До последней капли водки

ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ ВОДКИ


БУТЫЛКА ПЕРВАЯ


- Давайте оскверним мироздание.

- Как в прошлый раз, с водкой, на пять бутылок.

- Что вы опять попрекаете, это было ошибочно предположение, что чрезмерное количество выпитой водки превращает в глазах мужчины женщину в более молодое и в более красивое создание.

- Ах, если бы так, но вы предложили этим способом превратить меня, графомана, в писателя Достоевского, не меньше, но за пять бутылок водки мой остро либеральный роман так и не стал гениальным.

- Давайте по существу, во-первых, водки не хватило, во-вторых, что вы пишите в самом начале «В парке на скамейке сидел русский либерал и кормил пальчиковыми батарейками стайку диких беспилотников». Он, по тексту, у вас уже сразу сидит, очень неприятные ассоциации с таким глаголом.

- Что вы предлагаете?

- Не нужно сажать либерала в первой строчке романа, вот, у вас 26 глав, посадите его хотя бы в пятнадцатой главе.

- Он тогда не успеет.

- Чего не успеет?

- Он не успеет отсидеть двенадцать лет за фейк о вреде русской армии.

- Зачем ему сидеть в романе так подробно, это же наскучит читателю.

- Как может наскучить рассказ о кровавом режиме, это можно слушать вечно, вот вы, например, как часто ругаете президента?

- Два раза в месяц, когда получаю пенсию и когда прихожу к вам напиться.

- У меня, напоминаю, два опубликованных романа, а у вас один, поэтому слушайте, что я вас сейчас скажу.

- Идите к черту.

- Что вы вытащили на меня глаза, словно я вам предложил изнасиловать кассиршу небольшого универмага, кстати, замечательный сюжет, дарю.

- Я не могу насиловать женщину только за то, что она не дала нам бутылку водки в кредит.

- А если это шестая бутылка, после которой вы стали бы Достоевским.

- Убедили, она сволочь за кассой, давайте насиловать.

- Сложность в том, что такое насилие маловероятно, потому что она тут же согласиться, по доброй воле, вы же видный мужчина, но, конечно, старик, я лет на пять вас моложе.

- А помните, в прошлый раз, между третьей и четвертой бутылкой водкой, вы пригрозили, что когда я умру, то вы будете приходить и какать на мою могилку.

- Врете, это было между четвертой и пятой бутылкой, когда вы стали расплываться в моих глазах, и знаете, вы чертовский похожи на еврея.

- Неужели? Не замечал. Давайте, что ли, насиловать, как ее, Таньку кажется, менеджера магазина «Рубль до получки».

- Значит так, ваш либеральный герой, оторванный от жизни и женской ласки, вдруг влюбляется в кассиршу.

- В Таньку?

- В нее. Она не разделяет его политических взглядов и спит с портретом Путина под подушкой.

- Цензура может не пропустить.

- Это пропустит. По официальной статистике в нашей стране так засыпает каждая вторая женщина.

- А почему не каждая женщина, а только каждая вторая?

- Вы что, не врубаетесь, остальная половина населения это же мужики, им так спать законом запрещено, а вы что из этих что ли, а то я к вам больше спиной не повернусь. За что первую пить будем?

-  За мир во всем мире.

- Все-таки вы еврей и у вас даже тосты оппозиционные, давайте выпьем, чтобы наши победили.

- В смысле?

- Я - за Спартак.

- Я тогда за Зенит

- Неужели вы не умеете занюхивать водку рукавом, что вы после первой лезете вилкой за колбасой. У нас же закуски меньше, чем водки, опять будем потом закусывать белочкой.

- Да хватит смеяться про это, я же повинился, мы в жопу пьяные, в парке никого, она ко мне потянулась за орешками, не я ее первым укусил.

- Одной белкой меньше, одной больше, какая разница, парк большой. Я помню глаза той несчастной белочки. Кстати, запишите, эти удивленно съеденные глаза мы в романе припишем этой кассирше.

- Таньке?

- А что вы всех в магазине собираетесь насиловать?

- В принципе, логичное развитие сюжета. Мы с вами врываемся магазин.

- Давайте не размазывать сюжет. С Танькой вы идете в ЗАГС и по дороге.

- Я с этой Танькой не пойду, у нее портрет Путина под подушкой.

- Это правильно, задавленная кровавым режимом продавщица Танька мечется между любовью к либерально отощавшему мужику и верностью к государству. Во, сюжет. У нее портрет Путина под подушкой, а у него под подушкой ехидно улыбается портрет Зеленского.

- Это плагиат, похоже на Бебеля, красные и белые.

- Ах, бросьте переживать, этого с противным носом давно никто не читает. Да и какой он писатель, вот вы бы на сайте написали комментарий такому автору? Я не написал бы.

- А я бы написал, спасибо, что не забываете ругать нашу родину.

- Я теперь понимаю, почему в 37 годом в стране не берегли патроны, не тяните простынку на себя. В вашем же романе это обычный современно-безвредный либерал, ему, кроме геморроя, ничего не грозит. В чем его вина, ну, пукнул пару раз против Родины, но ведь не долетело. Давайте по третьей, выпьем за Илью Муромца.

- Я не ватник и за него пить не буду.

- Ну, тогда пейте за Кощея Бессмертного.

- Это еще за кого, за Байдена что ли?

- Соображаете еще, это плохо, давайте еще по одной, под колбаску. Я на третьем курсе педагогического института, когда меня оттуда за пьянку выгнали, представляете всю ночь в общаге пил водку с Лениным.

- С Ульяновым?

- И с ним тоже. Ну, и меня подробно заложила комендант общежития, это обсудили на самом верху, и меня восстановили в институте, и даже дали его закончить.

- За что так?

- За беспробудную верность идеям ленинизма, чего уж тут удивительно, если нищий студент наливает полный стакан вождю мирового пролетариата, а себе только полстакана.

- А о чем вы с ним говорили, даже интересно стало, очень уж подозрительно складно как-то у вас в жизни все получается.

- С Лениным говорил, вы что, с ума сошли, это же как с белочкой поговорить. Я ему на стакан водки кусок черного хлеба положил и просто громко плакал, что теперь придется из Москвы возвращаться домой в Саратов.

- Давайте вставим!!!

- Кому – Ленину или кассирше?

- Давайте вставим этот стакан в мой роман. В детстве либеральный герой был преверженцем коммунизма. Слово преверженство действительно с тремя «е» пишется?

- Я с двумя пишу, но не в этом суть, и так сойдет. В принципе, каждый старый либерал когда-то был пионером, а только потом стал либералом, то есть, нарушил пионерскую клятву. А если в эпилоге романа у нас главный герой умирает, то какая прекрасная сцена в аду за клятвоотступничество, это же нобелевская, чур, тогда пополам.

- Это гениально, старого либерала в последней главе кровавый полковник заставляется поцеловать портрет Путина, но герой отказывается, и умирает под сапогами супостата.

- Одной главы на это мало, герой же долго корчится от боли, но успевает бантик или локон кассирши передать соседям по камере. Она, Танька, после его смерти получает этот бантик, узнает, переобувается на лету, разбивает портрет Путина и…. что же она делает?

- Она разбивает портрет.

- Что вы меня сбиваете, что она делает, когда уже разбила портрет?

- А что делает в этом случае простая русская баба, она с пола подметает осколки стекла.

(конец первой бутылки)



БУТЫЛКА ВТОРАЯ


- Давайте выпьем на необъезженность литературных форм!

- Я настаиваю…

- Опять настаиваете. Давайте объездим формы. Вот в газете, приветливая похотливая шалунья, всего 5 тысяч в час.

- Мы не справимся, мы не справимся в другом смысле, у нас всего 117 рублей.

- Сволочи, довели Россию, жить не на что.

- Согласен, гнетет, хоть увольте, я не либерал, но вдруг почему-то согласен. Это не заразно, с кем пьешь, то и подцепишь. В нашем романе не хватает второстепенных героев, например, стайки врагов, и закуски тоже не хватает, мама дорогая, я таки знал.

- Вы тоже перешли на язык моего умершего в Одессе дедушки, до конца сопротивлявшегося коллективизации его аптеки.

- У вас прилагательные стали страшнее глаголов, литература должна не жечь, а воспламенять сердца.

- За это и выпьем. Ну, подойдем поближе реализму. Он, герой, конечно, получает от украинского СБУ задание проникнуть и навредить.

- Куда и как?

- Какая разница, все равно он потом на допросах со всем под пытками согласиться.

- Она, перед терактом, узнает, что он мучается сомнениями и тоже мучается, но без него. Ну, типа, постельная сцена, оба лежат в одной кровати и мучаются. Она вдруг решает на мужа куда-то донести.

- А куда надо?

- Что вы маленький, не доносили ли что никогда, прям девственник нашелся, доносить нужно, пусть в некую доносительскую организацию.

- Это вы хорошо придумали, мы вроде и намекаем, а если прижмут, то мы не причем.

- А то.

- Она что прямо ночью пойдет доносить, он же заметит, ему вдруг понадобиться любимая жена по острой половой необходимости, он лап разгоряченной рукой по подушке, а ее нет, убежала, и он сразу поймет куда.

- Давайте пропустим, пусть терпит до утра. Давайте не частить, за что пьем?

- За содружество родов войск.

- А вы что в армии служили, так все об этом прекрасно знаете.

- Було дело. В Черноморском родном флоте, прямо внутри, пока он не стал мне двоюродным.

- Я сейчас в вас хохла приметил.

- Зачем отрицать, но я русский хохол.

- А чем отличается русский хохол от хохловатого русского?

- О, как, да вы, батенька, похоже, либерал с молоком матери. У вас мать была? - риторический вопрос. Вы в детстве о том, что мы живем в тоталитарном государстве, узнали раньше того, почему дети из неприлично места родятся.

- Я всегда был за свободу совести.

- В первый раз от вас такой поклеп слышу, вы, когда обрюхатели поэтессу с ранимым псевдонимом Ветерок, куда совесть прятали. Она же три раза вешалась, пока не узнала, что не от вашего семени потолстела.

- Вернемся к роману.

- Вернемся.

- В самом начале романа герой в парке кормит пальчиковыми батарейками стайку диких беспилотников.

- Раскроем эпизод.

- Без проблем. Я этим намекаю, что война уже закончилась, и остатки уже никому не нужных беспилотников он кормит батарейками. Ну, не уток же ему хлебом кормить, если у него в карманах батарейки, какой же вы непонятливый соавтор.

- А почему у него в кармане батарейки?

- Этого я пока не придумал.

- Вот не придумали, а уже намекаете. Он работает на оборонном заводе, где делают батарейки, и ворует их через проходную, как бы вредит стране.

- С оборонным заводом стало лучше, он именно туда потом проникает и навреживает.

- Слово корявое, но красивое, навреживает, пусть останется. Ну, тогда он, получается, навредитель. А неплохо, можно так и роман назвать. Лауреаты нобелевской премии, мол, за лучший в 2025 году роман «Навредители».

- А война на Украине в чью пользу закончилась. Как в шахматах, белые начинают и выигрывают?

- Давайте, в эндшпиле, в конце романа, он в камере играет в слепленные из хлеба шахматы с засланным к нему в камере предателем.

- Этот баян уже раньше нас Крупская придумала, что ее муж лепил в камере чернильницы из хлеба и жрет их при первой возможности. Давайте он будет играть в традиционные шахматы из костей.

- Ух ты, хороший вариант пошел, пусть герой делает шахматы из старых костей, замученных в камере политических заключенных.

- У вас на второй бутылки в голове слишком быстро слипаются извилины, он же там без инструментов, чем эти кости в камере точить будет, своими зубами, что ли. Уж лучше пусть они в карты играют.

- Давайте выпьем. За демократию во всем мире.

- За во всем мире, лишь бы не у нас.

- А это, там, на донышке почти пустой бутылки, каплями катается?

- Давайте эти остатки брызнем на нашу рукопись, там, чуть-чуть, что бумаге от этого будет, теперь понимаете, почему рукописи в России не горят.

- Сохнут быстро, да?

(конец второй бутылки)



БУТЫЛКА ТРЕТЬЯ

- Однажды Роберт Бернс копал лопатой огород, задавил мышку и написал бессмертное стихотворение, типа, некролог. У каждого настоящего писателя должна быть такая раздавленная мышь.

- У нас хомячок, у дочери, пушистый.

- Давайте ограничимся хомячком. В смысле – раздавим, мы же настоящие писатели, у меня два опубликованных романа, у вас один, и без меня вас даже на заборе не напечатают. Тащите сюда хомяка, будем приобщаться к мировой литературе.

- Он сдох вчера, мои все уехали на дачу, велели кормить, и вот, дохлый хомяк подойдет?

- Давайте потом, после четвертой бутылки, сейчас нога не поднимается, и всегда помните, что у меня два опубликованных романа. Я уже двух мышей задавил, и ненавижу тех, кто ни одной мыши не раздавил.

- Естественно, если человек ловит мышей, они у него есть, а если не ловит.

- Это вы сейчас о чем?

- А что у нас герой делает в середине романа, тоже, небось, водку пьет?

- Фу, какая пошлость, вы закусываете водку ириской.

- В культурном обществе следует говорить моветон.

- Это же самовар, кажется, электрический. Зачем называть самоваром водку под ириской. У вас, у евреев, все через, как же это называется, если прилично.

- Папка.

- Вы опять сдурели, какая папка. Это почему пишется теперь через букву А ?

Это как в проводах, тот штекер, который вставляют – это мамка, а с другой стороны, где, естественно, выход – это называется папка. Да и пишется, как раз через букву А.

- Идите вы в папку. Вы вообще на своего отца похожи, кстати, ассоциация. У нашего героя, был папка, был. Вот видите, так рождаются бессмертные афоризмы.

- За что пьем?

- Сегодня еще по алфавиту не пили. За баб, значит. У меня Анжелика и две Алены. А вам, получается, на Б.

- А на букву «Б» не получается – там только Бажена, Бася, Белослава и дрянь подобная, пьяному не выговорить – где вы видели баб с такими именами. Я пью просто за букву «Б», за всех, так сказать, общий тост.

- Надо же, вывернулся, как мышь из-под лопаты. Вернемся к роману. Ужасы тоталитаризма как будет описывать, смачно, с подробностями.

- А можно сказать коротко, во всем виноват Путин.

- Коронная отмазка. У вас хомячок сдох, а виноват Путин.

- Пусть, по-вашему, будет отображать подробно.

- Включите воображение, смотрите в потолок и представляйте, как в застенках ФСБ сейчас пытают женщин либерального легкомыслия?

- У них отбирают косметику, а если они успевают сбежать за кордон, то заочно приговаривают за какой-нибудь фейк лет на десять нестрогого режима. В этом случае, они гарантированно не вернуться в Россию, и там умирают от старости.

- Скучно.

- Скучно. Даже с водкой скучно.

- Ну, почему он, проклятый, сейчас недостаточно кровавый, этой режим недоделанный, мы все для этого делает, мерзости намекаем, а арестовывают только самых лучших из нас. А я что хуже, пять лет Солженицына под подушкой читал и, вот, здрасте, до сих пор не арестован.

- Ждать нужно, это как в советской очереди за колбасой, сначала посадят лучших, потому похуже, потом еще хуже, и в конце уже, возможно, и нас.

- А как вдруг узнают, что колбаса кончилась, и можно за ней очередь уже не занимать, что будет?

- Время если придет такое, то врать будем, что мины под этой режим подкладывали, патроны его врагам подносили, в кандалах за это по всей Сибири скребли, кто потом проверит, кто скреб, а кто не скреб.

- Это тоже в романе опишем. Ну, то есть, пока не посадили – ты, дрянь, а не человек. Во, копнули. А начиналась бодренько, сидит, мол, какой-то мужик с батарейками, в парке, трезвый, и батарейками уток подкармливает.

- У меня он не уток кормит. Да черт с ними, грустно получается, социальный роман. А кому нужен роман, в которой убеждают, что правды - нет.

- Давайте исправлять. Сидит в парке мужик с полными карманами батареек, вставляет их в папку или мамку беспилотников, они урчат и благодарно чешутся о его ноги. А потом они улетают бомбить русские города, и он плачет от счастья.

- У нас же в романе война уже кончилась.

- Плевать.

- Так ведь посадят за оправдание терроризма и отберут нобелевскую премию.

- Плевать.

- Я должен вам, дорогой коллега, признаться, что я часто бегаю в доносительскую организацию.

- Плевать. Что, правда что ли, вот, гад, извините, конечно, погорячился. Это были просроченные батарейки, все беспилотники от этого передохли.

- Я пошутил.

- А вы гениально пошутили, признаюсь, я до печенок вспотел. Давайте напишем роман-притчу, но что б после прочтения у читателя от страха папка отваливалась, или мамка. У кого что есть, то пусть и отваливается.

- Для этого не нужно писать роман. Одного предложения хватит – завтра деньги в стране за один день поменяют.

- Давайте по одной, выпьем за Набибулину, стоя, храни ее господь от такого повторения, пусть косметика не переводиться в ее доме.

- Я знаю, как нужно написать. Он, герой, в парке сидит с батарейками.

- Опять с батарейками, я же предупреждал.

- Это по-другому, он подманивает батарейками стайку  диких беспилотников, ловит их по одному и сворачиваем им, на фиг, голову.

- У вас под подушкой тоже есть портрет Путина?

- А потом он идет в продуктовый магазин и приглашает ее в кино на новый фильм «Навредители». В темноте кинозала, они оглушенные страстью, целуются и метко плюют на экран на иноагентов в черных масках.

- Она, как честная женщина, после этого обязана выйти за него замуж. Они объединяют его однушку в московском Бибирево с ее однушкой в Капотне на двухкомнатную квартиру в Медведково, у них рождается две девочки, обе нормальные.

- И он больше не ворует на заводе батарейки.

- Вот именно, он завязал.

- Давайте, за это, не чокаясь.

(конец третьей бутылки)



ЧЕТВЕРТАЯ БУТЫЛКА

- А на компьютере пишется еще ничего, но голосом воспроизводится уже не очень понятно.

- Если вы опять начнете про батарейки, то я вылью четвертую и пятую бутылку в раковину.

- Бросьте заливать, кто вам поверит.

- Вы роман «Мать» Горького читали? В стране уже выросло три поколения, которые его не читали, скоро никого не останется, кто прикоснулся.

- Это вы к чему?

- У кассирши Таньки была мать? Думаю, по любому была.

- Вы хотите у Горького передрать роман «Мать» уже в свой роман «Теща»?

- Вы передергиваете.

- Я передергиваю, хорошо, молчу, продолжайте.

- Так вот ее не горьковская мать переезжает из Саратова в их двухкомнатную квартиру в московском Медведково.

- У вас все из Саратова.

- Принимается, она приехала с Донбасса, на лошади до Калуги, потом электричкой, посмотрите потом расписание, это важно для достоверности.

- А она приехала из украинского или русского Донбасса?

- Она приехала из донбасского Донбасса, теща к зятю навсегда приехала, это хуже войны.

- А зачем здесь писатель Горький? У него же мать.

- Ну, вы и тупой, это она ей мать, а ему она теща. Она приезжает и начинает пилить зятя.

- За что, за то, что он даже батарейки с завода не ворует или она нашла у него под подушкой забытый там во время нашей третьей бутылки портрет Зеленского?

- Она, как яжемать, понимает, что дочь несчастна и начинает об этом ей подсказывать, зять сердится и убивает тещу, это понятно.

- Зачем он убивает тещу?

- Достался же мне соавтор, за что же его тогда посадят в тюрьму, забыли, он играет в камере в шахматы из хлеба с провокатором и успевает передать на волю ее бантик.

- Я помню про бантик. Это все обязательно: тюрьма, шахматы, бантик.

- А вы хотите, чтобы мы заново переписали весь роман на одной четвертой бутылке водки, у нас не хватит вдохновенья, все остается, как уже написано, кроме батареек.

- Право, не знаю, без батареек пресно получается.

- Ну, тогда несите хомяка, не мышь, конечно, суррогат, но что-нибудь из него выдавим.

- Обычно, как их давят профессиональные писатели, голой ногой или в тапке.

- А Чапаев, как хомяков давил?

- У вас безграмотность порождает такие фантастические образы. Зарубите у себя на носу, Василия Чапаева Фурманов подкалывал, за какой он интернационал.

- А он за какой?

- Идите вы с этим Интернационал в папку или в мамку. Со всеми тремя интернационалами. Запомните, это Бернс давил мышь лопатой. У вас есть лопата, ничего без меня сделать не можете.

- У меня нет лопаты, есть только ложки и вилки.

- Черт возьми, куда катиться русская литература, давить вместо мыши домашнего хомяка грязной ложкой.

- А он живой, оказался, просто почти до смерти проголодался, он пол тарелки нашей нарезки себе за щеки спрятал, а вы не будите ругаться, если я снова про батарейки?

- У вас хомяк, жена и даже дочь есть, а у меня ни кого, отдайте мне хомяка, и пишите о чем хотите, мне не жалко.

- Итак. В парке, на лавочке, сидел главный герой и вертел в руках батарейки. Давайте ничего не будем менять, потому что если правдиво отразить жизнь, то получится такое говно, зачем нам еще один роман про говно, как оно, кстати, пишется, через А или через О?

- Забейте, это не важно. У вас хомяк опять сдох от обжорства или просто спит. Давайте ему тоже водки нальем.

- Давайте напишем правду.

- А как, я не умею.

-  Два старых придурка ночью, на кухне, спаивают водкой годовалого несовершеннолетнего хомяка и при этом пишут роман для нобелевской премии. У них герой в парке кормит батарейками беспилотники, это можно и в новый роман перебросить.

- Уже лучше, вдруг, правда, премию дадут. Они, соавторы, неожиданно решают, что для привлекательности романа, нужно изнасиловать кассиршу магазина, но даже этого у них не получается. В тюрьму они заталкиваюсь своего героя ни за что, чтобы он там, как Ленин, жрал шахматы из хлеба.

- А ведь, правда, так и было.

- В ходе написания этого романа выясняется, что один из авторов, либерального толка еврей, а другой добрый, то есть, безпогромный антисемит.

- А можно я тоже продолжу, в ходе создания романа, они догадываются, что жизнь говно через букву О, и их роман через эту же букву, но не писать они уже не могут.

- Все катиться к чертям, у них кончается предпоследняя  бутылка и на тарелке лежит полудохлый хомяк с набитыми щеками последней закуски и, казалось бы, уже все, но.

(конец четвертой бутылки)



ПЯТАЯ. ЧЕКУШКА. ЭПИЛОГ.


- В парке на скамейке сидел русский либерал и кормил пальчиковыми батарейками стайку диких беспилотников.

- Утки, проплывая мимо, крутили ему крыльями у виска.

- А он упрямо кормил и кормил беспилотников батарейками.

- Давайте немножко из чужого фильма украдем?

- А давайте!

- В чем сила брат?

- Сила в правде.


Алексей ВИНОГРАДОВ,
Москва, 2025 год