, ведь ваша Елена действительно замечательная девушка, здоровая, красивая, и не испортит нашей, как вы сказали, аристократической породы! Если что, это самоирония...
 
С этим и отбыли восвояси. Старый добрый Питер, au revoir!
 
В Архангельске жизнь, как говорится, била ключом (присказка добавляет — больно по голове!). Всем нужно было дерево, строительный лес, которого мать-природа по воле Божией вырастила тут немало. На наш век хватит, руби да пили, жги в топках и печах, новый поднимется. Ага, через сто лет... если кто-нибудь посадит. А пока-что сажали в основном людей, которые лес и валят. Плоты по Двине прут, лесопилки пилят, пароходы везут штабеля досок во все концы. Налево, в Европу, или направо, по Северному Морскому пути.

Полина с Варей вернулись на круги своя, в потемневший от времени и дыма барак, в утомительно-взвинченную суету концертных поездок, прозаического добывания хлеба насущного. Однако в душе с давних пор росло и не прекращало шириться трудновыразимое, но требовательное чувство — донести людям некое понимание глубины, безбрежности этого мира, единого от темнейших впадин океана до ярких звёзд. Полина всегда что-то писала. Начиная с блаженной памяти института, во всех странствиях и перипетиях жизни, в окопах и апартаментах. Когда удавалось, печатала где возьмут, читала со сцены, если дозволяли. Но в основном доверяла блокноту, а пуще — собственной памяти. Прости Боже, но стихов она помнила гораздо больше, чем молитв. В конце концов, Он видит наше сердце и без слов, а вот люди так не могут. Им нужно прочесть, чтобы понять, или хотя бы попытаться.

Но никогда наперёд не знаешь, чем тебя удивит судьба, обрадует или огорчит. Словно колючий репейник прицепится к одежде, когда продираешься сквозь заросли. И захочешь, не оторвёшь, пустит корни в душу, станет одной плотью, разлучит ли смерть?

В конце сентября сорок шестого их творческий коллектив приехал на "гастроли" в Вельск. Выступили в нескольких заведениях культуры, в гарнизонном Доме офицеров, заключительным был местный детский дом. Мероприятие в подобном месте всегда оказывалось очень трудным для Полины, да для любого, наверное, тоже. Эти дети, каждый в своё время, по разной, но одинаково горькой причине лишившиеся родителей, словно взывали к небу об участии. Безмолвно, терпеливо, на грани последней надежды... Полина заставляла себя ничего не замечать, отрабатывать роль почти механически, с минимальной тратой эмоциональных сил. Лишь бы не видеть эти глаза, десятки, сотни, не различать в них потерянные в прошлом образы. Казалось бы, незрячей Варваре проще, но куда там! Взволнованная детскими голосами, она искала с ними прямого контакта, быстро пробегала-ощупывала лица, гладила по волосам, обнимала, целовала куда придётся. Дети, истосковавшиеся по ласке, дружно льнули к ней, тянулись со всех сторон, бормотали кто что, многие начинали плакать, им вторила сама взрослая женщина, тут на помощь подоспевала Полина, пытаясь выручить подругу, но так же увязала в многорукой вихрастой куче-мала, пока не вмешивалось строгое руководство учреждения, мигом наводившее порядок.

В тот день уже начинало смеркаться, когда артисты раскланялись со сцены и быстро покинули актовый зал. Кого-то, из первых лиц, ждал накрытый стол в закрытой горкомовской столовой (не Бог весть какой, а банкет), другие отправлялись в гостиницу готовить ужин на примусе, одном на десять человек. Попросив одну из коллег сопроводить Варю, Полина ненадолго задержалась, уточнить некоторые формальности. И довольно торопливо выскочила во двор, намереваясь по возможности догнать ушедших. В сгущавшихся потёмках, впереди себя, рядом с песчаной дорожкой, она различила две невысокие фигурки. Подойдя вплотную, невольно задержала шаг. Двое детей, мальчик и девочка, лет четырёх-пяти и двух-трёх соответственно. В донельзя заношенных казённых пальтишках, на ногах какие-то не по размеру чёботы. Полина, хотя прекрасно сознавала, что так делать нельзя, остановилась. Даже присела на корточки, оказавшись одного с ними роста. Попыталась улыбнуться, не ведая, что делать дальше. Дети смотрели прямо, то ли угрюмо, то ли сосредоточенно, внешне как бы со стороны, но в глубине, в самой сердцевинке, читалась целая вселенная чувств.

Паузу прервал мальчик, голосом привычной просьбы тихо произнёс:

— Тётенька, у вас хлеба кусочек для нас не найдётся?

Полина охнула, ведь остатки обеда, которым кормили военные, унесли другие, ещё раньше... но где-то при ней остался пирожок с брусникой, крохотный, завёрнутый в носовой платок. Полина обыскала карманы, обнаружила сокровище, которому сейчас была рада, как ничему другому на свете. Протянула мальчику. Тот взял степенно, но сразу спрятал. Оно понятно, в такой большой компании голодных сорванцов если увидят, с руками оторвут.

Девочка проследила глазами за исчезнувшим пирожком, затем взглянула таким проникновенным взглядом на Полину, что та обмерла...

— Тётя, а ты наша мама?

Боженьки мои! Полина едва справилась с комком в горле, чтобы спросить, боясь вдобавок расплакаться:

— А почему ты думаешь, что я ваша мама?

— Ты добрая. Как мама...

Тут малышка смело двинулась вперёд и прижалась к вроде бы незнакомой женщине, и пролепетала:

— Забери нас отсюда. Пожалуйста!

Её голосок был ещё младенчески хрупким, но что-то менял в Полине, словно глас Божий. Она немного расспросила парнишку. Их звали Сёма и Ира, они брат и сестра, и живут здесь давно. Вообще не помнят какое-нибудь другое место. Когда Полина поднялась, она уже знала, что будет делать. Взяла детей за руки и повела в здание. Спросила, хотят ли они, чтобы она их взяла к себе? Что тут спрашивать, кто из детдомовских от такого предложения откажется? Пока оставила их воспитателям, сама прошла к директору. Строгая дама, в перешитом военном костюме, поначалу выслушала холодно. Задала дежурные вопросы о жилищных условиях, материальном положении, членах семьи. Потом чуть смягчила взгляд, извлекла из пачки папиросу, закурила, отойдя к окну. Там догорали последние краски заката. Видимо, директриса знала все истории своих воспитанников, потому что никуда не заглядывая рассказала историю семьи Райковых.

— Их мать, Тамара Игоревна, была замужем за боцманом рыбного флота, который погиб на промысле в сороковом. Она работала буфетчицей в гостинице плавсостава, особо не горевала. Во время войны там было много разного народа, мужского в основном, так что, понимаете, рыба нашла свой омут. Родила сначала мальчика, потом девочку. Отцы неизвестны. За детьми присматривала мать Тамары, той уже было за семьдесят. Но в буфете обнаружилась недостача, ещё и махинации с продуктами, так что  получила она свой срок и отправилась по этапу. Где-то в Сибири и сгинула. Потом мамаша её представилась, и Семён с Ириной оказались здесь. Дети спокойные, вполне здоровые... Если вы реально хотите их усыновить-удочерить, думаю, не пожалеете! Оформляйте поскорее документы, и возвращайтесь за ними. Вы представить не можете, как они будут вас ждать!

Но поначалу довелось вернуться гораздо раньше. Полина в буквальном смысле бегом домчалась до гостиницы, схватила недоумевающую Варвару, наспех её одела и повела обратно в детский дом, по дороге сумбурно пытаясь объяснить ситуацию Но подруга вникла сразу, горячо обняв запыхавшуюся новоявленную маму двух деток:

— Конечно, bravo, cherie! Ты такая умница!

Сёмик с Ирочкой обрадовались "тёте Варе" ещё пуще, словно получив подтверждение реальности упавшего с неба счастья. Но Полина не могла не заметить одной яркой подробности на лице мальчика — довольно внушительный синяк под глазом. Она всполошилась, присела разглядеть, сжала плечи мальчика, стала допытываться:

— Они, что, пирожок отнимали, да?

— Нет... мама... — Было заметно, что Семёну труднее привыкнуть к новому статусу и даже выговорить это главнейшее в мире слово. — Просто сказал в группе, что скоро нас с Ирой заберут в семью... Стали все шуметь, а Колька Ежов двинул кулаком, сказал: "Повезло задохлику!" Ничего, ему тут же надавали пацаны!

А Ирочка, обитая на коленях у Варвары, ввернула свой вопрос:

— Вы точно нас возьмёте?

Конечно точно! Возвращались в Архангельск словно на крыльях, огорчаясь медлительности локомотива и длительности остановок. Полина в сотый раз описывала Варе внешность детей и обстоятельства их встречи.

То плакали вдруг, молча вспоминая других, оставшихся в прошлом. Обсуждали план действий, перепланировку комнаты, возможное изменение графика работы. Представляли, как отреагирует Леночка на весть о новых сестричке с братом. Смех и грех, на старости лет-то! Шестой десяток, как никак, пошёл!

С документами, на удивление, всё прошло быстро-гладко. Не жильё, чай, выбивают, или другие льготы. Сирот по стране хоть пруд пруди, не дефицит. Усыновляй не хочу! Уже через две недели Полина и Варвара вернулись в Вельск, имея с собой необходимые бумаги и запас кой-какой детской одежды, прикупленной по знакомым. Пусть казённое при казне и остаётся

Вот так, почти спонтанно (хотя, наверное, назревало) полку Горских прибыло. Дети, они, конечно, радость и цветы жизни, но сколько с этой флорой хлопот-проблем! Благо, не впервой пришлось их испытать Полине с Варварой. Если соорудить детский угол в комнате было не слишком сложно, то определить в дошкольное учреждение — нетривиальная задача. Их было мало, тем более круглосуточного содержания, а подходил только такой режим, иначе как с поездками-командировками быть? Или какой иной способ добычи пропитания изыскать? Тут выручили прошлые знакомства, честно говоря, тривиальный "блат". Зампредседателя горисполкома когда-то подвизался замначальника госпиталя, в котором тогда служили Полина с Варей, был вполне любезен. И сейчас не стал изображать амнезию, принял бывших коллег вне графика посещений, с полуслова понял суть и даже намёком не потребовал благодарности. Правда, обосновал положительное решение статусом просящей, как вдовы Героя Советского Союза. Что ж, милый Коленька, спасибо тебе за посмертную помощь своим новым негаданным детям!

На лугу моём мята и лилии,
и ромашек пушистый покров,
сто дождей воду вешнюю вылили,
зал украшен и к пиру готов.

Приходите ногами и лапами,
места хватит, и пищи для всех;
отовсюду слетайтесь, пернатые,
ваши песни, как радостный смех!

А собравшись, соседа не трогайте,
будь ты лев, или сонный верблюд,
исключите, прошу, по всей строгости
вы друг дружку из перечня блюд

хоть на день. Посмотрите внимательно:
свет так ярок, высок небосвод,
всем природа является матерью,
мы, по сути, единый народ.

Будет срок, он, конечно, исполнится,
смерть отступит, исчезнет вражда,
по лугам свежевымытым, солнечным,
все живые пройдутся, кружа

в такт звучащей чудесно мелодии
миллиардов невидимых струн,
вкусят вечного хлеба голодные,
мир проснётся, как заново юн...