Senex. Книга 1. Глава 10

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 10. Анна Андреевна

Ничто так не привлекает женщину, как терпение
и внимание к её прихотям и капризам.
Р. Грин. Искусство обольщения

          Всё познаётся в сравнении. Общение с Королёвой позволило Василию Порфирьевичу понять, что социальная среда оказывает огромное влияние на его отношения с женой, это общение давало ему прекрасную возможность разобраться в отношениях с Анной Андреевной. Чем больше он узнавал Королёву, тем больше ценил Анну Андреевну. Он начал понимать, что её претензии к нему, которые раньше казались ему непомерными, теперь уже не шли ни в какое сравнение с огромным количеством претензий, которые Королёва предъявляла всем, кто с ней общался.
          Другие сослуживцы тоже вносили весомую лепту в стремление Василия Порфирьевича пересмотреть свои отношения с женой. Он согласился участвовать в корпоративах, потому что богатый производственный опыт, обретённый на Балтийском заводе в советское время, подсказывал ему, что это мероприятие очень помогает снять нервное напряжение между сослуживцами, которое накапливается в результате работы, избежать психологически опасных ситуаций, обрести душевное равновесие и сохранить его. Но если Грохольский перестаёт узнавать, его, своего сослуживца на следующий день после корпоратива, то это значит, что в его поведении присутствуют некие скрытые мотивы, что в его отношении к Василию Порфирьевичу нет искренности, что его эмоции - это не настоящие эмоции, а всего лишь суррогат эмоций. Грохольский своим поведение лишает Василия Порфирьевича обретённого во время корпоратива равновесия. Такое поведение сослуживцев не способствуют духовному сближению и не могут полностью удовлетворить сенсорный голод. Только человеческая близость может полностью удовлетворить сенсорный голод и потребность в признании. Такими отношениями являются любовные, интимные отношения между мужем и женой. Но Василий Порфирьевич заметил, что в общении с Анной Андреевной он ведёт себя так же, как в общении с сослуживцами, то есть если он в общении с сослуживцами, и особенно с Королёвой, постоянно напряжён, потому что ждёт от неё агрессивных действий, то и в общении с Анной Андреевной он тоже напряжён. Поэтому ему приходилось затрачивать огромные усилия, чтобы снять напряжение в общении с женой.
          Но потом Василий Порфирьевич понял, что сослуживцы тоже копируют со своими близкими тот стиль общения, который у них сложился на работе. И если Грохольский на следующий день после корпоратива перестаёт узнавать Василия Порфирьевича, то это значит, что в его отношениях с женой тоже нет духовной близости, нет искренности, его чувства к ней - это не настоящие чувства, а всего лишь суррогат эмоций и чувств. И это очень похоже на истину, потому что Грохольский сам признался в том, что женился не по любви, а ради обретения квартиры. То же самое можно было сказать про Кожемякину и других сослуживцев. Но самым ярким подтверждением этого открытия была Королёва.
          Василий Порфирьевич понял, что только близкое духовное общение с женой может полностью удовлетворить его сенсорный и структурный голод и потребность в признании. Поскольку его отношения с Анной Андреевной, несмотря на долгую совместную жизнь, всё ещё были далеки от очень близких, доверительных, то он пытался компенсировать свой сенсорный голод на работе, но это намерение заведомо обречено на неудачу.
          Королёва стала для Василия Порфирьевича неким рубежом в отношениях с женой: он вдруг стал понимать, что у него появился выбор, которого он раньше не замечал. Например, Василию Порфирьевичу не нравилось, что Анна Андреевна не сильно заботилась об экономии их ресурсов - воды, электричества, денег, потому что он уже морально готовил себя к жизни на пенсии, прекрасно понимая, что размер этой самой пенсии и у него, и у жены, будет минимальный. Иногда он замечал расточительность жены, то всегда делал ей замечание, и это обычно кончалось очередной ссорой. Но теперь Василий Порфирьевич, даже если видел примеры расточительности жены, то уже не делал ей замечание, а сам старался подстраховать её,экономя там, где это было возможно, их ресурсы – экономя при этом и такой важный ресурс, как собственные нервы.
          Крик Королёвой тоже стал рубежом, который позволял Василию Порфирьевичу более спокойно относиться к громкому «учительскому» голосу жены.
          Василий Порфирьевич вдруг понял, что дома он может полностью расслабиться, потому что они с Анной Андреевной за долгие годы совместной жизни создали обстановку доверия и открытости. Дом нужен человеку для того, чтобы в нём он мог быть самим собой. Человек не может оставаться самим собой в любой точке пространства, потому что оставаться самим собой рядом с такими чудовищами, как Королёва и Пешкин, опасно для жизни, и Василий Порфирьевич вынужден был защищаться. Но теперь он знал, что от Анны Андреевны ему не надо защищаться, что дома он может быть самим собой, и он стал к этому стремиться.
          Василий Порфирьевич и Анна Андреевна продолжали ссориться… Но эти ссоры уже проходили по другому сценарию. Однажды вечером они снова поссорились. Анна Андреевна стала пробовать новую компьютерную мышку, купленную ей в подарок Василием Порфирьевичем, и он, будучи фанатом порядка, не преминул напомнить ей:
          - Не забывай выключать мышку, чтобы не разряжалась батарейка.
          - Это и так понятно! – ответила Анна Андреевна, и Василий Порфирьевич решил доказать ей, что это вовсе не так очевидно, как ей кажется:
          - С банковской картой тоже, вроде бы, всё было понятно, однако ты умудрилась её забыть. Поэтому надо чаще напоминать себе о том, что надо выключать мышку.
          Анна Андреевна разозлилась и стала бубнить:
          - Всё понятно!Ты до сих пор не можешь простить мне того, что я забыла карту, и весь день ждал этого момента, чтобы напомнить о моей забывчивости!
          Василий Порфирьевич понял, что допустил бестактность, и извинился, но это не помогло: Анна Андреевна продолжала бубнить. Он снова извинился, но результат был тот же. Тогда Василий Порфирьевич перечислил все добрые дела, которые сделал сегодня для жены… И Анна Андреевна в ответ швырнула мышку на стол, давая ему понять, что ей не нужны его подарки, даже если они сделаны с самыми лучшими намерениями.
          Василия Порфирьевича очень обидел этот агрессивный жест жены, и он решил, что к ним вернулись «старые добрые времена их молодости», когда они ссорились надолго. У него на какое-то мгновение даже возникло желание швырнуть эту мышку об стену, чтобы она разлетелась вдребезги: «Будет знать в следующий раз, как бросать мышки!» Несколько мгновений он боролся с собой, но в конце концов сдержал себя и положил мышку на место. Вместо гнева Василием Порфирьевичем овладело уныние: «Выходит, все мои добрые дела, которые я делаю для жены от чистого сердца и с искренним желанием помочь ей, она воспринимает как насилие над ней?» В поведении жены Василий Порфирьевич снова усмотрел склонность к суициду, готовность разрушить всю свою жизнь ради каких-то глупых амбиций. Им овладела безысходность, жизнь утратила всякий смысл. Эта ссора окончательно испортила хорошее впечатление, которое оставил у Василия Порфирьевича сегодняшний день.
          Каково же было его удивление, когда Анна Андреевна через каких-то полчаса улыбнулась ему, как будто ничего не произошло. Он хотел было проявить характер, чтоб неповадно было, как он демонстрировал это Королёвой… Но, видя, что жена уже совершенно забыла о недавней ссоре, он решил не упорствовать, а принять ситуацию такой, какая она есть: «У меня есть любимая жена, которая швыряет мои подарки, сделанные с самыми лучшими намерениями, но я ничего не могу изменить… Почему? Потому, что это моя жена!» Василия Порфирьевича теперь радовало то, что раньше Анна Андреевна переживала такие моменты на ментальном уровне, и их ссоры длились неделями, а теперь она всё стала переживать только эмоционально, и всё заканчивалось гораздо быстрее, чем раньше. Как только схлынули внезапно переполнившие её эмоции - и у неё в душе ничего не оставалось. И это было очень по-женски.
          А чуть позже Анна Андреевна призналась:
          - Когда я швырнула мышку, то решила, что ты в ответ тоже сделаешь какой-нибудь агрессивный жест…
          - Почему ты так решила? – спросил Василий Порфирьевич.
          - Потому что так было раньше… Но ты аккуратно положил мышку на место, и это резко изменило моё настроение. Меня поразило твоё спокойствие и выдержка, и я решила, что надо быстренько сворачивать этот балаганчик, иначе быть беде.
          Василий Порфирьевич, в свою очередь, хотел было признаться в том, что был очень близок к тому, чтобы швырнуть мышку об стену… Но решил этого не делать.
          Василию Порфирьевичу по-прежнему не нравилось, что жена иногда закатывала ему скандалы, бросала вещи… Но теперь он мог доходчиво объяснить самому себе поведение жены: «Она имеет полное право закатывать мне скандалы, потому что она женщина, а главной движущей силой женщины является эмоция, а не мысль. Если бы жена не закатывала мне скандалы, то она не была бы женщиной. И этим она сильно отличается от Королёвой». Василий Порфирьевич понял, что Королёва была не просто женщиной, она, образно говоря, была женским присутствием в комнате 220 в очень концентрированной форме, и Василий Порфирьевич вынужден был выдерживать эту концентрацию, он вынужден был сдерживать себя, чтобы не совершить насилие над концентрированным женским присутствием в их комнате. В корпусном бюро Отдела Главного технолога было шестеро мужчин, между ними в последнее время были натянутые отношения, но он не чувствовал с их стороны такого мощного психологического давления, как со стороны одной только Королёвой. В такие моменты Василий Порфирьевич невольно вспоминал, как в молодости кричал на жену, когда она что-то делала не так, как ему хотелось, например, когда она стригла его… Хотя Анна Андреевна стригла его очень хорошо.
          Василий Порфирьевич стал более бережно относиться к Анне Андреевне, а бережное отношение к жене – это, по сути, бережное отношение мужчины к женской половине своей личности.
          На работе у Анны Андреевны были примерно такие же проблемы, как и у Василия Порфирьевича: она жаловалась на то, что заведующая кафедрой Тамара Павловна хочет лишить её законных выходных дней, несмотря на договорённости при трудоустройстве Анны Андреевны три года назад. Поскольку Гайдамака постоянно нарушал свои обещания, то эта тема была для Василия Порфирьевича очень актуальной, и он высказал свои соображения по этому поводу:
          - Мне кажется, что человеку в какой-то момент даётся такой начальник, при котором человек сможет почувствовать, что он - жертва. Чтобы освободиться от такого начальника и от ощущения себя жертвой, человек должен превзойти начальника… Хоть в чём-нибудь… Я превзошёл Ефимкина и перестал быть жертвой… Но, видимо, мне это удалось не до конца, и мне дан другой начальник – Гайдамака. А теперь, как я понимаю, то же самое предстоит совершить тебе.
          - Но в чём я должна превзойти Тамару Павловну? – удивилась Анна Андреевна. – И разве подчинённый может превзойти начальника?
          - Я пока не знаю, в чём ты можешь превзойти Тамару Павловну… Время покажет.
          Тамара Павловна заплатила Анне Андреевне меньше, чем она надеялась, и она стала сожалеть и о том, что в молодости не воспользовалась возможностями, которые у неё были, и о том, что вообще пошла в образование.
          - Когда Гайдамака уменьшил мне зарплату, то я тоже в первую очередь стал сожалеть об упущенных возможностях, - попытался утешить жену Василий Порфирьевич. – Значит, мы с тобой пока ещё ощущаем себя жертвами.
          - Я считаю, что Тамара Павловна относится ко мне несправедливо, предвзято, но к другим преподавателям она тоже относится очень жестоко, даже бесчеловечно. Она вынудила хорошего молодого преподавателя Юлю написать заявление на увольнение только потому, что та ей не понравилась своим независимым характером. Неужели это пройдёт безнаказанно для нее?
          - Человека и его поведение нельзя рассматривать изолированно от окружающей его социальной среды, и уж тем более от своих родителей, братьев, сестёр, детей и внуков. Мы с тобой знаем, что существует закон кармы, и этот закон действует безотказно. А у Тамары Павловны есть сын…
          - Точно! – оживилась Анна Андреевна. - Недавно я спросила у неё, когда она собирается поехать к сыну, который живёт и работает в США, потому что она сама сообщила мне, что сын обещал прислать ей приглашение… И я была удивлена, что Тамара Павловна, собравшись с духом, ответила мне: «Сын сказал мне, что не будет присылать приглашение, потому что он решил совершить путешествие в Южную Америку, которую он ещё не видел». Для неё это был сильный удар.
          - Вот видишь! Значит, то, что вытворяет Тамара Павловна, уже сейчас не проходит для неё безнаказанно. Из твоих слов я понял, что Тамара Павловна очень завистливый человек, и всем своим поведением она препятствует успехам своих подчинённых. Никто, по её убеждению, не должен добиться большего, чем добилась она. А если человек завидует другим, посторонним людям, то он завидует и своему собственному сыну, его успехам и достижениям. А когда мать завидует своему сыну, то она и ему не позволяет добиться большего, чем добилась она. Поэтому её сын постоянно живет за границей.
          - Я это понимаю… Но мне очень нелегко выдерживать давление, которое оказывает на меня своим безобразным поведением Тамара Павловна.
          - А на меня своим безобразным поведением очень сильно давит Королёва, и мне тоже нелегко выдерживать это давление, - ответил Василий Порфирьевич.
          - И что же нам делать? – спросила Анна Андреевна. – Неужели мы обязаны это терпеть?
          - Я пока не знаю ответа на этот вопрос, мы находимся в самом начале этого пути. Мне кажется, что такие люди, как Тамара Павловна и Диана Ефимовна, будут находиться рядом с нами до тех пор, пока у нас не появится устойчивое отвращение к подобному поведению, пока не пропадёт желание копировать наших родителей. Причём, умом эту проблему решить невозможно, ум лишь позволяет осознать эту проблему и открыться для работы с ней, но, чтобы полностью решить эту проблему, надо какое-то время находиться с этими людьми и терпеть их поведение, как мы терпели поведение наших родственников. В результате этого терпения родственники выработали в нас устойчивое неосознанное отвращение к иждивенчеству, которому мы тоже были подвержены, и наше общение с ними вошло в нормальное русло. Тамара Павловна и Диана Ефимовна в извращённой форме демонстрируют привычку подавлять волю других людей, которую мы тоже унаследовали от своих родителей, и мы на фоне Тамары Павловны и Дианы Ефимовны должны выработать в себе неосознанное отвращение к желанию подавлять волю других людей. Всё происходит так же, как при воспитании детей: вопреки всякому «воспитанию» дети неосознанно перенимают поведение родителей, чтобы потом всю жизнь демонстрировать его на других людях.
          Анна Андреевна задала вопрос, который поставил Василия Порфирьевича в тупик:
          - Если родители лишили меня воли своим воспитанием, то откуда же она возьмётся, когда я, благодаря Тамаре Павловне, избавлюсь от желания подавлять других людей?
          - Мне кажется, что термин «подавленная воля», возможно, не совсем правильный, - ответил Василий Порфирьевич после некоторого раздумья. – Я подозреваю, что у ребёнка в результате родительского «воспитания» воля не подавляется, а лишь преобразовывается в неосознанную агрессию против других людей. Ведь агрессия – это концентрированное проявление воли. И сейчас, на фоне безобразного поведения Тамары Павловны и Дианы Ефимовны, происходит обратный процесс: наша детская агрессия преобразуется в волю взрослого человека.
          - Может быть, ты и прав, - задумчиво сказала Анна Андреевна. – Я тут недавно высказала Тамаре Павловне всё, чем я недовольна, и сама удивилась, что у меня хватило смелости на это.
          - А чем ты недовольна?
          - Я недовольна тем, что меня, методиста, она использует в гораздо большем объёме работ, звонит мне домой по вечерам и в выходные дни.
          - Но мне кажется, что ты сама позволила ей это делать, твои амбиции раздули простую работу методиста до больших масштабов. Для меня это кажется очевидным, потому что я каждый день наблюдаю, как амбиции Королёвой, которая находится на должности рядового инженера, раздули масштабы её деятельности до уровня хозяина процесса, то есть Генерального директора завода. Это явный перекос.
          Василий Порфирьевич дал почитать Анне Андреевне «Теорию руководства» Олега Торсунова о типах руководителей, и она была потрясена, узнав, что ведёт себя неправильно.
          - У тебя возникли проблемы с Тамарой Павловной из-за того, что ты, занимая должность простого методиста, ведёшь себя, как директор школы, - добавил от себя Василий Порфирьевич. - А ведёшь ты себя так потому, что боишься быть плохой в глазах окружающих. Вот и получается, что должность методиста дана тебе для того, чтобы избавиться от страха быть на плохом счету, потому что у Тамары Павловны, как я понимаю, быть хорошим невозможно.
          - Ты правильно понимаешь: быть хорошим у Тамары Павловны невозможно, - подтвердила Анна Андреевна. – Тамара Павловна очень циничная. Она сказала моей подруге Ольге примерно следующее: «Девки, будьте проще, а то с вами будет то же самое, что и с Чесноковой. Она ходила с растопыренными пальцами, а теперь у неё онкология, и она скоро умрёт. Если вы не будете проще, с вами будет то же, что и с Чесноковой».
          - По моему мнению, Тамара Павловна своими словами выдала своё истинное состояние: она находится не просто в стрессовом состоянии, а в самом настоящем паническом состоянии из-за страха потерять место Заведующей кафедрой. Если сказать более точно, то мне кажется, что она перешла некую границу, за которой начинается безумие. Поэтому тебе надо относиться к ней, как к человеку, который находится на ступень ниже тебя.
          - Что ты имеешь в виду? – удивилась Анна Андреевна.
          - Я уже говорил тебе: «Чтобы избавиться от начальника, который вынуждает тебя чувствовать себя жертвой, надо в чём-то превзойти его». Отсутствие страха – это именно тот параметр человеческого состояния, в котором ты можешь превзойти свою начальницу. И Тамара Павловна, и Королёва, и Гайдамака, и я, и ты – все мы вплотную подошли к последнему этапу своей жизни, в котором нас ждут болезни, немощь, страдания и смерть. Мы не можем не думать об этом, поэтому страх уже поселился в наших душах, и наша задача – преодолеть этот страх.
          - Ты говоришь страшные вещи! - испуганно произнесла Анна Андреевна.
          - Что делать, - сокрушённо сказал Василий Порфирьевич, - это неприятно не только слышать, но и говорить… Но я не собираюсь прятать голову в песок.
          Анна Андреевна начала кампанию по повышению своей самооценки, она отказалась участвовать в проекте, в который Тамара Павловна умышленно, стараясь сделать ей назло, её не включила, когда составлялись списки исполнителей. Василий Порфирьевич поддержал жену, потому что эта ситуация говорила о том, что Тамара Павловна стала слишком презрительно относиться к своему методисту, она распускала на кафедре слухи, что вынуждена делать работу за методиста. Василий Порфирьевич никому не прощал презрительного отношения к себе, даже родственникам, и когда он увидел презрительное выражение лица своей двоюродной сестры, то на несколько лет прервал с ней отношения.
          Но теперь всё было по-другому… Василий Порфирьевич уже знал, что ему специально ниспослана омерзительная Королёва, чтобы он научился не презирать даже её. И эта ситуация, конечно же, вынуждала его более бережно относиться к жене. 
          Анна Андреевна, начав кампанию по повышению своей самооценки, вынуждена была бороться не только с Тамарой Павловной, но и с собой.
          На субботу они запланировали поездку на Невский проспект: сначала наметили зайти в Казанский собор, помолиться, а потом пойти на концерт в Филармонию. Анна Андреевна, как обычно в выходные дни, встала в 11 часов, выпила кофе, потом начала готовить обед, а когда Василий Порфирьевич напомнил ей, что они должны выйти из дома в 15 часов, чтобы успеть купить билеты в Филармонию, пока их не распродали, начала жаловаться:
          - Ты слишком рано гонишь меня из дома, а я ещё не напилась кофе на своём любимом кожаном диване.
          Василий Порфирьевич считал, что жена, таким образом, слишком выпячивает какое-то своё качество, прикрываясь тем, что он не даёт ей времени насладиться утренним кофе на кожаном диване, который они недавно купили. Возможно, что и на работе она слишком выпячивала какое-то своё качество, чем незаметно для себя придавала себе чрезмерную важность, за что Тамара Павловна постоянно её воспитывала. И вчера в супермаркете «Окей» Анна Андреевна уже получила знак: кассир попросила её поднять сумку, стоящую на тележке, заподозрив, что под сумкой могут быть спрятаны продукты. Анна Андреевна восприняла просьбу кассира как оскорбление и уже готова была устроить скандал, хотя, как считал Василий Порфирьевич, она отдавала себе отчёт в том, что вела себя довольно манерно, поставив сумку на тележку - так не делал никто в магазине. Значит, и на работе она держала себя довольно манерно, вызывающе, и это бесило Тамару Павловну.
         В конце концов Василий Порфирьевич уговорил жену не затягивать со сборами, они поехали на Невский, купили билеты в Филармонию и пошли в Казанский собор. Василий Порфирьевич в молитве попросил Господа помочь ему избавиться от презрения ко всем людям, к женщинам, и особенно к жене. Он чувствовал, что неосознанно демонстрирует своё превосходство над ней, а этого быть не должно. Может быть, именно об этом пыталась сказать ему своим поведением Королёва, которая постоянно убеждала Пешкина в своём превосходстве. Правда, Королёва руководствовалась своим превосходством в возрасте, но Василию Порфирьевичу казалось, что возраст в отношениях между мужчиной и женщиной не имеет никакого значения.
          Королёва без устали критиковала Пешкина за его привычки, которые ей не нравились, потому что знала, что он никогда не изменит их. Она критиковала и свою дочь, потому что знала, что дочь никогда не будет делать так, как хочет мать. А поскольку Королёва знала, что объекты её критики никогда не изменят свои привычки, то это был верный повод выражать своё недовольство для поддержки собственного эго. В сомнительной ситуации, когда есть вероятность того, что человек под действием её критики может измениться, Королёва никогда не будет критиковать.
          И самое неприятное для Василия Порфирьевича заключалось в том, что он вёл себя с женой так же, как Королёва с Пешкиным… Почти так же.
          Однажды Василий Порфирьевич услышал, как Гайдамака разговаривал по телефону со своей женой и, прощаясь с ней, он сказал ей: «Пока, целую!» И Василий Порфирьевич вынужден был признаться самому себе в том, что у него язык не поворачивается сказать такие слова Анне Андреевне. Каждый день он возвращался с работы, весь напитанный агрессией, исходящей от Королёвой, и его многое раздражало в поведении жены… А он этого не осознавал. И только когда кто-то из соседей начинал грохотать перфоратором, делая ремонт, а Василий Порфирьевич чувствовал к этому человеку агрессию - только после этого он мог осознать, что злится на жену. В этой ситуации было очень кстати, что Анна Андреевна училась на курсах, домой приходила поздно и уставшая, поэтому в дни её учебы Василию Порфирьевичу было очень жалко жену, и агрессия, которой напитывала его Королёва, растворялась в этой жалости. Василий Порфирьевич интуитивно ощущал, что агрессия Королёвой - это огромная энергия, которая досталась ему даром, ему надо лишь сублимировать эту агрессию в сострадание к жене, и эта энергия станет его собственной энергией.
          Василий Порфирьевич, как и Анна Андреевна, тоже вынужден был бороться не только с Гайдамакой и Королёвой, но с самим собой и с тем наследием, которое он вынес из общения с молодыми коллегами из корпусного бюро. Однажды вечером, когда он собирал себе обед на работу, Анна Андреевна заботливо спросила:
          - Ты взял яблоко на работу?
          - Взял, - ответил Василий Порфирьевич, хотя его так и подмывало ответить так же бездушно, как обычно отвечал в таких случаях его бывший молодой коллега Артём: «Ты же сегодня доставала яблоки из холодильника, знаешь, сколько их было, посмотри, сколько осталось, и сразу всё поймёшь!» Когда он это представил, то сразу понял, как бездушно и оскорбительно прозвучал бы для жены подобный ответ.
          Сначала Василия Порфирьевича раздражало, когда он видел, как Королёва отчитывала Пешкина, но со временем он стал понимать: «А ведь я примерно так же отчитываю жену за то, что она всё делает неправильно, то есть, не так, как этого хочу я». И самое неприятное было в том, что он вёл себя так с самого начала их семейной жизни… А самое горькое заключалось в том, что Анне Андреевне приходилось терпеть его поведение… И он всё ещё продолжал придираться к жене.
          Однажды Анна Андреевна попросилась поработать на компьютере Василия Порфирьевича, и он спросил:
          - А ты помыла руки после колбасы и зефира?
          Анна Андреевна обиделась, вскочила из-за компьютера, и Василию Порфирьевичу пришлось долго уговаривать её вернуться. Потом, когда они помирились, Василий Порфирьевич самому себе объяснил причину своей придирчивости примерно так: «Если бы жена грязными руками испачкала мышку и клавиатуру, то я бы молча злился на неё. А я этого не хотел, поэтому попытался уточнить, помыла ли она руки после еды. Пусть лучше Анна Андреевна злится на меня, чем я - на неё». Таков был его принцип… Но тогда Василий Порфирьевич не знал, насколько был верным этот принцип, а сейчас к нему пришло понимание, что так относиться к любимой жене, с которой прожил более тридцати лет, недопустимо.
          Каждый день Королёва, воспитывая Пешкина говорила, говорила, говорила… Василию Порфирьевичу казалось, что она будет говорить бесконечно, поэтому очень хотелось её остановить… Но в тот же момент он понимал, что останавливать Королёву нельзя, потому что она своей бесконечной болтовней давала ему понять, что он должен разрушить какой-то свой стереотип… И в самом деле, когда Василий Порфирьевич слушал речи Анны Андреевны, которые казались ему несущественными, у него тоже возникало желание остановить её, чтобы обсудить более серьёзные, по его мнению, проблемы, и он часто обрывал её… А когда он обрывал Анну Андреевну, то она очень обижалась. Но теперь, после нескольких месяцев работы с Королёвой, речи жены, по сравнению с бесконечной громкой болтовнёй соседки по комнате 220, казались Василию Порфирьевичу милым пустяком, и он был полон решимости избавиться от малейшего желания закрывать рот жене… О чём бы она ни говорила.


          * * *
          Гайдамака вызвал Василия Порфирьевича и спросил:
          - Как продвигаются дела с инструкцией по планированию в программе DRAKAR работы корпусных цехов?
          - Скоро будет готова, - ответил Василий Порфирьевич.
          - Хорошо, - сказал Гайдамака. - Мне тоже надо будет освежить свои знания, потому что в некоторых вопросах планирования корпусных цехов я так и не разобрался, хотя был заместителем по корпусному производству.
          Василий Порфирьевич с удовлетворением отметил, что был прав: «Эта инструкция нужна самому Гайдамаке, и должность заместителя по корпусному производству он предусмотрительно зарезервировал за собой… На всякий случай... В преддверие перехода завода к новому собственнику».
          Гайдамака стал задавать вопросы, Василий Порфирьевич подробно отвечал на них. Потом Гайдамака вызвал Грохольского, спросил у него, на основании какого документа он формирует годовой план завода, но Грохольский ответил очень уклончиво, и можно было смело сказать, что он отказался сотрудничать со своим начальником. Гайдамака его отпустил и продолжил работать с Моряковым. Василий Порфирьевич понял, что Гайдамака устроил своим подчинённым проверку на лояльность к своему начальнику, и что Василий Порфирьевич, в отличие от Грохольского, был открыт для сотрудничества с начальником, ничего от него не скрывал. Начальник успокоился и отпустил Морякова.
          Гайдамака, упорно старающийся понять то, что ему понять не дано, то есть досконально разложить по пунктам процесс планирования корпусных цехов и восполнить допущенный пробел, очень удивил Василия Порфирьевича. Этот случай помог Василию Порфирьевичу понять, что там, на вершине пирамиды заводской власти, куда рвалась Королёва, сейчас довольно сильны страхи - и в ожидании нового собственника, и в ожидании нового Генерального директора: «Похоже, там, наверху, очень сильно штормит!»
          Гайдамака вызвал Василия Порфирьевича, Королёву и Пешкина и сделал им замечание:
          - Господа, вы не проконтролировали сотрудников БОП, которые должны были убрать из плана необеспеченные работы! Я требую, чтобы вы были более требовательными к нарушителям процесса планирования!
          Поскольку речь шла, в основном, о корпусных цехах, то Василий Порфирьевич не принял упрёк начальника на свой счёт, потому что в корпусных цехах сейчас был настоящий застой, не было никакого движения вперёд, это была не работа, а имитация работы. Почти все работы корпусообрабатывающего цеха не были обеспечены металлом из-за отсутствия денег, и эти работы, по убеждению Гайдамаки, надо было удалять из плана. Но этого делать никак нельзя было, Грохольский и Старшинов это прекрасно знали, поэтому не удаляли. Генеральный директор Фомин перед сменой собственника завода ни во что не желал вникать, да ему и некогда было вникать, потому что он, кроме своего завода, руководил ещё и Балтийским заводом, и у Василия Порфирьевича даже возникло подозрение, что этим пользуется Гайдамака, придумывая разные имитации активной деятельности вместо реальной работы при отсутствии денег. «Если Гайдамака желает имитировать активную работу по планированию корпусных цехов — пусть имитирует, но як подобной деятельности не желаю иметь никакого отношения!» - решил Василий Порфирьевич, поэтому пропустил мимо ушей строгие слова начальника.
          Но амбиции Королёвой не позволили ей смириться с тем, что начальник нашёл недостатки в её «эксклюзивной» работе, и она закатила истерику:
          - Владимир Александрович, так невозможно работать! Вот Вы обвиняете нас в том, что мы не выполняем свои обязанности… Я стараюсь, честное слово стараюсь, но в БОП меня не слушаются! Они обзывают меня стукачкой, говорят, что я конфликтная... Они откровенно саботируют Ваши распоряжения!
          Любой посторонний человек, не знакомый с этой женщиной, сделал бы вывод, что Королёва утратила контроль над своими эмоциями, тем более, что в конце своего эмоционального выступления она даже заплакала. Но Гайдамака был спокоен… Как египетский сфинкс… Василий Порфирьевич тоже… Почти как сфинкс: «И в самом деле, какой смысл беспокоиться, ведь женщине заплакать – как мужчине высморкаться. Это даже полезно для её здоровья».
          Но только не на работе! Человек, который плачет и кричит при людях, может иногда вызвать сочувствие, но это сочувствие когда-нибудь всё равно сменится раздражением, потому что интуиция обязательно подскажет людям, что этот человек плачет, чтобы привлечь к себе внимание, и люди - из вредности, которая присутствует в каждом человеке- не захотят доставлять ему это удовольствие. Таких людей трудно воспринимать всерьёз, поэтому плакать на работе — запрещённый прием, и никто из сотрудниц ПДО никогда не пользовался им, только Королёва. Имитировать материнскую заботу о Пешкине, чтобы воспользоваться этим в работе — это тоже запрещённый приём, но Королёва пользовалась им без зазрения совести. Она нарушала все писаные и неписаные законы, у неё не было никакой точки опоры в жизни, не было стержня, который мог бы её поддерживать.
          С тех пор, как Королёва впервые накричала на Василия Порфирьевича, из-за чего он лишился душевного равновесия, он понял, что сильные эмоции – это мощное средство, которым она умело пользуется для манипулирования людьми, потому что социальная среда управляет человеком именно через эмоции: «на ментальное управление — уговоры, доводы рассудка и тому подобное современный человек реагирует довольно слабо, зато эмоции для него — самый серьезный аргумент, им он легко подчиняется. Положительные эмоции он воспринимает как пряник, отрицательные — как кнут, причём не только в отношении других, но и в отношении самого себя». С этой точки зрения чрезмерная эмоциональность Королёвой имела смысл – позитивный смысл.
          Но Василий Порфирьевич видел в её чрезмерной эмоциональности и другой смысл, но уже негативный: он воспринимал её эмоциональность как что-то одновременно смешное, постыдное и для культурного человека совершенно лишнее. Основную массу населения планеты составляют люди среднесоциальных слоёв, у этих людей могут быть высокие идеалы, какие-то особые ценности, они могут совершать благородные поступки, их даже могут посещать гениальные мысли, они могут испытывать чувство любви к Родине… Но человек, который не сдерживает свои сильные эмоции, который живёт только страстями и который ориентируется только на собственные чувства, игнорируя чувства окружающих его людей – явно выпадает из среднесоциальных слоёв населения, где, образно говоря, незнакомым людям говорят «Вы», а на обеденном столе обязательно должна быть чистая скатерть и салфетки, и переводится нижнесоциальные слои населения, где незнакомым людям говорят «ты», для рукопожатия подают мокрую или грязную руку, а обеденный стол или застилают газетой, или вообще ничем не застилают. Обитатели нижнесоциальных слоёв могут в гневе орать на мужа и детей, бить посуду, а в юности время от времени валяться в истерике или развлекаться с чужими мужьями минетом на лестничной клетке, всё это для них - в порядке вещей, поскольку составляет неотъемлемую часть жизни и даже в известной мере может служить её украшением. Именно поэтому у Василия Порфирьевича было подозрение, что Королёва своей чрезмерной эмоциональностью собственноручно опустила себя на самую низшую ступень в социальной иерархии.
          Эмоции – это первичная форма энергии, у Королёвой была очень грязная энергия, и это Василий Порфирьевич понял после того, как сантехник, которого он пригласил в свою квартиру для установки счётчиков водоснабжения, оглянулся по сторонам и удивлённо произнёс:
          - В Вашей квартире очень хорошая энергетика.
          В комнате 220 была очень плохая энергетика.
          Пока Василий Порфирьевич размышлял об эмоциях Королёвой, Гайдамака позвонил Грохольскому по громкой связи (он всегда звонил своим подчинённым по громкой связи, чтобы люди, присутствующие в его кабинете, могли слышать, что он говорит):
          - Егор Анастасиевич!
          - Да, - ответил Грохольский.
          - Зайди-ка ты ко мне, - сказал Гайдамака, причём, очень доброжелательно, как своему лучшему другу.
          - Хорошо.
          - И своих сотрудников тоже прихвати.
          Когда сотрудники БОП в полном составе пришли в кабинет и расселись на стульях, Гайдамака довольно миролюбиво сказал им:
          - Я напоминаю вам о том, что вы должны убрать из плана необеспеченные работы. Это временная мера, и вам надо потерпеть два месяца, после чего в программе DRAKAR появится окно, показывающее обеспечение работ. Всем всё понятно?
          Каждый из сотрудников БОП кивнул головой в знак согласия, и Гайдамака отпустил их. Королёва, у которой слёзы давно высохли, спросила у Гайдамаки:
          - Хорошо, мы с Мишей сейчас займёмся проверкой... А Василий Порфирьевич будет в этом участвовать?
          Гайдамака, ответив довольно пространно и витиевато, сумел обойти прямой ответ на вопрос Королёвой, и тогда она поставила вопрос ребром:
          - Владимир Александрович, я человек упрямый, и я хочу знать: Василий Порфирьевич подключается к нашей работе или нет?
          Василий Порфирьевич замер в ожидании, потому что от ответа начальника зависело, будет ли он плясать под дудку Королёвой, как Пешкин и Слизкин. Для него этот ответ был особенно важен, потому что на примере Пешкина он уже видел, что значит работать «в команде с Королёвой»: она давала Пешкину задание, строго говорила, что, вернувшись, проверит, как он его выполнил, а сама на целый день уходила к Слизкину «писать концепцию организации планирования». Ситуация была критическая, потому что Королёва в очередной раз вела себя по отношению к Василию Порфирьевичу по-хамски — и чисто по-человечески, и как «его подчинённая». Она открыто продемонстрировала всем, что она — непримиримый враг Василия Порфирьевича. Он понимал мотив её поведения: всё, что Королёва не могла контролировать, вызывало у неё животный страх, и она стремилась подмять всех под себя… Но такому поведению не могло быть прощения от Василия Порфирьевича. Несмотря на сильное душевное волнение, Василий Порфирьевич всё-таки нашёл в себе силы внешне выглядеть невозмутимым, и при этом он смело смотрел прямо в глаза Гайдамаке и Королёвой. Гайдамака, поймав уверенный взгляд Василия Порфирьевича, спокойно ответил Королёвой:
          - Василий Порфирьевич не подключается к этой работе, у него полно другой работы: он осуществляет общее сопровождение программы DRAKAR, разрабатывает инструкцию пользователя DRAKAR и рабочую инструкцию по планированию корпусных цехов.
          Королёва забеспокоилась:
          - А не получится так, что Василий Порфирьевич напишет инструкцию, а потом нас заставят исполнять её, и она свалится на нас, как снег на голову?
          Гайдамака миролюбиво успокоил её:
          - Диана Ефимовна, Вы не переживайте, этого не будет. Так ведь, Василий Порфирьевич?
          - Конечно! - поддакнул Моряков. - Никто не замышляет против Вас, Диана Ефимовна, никаких заговоров. Эта инструкция касается общего процесса планирования, она предназначена для начинающих пользователей, а для таких опытных пользователей программы DRAKAR, как Вы, она не представляет интереса. И уж тем более она не представляет для Вас никакой опасности.
          - Василий Порфирьевич — тёртый калач, он в таких вопросах разбирается! - заключил Гайдамака.
          Когда Василий Порфирьевич вернулся с совещания, перед ним встал вопрос: «Что мне теперь делать после очередной хамской выходки Королёвой? - И ответ нашёлся довольно быстро: - А ничего! Как и подобает начальнику, я должен поддерживать с ней ровные рабочие отношения, потому что для меня работа - прежде всего. Я здесь для того, чтобы строить военные корабли для защиты России. Что же касается наказания Королёвой за её сегодняшнее плохое поведение, то я не сомневаюсь, что когда-нибудь она его получит в той или иной форме».
          А Королёва расценила слова Гайдамаки так, как ей было выгодно:
          - Я поняла: инициатива наказуема! - заявила она Пешкину, вернувшись с совещания. - Я ничего делать не буду!
          Она тут же позвонила Слизкину, всё это высказала ему, а в конце добавила:
          - Я теперь не смогу составлять с тобой техническое задание на доработку программы DRAKAR! Я теперь вообще ничего больше не успею сделать! - и бросила трубку.
          Спустя полчаса она всё-таки села за компьютер и стала проверять работу БОП, сопровождая свои действия нескончаемым потоком выражения своего недовольства Гайдамакой... Но уже через несколько минут она вскочила и побежала к Гайдамаке выяснять отношения.
          Василий Порфирьевич всё это наблюдал молча, и ему совсем не было жалко Королёву, потому что она позволила себе публично оскорбить его.
          Вернувшись от Гайдамаки, Королёва через время успокоилась, продолжила работать, начала задавать Василию Порфирьевичу вопросы, он спокойно отвечал на её вопросы, как будто ничего не произошло, и они вместе составили распоряжение Гайдамаки о порядке проработки предварительного плана сотрудниками БОП. Более того, Василий Порфирьевич даже сделал для Королёвой доброе дело - после того, как она вдруг заявила:
          - Я хочу написать начальнику официальную служебную записку, в которой опишу реальное положение дел в планировании!
          - Зачем? - удивился Василий Порфирьевич.
          - А затем, чтобы он потом не свалил на меня всю вину!
          - Я бы не советовал Вам это делать, - сказал Василий Порфирьевич.
          - Почему?
          - Официальной служебной запиской Вы формализуете отношения с начальником, и это может стать непоправимой ошибкой, после которой уже нельзя будет восстановить нормальные рабочие отношения, - сказал Василий Порфирьевич, а потом добавил, делая упор на последние слова: - В которых он позволяет Вам очень многое!
          Последние слова Василия Порфирьевича, произнесённые с нажимом, словно отрезвили Королёву, она удивлённо посмотрела на него - и отказалась писать служебную записку.
          Потом Василий Порфирьевич много раз пытался понять: зачем он это сделал? Ведь если бы Королёва написала эту служебную записку, то на этой записке её «головокружительная карьера» могла бы и закончиться. Но Василий Порфирьевич не знал ответа на этот вопрос. Может быть, потому, что в поведении Королёвой узнал себя и свои страхи, которые одолевали его, когда он работал на другом заводе? А может, ему захотелось подтвердить слова Гайдамаки о том, что он - «тёртый калач»?
          Когда Королёва ушла к Слизкину, Ильюшин и Пешкин повесили напротив её рабочего места самодельный плакат: «Обратитесь к врачу, чтобы бросить курить». Ильюшину тоже не нравилось поведение Королёвой, и он по-своему пытался ей помочь. Недавно она была на приеме у его знакомого доктора.
          После развешивания плаката Пешкин стал уговаривать Ильюшина убрать перегородку, потому что она загораживала ему дневной свет из окна. Ильюшин высокомерно ответил:
          - Миша, даже не мечтай об этом!
          - Почему? - спросил Пешкин.
          - Потому что мне так удобнее. Но, в качестве компенсации, я могу для тебя кое-что сделать, - и он направил на стол Пешкина, поверх перегородки, свою настольную лампу.
          Василий Порфирьевич пришёл к выводу, что высокомерие Ильюшина имеет корни в его семье, и его источником являются родители и их воспитание. Сестра Ильюшина живёт в США, и это тоже способ выражения высокомерия по отношению к стране, где она родилась и выросла. В мае Ильюшин поедет в Париж с мамой. Обретя высокомерие в лоне семьи, Ильюшин вынужден был искать способ его внешнего выражения, и этим выражением его высокомерия стало «эксклюзивное» увлечение йогой и индийской музыкой.
          Ильюшин сел в кресло посреди комнаты и стал разговаривать с Пешкиным. Он положил ногу на ногу, тем самым перекрыв Василию Порфирьевичу дорогу к его столу. Василий Порфирьевич остановился перед ним, давая понять, что он идёт на своё рабочее место, но Ильюшин не убрал ногу, а лишь слегка пошевелил носком ботинка, освободив ему проход шириной несколько сантиметров, и Василию Порфирьевичу пришлось буквально протискиваться между столом Пешкина и носком его ботинка.

          * * *
          Королёва поручила Пешкину сходить в малярный цех и узнать, как они формируют заявки на материалы. Исполнительный Пешкин тут же позвонил в ПРБ цеха, представился мастеру и спросил:
          - Вы могли бы устроить нам небольшой ликбез по формированию заявок на материалы? - ему ответили утвердительно, и он сказал: - Спасибо, я сейчас подойду к Вам.
          Королёва, услышав слово «ликбез», набросилась на него:
          - Мишка, ты совсем сошёл с ума!
          - А что такое? - испугался Пешкин.
          - А то, что словами типа «ликбез» ты роняешь авторитет ПДО! Не смей больше так говорить!
          Пешкин до конца дня был сам не свой.
          Королёва запретила Пешкину совершать действия, которые принижали авторитет и влияние ПДО на заводе… Но у Василия Порфирьевича было другое мнение о причине падения авторитета ПДО на заводе. Авторитет этой влиятельной службы понижался уже давно, и причиной этой тенденции являлся сам Начальник ПДО Гайдамака, а физическим выражением падения авторитета стало появление в отделе таких сотрудников, как Королёва и Пешкин. Глушко, впервые увидев Пешкина, удивлённо сказал Василию Порфирьевичу:
          - Ваш Пешкин очень странный... Похоже, он ещё не понял, куда попал.
          Василий Порфирьевич был полностью согласен с Глушко. Более того, он считал, что Пешкин вообще никогда не поймёт, куда он попал. А Королёва была уверена в том, что именно она самая главная на заводе. Когда к Василию Порфирьевичу пришёл Старшинов, чтобы выяснить ситуацию с заявками корпусообрабатывающего цеха, то Василий Порфирьевич не успел даже рот открыть, как к ним тут же подскочила Королёва и беспардонно оборвала его:
          - Так, стоп, стоп, стоп! Всё не так!  - и она стала объяснять Старшинову, как надо.
          Поскольку Королёва объясняла сбивчиво и путано, Старшинов ничего не понял и стал задавать ей вопросы. Василий Порфирьевич решил не вмешиваться, а понаблюдать со стороны очередное лицедейство, которое решила устроить Королёва. Она попыталась ответить на профессиональные вопросы Старшинова, но в итоге запуталась и категорично заявила:
          - Цех может подавать заявки только после получения окончательного плана от ПДО!
          И Старшинов сделал вывод, который неизбежно должен прийти в голову любому профессионалу, выслушавшему Королёву:
- Получается, что цех полностью выпадает из процесса заявок! Теперь ПДО полностью отвечает за заявки цехов!
          Заключение Старшинова Василий Порфирьевич понял так, что после нововведений Гайдамаки и Королёвой всё получилось даже хуже, чем он предполагал. Если раньше цех мог подавать предварительную заявку на обеспечение работ, которая давала хоть какую-то возможность получить материалы, то сейчас он мог подавать заявку только в начале планируемого месяца, и у цеха совсем не оставалось времени на подготовку производства.
          Королёва и сама почувствовала, что она предлагает нечто нереальное, неосуществимое, но не смогла понять, в чем была её ошибка, поэтому предпочла говорить без остановки, как можно более вычурно и не забывая сказать про «священную обязанность ПДО – обеспечивать цеха материалами».
          Старшинов сокрушённо махнул рукой и ушёл. Любому профессионалу было понятно, что производственный процесс держится на жёсткой иерархической структуре подчинения, на вершине которой находится ПДО. Авторитет ПДО — это есть реальная власть на предприятии. Сотрудники ПДО не должны подменять функции, возложенные на сотрудников цехов, потому что это неизбежно будет принижать авторитет отдела. А утрата авторитета ПДО означает утрату реальной власти на заводе, и это чревато разрушением самого производственного процесса.
          Гайдамака заставил сотрудников ПДО прислуживать Отделу снабжения, и это негативно отразилось на авторитете отдела. И причина падения авторитета была очень проста. Когда сотрудники ПДО берут на себя проработку обеспечения работ материалами и оборудованием вместо снабженцев или вместо цехов, то они берут на себя и ошибки, которые неизбежно возникают при этом. А ошибка — это удел подчинённых, а не руководящих органов. Ошибка - это удел слабых, а не сильных. Удел сильных, наделённых властью – отчитывать за ошибки, которые совершают слабые. Сильные никогда не совершают ошибок, в их словаре нет слова «ошибка»… Поэтому они никогда не признаются в своих ошибках.
          Гайдамака, лишив сотрудников ПДО авторитета, на самом деле лишил своих подчинённых реальной власти на заводе. Он узурпировал их долю власти, и теперь его единоличная власть, обретённая за их счёт, стала избыточной.
          Любому профессионалу понятно, что в вопросе планирования производства надо исходить из потребностей самого производства, и здесь необходимо прислушиваться к запросам производственных цехов. Это они должны предлагать варианты решения, а сотрудники ПДО, как арбитры, должны рассматривать эти предложения и наиболее разумные внедрять. Инициатива должна идти снизу, тогда к ПДО не будет применимо унизительное понятие «ошибка». А Гайдамака вынудил своих сотрудников совершать ошибки вместо тех структур, которые подчиняются ПДО, и этим он перевёл сотрудников ПДО в слабую позицию, а цеха – в сильную позицию. Гайдамака стал насильственно спускать инициативу сверху, увеличивая возможность ошибок, провоцируя недовольство цехов и лишая ПДО царственной роли арбитра, ассоциируя своих сотрудников с унизительным понятием «ошибка».
          Василий Порфирьевич знал, что начальники цехов — умудрённые опытом люди, и они ни в коем случае не упустят возможность указать на чужие ошибки, чтобы скрыть собственные. И негативная тенденция, инициированная Гайдамакой, незамедлительно начала проявляться: уже два цеха, корпусообрабатывающий и трубомедницкий, обвинили сотрудников ПДО в том, что они неправильно прорабатывают обеспечение работ, и подчинённые Гайдамаки теперь вынуждены оправдываться.
Но всех превзошёл достроечный цех, который прислал служебную записку на имя Начальника ПДО с претензией на то, что план мая не обеспечен материалами. Начальник достроечного цеха Задорнов тонко прочувствовал ситуацию, он понял, что Гайдамака взвалил на ПДО функции Отдела снабжения, и ловко воспользовался этим просчётом Гайдамаки. Дальше ситуация стала ухудшаться, потому что снабженцы, чтобы отделаться от давления Королёвой, начали ставить липовые сроки поставки материалов и оборудования, и сотрудники ПДО стали нести ответственность ещё и за эту вольность снабженцев. Слово «ошибка» теперь стало неотъемлемой характеристикой работы ПДО, а вместе с термином «ошибка» пришло и чувство вины его сотрудников за ошибки. Василий Порфирьевич не желал иметь к этому процессу никакого отношения.
          Реакция Гайдамаки на массовые претензии цехов к ПДО выразилась в том, что он стал требовать от Филиппова введения в программе DRAKAR автоматического запрета на планирование работ, которые не обеспечены материалами и оборудованием. Началась эпоха запретов.
          Василий Порфирьевич считал, что появление новых людей в ПДО зависело от цели, которую начальник намерен достичь с их появлением. Если цель адекватная - должны приходить адекватные люди… Например, такие, как сам Василий Порфирьевич. Но, по всему выходило, что Гайдамака пришёл в ПДО, чтобы поднять свой личный авторитет за счёт падения авторитета ПДО и его сотрудников. А если цель начальника неадекватная, принижающая авторитет ПДО, то и исполнители должны приходить неадекватные. Это было очень похоже на правду, потому что новые сотрудники, которые появились уже при Морякове, изо всех сил способствовали падению авторитета ПДО. Это были и неуправляемая Королёва, которая, как каток, подминала под себя все структуры предприятия, и инфантильный Пешкин, который уже одним своим видом и поведением принижал авторитет ПДО. И Василий Порфирьевич уже не сомневался, что новые люди, которые придут в отдел после Королёвой и Пешкина, тоже будут способствовать падению авторитета и влияния ПДО на заводе, потому что Гайдамака будет использовать их только для удовлетворения своих карьерных амбиций.
          Грохольский был великим профессионалом, он знал всё о планировании. Профессионал Грохольский прекрасно понимал, что вытворяет начальник, поэтому называл Гайдамаку разрушителем процесса планирования, не желал ему подчиняться и постоянно бунтовал.
          Василию Порфирьевичу тоже не нравились чудачества Гайдамаки, но он, в отличие от бунтующих Грохольского и сотрудников БОП, подчинился власти Начальника ПДО, понимая, что вся ответственность лежит на начальнике, тем более, что Гайдамака был очень амбициозным и жёстким человеком, и Василий Порфирьевич подозревал, что он не остановится ни перед чем, чтобы удержаться на вершине власти. Василий Порфирьевич подчинился… Но своей покорностью он возложил всю ответственность за происходящее исключительно на начальника. По его мнению, те сотрудники отдела, которые не желали подчиняться Гайдамаке, невольно принимали на себя часть ответственности за все безобразия, что творил их начальник. И чем сильнее они сопротивлялись, тем больше вины ложилось на них за произвол Гайдамаки, и тем дольше Гайдамаке суждено было ими командовать.
          Когда Грохольский был в отпуске, Кожемякина заболела, и Гайдамака поручил сотрудникам БАП корректировку плана достроечного цеха в соответствии с обеспеченностью работ:
          - Цех не должен заниматься ерундой, цех должен работать! – категорично заявил начальник.
          Василий Порфирьевич сначала сильно испугался такой ответственности… Но довольно быстро понял, что не стоит идти на поводу у капризов начальника. Предложения по корректировке плана всегда представлял сам цех, потому что у него были опытные сотрудники ПРБ, которые постоянно анализировали готовность работ, а сотрудники БОП решали, что делать с предложениями цеха. Кожемякиной всегда приходилось несколько раз переделывать план: сначала по результатам проработки дефицита материалов и оборудования Королёвой и Пешкиным, потом по предложениям цеха, потом по предложениям строителей заказов, потом по желанию руководителей завода. Это всегда была бесконечная и бессмысленная работа. И если бы Василий Порфирьевич пошёл на поводу у Гайдамаки, то это означало бы, что теперь уже цех будет оценивать работу ПДО, дотошно выискивая ошибки и лишая ПДО былого влияния на заводе. Даже Филиппов высказал своё мнение по этому поводу:
          - Всё это суета! – и это означало его крайнее неодобрение действий Гайдамаки.
          Как и предполагал Василий Порфирьевич, ошибкой Гайдамаки воспользовался ушлый начальник достроечного цеха Задорнов, который в интригах превзошёл самого Гайдамаку. Этот человек с внешностью простака ездил по заводу на шикарном «Мерседесе» последней модели. Достроечный цех снова прислал служебную записку о том, что сотрудники ПДО совершили ошибку: в план были включены работы, за которые цех уже частично отчитался. Если бы предложения о включении работ в план делал, как обычно, цех, то сотрудники ПДО не оказались бы в столь унизительной ситуации. Слово «ошибка» стало звучать всё чаще на совещаниях, эта унизительная характеристика прочно приклеилась к имиджу ПДО. Когда Василий Порфирьевич пошёл подписывать служебную записку к Гайдамаке, только что вернувшемуся с совещания в достроечном цехе, начальник уныло сказал:
          - Мне пришлось выслушать в достроечном цехе много гадостей... Надо нам хотя бы раз в неделю бывать в цехе...
          Вернувшись от начальника, Василий Порфирьевич записал в своём календаре памятку, что надо бывать в достроечном цехе, а потом в комнату 220 пришёл Самокуров и сказал Морякову, по секрету:
          - Генеральный директор наказал Гайдамаку за срыв срока постройки заказа. Он приказал Гайдамаке и Директору по производству Крутову организовать сверхурочную работу на заказе, но они уверенно заявили, что цеха и так справятся…И не угадали. Гайдамаку Фомин лишил премии, а Крутова он не смог наказать, потому что у Директора по производству очень интересная система оплаты.
          После известия о наказании Гайдамаки у Василия Порфирьевича пропало желание ходить в достроечный цех и выслушивать гадости, которые сотрудники цеха будут говорить после рокового решения Гайдамаки взвалить на ПДО проработку обеспечения работ:«Начальник ПДО принял ошибочное решение – пусть сам выслушивает справедливые упрёки сотрудников достроечного цеха!»
          Для Василия Порфирьевича не было секретом, почему Начальник ПДО принял такое спорное решение: Гайдамака, будучи «авторитарным слабым руководителем», мог работать только в авральном режиме. Ему это было необходимо, чтобы привлечь к себе внимание руководителей. А Василий Порфирьевич мог эффективно работать только в спокойном режиме. Гайдамака с самого начала пытался заставить Морякова работать в авральном режиме, но Василию Порфирьевичу удалось выбраться из этой ловушки начальника.
          Василий Порфирьевич решил уйти в отпуск на неделю позже заявленного срока, поэтому спросил у Тани:
          - Надо ли мне получать разрешение Гайдамаки, чтобы перенести отпуск на неделю?
          - Гайдамаке всё равно, когда Вы пойдёте в отпуск! – ответила Таня с видом знатока.
          И Василий Порфирьевич понял, что она права: Гайдамаку интересовала только собственная карьера. Василий Порфирьевич не проявлял активности в работе, потому что это не имело смысла. Гайдамаку не интересовало ни его мнение, ни мнение других подчинённых, он желал слышать только то, что подтверждало бы принятое им решение. Василию Порфирьевичу оставалось лишь угадать решение начальника, и это освобождало его от затрат энергии на борьбу, которая ему не нужна, и такая позиция позволяла ему больше времени уделять решению своих вопросов. Василий Порфирьевич учился выживать в этом жестоком мире.
          Корпусообрабатывающий цех тоже написал Директору по производству Крутову служебную записку с жалобой на Гайдамаку о том, что ПДО включил в план не обеспеченные металлом работы. Гайдамака вызвал Василия Порфирьевича, Старшинова и Пешкина, чтобы обсудить кляузу цеха. В это время в кабинет вошли Начальник корпусообрабатывающего цеха и его заместитель, которых Гайдамака пригласил на совещание. Гайдамака сходу стал отчитывать начальника цеха за кляузу, а тот, видимо, уже находившийся в состоянии аффекта, в ответ сразу стал кричать на Гайдамаку, не давая ему опомниться:
          - За что ты меня отчитываешь? - кричал он, обильно сдабривая свою речь матом. – В моём цехе всё в порядке! Это ты, придурок, своим идиотским планированием развалил всё производство!
          Гайдамака от изумления только развёл руками и, видя, что начальник цеха не владеет собой, строго сказал ему:
          - Выйди-ка вон из кабинета!
          - Я никуда не выйду, сам, если хочешь, выходи, придурок! - кричал начальник цеха.
          - О-о-о? - удивлённо произнёс Гайдамака, он не знал, как дальше вести себя в этой ситуации.
          Подчинённым Гайдамаки было неловко присутствовать при этой нелицеприятной сцене, и они, переглянувшись между собой, потихоньку вышли из кабинета. Но через несколько минут Гайдамака снова пригласил их на совещание, на котором обсуждался вопрос передачи одного пролёта корпусообрабатывающего цеха любимому цеху Гайдамаки — сборочно-сварочному. Василию Порфирьевичу сразу стала понятна причина взвинченного состояния начальника корпусообрабатывающего цеха. Совещание, несмотря на инцидент, прошло уже в более спокойном тоне с обеих сторон, хотя часто возникали спорные вопросы.
          Выходка начальника корпусообрабатывающего цеха была косвенным результатом ошибочного решения Гайдамаки взвалить на ПДО ответственность за проработку обеспечения работ и другие несвойственные этому отделу функции. Василий Порфирьевич, будь он на месте Гайдамаки, сразу задумался бы, получив такой сильный знак, как открытый бунт начальника корпусообрабатывающего цеха, но Гайдамака продолжал идти напролом. Его цель заключалась в том, чтобы контролировать как можно больше процессов, но он не понимал простой истины: чем больше берёшь на себя чужой работы, тем больше берёшь и чужой вины. Гайдамака шёл напролом, и былой авторитет ПДО продолжал неуклонно падать.
          В душе Василий Порфирьевич был солидарен с Грохольским, который тайно саботировал действия начальника, он не считал себя членом команды Гайдамаки, в которую входили Королёва и Пешкин, для него новый подход к планированию был всего лишь очередным «творческим» деянием начальника, которое обязательно когда-нибудь закончится, поэтому он старался дистанцироваться от Королёвой и её «эксклюзивных» проектов. Но беда была в том, что остальные сотрудники ПДО считали его начальником Королёвой и Пешкина, он сидел в одной комнате с ними, поэтому неприязнь сослуживцев к Королёвой отразилась и на Василие Порфирьевиче.

          * * *
          В середине мая весь отдел собрался утром в «комнате мечты», чтобы поздравить Булыгина с тридцатилетием работы на заводе, и после чествования именинника Василий Порфирьевич стал ожидать, что обитателей комнаты 220, как это было принято, в обед пригласят на корпоратив… Но приглашения не последовало. Булыгин поблагодарил всех за поздравление и дал понять, что можно расходиться. Василия Порфирьевича очень удивило необычное поведение фаната «молебнов»… Но делать было нечего… А перед обедом Василий Порфирьевич, стоя на колоннаде, увидел, что Булыгин несёт в бюро МСЧ мешки с продуктами, и с удовлетворением отметил, что он напрасно плохо подумал про именинника, Булыгин всё-таки устраивает корпоратив, и стал ждать приглашения на это торжество... Но обед, как положено, наступил – а ожидаемого приглашения так и не последовало!
          Пришла Королёва и принесла новость:
          - Я пошла разогревать свой обед в диспетчерскую, а там Таня режет колбасу для корпоратива. Телефон Тани лежал на микроволновке, я нечаянно – честное слово, нечаянно! - зацепила его, он упал на пол и развалился на части.
          Когда Василий Порфирьевич представил эту ситуацию, то ему стало смешно: выходит, Королёва наказала Таню за то, что та решила примкнуть к враждебной группировке… Но потом ему стало не очень смешно, потому что Таня в последнее время стала относиться к нему с нескрываемой неприязнью. И в этом не было ничего удивительного: всё, что вытворяла Королёва, сослуживцы непременно связывали с Василием Порфирьевичем, потому что он — Начальник БАП.
          Василия Порфирьевича такое поведение сослуживцев здорово обидело, но какая-то надежда в его душе всё-таки оставалась. Он пообедал, пошёл в туалет мыть посуду… И увидел возле двери бюро МСЧ Таню, разговаривающую по телефону. Значит, корпоратив всё-таки состоялся, но никого из комнаты 220 не пригласили, даже Ильюшина. Теперь Василию Порфирьевичу всё стало понятно: сослуживцы решили проигнорировать БАП.
          Но ведь если человек игнорирует других людей, то он своим поведением как бы отменяет их существование. Такое поведение нервирует людей и выбивает их из колеи. Получалось, что сослуживцы решили отменить существование обитателей комнаты 220 — Василия Порфирьевича, Королёвой, Пешкина, Ильюшина. Василию Порфирьевичу было очень неприятно это осознавать… И тут его посетила спасительная мысль: ведь отмена существования других людей - сродни бессилию. Так кто кого отменил на самом деле? В этом ещё надо разобраться. И в этой ситуации важна реакция того, кого пытаются отменить. Если Василий Порфирьевич станет переживать по этому поводу, то это будет означать, что сослуживцам удалось отменить его. Но ведь у него ещё раньше возникла потребность установить дистанцию в общении с сослуживцами, которые уже не скрывали своей неприязни к нему – даже на корпоративе, и их решение не приглашать его на корпоратив на самом деле осуществило его желание. Стоит ли человеку расстраиваться, если его желание осуществилось?
          Правоту Василия Порфирьевича подтвердила Королёва, которой тоже не понравилось поведение сослуживцев:
          - Ничего, БАП покажет этим существам, что они без нас — никуда! – храбрилась она. - Тем более, когда мы разберёмся в обеспечении работ корпусных цехов изделиями МСЧ! Вы представляете, Василий Порфирьевич, сегодня, когда я вошла в БОП, Старшинов перекрестил меня, а я ответила ему, что крестного знамения боится только Сатана, а на меня это не действует!
          Неудачный, казалось бы, день совершенно неожиданно закончился довольно удачно. Пешкин предложил купить микроволновку, все сразу согласились, собрали деньги, Слизкин отвёз Королёву и Пешкина в магазин на своей машине, они купили микроволновку и привезли её. Таким образом, обитатели комнаты 220 избавились от унижения: чтобы разогреть свой обед, им уже не надо было проситься в другие бюро, сотрудники которых решили отменить их существование.