Полина. Весна в Архангельске. 1ч

Продолжение и окончание "Полина. Осень в Шанхае".

Стройная до впечатления  хрупкости темноволосая женщина сидит за пианино в просторной комнате. Высокие потолки, стены, оклеенные простыми обоями, украшены фотографиями и рисунками в деревянных рамках. Несколько портретов: Пушкин, Толстой, Гёте... Старинная люстра, старательно обновлённая, пытается играть отблесками хрусталя в лучах весеннего солнца. Женщина ощущает их приятное тепло на лице, отчего улыбается, но увидеть, увы, не может. Мы знаем, почему. Она незрячая. Это Варвара, давно уже с добавлением к имени отчества, Львовна, Горская. Её пальцы перебирают клавиши, то увлекаясь пришедшей на ум мелодией, то творя простые гаммы, подобно прилежной ученице. Впрочем, она скорее учитель (даёт уроки фортепьяно и пения, заодно французского для желающих). Но сейчас она играет для себя, к тому же вполсилы, словно прислушиваясь к чему-то.

Но явно не к тому неясному шуму, что раздаётся временами из соседней комнаты. Там Ирочка и Семён, приёмные дети хозяйки квартиры, Полины Горской, занимаются уроками. Вернее, теоретически должны заниматься, но судя по звукам оттуда, предаются безудержному баловству. Ничего, вот-вот должна появиться их драгоценная maman, мигом наведёт порядок! Словно в подтверждение догадки, дверь в детскую распахнулась и обнаружила высунувшуюся наполовину девичью фигуру (длинные каштановые волосы собраны за спиной в "хвост" и схвачены резинкой, зелёные глаза смеются, хотя лицо старается сохранить серьёзную мину). Чувствуется, что вплотную сзади находится её братец и всячески воздействует на родственницу.

— Тётушка, а ты можешь сказать, как будет по-французски: "Сударь, вы ведёте себя несносно!"?

Варвара не поворачивает голову в сторону озорников, оставаясь невозмутимой. Её глаза прикрыты тёмными очками, осанка выпрямляется до невозможной степени. Голос ровен, ничем не выдавая иронии:

— Пожалуй, я бы выразилась: "Monsieur, vous agissez mal!"

Ирочка оборачивается и повторяет довольно похоже фразу, затем прыскает смехом:

— Вот видишь, даже тётя Варя считает так же, как я!

Тот час на её месте появляется дюжий парень, коротко стриженный "ёжиком", в морской тельняшке, явно применивший силу:

— А вот как сказать: "Сударыня, не будьте такой нахальной и не дерзите старшему брату!"?

Варвара укоризненно вздыхает:

— Молодой человек, а ну-ка сами попробуйте составить фразу! Поди, не дипломатическая нота французскому МИДу!

Семён краснеет, чувствуя себя пойманным в собственную ловушку, где-то из глубины детской слышен подтрунивающий шёпот девочки: "Ага, влип Сёмик! Давай, напряги извилины!" Наконец, нечто членораздельное, напоминающее речение Стендаля и Рембо, начало срываться с его губ:

— Madame, ээ... mademoiselle! Ne soyez pas... Как там... si impertinente! Вот, слышишь, si impertinente! И, это... — тут возникла заминка, отразившаяся в мучительной гримасе, которую уловила даже слепая тётушка, в конце концов сжалившаяся над парнем:

— Et n'osez pas contredire votre grand frere!

Семён, в свою очередь кинул в глубь комнаты торжествующее: "Вот! Съела!". Затем исчез за дверью, успев нараспев протянуть: "Merci beaucoооооооup!".

Мгновенье спустя Варвара в сердцах, но шутливо, при этом энергично сыграла несколько тактов Царицы ночи из "Волшебной флейты". Получилось достаточно громко, отчего исполнительница пропустила главное событие, которого дожидалась: появление в прихожей Полины, неслышно отворившей ключом входную дверь и теперь со слегка недоумевающей улыбкой выслушивающей музыкальный шторм. Впрочем, эта сценка продолжалась недолго. Тонкий слух в сочетании с развитым обонянием (духи "Рижская сирень" от Dzintars!) сыграли свою роль: Варвара просияла радостно, потянувшись всем телом в сторону вошедшей, подобно подсолнуху к солнцу, воскликнула: "Она пришла с мороза, раскрасневшаяся, наполнила комнату ароматом воздуха и духов!.."

Полина расхохоталась звонко, совсем по-девичьи, и направилась через всю комнату к подруге, задержавшись на миг, чтобы набросить на крючок снятый плащ. Они крепко, словно после долгой разлуки обнялись, целуясь и не прекращая смеяться.

— Скажешь тоже, с мороза, теплынь летняя! Я мокрая вся, в трамвае чуть не задохнулась... Одно утешает, что целуемся мы, а не голуби, хотя времена Паоло и Франчески всё равно прошли...

— А ты знаешь, что этому стихотворению Блока ровно пятьдесят лет?

— Да, пожалуй... Я впервые прочитала его в дневнике одной девочки, соседки по дортуару в Екатериненке. Сейчас забавно, что Блок был под запретом в институте, за него могли отчислить! А потом слышала самого Александра Александровича со сцены Павловского вокзала. Он своеобразно декламировал свои стихи, казалось, монотонно, однако фантастически exciting, захватывающе... До сих пор, как вспомню, мурашки по спине бегут!

— Скажите пожалуйста, какая впечатлительность! Господин поэт вскружил голову юной барышне!

Однако ответа на шутливую эскападу так и не прозвучало. Из детской пробкой от Шампанского вылетела Ирочка, в то же мгновенье повисшая на шее матери с восторженным щебетом. Следом появился Семён, степенно дождался снижения накала "телячьих нежностей", при этом цветя не менее счастливой улыбкой, чтобы по-взрослому приложиться к руке и получить поцелуй в висок. Впрочем, уже через минуту Полина вернулась к родительской роли. Строгие команды определили младшему составу круг обязанностей:

— Внимание, молодёжь! В прихожей стоят две сумки с продуктами, пока донесла, чуть руки не отвалились, так что будьте любезны доставить их на кухню. Мясо, сало и треску в морозилку; масло, сметану, фарш в нижний отсек. Копчёного палтуса оставьте на столе, будет к обеду. Почистить два десятка картофелин в зелёную кастрюлю, поставить вариться... Достать луковицу и пару морковин...

У всех слушающих, даже незрячей Варвары, от удивления вытянулись лица. Общее, хоть и приятное замешательство выразила Ирочка:

— Мамуль, ты ограбила продуктовый склад? Excellent! Я в доле, буду молчать, как рыба... замороженная!

— Не говори глупостей, ma chere, просто удачный день, рог изобилия вдруг пролился, и я оказалась в том месте!

Тут в обсуждение продовольственной программы вклинился Семён:

— А может, ну её, эту рыбу, хоть и палтуса! Задолбала в училище, мойва да пикша каждый день! Давайте из мяса что-нибудь сделаем, мм, котлетки, например, поджаристые, с корочкой!..

— Ты забыл, какой сегодня день? Среда! И что за язык, юноша? Тем более про рыбу... Да они с тюленем Архангельск от голода спасли в войну, если на то пошло! Вы-то не помните, конечно... Завтра приготовим гороховый суп с говядиной, и... так и быть, котлеты! Всё, ступайте!

Получив целеуказание, молодые люди исчезли в коридоре, где зашуршали сумками, не преминув устроить шуточную суматоху с возгласами "на публику". Обождав пару минут, пока стихли звуки борьбы, Варвара спросила вполголоса:

— А если серьёзно, откуда такое богатство? Или ваш союз перевели на обкомовское снабжение?

Полина уселась на ближайший свободный стул, неопределённо хмыкнула:

— Как же, разбежались они писателей кормить, ещё страх на сытый желудок потеряем! А это... можно сказать, левый заработок, вроде халтуры. Рыбой нас снабдил директор Тралфлота товарищ Замков. Был сегодня на заседании, до этого, недели две назад, обратился к председателю. Хочет к юбилею конторы издать книгу-альманах, вроде отчёта о славных буднях и подвигах. Разумеется, за авторством себя, уважаемого. Но кто-то ведь должен переложить их таблицы и графики в нечто удобочитаемое? Вот тут наш Союз и подвернулся. Пусть провинциальный, а всё же литературный орган! Короче, всем членам досталось по пять кило трески, кандидатам по три, а нам с предом ещё по копчёному палтусу перепало...

— А давай угадаю, почему этот палтус, по некоему образному выражению, перепал именно Полине Горской? — Варин голос почти не скрывал иронии. — Потому что перекладывать цифры в строчки придётся конечно же тебе! Ведь точно?

— Ну, Варюшик, реальность не столь безапелляционна. Был организован творческий совет из пяти авторов во главе с главным. Каждому нарезали его надел: пахать и сеять, в конце каждого месяца подведение промежуточных итогов и сверка курса. Не позже ноября готовность номер один... Ну, а потом Пал Ефимыч вручил мне толстенную папку и внушительно попросил разобраться и набросать план-конспект. Судя по всему, остальные творцы оказались чрезмерно заняты более важными делами... Впрочем, не вижу ничего предосудительного. Работник пера и есть специалист по литературной обработке. Таких и в загнивающем капитализме полно, вспомни Шанхай, с его агентствами всякой всячины!

— Но там хотя бы за деньги работают!

— Тут тоже не бесплатно, хотя формально чистый энтузиазм. Обещают процент с гонорара, а так же регулярный рыбный паёк Чем плохо? Пусть натурой, зато никаких очередей и давки!

— D'accord, с рыбой понятно, но остальное? Хочешь сказать, Тралфлот попутно и животноводством занимается?

Полина вновь вздохнула ещё более неопределённо:

— Да конечно нет! Это уже иные ресурсы, поделикатнее... Ты ведь помнишь, я консультировала Ивана Базыкина, прозаика военного нашего, насчёт сборника рассказов... вышедшего в Лениздате в прошлом году? Ну и по поводу повести для "Карелии"?

— Как же, как же! Консультировала столь успешно, что вязанка полуграмотных опусов превратилась в блестящее созвездие! Только почему-то хвалебные рецензии, в той же "Литгазете", о твоём соавторстве ничего не говорили! А Базыкина, того гляди, определят в живые классики!

— Ma chere amie, не преувеличивай ни мои способности, ни бесталанность Фёдора Васильевича, ни уровень его признания. Для меня главное, это его жизненного опыт, познание реальности, которые рвутся в мир, и я помогаю в этом. Знаешь, у него есть потрясающие вещи, которые при всей корявости, невозможно читать без волнения, я даже не пытаюсь их трогать, потому что не совладаю с кипящей там правдой. К тому же их никогда не напечатают ни в каком виде, по крайней мере, при нынешней власти. А потом... Бог весть.

— Ладно, оставим его творчество, но в чём заявленная тобой деликатность-то?

— Ну, в общем, человек он не забывчивый, не жадный, и всегда готов помочь... А сегодня после заседания подошёл, предложил некоторый, так сказать, present. Мол, приехали родственники из Холмогор, колхозники, привезли кучу продуктов, чуть ли не девать некуда! Вот и хочет поделиться, не в обиду примите... Я и приняла, отчего нет? Заодно пересказал их новости, пока шли к трамваю, он любезно сумки поднёс...

— Ну и что интересного-забавного в Холмогорах творится?

— Интересного, пожалуй, много, но забавного вряд ли... Рассказывают, что снова за крестьянина взялись, навалились ни продохнуть, ни охнуть! Налоги ввели на всё, что дышит и растёт, чуть ли не на каждое дерево или куст, даже траву запретили косить вблизи деревни! Борьба с нетрудовыми доходами! Как будто ходить за собственной скотиной, или огород копать, не труд! Милиция дежурит на вокзалах и пристанях, чтобы в город не везли продукты на продажу. Приходится едва не контрабандой доставлять хоть кое-что. То-то на нашем колхозном рынке шаром кати, а цены запредельные! Про магазины молчу...

— Так ещё год назад начали, как минимум. Сколько копий мы поломали, пока я разрешение получила на платные уроки, раз пять ходили в горисполком?

— Уф, даа! Если бы не брат-герой, да медали наши, ни в жизнь не разрешили бы! То есть при Сталине-тиране спокойно занимались, и крестьяне понемногу оживали, а тут здрасте!

При упоминании Николая обе как по команде повернулись в сторону "красного уголка". Даже незрячая Варвара знала и всегда ощущала присутствие там на стене большого, рисованного углём портрета брата, в морской форме без знаков различия, но со звездой Героя и орденом Ленина на груди. Рисунок сделан Лидочкой Циргвава, тогда уже Вертинской, по фотографии из "Правды", на которой Коля, разумеется, без наград, полученных посмертно. Там же, на самом видном месте, фотография самих Полины и Варвары, во время получения медалей "За оборону Советского Заполярья", рядом с первым секретарём Мурманского обкома и командующим 14-ой армии. Эти изображения служили своеобразным оберегом этой квартиры: сколько раз недружественные гости, всякие официальные лица или просто скандальные соседи, оказавшись лицом к лицу со столь внушительным, а главное, наглядным свидетельством высоко статуса проживающих, сразу тушевались и спешно ретировались. Рядом висела несколько политически двусмысленная картинка: обложка журнала "Огонёк" с панорамой Красной площади, где центральное место занимал храм Покрова Пресвятой Богородицы, он же Василия Блаженного.

Некоторое время женщины молчали, словно тихий ангел коснулся их уст, думая и вспоминая о своём, хотя, в общем-то, даже воспоминания у них чаще всего были общие. Они познакомились давным давно, почти тридцать лет тому назад, в баснословном 1928-ом году, в Шанхае, и с тех пор практически не расставались. Сроднились так, как редко бывают близки кровные родственники. К тому же Полина вышла тогда замуж за брата Вари, Николая Горского. У них родился единственный сын, Георгий. Так же они взяли в семью троих детей трагически погибшей Ирины Ильиничны Строевой. Николай, получивший британский паспорт, смог устроиться в Royal Navy, правда, лишь во вспомогательный флот. Жить они продолжали в Шанхае, снимая тот же дом на Мадан-лу, практически бесплатно благодаря любезности Колиного знакомца-лётчика. Можно добавить, и благородству тоже. Ведь ко всем переживаниям тех дней оказалось, что этот англичанин влюблён в Варвару, и всерьёз намерен добиваться её руки! Казалось, лучшей участи не придумать для слепой девушки без роду без племени... Но Варвара ответила отказом. Хотя рыдала ночами от огорчения, что обидела хорошего человека. Сердцу ведь не прикажешь, а полюбила она на всю жизнь, пусть и безнадёжно.

Так, вполне благополучно, они прожили до конца тридцатых. Росли дети; старшая, Агата, прямо с порога Public school for Girls упорхнула замуж за французского офицера; средний, Павел, заканчивал русский кадетский корпус, младшая из Строевых, Елена, а так же сын Георгий учились в школе. Но разгорелась мировая война. Николай из вспомогательного флота перевёлся в боевой, получил под командование эсминец, и был отправлен на Европейский театр боевых действий. С тех пор они так и не увиделись. Редкие письма приходили с оказией, иногда  Николаю удавалось дозвониться через тысячи миль, при соответствующем качестве связи... Затем война пришла в Россию, а потом и Япония атаковала союзников на Тихом океане. Жизнь сразу усложнилась до невозможности! Всё же Полина получала весточки от мужа, что он воюет на Севере, сопровождая конвои с помощью в Мурманск и Архангельск. Шанхай был полностью, включая международный сеттльмент, оккупирован японцами. Кто ещё мог куда-то уехать, старались сделать это побыстрее. Многим русским пришла в голову мысль вернуться на Родину. В том числе и Полине с Варварой. Они мечтали оказаться поближе к милому Коленьке, может быть, даже встретить его там, в одном из портов. Просто приносить какую-либо пользу в этой яростной схватке. Обратились в советское консульство, вошли в общество дружбы с СССР, стали сотрудничать в газете "Новая жизнь". И ужасным образом не заметили зреющего происшествия под собственным носом! Их родные мальчишки, восемнадцатилетний Павлик и тринадцатилетний Гоша в тайне задумали и осуществили побег из города через весь Китай в сторону советской границы, с целью вступить в ряды Красной Армии и воевать с фашистами! Безумный план! Конечно, их поймали и оправили в лагерь интернированных европейцев. Полина через французского зятя-офицера (оказавшегося вдруг в числе союзников для японцев) пыталась разузнать их судьбу, и даже попробовать вызволить. Но через два месяца пришло извещение, что заключённые Павел Строев и Георгий Горский якобы умерли от дизентерии и похоронены в общей могиле при лагере. Наверное, Полина сошла бы с ума от горя, или не смогла дальше жить, если бы не Варя с Еленой. Вот кто проявили чудеса любви и преданности! Не оставили в беде и лучшие из друзей, как могли, помогали вынести несчастье. Большим утешением стала свадьба давнишних знакомых, Александра Вертинского и Лиды Циргвава, школьной подруги Агаты. По личной просьбе молодых, Варвара играла на большом концертном рояле во время праздничного ужина, иногда аккомпанируя знаменитому певцу, временами исполняя различные мелодии, даже собственного сочинения (на слова Полины)...

Через много лет, уже находясь в России, Полина смогла узнать некоторые подробности трагической смерти мальчиков. Будучи довольно известным писателем, она смогла опубликовать в крупном журнале рассказ, посвящённый истории двух русских подростков из Шанхая, попытавшихся во время войны пробраться на территорию СССР, чтобы записаться в Красную Армию и бить фашистских оккупантов. Но были схвачены японцами и брошены в концлагерь, где погибли. Полина смутно надеялась, что найдутся свидетели, либо просто имеющие какую-либо информацию люди. На удивление, надежда оправдалась. Ровно через полгода после выхода номера, в редакцию журнала пришло письмо, адресованное автору рассказа. В нём говорилось, что ситуация, описанная в произведении, произошла на самом деле, и написавший письмо наблюдал это собственными глазами, и может сообщить некоторые подробности, если есть желание их узнать. Был приложен адрес отправителя: небольшой городок Донецкого бассейна. Разумеется, Полина тут же сорвалась с места и помчалась туда. Этим свидетелем оказался пожилой, разбитый ревматизмом мужчина, едва ковыляющий с помощью костылей, впрочем, худо-бедно опекаемый дальней роднёй. В двадцатые-тридцатые годы он служил мастером на КВЖД, затем, с приходом японцев, подвизался мелким ремонтом, но оказался под подозрением и угодил в лагерь. Там ему пришлось провести почти шесть лет. Так вот, однажды к ним в барак, где содержались в основном русские заключённые, втолкнули двоих совсем юных мальчишек. Поначалу те были крайне измотаны, испуганы арестом, но чуть позже пришли в себя. Взрослые помогали им, насколько позволяло положение. Скоро ребята освоились, завели знакомства среди контингента. А там были всякие личности, в том числе бывшие офицеры, имеющие боевой опыт и вспыльчивый нрав. Сидеть, ждать у моря погоды было не в их характере. И они задумали восстание, чтобы захватить оружие и с боем вырваться на свободу. Конечно же, юноши примкнули к ним. Но, увы, японская контрразведка не дремала, и накануне акции все заговорщики, и с ними добрых полсотни случайных "соучастников" были задержаны. Понятно, никакого следствия и суда в помине не было, всех просто вывезли за территорию лагеря и расстреляли... Получается, информация о смерти от дизентерии являлась, по-сути, откровенной отпиской администрации. В дополнение к рассказу этот человек вдруг достал из укромного места некую коробку, откуда бережно извлёк сложенный носовой платок. Увидев его в развёрнутом виде, Полина едва не вскрикнула. Это же был её платок, расшитый мулине ещё на уроках рукоделия в институте, с латинскими инициалами P.M. Оказалось, что  один из сыновей, Гоша, взял его с собой, а потом подарил товарищу по заключению, в благодарность за посильную помощь... Невероятный, омывающий сердце горьким, но тёплым чувством привет из прошлого. Но всегда настоящего, где все живы!

...И словно мало было испытаний, пришло известие о смерти командира эсминца Николая Горского, умершего от ран в Архангельском госпитале. Полина снова ринулась в консульство, но ответом было неопределённое молчание. Всё изменилось мгновенно. Ранним майским утром 1942 года зазвонил телефон, это оказался собственной персоной консул с просьбой срочно приехать в представительство. Там ей первым делом дали прочитать газету "Правда", где на первой странице, среди прочего, была заметка о присвоении капитану первого ранга Горскому звания Герой Советского Союзе, с вручением Золотой звезды и ордена Ленина (посмертно). Полина смотрела невидящим взглядом на смутное газетное фото мужа, пыталась читать описание подвига, как он спасал охваченное огнём советское судно с ценным грузом, отбиваясь от немецких бомбардировщиков и торпедных катеров, как встал к штурвалу взамен погибших рулевых, как был несколько раз ранен, но не оставил управления... Всё это звучало словно откуда-то со стороны, про другого человека, из иных миров... И даже слова консула, что их прошение о возвращении на Родину с получением гражданства удовлетворено, готовы паспорта им и всем желающим родственникам, и необходимо через три дня отбыть на пароходе "Нарком Молотов" во Владивосток не сразу пробились в сознание. Только вернувшись домой она осознала предстоящую перемену. И твёрдо сказала Вареньке: "Мы возвращаемся домой. И пусть будет что будет!"

Разумеется, она отдавала себе отчёт, что их ожидает отнюдь не райская жизнь. Поэтому особенно настойчиво расспрашивала младшую из дочерей, Елену, о готовности переменить судьбу. Была ведь возможность остаться в семье старшей сестры, где переждать трудные времена. Но и Елена решилась однозначно: с мамой хоть куда! Собрались быстро, выслушав тысячи советов, что стоит брать с собой, а что лучше оставить. Им больше пригодились опыт и навыки пройденных войн, когда в конечно итоге бываешь научен обходиться столь малым, что в иное время даже не представишь. Из самого громоздкого, но чем Полина категорически отказалась жертвовать, оказалась швейная машинка "Зингер", когда-то списанная грустным в дым пьяным капитаном Бржшижевским из имущества госпитального поезда. Ирония судьбы: когда-то через Владивосток сей шедевр американского мехпрома покинул Россию, и снова возвращается тем же путём! Наиболее же полезным, как потом выяснилось, был рисунок-портрет Николая, выполненный даровитой Циргвава прямо с газетного фото.

Провожали их многие, кто со злобой, многие с завистью. Всё же это был выход из туманной неопределённости, хотя в неопределённость ещё более сумрачную. Но отплыли с Богом! По прибытии их сразу взяли в оборот сотрудники безопасности, много чего хотели выяснить, задавали каверзные вопросы. Полина не особо кривила душой. Антисоветских идей она давно не разделяла, коммунисткой тоже не была, просто хотела вернуться на Родину. Ещё в Шанхае их предупредили насчёт скорого пути в Москву, где им предстоит получить награду за подвиг Николая Горского, возможно даже в Кремле. Но кто мог подумать, насколько это правда! Не прошло и суток, как большую часть их вещей фактически отобрали, предварительно перебрав до пуговки, пообещали надёжно отправить железной дорогой, а их с небольшим багажом посадили в Douglas DC-3, вылетающий в Хабаровск. Затем были Иркутск, Красноярск, Омск, Челябинск, Казань и, наконец, Москва! На финише перелёта им казалось, что земля навсегда превратилась в лоскутное одеяло под крыльями самолёта, и ноги их разучатся ступать на твёрдую поверхность. В столице трёх Горских, опять же под вежливым надзором доставили в хорошую гостиницу где-то в центре. Полина лишь в давнем детстве, проездом, была в Москве, так что определить месторасположение не сумела. Это и не было важным. Самостоятельный выход был запрещён, как вообще любые действия. Даже гардероб, включая нательный, мейк-ап с парфюмом (вернее, их минимум), определялись указаниями ответственных лиц. Кормили сносно, хотя непривычно.

Промаялись три или четыре дня, сбившись со счёта. Слушали радио, в основном сводки "Совинформбюро", Полина с Еленой вслух читали газеты. Несмотря на бодрый тон сообщений, чувствовалась тревога. Немецкое наступление в Крыму, попытка нашего под Харьковом, похоже, не слишком удачная... Но однажды ранним утром были разбужены, вновь прошли всякие проверки, проинструктированы от А до Я, и в раздельных машинах доставлены "куда надо". В Кремль, надо полагать.

Оказались в обширном зале, среди сдержанно-взволнованной толпы военных и немногих штатских. Скользящие уверенной походкой распорядители в наглаженной форме довели каждому его очередь и место. Прозвучала команда, все выстроились по периметру густым каре. Вошли важные лица, из которых узнаваемым был "всесоюзный староста" Калинин, невысокий старичок с бородкой. Выглядели они чем-то озабоченными, и вообще неважно. Калинин произнёс торопливую дежурную речь, пожелал всем успехов, затем в ускоренном темпе пошла процедура награждений. Ордена и медали не прицепляли на грудь награждаемому, как представлялось по кинокадрам и фотографиям, а просто вручали в коробочках вместе с удостоверениями, пожимали руку, и до свидания! Полина тогда впервые задумалась, а что потом? Отдадут им награды, выйдут они из зала, а там незнакомая, по-сути, страна, ни угла своего, ни знакомых! Ну, Бог не выдаст!..

Настал и их черёд. Узрев двух дам и рослую деву пред собою, председатель ЦИК слегка замялся, оглянулся на окружение, но быстро вернул уверенность. Изобразил лучезарную улыбку на морщинистом лице, неожиданно сладким голосом спросил Полину:

— Товарищ... ээ... — получив подсказку, — Горская, очень рад вас видеть! Если не изменяет память, в девятьсот десятом вы танцевали в "Шопениане" у Фокина? Поверьте, это было прелестно!

Полина опешила, но оглянуться за помощью было не к кому:

— Простите, наверное, в девятьсот десятом в "Шопениане" танцевала кто-то похожая на меня, в то время я ещё училась в Екатерининском институте и не могла оказаться на сцене!

— Что ж, возможно, возможно... Иногда приятные женские лица могут ввести в заблуждение! Итак, вот награды вашего мужа...

Получив заветные коробочки, они трое быстро отошли в сторону, в некотором замешательстве ожидая дальнейших инструкций. Однако последующие события оказались полной неожиданностью. Очередной распорядитель, рангом повыше предыдущих, отвёл их сторону, предложил следовать за ним. Пройдя какими-то коридорами через несколько постов охраны, женщины оказались в некоей приёмной, ощутив себя словно в святая святых советской системы. И, точно! Спустя несколько минут тот же офицер пригласил их войти. Полина, шедшая во главе маленькой процессии, ведя под руку Варвару, едва не споткнулась. Впереди, в глубине довольно обширного кабинета, за письменным столом склонился над бумагами невзрачный на первый взгляд человек, однако заставивший свои видом затрепетать сердце и вызвать дрожь под коленками. Это же Сталин!

Вождь не сразу обратил внимание на пришельцев, хотя явно был в курсе их появления. Видимо, трудные размышления приковывали его взгляд долу. Но всё же встрепенулся, поднялся довольно живо, двинулся чуть прихрамывая навстречу. Пожал всем руку очень серьёзно, даже Елене, юной девушке. Предложил присесть на стулья. Никогда бы Полина не подумала, что совершить столь простое физическое действо будет так непросто. Сесть — в присутствии самого Его! Ещё несколько дней назад они пребывали в окружении людей, считающих этого человека исчадием ада, но в то же время почти мистическим существом. И вот он здесь, не далее полутора метра от них, вполне натуральный, с ощутимым запахом  хорошего табака и чего-то казённого, возможно, сапожного крема.

Сталин довольно чутко уловил их замешательство, усмехнулся в прокуренные усы, чуть отошёл в сторону, чтобы произнести, казалось, безадресно :

— Чаю принесите нам!

И тот час, словно в сказке про щуку, откуда ни возьмись на подносе появились стаканы в серебряных подстаканниках, наполненные малиновым чаем, так же сахарница и корзинка с печеньем. Почти невероятным казалось притронуться к питью в такой момент, ещё невозможнее отказаться! Всех опередила Елена, первая овладевшая столовым прибором и схватившая печенье. Сталин одобрительно хмыкнул и в свою очередь взял стакан. Полина передала деревянными руками чай Варваре, затем попыталась пригубить сама. Получилось! Питьё оказался приятным на вкус, впрочем, в подобных обстоятельствах даже уксус показался бы божественным нектаром!

Разумеется, приглашение к лидеру государства, тем более в столь напряжённое время, не сводилось к простой любезности, что быстро выяснилось. Сталин в несколько расслабленной манере начал задавать вполне конкретные вопросы насчёт положении в оккупированном японцами Шанхае: о китайском населении, обитателях европейского сеттльмента, особенно его русской части, их настроении, планах, действиях. Полина старалась отвечать максимально конкретно, приводить только известные лично ей факты (при этом никого не подставить нечаянным откровением). Она рассказала, что мирные китайцы совершенно деморализованы, низведены до положения бессловесной скотины; европейцы постепенно теряют своё уверенное положение, то есть бизнес, капиталы, домовладения, кто имеет возможность, покидают город, многих отправляют в специальные лагеря. Русские люди большей частью сочувствуют воюющей Родине, от души желают ей победы. Многие хотели бы вернуться, подают прошения, надеются найти здесь приложение своим силам на благо Отчизны. В частности (тут Полина безбоязненно назвала фамилию, потому что знала наверняка мнение того человека), артист Александр Вертинский мечтает послужить своим недюжинным талантом великому советскому народу!

На этом месте Сталин прервал рассказчицу коротким жестом руки, держащей курительную трубку, словно выслушал уже достаточно. О Вертинском он отозвался, что в курсе его просьбы, и решение будет положительным. Затем спросил Полину, чем она предполагает заняться в ближайшее время? Вопрос казался несколько странным, поскольку предстоящее целиком зависело от воли спросившего. Тем не менее, набравшись храбрости, она попросила о возможности поселиться в городе Архангельске, вблизи от могилы мужа, в регионе его подвигов. У неё имеются неплохие медицинские навыки ещё с Первой мировой войны, которым в любом военном госпитале возможно найти применение. Вождь кивнул, то ли соглашаясь, то ли раздумывая, и уже вставая, чтобы вернуться на рабочее место, коротко пожелал удачи женщинам, и отдельно успехов "юной поросли"! Тут Елена, вопреки всякому этикету, шагнула вперёд и выпалила:

— Товарищ Сталин, позвольте мне вступить в ряды Красной Армии! Мечтаю выучиться на лётчицу, сражаться с фашистами в советском небе!

Сталин обернулся на столь эмоциональный спич, внимательно, хотя не без иронии сдвинув брови. Полина с Варварой застыли, побелев, как полотно. Вот придумала девчонка, когда и к кому так дерзко обратиться!

— А позвольте, барышня, спросить, сколько вам лет?

— Восемнадцатый уже, то есть в прошлом месяце исполнилось семнадцать...

— Так вы, надо полагать, ещё и среднее образование не успели получить? Конечно, война дело серьёзное, требует полной отдачи со всех, от мала до велика, но всё равно кончится нашей победой, и нам будут нужны разные специалисты, причём грамотные и умелые. Вот отправляйтесь пока в Архангельск, там точно найдётся чем заняться, заодно со школой разберётесь, и вообще... А ваш настрой весьма похвален, весьма...

Сталин повторил, уже гораздо решительней, прощальный жест трубкой, и не успел ещё отвернуться, как лицо его разом посуровело, осунулось, приняло едва ли не жестокое выражение. Можно только представить, какая гора ответственности взвалена (самим собой, историей ли?) на плечи этого человека!

Горские опомнились, только вновь оказавшись в тех же коридорах с переходами, ведомые строгими Вергилиями в форме. Однако окружающая их атмосфера неуловимым образом изменилась. Даже часовые на постах, мимо которых пролегал путь, излучали доброжелательность, отдавая честь. Полина ощущала смятение чувств: от всепоглощающей эйфории до панического желания припустить бегом, чтобы поскорее ускользнуть из властных узилищ. Всё же совладав с чувствами, они быстро добрались домой, то есть до гостиницы.

Выступление Елены перед Сталиным никак не стали обсуждать. Сама юница, возможно, и не ожидала от себя такой прыти, и вообще могла даже не задумываться до посещения Кремля о подобном шаге. Ну, теперь как карты лягут, видно будет. Главное, им дали добро на Архангельск! Рано (что предпочтительней, конечно) или поздно они туда доберутся. Увы, почти неделю пришлось ожидать вещи, добиравшиеся по железной дороге через всю страну. Чемоданы и несколько ящиков хоть и были на первый взгляд надёжно обмотаны шпагатом со множеством сургучных оттисков , внутри содержали форменный ералаш. Всё перемешано, смято, рассыпано, так, что едва поддавалось разборке. Кое-что пропало, несмотря на заверенный список. Было заметно, что печати вскрывали, затем топорно дублировали. Впрочем, особо ценного и не было, так что горевали мало.

Ещё через пару дней наконец-то известили об предстоящем отбытии. Спецпоездом НКВД с подмосковной станции, куда их доставили на рассвете. О ужас, это оказался тюремный состав, с общим вагоном для рядовых охранников и штабным СВ. Собственно, в последнем и находилось предназначенное нашим героиням купе. Разместились быстро благодаря помощи сноровистых особистов, передавших поднадзорных ведению поездного начальства. Полина тут же опустила кулису на окне, задвинула дверь, чтобы не видеть и не слышать подробностей  столь специфической загрузки. Пожалуй, гораздо приятнее было бы путешествовать обычным пассажирским способом, но кто знает, каков трафик во время войны? Может, только и остались особые рейсы?

При поезде была своя кухня, откуда три раза в день доставляли горячую пищу. Вряд ли это распространялось на обитателей всех вагонов, но в спальном питание оказалось сносным. Старшие офицеры конвоя, заинтригованные попутчицами, всячески пытались завязать знакомство, напоказ форсили выправкой. Полина про себя хмыкала: хороши тыловые рыцари! Хотя по-справедливости, многие из них прошли испытания фронтом, и наверняка ещё окажутся там.

Елена проводила время за чтением книг из поездной библиотечки, в основном посвящённых событиям Гражданской войны, при этом часто морща лоб и бросая удивлённые взгляды на приёмную мать: та ни о чём подобном не рассказывала. Ну и ладно, ей жить в этой стране дальше, пусть набирается соответствующих мифологем. Лишь бы мозг переварил. Варвара, скучая в непривычной тесной обстановке, нашла себе утеху, изображая двумя карандашами, как барабанными палочками, различные, в основном джазовые мелодии. Уже на второй день у дверей их купе постоянно теснились заинтригованные слушатели, а на третий кто-то подарил исполнительнице импортную губную гармошку. Варе, как опытному музыканту, понадобилось не больше часа, чтобы овладеть этим инструментом. И тогда по вагону стала разноситься такая гармония, что многие позабыли на время про все тяготы и грубость обыденной службы. Полине зачастую казалось, что пусть немного, но смягчаются окаменевшие сердца, проклёвываются из глубины замёрзших душ ростки человечности.

Многие нижние чины из солдатского вагона стремились по малейшему поводу оказаться в штабном и хоть мельком увидеть необычных женщин, краем уха услышать словно с небес звучащую музыку. Так ехали они почти декаду. Часто останавливались на неприметных станциях, посреди дремучих лесов. Одни казённые пассажиры прибывали по назначению, другой контингент занимал их места. Чем дальше на север, тем светлее становились ночи, прозрачнее свет, юнее природа. Как ни странно, троица Горских успела привыкнуть к этому дорожному быту, сблизиться, насколько возможно, с окружением, проникнуться уважением к некоторым из особых попутчиков. И уже в конце путешествия, на предпоследней остановке, начальник поезда, майор Т. предложил Полине пройтись вдоль путей, так сказать, подышать воздухом. О чём-то бодро рассказывал в куртуазной манере, но оказавшись достаточно далеко от людского оживления, вдруг сделался серьёзен, понизил голос наполовину:

— Простите, Полина Георгиевна, хочу вам кое-что донести, в плане ознакомления. В общем, мною был получен приказ не просто наблюдать за вами, но всячески зондировать ваше внутреннее, морально-идейное содержание, и попытаться склонить к сотрудничеству с нашими органами. Насчёт морального облика, тут всё тип-топ, я так и отметил в рапорте, а сотрудничество, по-моему убеждению, только повредит процессу вашей адаптации к новой, непривычной обстановке. Это чтобы ребята на месте не слишком вам допекали. Но всё же просил бы, ради вашей прекрасной сестры, и замечательной дочери, и вас самих — будьте осторожны! В разговорах с кем бы то ни было, особенно с незнакомыми людьми, а там все будут незнакомцы, ничто и никого чрезмерно не ругайте и не хвалите, даже высших лиц, поймите меня правильно. Делайте своё дело спокойно, с достоинством, как вы умеете, и пусть вам всем троим сопутствует удача! Или Бог, если хотите... Затем от отдал честь и проводил немало потрясённую женщину до вагона. Больше они с ним никогда не повстречалась, но словно неяркий, но спасительный огонёк во мраке не раз появлялся его образ в различных перипетиях жизни.

Мой корабль на плаву, и прекрасен,
хоть изрядно штормами избит,
в дальний путь хоть назавтра согласен,
но сейчас у причала стоит.

Старый боцман дымит своей трубкой,
за роялем сидит капитан,
лечит память гармонией хрупкой,
чудной музы предутренних стран.

Там закаты, хмельные, как виски,
и краснее, чем кровь и бордо,
вдруг сменяются пологом низким
звёзд огромных, сгоревших давно.

Там в тавернах любовь продаётся
поминутно, плати, или вон!
И набатом в ночи раздаётся
кафедральных часов перезвон.

Там матросы, подробно титанам,
власть Олимпа готовы презреть,
Но несут свои мысли путанам,
Смысла в них не сыскать и на треть.

Там маэстро, Пьеро беспризорный,
чёрный фрак и цилиндр напрокат,
сеял в души бесценные зёрна,
словно был баснословно богат.

Там в садах кружат райские птицы,
плод познанья стремясь отыскать,
чтобы сбросить земного границы,
встретить ангелов светлую рать.

Сколько миль, сколько лет за кормою,
чем измерить дорогу домой?
Но журнал путевой не закрою:
даль морская лежит предо мной!