Между небом и землёй. Глава 8-я

Глава 8   “Не хлебом единым...”


   Художник, всё так же — с улыбкой на устах, направился в прихожую, чтобы впустить в квартиру “властелина водной стихии”. Не Нептун, конечно, но если верить рекомендации звонившей женщины, то вновь прибывший тоже в этом неплохо разбирается. Марк надеялся за дополнительное вознаграждение уговорить “мокрых дел мастера” уделить драгоценное внимание капающему крану на кухне. Возможно снизойдёт.
   В прихожей столкнулся взглядом с бессменным “дневальным” — с “собой в 2000-м”. Даже сквозь зеркальные очки читался немой укор: ”Сотри улыбку, глупо выглядишь”.
   Тыльной стороной ладони протёр растянутые до ушей губы. Двух предательски микроскопических капель красной краски он не заметил. Из искры возгорелось пламя — два почти незаметных пятнышка измазали лицо, как ведро краски. Ярко красное обрамление губ рождало образ художника, который упивается не только творчеством, но и опасным для окружающих хобби графа Дракулы.
   — Какой кошмар,— объективно, как художник, оценил Марк свой макияж. Достал из кармана халата ветошь, вытер лицо, но получалось только хуже. Скомканный кусок ткани тоже не мог похвастаться абсолютной химической чистотой. К красной краске добавился такой спектр… — Готовое аналитическое полотно,— удовлетворённый работой своих золотых рук, художник махнул одной из них,— Ладно, открою, потом умоюсь.
   По ту сторону двери представителя жидкого состояния вещества из жилконторы не оказалось. Стоял там здоровенный мужик, и сквозь лихие “будёновские” усы очень хитро улыбался:
   — Здорово, Монолит! Это опять я,— из-за его широкой спины выглядывали ещё две макушки — Да, я ещё этих с собой взял. Ты не против?
   Нарисованная ветошью огненно-красная улыбка разгорелась не прежним костром, а всепоглощающим лесным пожаром:
   — Толик, Вовка, Арик!
   Толик Худяев, сделав  шаг вперёд, разблокировал проход. Вслед за ним потянулись к теплу домашнего очага Вольдемар и Арон.
   Гостеприимный хозяин раскинул руки на ширину своей необъятной души. Он хотел обнять дорогих ”незваных” гостей и, судя по размаху ладоней, обнять он хотел всех троих сразу.
   Чистоплотный Вовка Цитрус твёрдым невежливым жестом отверг дружеские объятия:
   — Ты это… поаккуратнее, измажешь нас. Вот что, нечистый трубочист, сначала рожицу вымой, переоденься, а потом будем обниматься, целоваться,— и, уже обращаясь к Худому с Вождём,— Вот видите — оставь ребёнка одного да с красками, обязательно и сам измажешься и всё вокруг замазюкает.
   Когда ”педагог” произносил сложный академический термин — “замазюкает”, он с нескрываемым скепсисом разглядывал ”Страну багровых туч”.
   Толик Худяев — знаменитый Худой совсем не изменился. Каким Марк встретил его в первый раз, почти двадцать лет назад: ”Таким он, — как в песне поётся, — И остался”. Те же самые сто двадцать килограмм живого веса и знаменитые на весь бывший Союз пышные усы — чуть поменьше, чем у Будённого, но больше чем у Горького. Толстым Худой не был, был он просто большим, правда огромный вес выработал привычку вести себя немного поаккуратнее знаменитого слона в посудной лавке. Со стороны это выглядело как лёгкая  степень неуклюжести.
   Вовка Лимонов не был таким знаменитым, как Толик, но в музыкальных кругах его тоже знали как Вольдемара “Цитруса”. Точно так же, как и Толик, Вовка за последние два десятилетия почти не изменился. По-прежнему: рост-выше среднего, плечи — шире широкого, то есть — здоровый как танк и физически, и морально. Неизменные свитер и джинсы скрывали плотное мускулистое тело ”качка-романтика”. Менялся только волосяной покров его гениальной головы и довольно-таки часто. Был Цитрус блондином и брюнетом, шатеном и седым, завивал он волосы в “легкомысленные кучеряшки” и выбривал на макушке твёрдый как гранит “ирокез”, отпускал волосы до пояса и, достигнув необходимой длины, сбривал их налысо. Сегодня незатейливое пролетарское лицо Вольдемара обрамлял миллион тончайших косичек, украшенных на концах разноцветными резиночками. Боб Марли, доживи он до наших дней, умер бы от зависти, глядя на дреды Цитруса.
   А вот Арон Вайнберг (в музыкальных кругах просто “Вождь”) на себя прежнего похож не был. Пышные кучерявые кудри негритёнка с Чунга-Чанги съела глубокая залысина. Некогда утончённое как пальцы музыканта тело долгая и “нелёгкая” жизнь артиста нагрузила огромным животом. Узкие плечи, длинный торс и выступающее вперёд пузо… Вождь похож был на огромную каплю воды, свисающую с водопроводного крана. Неизменным остался только аристократичный эстетический вкус — одет музыкант был по-цыгански пёстро, с лёгким уклоном в латиноамериканскую тематику, с неизменным вкраплением индийских узоров. Все картины Марка блекли на его фоне.
   Толик, пропустив в квартиру Вольдемара с Ароном, выждал долгую, секунд в пять паузу и вернулся назад на лестничную площадку. Подогревая интригу, кинул через плечо:
   — Это далеко не все сюрпризы на сегодня.
    Из-за раскрытой настежь двери Толик, держа за ручку, привёл сына Марка.
   — Тёмка! — обрадовался папаша.
   Чумазый художник снова рванул вперёд — с объятиями.  Мальчик, вытащил ладошку из огромной медвежьей лапы дяди Толика и по-взрослому протянул её отцу:
   — Привет, папка!
   А папка, вспомнив про свой внешний вид, отступил на шаг назад:
   — Подожди сынок, папа умоется, переоденется, а потом…
   “Безусый нянь” Вольдемар, представлявший интересы ребёнка, оградил подопечного от туманных перспектив отца:
   — Никаких ”потом”. Бьянка нам горло перегрызёт за твои ”потом”. Ревностная родительница строго настрого велела показать ребёнка, покормить его и при этом, руками желательно не трогать. Да, про покормить… Она сказала, что не дай Бог узнает про пиццу, гамбургеры и прочие отравляющие вещества широкого спектра действий. Еда у тебя есть, кормилец?
   — Да, было что-то,— гостеприимный кормилец мучительно вспоминал состояние своих продовольственных складов,— Пельмени были, колбаса, яйца, ещё что-то…
   — Понятно. То есть, ты, как Иван Грозный, хочешь сына своими руками…? — беспокойство Цитруса было абсолютно спокойным. Мимика лица, отражая накал страстей защитника прав ребёнка, не несла никакой дополнительной информации. Посторонний наблюдатель не смог бы определить, за кого больше переживает Вольдемар — за Марка, за Ивана Грозного или за их сыновей.
   Арон на правах Вождя, взяв инициативу в свои руки, свёл конфликт интересов в боевую ничью:
   — Так, Марк — мойся, одевайся. Вовка, Толик — готовьте поляну, а я тем временем в магазин за провиантом. Артём, на тебе чуткое руководство.
   Победоносный план Арона разбился о неуклюжую глыбу Толика:
   — Не суетись, Арик. Здесь неподалёку есть хороший ресторанчик. Там довольно-таки неплохо готовят, но главное — также неплохо относятся ко мне. Через час нам будет — и покушать, и малого покормить без вреда для его здоровья.
   Бесконечно спокойный Вольдемар после этих слов стал ещё спокойнее:
   — Парни, я знал, что с вами не пропадём ни я, ни ребёнок.

   Толик достал из кармана телефон и, набрав номер, с кем-то разговаривал:
   — Здравствуй, Аслан, здравствуй дорогой! Это опять я.
   Марк смыл с лица и рук следы “мокрой аналитики” и переоделся. Вождь, как всегда, носился по квартире в поисках неизведанного. Окружающих это не раздражало — человеческий глаз просто не фиксирует подобную скорость. Цитрус сел в любимое кресло и почти спал. Худой не отрываясь смотрел на “Страну багровых туч”. Вслух Толик не сказал ни единого слова, но эмоциональный танец знаменитых усов доходчиво объяснял окружающим — картина нравится.
   Артёмка воспользовался “безвременьем” взрослых:
   — Пап, можно я за “комп”?
   — Можно, Тём, можно,— и бесстрашный воин, взяв в руки автомат, бродил по монитору, гоняя ужасных монстров.

   Минут через сорок из мобильника Худяева гремела мелодия далёкого детства. Все присутствующие, проклиная ”радиоточку,” в шесть утра поднимались под неё — кто в школу, кто на работу. Звучал гимн Советского Союза. Толик поднял трубку:
   — Алло! Да, Аслан, да, я слушаю тебя. Спасибо, дорогой, спасибо. Огромная просьба, не забудь что-нибудь полезное для организма школьника. Аслан, брат, я на днях забегу — рассчитаюсь, ну и… посидим, поболтаем. Да, я надеюсь снова попробовать твой знаменитый шашлык. Всего тебе, дорогой, ещё раз — огромное спасибо! — и, обращаясь теперь к окружающим, — Так, встаём, пацаны, готовим стол. Через двадцать минут сюда на “ковре-самолёте” прилетит  “скатерть-самобранка”.
   Цитруса и до распада Союза гимн этого государства разбудить не мог, а уж сегодня… И тот продолжал спать. Увлечённый стрельбой, ”милитарист” Артёмка тоже не стал покидать “поле боя”. А вот Марк с Толиком и Ароном отнесли мольберт с “Багровыми тучами” и художественный инвентарь в угол. На его место водрузили огромный стол-раскладушку. Тот до этого прекрасно помещался на кухне, а в настоящий момент превосходил её по площади. “Утончённый пижон” Вождь долго выбирал скатерть. Остановив выбор на самой яркой, постелил её на маленький деревянный “аэродром”, удобно разместившийся под “светоносной” люстрой.
   Звонили в дверь. Марк открыл. Там находились многочисленные бородатые родственники Аслана. Руководствуясь законами кавказского гостеприимства, хозяин ресторана передал через них всё самое лучшее ”от нашего стола вашему”. Самый бородатый, а следовательно самый старший, доходчиво объяснил концепцию их ресторана:
   — Дарагой, кющать жялко — так красыво!
    Не забыли и про полезную для детского здоровья еду.
   Суетливая кавказская родня с большим трудом разместила всё это великолепие на огромном столе. Кулинарные изыски кавказские “волшебники” раскладывали на пёструю как Арон и скатерть посуду, которые которую принесли с собой.
   После магических слов:
   — Прятнава апитита! — кудесники направились в сторону выхода.
   На приглашение Толика:
   — Дорогие мои, не обижайте — составьте компанию,— тот же старший “бородач” ответил за всех:
   — Э, брат, спасиба, дарагой! Нэт — работа, работа,— и они, оставив всё это великолепие, в тот же миг растворились в воздухе, как и подобает добрым волшебникам.
   Дабы нивелировать тяжкий грех чревоугодия, Марк включил душеспасительную музыку. До небесных высот Худого и ”Мистерии” он подниматься не стал, поставил мелодию попроще — “Шторм” Вивальди. Под “Багровые тучи” — самое то.
   Из динамиков колонок ливнем струилась музыка дождя. “Страна багровых туч” как труба горниста звала в поход, в путь, вдаль — на край Земли и дальше. Но путешественникам мешали непроходимые горы кавказского великолепия. Они возвышались на огромных блюдах, пёстрых как сам Кавказ.
   — Присаживайтесь, гости дорогие, как говориться: ”Чем Бог послал”,— приглашал к столу Марк друзей.
   — Спасибо, хлебосольный ты наш,— благодарил хозяина Вольдемар, устраиваясь поудобней,— И что бы мы без тебя делали, и без твоих пельменей, конечно… Кстати, что-то я их не вижу? Ну ладно, потом как-нибудь…
   Присутствующие видно не поверили брату Аслана, и то, что:”Кющать жялко — так красыво”,— безжалостно накладывали в свои тарелки, желая всё-таки это ”кющать”.
   Сердобольный папаша налил сыну половник постного супа с фрикадельками, рядом положил тарелку с отварной картошкой, две паровые котлеты, салат из свежих овощей и стакан компота. Благодарный сын, сравнивая свой полезный обед с окружающим его кулинарным великолепием, смотрел на папу, не скрывая нежных чувств. “Ну, ну, придёт время, я тебе и стакан воды, и кусок хлеба на старости лет…”
   Священнодействие чуда поедания прервал зуммер дверного звонка.
   — А, это сантехник, наверное? Должен был сегодня прийти,— Марк окинул хозяйским взглядом великолепие “восточного базара” на столе,— Вот парню повезло — и поесть, и выпить пару капель...Только, чувствую, мой многострадальный кран так и останется раненым.
   Художник, окинув взглядом гостей, почувствовал какой-то подвох. Даже глаза эмоционально стойкого Вольдемара отдавали весёлым блеском. Толик весело улыбался в роскошные усы, а Вождь откровенно ржал. Благодарный сын, желая отомстить за кулинарное унижение, злобно хихикал.
   — По-моему, я один здесь чего-то не знаю? — спрашивал Марк присутствующих.
   — Да нет никакого сантехника,— не прекращая смеяться, объяснил ситуацию Арон,— это я свою подружку попросил позвонить. Очень хотели застать тебя дома и, как видишь, получилось.
   — А кто же тогда за дверью? — второй звонок напомнил о “незваных гостях”.
   — Судя по настойчивости — это твои многочисленные соседи, с первого этажа по последний. Сбежались на аппетитный аромат этой роскоши,— предположил Цитрус,— Иди открывай. После третьего звонка они дверь вынесут. Я бы вынес,— подытожил сказанное Вольдемар, оглядывая ресторанные “шедевры” в пёстрой посуде на разноцветной скатерти.
   Марк пошёл спасать дверь: ”Я кран третий месяц починить не могу. Если они дверь вынесут — это на всю оставшуюся жизнь”.
   В прихожей спросил у “Себя в 2000-м”:
   — К нам не хочешь присоединиться? — на суровый взгляд зеркальных очков ответил,— Ну, как хочешь, наше дело — предложить...
   Открыл дверь, а там…
   — Здравствуй, Марк,— Бьянка была как никогда серьёзна, но даже серьёзная она была до безумия красивая.
   — Привет,— Марк растерялся как мальчишка. Вот она — его Бьянка, руку протяни, но…
   — Я за Артёмкой, ему обедать пора,— взгляд по-прежнему был строгим, но Марку показалось, что черты её лица совсем немного, почти незаметно, но смягчились.
   — Яна, он уже обедает,— оправдывался ”мальчишка”, — Ты не переживай, никакой пиццы,— поспешил добавить он,— Проходи пока, пообедает — заберёшь. Чу…  — хотел добавить: ”Чувствуй себя как дома”, — но на полуслове оборвал речь. Звучало бы это ужасно глупо.
   — Хорошо, я ненадолго,— она повернулась к нему спиной и он помог ей снять куртку.
   — Да ладно,— улыбаясь, встретил Арон вновь прибывшую,— Вот это сантехник.
   — Яночка, красавица ты наша, посмотри на эту помпезность и раздели с нами скромный обед работников  культуры,— Толик встал и, отодвинув стул рядом с Марком, помог гостье сесть за стол.
   — Бьянка, ты не переживай, Артём всё это время находился под моим неусыпным контролем. Сдаю с рук на руки в целости и сохранности,— отрапортовал Вольдемар.
   И Бьянка улыбнулась… Марку стало так хорошо, Марку стало ужасно больно, Марку стало до безумия плохо… Если бы сейчас у него потребовали отдать жизнь за эту улыбку, он бы ни секунды не раздумывал. Но от него этого никто не требовал, и эта не востребованность его тяготила.
   Приход Бьянки лишь ненадолго оторвал гостей на вежливый ритуал приветствия. Отдав должное гостье, друзья Марка пошли на штурм ”кавказских гор” на пёстрых блюдах.
   Вольдемар, как всякий добропорядочный спортсмен, ел много, плотно, но без видимых признаков удовольствия. Разговаривая, Цитрус доводил информацию, не прибегая к ненужным эмоциям. Так и еда без лишней рефлексии нужна была ему только для восполнения потраченных на тренажёры калорий. Съедал он всегда строго необходимое организму количество пищи, правда организм его был слишком здоровый и поэтому требовал не мало.
   Толик в отличие от Вовы ел всегда с аппетитом, но совсем немного. Никто из окружающих не мог понять — откуда сто двадцать килограмм? Зато худой, как спичка, в молодости Вождь ел и много, и с аппетитом, и каждый раз, как последний раз в жизни. Так что происхождение его “выдающегося” живота ни у кого вопросов не вызывало.
   Стройная как в двадцать Бьянка на просьбу журналистов открыть секрет своей прекрасной фигуры, неизменно отвечала: ”Заведите канарейку и попробуйте питаться с ней на равных”. Вот и сейчас она, положив в тарелку пару ложек салата, с большой неохотой поклёвывала его вилкой.
   Марк и до этого голодным не был, а сейчас…  Тайком, как в детстве в окошко женской бани, муж, краснея, подглядывал за сидевшей напротив него законной супругой.
   Многозначительное: ”Эх…”,— в голове художника отвечало на все вопросы и порождало новые.
   Снова позвонили в дверь. Марк поднялся, но незваный гость не стал дожидаться, пока ему откроют. Почти сразу после звонка в квартиру ворвался Дудик:
   — Вот это я удачно попал! Всем привет. Бьянка, моё почтение,— после, прошёлся по квартире, пожимая мужские ладони. Многочисленные рукопожатия закончил он возле компьютерного стола,— Артём Маркович, рад, очень рад!
   — Эдик, что ты как не родной? Садись где-нибудь, от твоей суеты в глазах рябит.
   — Нет, Толик, спасибо,— поблагодарил Дудик за приглашение,— Я буквально на минуту. Мне нужен вот этот молодой человек,— указательный палец показывал на хозяина квартиры.
   — Нам всем выйти? — поинтересовался вежливый Вольдемар.
   — Нет, нет, можете остаться,— разрешил Дудик,— Бьянка, я обещал твоему супругу, что верну его в люди, так вот — люди ждут, и ждут завтра. Марк, завтра в пятнадцать тридцать у меня в галерее одно замечательное мероприятие — творческая дуэль молодых талантов, бои гладиаторов, без правил, но не на мечах, а на кисточках. Из пяти лучших выживет сильнейший. В жюри будут Натюраев, помимо него кто-то из городской управы по делам молодёжи, ещё от министерства культуры обещали человечка, ну и главное — наша городская легенда международного масштаба — Эдди Ворохов. Марк, ты пятый член жюри. Если тебя это оскорбляет, ты будешь первым. Яночка, красавица, повлияй, судьба мероприятия в твоих руках. Умоляю!
   Яночка-красавица утвердительно кивнула головой.
   — Звезда моя,— продолжал приставать незваный гость. Вспомнив о законном муже, повернулся к нему,— Марк, ты ничего не подумай, сугубо деловые отношения,— и опять к Бьянке,— Свет в окошке, солнце ты наше ненаглядное, уговори свой легендарный коллектив выступить на этом скромном мероприятии. За тобой они, как за путеводной звездой…
   Очередной  положительный кивок прекрасных глаз дороже подписи в контракте.
   — Толик, наглеть, так наглеть,— не унимался ”художественный секундант”,— Я понимаю, звезда твоего масштаба, да в моей провинциальной галерее… Я не могу позволить себе даже мечтать о чём-нибудь подобном, но если вдруг…
   Звезда огромного масштаба смех сдержать не смогла:
   — Вот клоун... Да буду я, Эдик, буду.
   — Ловлю на слове. Всё, ребята, я исчезаю, пока вы не передумали. Бьянка, звезда моя,— подмигивал красавице Эдик. Повернулся и к её супругу,— Марк, сугубо деловые… — и уже из прихожей,— Всем пока,— после этих слов хлопнула входная дверь.
   — Мне кто-нибудь расскажет, что это было? — очухался Вольдемар,— А то я даже среагировать не успел.
   — Учись, студент,— объяснил Толик, вот откуда у него миллионы ,”заводы-пароходы” и прочие прелести капитализма.
   Артём Маркович, съев свой полезный обед, воспользовался растерянностью взрослых:
   — Мам, пап, можно я за комп, ненадолго, а?
   Папа посмотрел на маму, та снова кивнула головой:
   — Можно, но смотри — пятнадцать минут, не больше.
   — Нет, этот мозговой штурм нужно обмыть,— Вождь налил себе тридцать грамм ликёра.
   Гости потянулись к бокалам. Принципиальный трезвенник Цитрус плеснул себе добрую порцию кваса, Бьянка налила стакан сока, а Марк наполнил бокал газировкой. На немой вопрос Толика ответил:
   — Я за рулём.
   — Я не понял, ты куда-то сегодня собираешься?
   — Нет, Толик, я решил — теперь я “совсем за рулём”.
   — А вот это по-нашему,— обрадовался Худой,— За это не грех и выпить,— и потянул к Марку стакан минералки. Искренняя радость и ширина улыбки Толика говорили громко, но без слов. Марк вспомнил причину этой радости и его передёрнуло.

                ***

   Давно это было, лет двенадцать, тринадцать назад. Знаменитый на весь Союз Худой выпить не любил, к этому он подходил как профессионал. Огромный вес и здоровый организм помогали бороться с “зелёным змием”, но… Гастрольная жизнь, миллионы поклонников, друзья-товарищи, фуршеты-банкеты… Всё это не способствовало. Толик спивался, а некогда здоровый организм теперь отказывался ему помогать.
   Скандалы с женой, слёзы детей, срыв концертов и прочее сопутствующее…
   В один из дней он вернулся домой в таком состоянии, что… Жена посмотрела на него и, потухшим голосом, превозмогая усталость, развела руки и прошептала:
   — Пошёл вон, как я устала, глаза б мои тебя не видели. Вон пошёл! Туда, где пил!
   — Ах — вон, да? Вон? — и Толик ушёл.
   Неделю его не было. Через семь дней Марк нашёл его в такой “клоаке”... Порванные диваны, разбита мебель, пустые бутылки по всей квартире, а собутыльники — пробы ставить негде.
   — Нет, ну, Марк,— объяснял ситуацию Толик, с трудом ворочая языком,— Меня, как собаку, из моего же дома. Я, это, что ей — животное? Я кормилец, а она…
   — Завтра поговорим,— Марк вызвонил Арона с Вовкой и они отвезли Толика домой.
   Ночью он сбежал. В течении трёх месяцев его пять раз вылавливали, и каждый раз он сбегал. А через три месяца он пропал, совсем пропал. Почти год его не могли найти. Никто не говорил этого вслух, но мысленно его давно похоронили.
   Десять месяцев спустя после пропажи звонок в дверь. Марк открыл. Там был Толик, то есть глаза Толика, всё остальное было чужое. Огромная борода, поношенная, правда чистая одежда и от былых сто двадцати килограмм осталась только широкая кость.
   — Привет, Марк, я войду? — не было его знаменитого: ”Это опять я”.  Не было прежнего Толика.
   — Толян, брат, где ты был? Мы тебя похоронили уже.
   Но тот не спешил с объяснениями:
   — Подожди, Марк, подожди. Я сперва поговорить, а потом…
   Он рассказывал… Рассказывал как бродяжничал по некогда необъятной… Сначала пил, много пил, а когда понял, что погибает — перестал. Сам. Где и чем жил рассказал и очень подробно объяснил то, к чему он пришёл за это время.
   — Дружище, понимаешь, человек рождается, как щенок, как котёнок, с минимальным набором простейших потребностей: поел, поспал. Часть людей всю жизнь так и живёт, довольствуясь животным потребностями. С возрастом к вышеупомянутому добавляется ещё сексуальный инстинкт, да незначительный набор условных и безусловных рефлексов. Кто-то так и проживает всю жизнь, кому-то этого хватает. Нет, я не против — это нормально. Дальше, если он хочет, получает некий набор знаний и аккумулирует их. Руководствуясь ими, подавляет животные инстинкты — это следующая ступень развития. Здесь человек ещё не способен анализировать полученную информацию, он, как компьютер, как робот, существует на алгоритмах. Но и это не плохо. Живут так и рабочие и академики. Всю жизнь живут. А вот когда ты получаешь возможность всё это анализировать и структурировать, ты поднимаешься ещё на ступеньку выше. Но там тебя ждёт распутье, как у того витязя: налево — богатым, прямо — женатым, — и так далее. Понимаешь, управление знанием — это страшная сила, но тебя ставят перед выбором: налево — богатым, используешь эту силу в корыстных целях, наплевав на всё остальное. Можешь направо — раздавать знания народу бескорыстно, просто так. А можешь застрять посередине: дом, жена, дети и периодически, как китайский болванчик — направо, налево — то себе, то людям. У меня к счастью выбора не было, у меня было всё и сразу: и богатство, и семья и людям, а я всё это про… Ниже животного.
   Толик ещё что-то рассказывал, объяснял, а потом спросил:
   — Марк, помнишь как в “Хищных вещах века” учёные вживили электроды в мозг крысам в зоны удовольствия? Те давили на педаль, отвергая, еду, воду, сон, самку, давили, пока не сдыхали. Марк, я, как та крыса, как последняя скотина… Марк,— долгая, очень долгая пауза,— Моя одна?
   — Одна, Толик, одна, ждёт она тебя и, наверное, любит дурака.
   — Брат, я пойду сдаваться, прощения буду просить, в ногах валяться. И ты прости, за всё прости.
   С тех пор относился Толик к пьющим довольно-таки странно. Презрения не было, как к больным людям относился, ну или как к заблудшим: ”Они не ведают, что творят”.
               
                ***
   Через час, полтора дружеского застолья, как в былые времена разговор плавно перетекал от глобальных проблем к весёлым анекдотам и обратно. Обсуждали и предстоящие гастроли, и политику, и школьную программу Артёма, и песни Толика. А по “Багровым тучам” прошлись — не дай-то Бог.
   Толик не уставал хвалить Аслана, оглядывая Кавказский шик стола:
   — Как говорил Заратустра: ”Не хлебом единым сыт человек, но и мясом хорошего ягнёнка”.
   — А, твой любимый Ницше: ”Бог умер…” — и всё такое? — Марк одной неловкой фразой вырвал чеку из огромной сто двадцати килограммовой гранаты.
   Для Толика тема Ницше, как святые мощи для Папы Римского — неприкосновенна. Свои знаменитые усы он в молодости отрастил только для того, чтобы быть похожим на своего кумира:
   — Да, да: Бог умер. Так говорил Ницше устами своего Заратустры. Но Бог был мудрее Фридриха Вильгельмовича, некоторое время спустя Он произнёс: Ницше умер… И как всегда оказался прав. Но Ницше, как и отправленный им когда-то в мир иной Бог, продолжает жить благодаря своему бессмертному Заратустре. Ницше, он пусть и ненадолго, заставил человечество задуматься — Бога нет, ты сам за всё в ответе, и… И тут стало страшно, как маленькому ребёнку, которого родители оставили одного. Один, за всё содеянное ты отвечаешь сам и по ту сторону реальности тебя ничего не ждёт, что бы не обещали представители всех конфессий мира. Это как у Достоевского: ”Если Бога нет, значит можно всё?” Да, можно. Но останешься ли ты после этого человеком? Сам, без кнута “пастырей божьих”. Мудрый народ не устаёт повторять: ”Все мы люди, да не все мы человеки”. Ницше витиевато, путанно, аллегорично пытался объяснить нам: “Какой сверхчеловек? Вы до уровня человека дотянитесь”. Ницше — это зеркало человечества и оно, взглянув на себя, ужаснулось, а узрев горькую правду, во всём обвинило Ницше с его Заратустрой. Потом испуганные люди долго смешивали Ницше с Гитлером и прочей дурно пахнущей субстанцией, но…  И Бог жив, не смотря на все старания “пастырей” всех конфессий, и Ницше жив, и Заратустра с ним. А уж становиться человеком или нет? Всё в наших руках, здесь тебе ни Бог, ни Ницше, ни Заратустра не помогут, они могут только подсказать.
   Марк был не рад, что “наступил на больной мозоль” Толика и предложил подписать “мирный договор”:
   — Всё, всё, дружище, успокойся, никто твоего Ницше не трогает.

   Прошло намного больше времени, чем выделенные пятнадцать минут на компьютер, поэтому Артём гонял по монитору ”монстров”, не издавая ни единого звука, чтобы взрослые не вспомнили про истекший лимит. А Худой, давно забыв про Ницше, после череды  анекдотов, двух-трёх споров Марка с Вольдемаром, и рассказа Бьянки о новой песне, пел теперь оду Есенину:
   — Есенин, он как любимый народными массами гранёный стакан — только на первый взгляд прост и примитивен, но за блеклым фасадом трудно спрятать выпирающую многогранность. Мне до него, как… — и продекламировал себя любимого:
   — Нет, не Есенин я — другой:
    Когда невмочь — зову и плачу,
    А чудные мгновенья прячу
    Я в бурях, где ищу покой…
   — Ну ты тоже сравнил? Гранёный стакан… — заступилась Бьянка за “солнце русской поэзии”, — Хотя, гранёный стакан…? Нам кажется, что он был всегда только потому, что работали над его дизайном “неслабые” художники.
   Толик парировал:
   — Ну так и Есенин: кажется — был всегда, и он тоже — ”не слабый” поэт. Он точно также понятен и доступен всем, и в то же время так и не понят до конца. Но народ его принял, а народ хоть и сер, но мудр, его не обманешь красивой позолотой и фарфоровой гжелью. Высоцкого и Цоя ребята по вечерам во дворах поют под гитару, а стихи Есенина читают любимым. Не за деньги, не ради славы, а как в детском мультике: ”Просто так!” Это не купишь ни за какие богатства мира.
   А потом была гитара — инструмент пошёл по рукам. Знаменитый Худой пел свои бессмертные песни, Цитрус сначала просто играл, потом аккомпанировал Бьянке. Вождь сбегал в прихожую за флейтой, вернувшись, подключился к концерту.
   В минуты ”антракта” Толик читал отрывки из своей поэмы, а Бьянка декламировала свои стихи.
   Артёму надоели и компьютер, и эти скучные взрослые. Он напомнил о себе:
   — Дядя Толик, расскажи сказку про краски.
   — Дядю Толика два раза просить не пришлось, стихи он любил — и свои, и чужие:
   — И так, начнём, благословясь…
    Лет сто тому назад
    В одной стране неряха-князь
    Развёл везде такую грязь,
    Что был и сам не рад,
    И, как-то, очень рассердясь,
    Призвал он маляра.
    “А не пора ли,— молвил князь,—
    Закрасить краской эту грязь?”
    Маляр сказал: ”Пора,
    Давно пора, вельможный князь,
    Давным-давно пора”.
   И стала грязно-белой грязь,
    И стала грязно-жёлтой грязь,
    И стала грязно-синей грязь
    Под кистью маляра.
    А потому что грязь — есть грязь,
    В какой ты цвет её не крась.
  “Я ненадолго” Бьянки и разрешённые на компьютер пятнадцать минут Артёма затянулись…. Багровое ранним утром солнце, став золотым, достигло своего пика и с зенита своей славы освещало окружающий мир. Нести тепло и свет людям — нелёгкая профессия. Светило, отработав смену, спустилось вниз, за линию горизонта — отдыхать. Город погрузился в ночную тьму.
   Собравшиеся у Марка этого не заметили и, похоже, не хотели замечать. Если бы не уснувший у монитора Артём, они, возможно, сидели бы до утра.
   — Артём уснул,— приложила к губа указательный палец Бьянка,— Тише, ребята.
    Вовка с Ароном достали телефоны и посмотрели время.
   — Ого,— прошептал Вольдемар,— Да и нам пора,— и направились в прихожую.
   Толик взял Артёма на руки и пошёл за ними:
   — Марк, за стол не переживай,— прошептал он,— Я с ребятами договорился — они утром и уберут, и соберут, и помоют посуду.
   — Спасибо, Толик,— кивнул Марк, и уже Бьянке — даже не полушёпотом, а на пределе слышимости,— Яна, может останешься? Я вам в спальне постелю, а сам здесь — на кресле. Поздно уже, а?
   — Рано ещё, Марк, слишком рано,— глаза чёрные и холодные, как антрацит, но в беспросветных глубинах абсолютной темноты проклёвывался чуть заметный лучик надежды. ”Или показалось”.
    И произошло чудо — она поцеловала его в щёку...сама:
   — Спасибо тебе за вечер. Проводи нас до машины, пожалуйста.
    “Нет не показалось”.
   Марк бережно перехватил у Толика сына и, спустившись вниз, положил его на заднее сиденье в машину друга, Бьянка села возле водителя.
   — Дружище…? — чуть слышно, но очень строго шептал Марк.
    Толик полушёпотом, полу жестами:
   — Марк, с рук на руки, не переживай.
   Огромный серебристый джип отъехал. Провожавший забыл про Вовку с Ариком.
   — Извините, ребята, задумался.

   Попрощался. Они сели в машину Вольдемара и тоже скрылись в ночном сумраке городских улиц.
   На свой двенадцатый не на лифте поднимался — летел. В прихожей кричал “себе в 2000-м”, мешая спать соседям:
   — Нет, ты понимаешь, друг? “Рано ещё”, это не значит — никогда!