Погоня

- Деда, что это? – изумленно спрашивает меня внук, обнаружив в кладовке старую пишущую машинку. И, не дожидаясь ответа, ловко начинает стучать пальчиками по диковинным черным клавишам, таким не похожим на плоскую клавиатуру смартфона – в свои пять лет он еще не видел ничего подобного.
«Клац, клац, клац» – сочно шлепают металлические литеры по резиновому                валику. Каретка с валиком отъезжает вправо, достигнув предельной точки, и – «дин-н-н-нь!» - сигнализирует об окончании строки.
Округляя глаза от восторга, внук сообщает мне торжественным шепотом:
- Тут еще и колокольчик есть!


Признаться, я и сам забыл о существовании этого раритетного механизма.
Добротная, тяжеленная, выдержавшая, наверное, не одну сотню тысяч ударов по клавиатуре. И все еще работоспособная.
Я заправляю в машинку лист бумаги и с удовольствием объясняю принцип работы машинки. Поразительно, но краска на ленте еще не высохла, и мой ученик с восторгом нашлепывает на листе затейливую комбинацию букв.
Ассоциативная память – сильная штука. Неожиданно звук работающей машинки воскрешает события сорокалетней давности.
Я вижу лист желтоватой бумаги, в которую с таким же звонким шлепком впиваются металлические молоточки со шрифтом, письменный стол с массивной хрустальной пепельницей, стакан крепкого чая, серо-зеленый сейф  с торчащей в нем связкой ключей, стопку кодексов на столе. Форточка в зарешеченном окне распахнута, и с потоком дождливого воздуха в облако сигаретного дыма победоносно врывается луч солнечного  света.


Сентябрь 1981 года…
Не помню, что я печатал в тот день, но документ был срочный, и я был весьма раздосадован тем, что меня оторвал от работы назойливый звон телефона. Я чувствовал, что звонят из дежурки, и звонок этот не предвещал ничего хорошего.
«Очередной осмотр места происшествия…  раздраженно думал я, снимая трубку и с тревогой поглядывая в окно на надвигающиеся черные тучи. Сидеть на корточках где-нибудь в грязной избе, у окровавленного трупа, несколько часов, не разгибаясь – такой рисовалась мне перспектива предстоящего выезда.
Но в тот день место происшествия мне осматривать не пришлось. Мои опасения насчет долгой неподвижной работы не оправдались, хотя были в этой истории и изба, и кровавая жертва преступления. Напротив, виновник событий заставил меня очень энергично подвигаться.
Им оказался житель поселка З., сорокалетний Толька Хрякин, рецидивист, неоднократно судимый по хулиганке. После недельного запоя, с топором в руках он вздумал «погонять» по деревне  свою жену. Не догнав жены, он выместил злобу на соседе, который, на свою беду, оказался на пути у взбешенного хулигана. Недолго думая, Толька взмахнул топором… Мужчина, охнув, осел в расплывающейся луже крови -  топор, войдя ему в ключицу, прорубил грудную клетку до легких. Несчастный скончался на пороге своего дома, успев сделать несколько шагов.
Увидев разбегающихся с визгом  женщин и ребятишек, убийца, войдя во вкус, сбегал домой за охотничьим ружьем.
Словно в лихом вестерне, рассвирепевший Толька, наслаждаясь производимым эффектом, оглашал окрестности диким воем и грохотом выстрелов, разбивая окна домов картечью и наводя ужас на попрятавшийся люд.
Отрезвев под действием утреннего дождичка, преступник осознал, что на этот раз пятнадцатью сутками ареста ему не отделаться, и решил податься в бега. Ружье он не бросил, что добавило остроты закрутившемуся сюжету, и с патронташем, полным боеприпасов, дал деру в дремучий мещерский лес.


Вот об этих-то событиях мне и поведал в телефонную трубку взволнованный голос молодого лейтенанта из дежурной части.
Я открываю сейф, беру кобуру и немецкий Вальтер П-38 - самый надежный из всех пистолетов, прошедших через мои руки. Уходя на пенсию, его передал мне наш ветеран - Константин Курганов, бывший фронтовой разведчик. До сих пор помню его солидный вес в руке, удобную рукоятку и грубоватый армейский дизайн – этакий маузер в миниатюре. Снаряжаю два магазина, беру про запас коробку с патронами.
Минут через пятнадцать милицейская «буханка», подпрыгивая на кочках и ныряя в глинистую жижу размытой сельской дороги, несла меня к месту событий. Со мной два молодых стрелка из взвода патрульно-постовой службы, эксперт-криминалист, кинолог и его молодая, добрая до неприличия немецкая овчарка, которая первым же делом облизала всю оперативную группу.
- Не мог взять менее опасную собаку? – спрашиваю я кинолога.
- Почему опасную? – обижается тот. – Альма очень воспитана, прекрасно берет след…
 - Залижет до смерти нашего беглеца, когда догонит!
Стрелки довольно гогочут над кинологом, показывая крепкие белые зубы.
- Что в рюкзаке спрятал? – подмигивая, спрашивает один из них криминалиста.
- Да вот, хотел после дежурства отдохнуть на природе, сальца взял немного, картошечки, тушенки… А пришлось за мокрушником ехать – досадливо морщится эксперт. Он находился уже не в том возрасте, чтобы воспринимать выезд опергруппы как романтическое приключение - для него это был просто очередной испорченный день.
- Ага, картошечки он взял, а это что такое? – прощупывая рюкзак, не унимается стрелок. – Да тут на всю команду хватит, ребята! – радостно сообщил он, догадавшись о предназначении трехлитровой банки, выпирающей из-под брезентовой ткани.
Криминалист, заливаясь краской, смущенно бормочет:
- Да это не моя, это тестя, он у меня спец по этому делу. То на меду выгоняет, то  на байкальских травках…
Стрелки, переглянувшись, озабоченно присвистнули:
- Ну, с таким ценным грузом тебе без охраны точно нельзя!
Криминалист обреченно машет рукой и тянется за сигаретой.


Въезжаем в З., небольшую деревню, окруженную стеной угрюмых хвойных  лесов. Я с сожалением провожаю взглядом последний солнечный луч, скрывшийся за сизой пеленой дождевых туч. Начинает накрапывать мелкий дождик.
У серого бревенчатого здания административного вида нас встречает толпа местных жителей, в основном женщин и ребятишек, все шумят, как стая потревоженных галок.
- Вот он, здесь был, туда побежал! – перебивая друг друга, возбужденно галдят две колхозницы в цветастых платках, очевидцы  происшествия. – Как Саньку зарубил, гад, стал по окнам стрелять, а потом как выкочит с ружьем –  и в лес!
Огромные следы кирзовых сапог, должно быть, сорок седьмого размера, отпечатавшись в рыжем суглинке, исчезают в огромной луже, затем уводят нас в заросли увядающих трав на лесной опушке и окончательно теряются в густом ельнике.
Отдав распоряжение местному участковому никого не впускать на порог дома, где находится тело убитого, я принимаю решение преследовать преступника – труп уже никуда не денется, а вот Толька еще может успеть наломать дров.
Альма, возбужденно повизгивая, ведет носом по мокрой траве, делает стойку, как охотничья собака, напрягает уши, всем видом изображая преданность порученному делу, и резко кидается в ельник. Кинолог, тихо ругаясь, едва успевает за ней, держась за поводок. Обрушивая на себя водопады дождевых брызг с мокрых еловых лап, мы углубляемся в дремучую чащу. Пахнет влажной лесной прелью, хвоей и черными груздями. Альма, заливисто лая, поднимает из укрытия огромного глухаря, который исчезает в зарослях, отчаянно хлопая крыльями со звуком взлетающего вертолета.
Через полчаса поисков на морде Альмы появляется выражение глубокого                удивления. Смущенно повизгивая, она мечется от куста к кусту, не оставлял больше сомнений – она потеряла след. Начинается сильный дождь, и наша опергруппа вынуждена искать укрытия под деревьями. Дождь усиливается и вот уже идет сплошным шумным потоком, так, что мы с трудом слышим друг друга. Мгновение – и мы вымокаем насквозь. Я начинаю жалеть, что так легко оделся – надо было хоть плащ накинуть.


- Василий Федорович, идите сюда! – кричат мне стрелки, предлагая укрыться под пологом исполинской ели. Мы все впятером легко размещаемся под ее циклопической кроной.
- Надо было сразу сюда залезать – ворчит криминалист, бережно прижимая к себе намокший рюкзак с драгоценными продуктами.
Под балдахином густых еловых ветвей довольно сухо, настолько, что можно развести костер. Кинолог отвергает эту идею - запах дыма может отбить чутье у собаки.
- Она у тебя и так уже обмишурилась! - смеются милиционеры. - Какое уж теперь преследование, воспаление легких бы не заработать! Василий Федорович, разрешите костерок развести!
Идея кажется мне безумной, но заболеть не хочется, и я отправляюсь вместе с экспертом и кинологом в дремучий ельник в надежде найти сухой хворост.
Эксперт с неохотой оставляет свой рюкзак, явно опасаясь за его содержимое.
- Не боись, мы тебе на донышке оставим! - хохочут стрелки. - Много не выпьем!
Набрав с трудом полусырого хвороста, я возвращаюсь к нашей спасительной ели. Внезапный выстрел заставляет меня вздрогнуть, хворост падает из моих рук. Еще выстрел, еще... Бьют одиночными из «калаша».
Я бегу на звук, хватаясь за кобуру вальтера. В воздухе едко пахнет порохом.
- Кто стрелял?!
Обескураженный милиционер пытается спрятать от меня за спиной автомат.
- Василий Федорович, мы это... Тренировались немножко. Тушенку открыли, а банка-то осталась, ну не пропадать же ей... Вобщем, мы ее в качестве мишени использовали.
- С ума сошли?!
- Да тут же нет никого! На десять километров в округе уж точно, тем более в такую погоду.
- А за патроны кто отчитываться будет?
- А у нас есть не учтенные. Армейские - плутовато перемигиваются стрелки.
- А правда, Василий Федорович, вы, говорят, с двадцати шагов в пятачок одиночным можете попасть?
- Ты мне зубы не заговаривай, Сашка! – вскипаю я. - Развели анархию! Уже и самогонку, поди, открыли?
- Нет, что вы! Мы без вашей команды - ни-ни! А вы попробуйте, тоже стрельните! У нас вот еще банка есть, давайте откроем!
Предложение было заманчивым – время обеда уже давно прошло, а с утра я ничего не ел.


Уговаривать меня долго не пришлось. Бросив идею с костром, мы энергично принялись уничтожать запасы провизии, великодушно предложенные криминалистом – деревенское сало, картошку,  соленые огурцы...
- Вот и мишень! – довольно объявил Сашка, вешая пустую банку из под тушенки на сучок огромной сухой ели. - Василий Федорович, покажите нам класс!
- Стрелять под дождем…
- Да он уже еле капает! – уговаривали меня милиционеры.
С тоской я посмотрел на беспросветное хмурое небо, понимая, что операция по задержанию преступника безнадежно провалена.
Убедившись, что место абсолютно безлюдное, и в секторе стрельбы никого нет, я достал пятикопеечную монету, закрепил ее на шершавой коре засохшей ели и отошел на двадцать шагов. Сияя голубыми глазами, сержант торжественно передал мне тяжелый АКМ, покрытый дождевой росой. Со времени службы на Северном Кавказе я не брал в руки эту громоздкую машину и немного переживал за свою репутацию.
Все напряженно уставились на широкий ствол мертвой ели, где тускло блестела монетка.
По лесу раскатилось громовое эхо «калашникова»… Сердце у меня тревожно екнуло – как пить дать, промахнулся.
- Есть!– радостно заорал сержант. – С первого выстрела!
Удачное поражение цели спровоцировало азарт соревнования. Всем захотелось попасть в монету. Заработал второй автомат, молодежи захотелось повторить меткий выстрел. Грохот выстрелов, клочья  коры, отбитые сучки, едкий запах пороха… Припав брюхом к земле, Альма уползла от греха подальше в густой еловый подрост от начавшегося светопреставления. После упражнений с автоматом, я решил заодно проверить работоспособность своего вальтера. Вскоре на еловом стволе не осталось живого места – сплошная мозаика сплющенных пуль.
- Так, ребята, хватит – сказал я, наконец, убирая пистолет в                кобуру. – Витя, зови свою Альму, попробуем еще раз.
Не успел кинолог окликнуть собаку, как на нас вновь обрушился дождь, с таким плотным напором, что исчезли даже очертания стоящих рядом деревьев.
- Надо срочно уходить! – сказал я, - возвращаемся к машине!
Опергруппа запротестовала.
- Василий Федорович, надо переждать дождь. Мы же все заболеем!
- Нет, не заболеем! – торжественно произнес кримналист, доставая из рюкзака трехлитровую банку фирменного напитка от тестя.
Тут уж я запротестовал.
- Мало вам тира, теперь хотите еще и самогонки напороться? Не позволю.
- Да вы уже промокли насквозь в своем пиджачишке – заботливо ворчал криминалист, роясь в грязном рюкзаке. - Мы уж этот грех возьмем на себя, а вам простудиться не дадим.
Чувствуя, как ледяная влага стекает за шиворот, а ноги немеют от холода в мокрых насквозь летних ботинках, я обреченно вздохнул, принимая из его рук алюминиевую кружку…


Через несколько дней Толька, не выдержав испытания холодом, голодом и дождем, вернулся в З., где сдался участковому, выдав ему орудие убийства, ружье и патроны.
Впервые в жизни мне пришлось выступать в уголовном процессе не обвинителем, а свидетелем: вышло так, что дело об убийстве передали другому следователю; мне довелось лишь участвовать в неудачном преследовании преступника.
Свидетелей по делу было много, но еще больше было просто слушателей - жители деревни, для которых это событие приобрело исторические масштабы, специально приехали в суд, заполнив все свободные места в зале.
Отвечая на вопросы суда, я подробно пояснил обстоятельства выезда нашей группы на место происшествия, опустив, разумеется, мелкие детали, не имеющие отношения к делу.
Когда слово было предоставлено подсудимому, он, выискав меня в зале свирепым взглядом, громко завопил, взывая к судейской трибуне:
- Я скажу! Я, граждане судьи, вам щас все-е-е-е скажу!
Взирая на него с недоумением, я пытался понять, в чем причина такого                волнения. Вроде бы наши пути ранее не пересекались. Чем я успел ему насолить?
- Я по убивству-то говорить много не собираюсь, вину за собой признаю – начал Толька, задыхаясь от волнения. - Но вас, граждане судьи, прошу учесть, что я сам чудом не стал жертвой убивства! А виноват во всем – этот вот очкатый! – и он яростно мотнул головой в мою сторону.
- Поясните подробней, подсудимый – оживленно произнес председательствующий, заинтересованный необычным поворотом в течении скучного процесса.
Народные заседатели - две суровые сорокалетние дамы, замерли, обратив любопытные взоры к клетке с преступником - они явно предвкушали удовольствие от предстоящей истории.
- Как услыхал я лай собаки в лесу, думаю – все, нагнали меня - продолжил Толька. – Силов бежать нету, а тут глядь – елка высоченная... Густющая, будто нарочно для меня росла. Ну, я, это... Сапоги-то снял, чтобы след запутать, закидал их хворостом, а сам ружье на спину закинул и полез вверх. Сучков там полно было, лезь, хоть до неба. Штаны, правда, все ободрал, пока лез, пятки исцарапал до крови - носки-то я, дурак, в сапогах оставил...
- Ближе к делу - нетерпеливо перебил председательствующий.
- Ну, вот, значит, ближе. Смотрю - все ближе и ближе они... Впереди собака бежит молодая, борзая такая овчарюга, тянет мента за собой на поводке...
- Давайте без жаргона, Хрякин! - сердито прикрикнул на него председательствующий.
- Виноват, гражданин судья. Так вот, значит, мент этот...Мильцанер этот, жибленький такой, как сопля, на поводке едет за собакой евойной, да по грязищи сапогами юзит, как на лыжах...
В зале раздался хохот. Председательствующий резко ударил ладонью по столу (молотков тогда у судей не было).
- Хрякин, прекратите издеваться над советской милицией!
- А я не издеваюся, гражданин судья, я как есть все говорю! Как лыжник по грязи едет, чумазый, как свинья, и орет - "Альма, Альма!", а она, как заполошная,  все его тащит...
 В зале снова раздался шум. Народные заседатели закрыли лица руками, вздрагивая от смеха. Председательствующий, хмурясь, закусил губу, стараясь сохранять серьезность.
- Продолжайте, Хрякин!
- Ну вот, значит, за этой парочкой бегут еще два мент...мильцанера,                с автоматами, да такие молокососы, то есть, парнишки оба, думаю, вот она значит, какая советская милиция у нас зеленая стала, одних соплей стали набирать...
- Хрякин!!! Еще слово и я вас удалю! Поясняйте по делу!
- Ну вот, а за молодыми энтими бежит мент постарше, седой, как старый бобр, с энтим, как его, мешком на спине...
- Рюкзаком? - подсказал председательствующий.
- Точно! Рюкзаком. Как он только пер его, рюкзак-то этот больше его был.
- Дальше!
- А дальше вот этот появился! - подсудимый снова злобно указал на меня пальцем. - Следак очкатый!
Теперь весь зал уставился на меня. Я невозмутимо сидел, делая вид, что внимательно изучаю ногти на правой руке, а сам думал с тревогой: чего этот идиот сейчас выкинет?
- Замер я наверху, значит, дрожу, как осиновый лист, жду, что дальше будет. Смотрю  - собака-то ментов... мильцанерская, стоит, зевает, и не знает, куда идти! Хозяин-то ейный, ледащенький, все бегает за ней и орет: «Альма!Альма!» А она стоит под самым деревом, уши развесила и лыбится, язык до земли! Прости, мол хозяин! Совсем я, дура, потерялася!
У меня сперва от сердца отлегло - ну, думаю, повезло мне с                собакой! Накрылось вязалово ваше! Щас, думаю, вся кодла поканает               отсюдова. А они взяли и развалились под самой моей елкой! Вот, думаю, козлы, гражданин судья!
Зал взревел от восторга... Председательствующий, протирая глаза платком, уже и сам не мог бороться со смехом. Он даже перестал делать замечания подсудимому, видимо, понимая, что это бесполезно.
- И вот, сижу я на суку, граждане судьи, - дождавшись тишины, продолжил Толька, - и каждое словечко ихнее слышу.
Очкатый вроде как командир у них был, все рвался в лес, чтобы меня искать, а они, паразиты, ему отсоветовали. «Идите к нам», - говорят, «тут сухо, обождем дождичка...» А он в лес поперся, костер, говорит, буду разводить.
Я запереживал маненько - если подо мной разведут, как бы мне от дыма не заперхать – услышат ведь. Вдруг – баба-а-ах!!! Как даст мне по ушам, я насилу на суку удержался! По мне, думаю, стреляют! Потом еще, да еще! Я ничего не пойму, к стволу прижался, трясуся! Гляжу, а это менты-молокососы из калашей шмаляют! Тут бежит из леса очкатый, да матом их, так и раз так! Вы чего, говорит, патроны разбазариваете, у нас погоня, а вы тут анахреню развели.
А они, чтобы его задобрить, значит, тушенку открыли... И такой духан               от нее пошел, гражданин судья, что у меня аж в брюхе заурчало! Я-то не жрамши с утра, а у них и картошка, и сало! А потом по банкам стрелять начали. Да этот же самый очкатый (тут весь зал снова уставился на меня) первый и начал стрелять! И из автоматов, и из пистолетов! Да так начал гвоздить, что дым коромыслом! Пули визжат, ришакетют во все стороны! Я к стволу прилип, ни жив не мертв сижу на суку! Уж и есть расхотелось, аж наоборот, по нужде потянуло... Как я только не обделался, гражданин судья, сам не знаю! - всхлипнул Толька, утирая глаза рукавом рубахи.


Я посмотрел на судей. Казалось, они плакали навзрыд, закрывая                лица. Потребовалось не менее минуты, чтобы зрители просмеялись и можно было продолжать судебное следствие.
- А потом, граждане судьи, решили они нажраться! - гневно продолжил Толька.
- Так они уж вроде поели? - уточнил судья.
- Поели-то они сперва поели!  - с сарказмом произнес Толька. - Да только в рюкзаке-то у них не только шамовка была!
- А что еще? - хором спросили народные заседатели.
Зал напряженно замер.
- Известно, что! Самогонка! - торжествуя, выкрикнул Толька. - Трехлитровая банка!
-   Неужели? - давясь от смеха, произнес председательствующий.
- И этот вот очкатый - почти нараспев произнес Толька, упиваясь кульминационным моментом своей истории, - вместе с ментами ее из        люменевой кружки... Пил! - выкрикнул он, вытянув палец в мою сторону.
Порядок в зале был безнадежно нарушен. Смеялись судьи, хохотали слушатели, и даже конвоиры, держась за прутья клетки, сгибались от                смеха. Я долго крепился, кусая губы, но, в конце концов, засмеялся и сам...
Позабавившись от души, судьи ушли в совещательную комнату, а потом огласили приговор - десять лет колонии строгого режима.
Как отсидел Толька свой срок и что с ним сталось потом  - я уже не помню. Но погони той мне не забыть никогда.