Волки

I. Лесной одиночка

В один их декабрьских дней 1986 года я заехал с работы в музыкальную школу, чтобы захватить младшего сына домой. Настроение у меня было отличное – годовой отчет сдан, по всем показателям Камешковская прокуратура была одной из лучших в области. Проходя мимо здания районного отдела милиции вместе с сыном, я услышал автомобильный гудок, поданный несколько раз.
Я обернулся и увидел знакомого молодого лейтенанта из отдела общественной безопасности, выпрыгнувшего из кабины служебного уазика «буханки».
- Василий Федорович! Мы все-таки его поймали! Не желаете взглянуть?


Не дожидаясь моего ответа, он небрежно распахнул обе задние двери микроавтобуса.
Моему изумленному взору предстал зверь невиданной величины, занявший большую часть внутреннего пространства автомобиля. Это был волк, самец. Даже мертвый, он поражал своими размерами – таких я еще никогда не видел.
Его широкая грудь была прострелена в нескольких местах, вероятно автоматными пулями. Одна из них угодила в голову, и из маленькой круглой ранки по серой шерсти тонкой струйкой вилась замерзшая алая кровь. Глаза были закрыты, челюсти плотно стиснуты. Было такое ощущение, что он жив, но пребывает в глубокой печали, не желая больше взирать на этот падший  мир.
Меня всегда поражало особое, скрытое благородство в поведении многих животных, которое так редко встречается среди людей; чувство достоинства, которое более всего ощущается в их молчании - качестве, практически недоступном современному человеку. И при этом никакого позерства, гордыни, вызова к окружающим.
Именно такое благородство ощущалось во всей стати сраженного хищника, застыло посмертной маской на его морде.
Изрешеченный пулями, окровавленный, мертвый, этот волк, скорбно прикрывший веки, тем не менее, производил впечатление победителя, а не побежденного.
 «Мы его все-таки поймали…» Выходит, не поймали, раз живым он не дался!


С полгода назад в милицию поступило несколько заявлений от перепуганных граждан, которые требовали принять меры к отстрелу волка, который неоднократно появлялся на пешеходных тропинках в лесу, пугая любителей земляники.
Не было заявлено, впрочем, ни об одном случае нападения дикого зверя на человека. Он просто вставал на пути двуногого существа и смотрел на него, не двигаясь с места. Вероятно, его забавляла реакция перепуганного грибника или сборщицы ягод – можно себе представить, какими воплями оглашался лес в эти минуты.
Чуть позже стали поступать сообщения и о жертвах, но не среди людей, а среди животных личных подсобных хозяйств. Козы, овцы, домашняя птица и другая живность с завидной регулярностью становилась добычей невидимого хищника. И хотя прямых доказательств не было, все эти грехи приписывались исключительно лесному одиночке.
Такое положение многих устраивало: у местных воров появилось прекрасное алиби, а сельским участковым проще было выносить «отказники» по кражам, ибо волк уголовной ответственности не подлежал, а его причастность ко всем этим пропажам даже не обсуждалась.
 Но долго так продолжаться не могло. Возмущение граждан росло,                и на волка стали устраивать засады.
Самодеятельность не возымела особого успеха – местные храбрецы, повстречавшись с суровым великаном, улепетывали до самых своих домов, иной раз и без ружья, оставленного на боле боя в пылу стремительного отступления.
Тогда-то из органов местного самоуправления и поступил официальный сигнал в районный отдел милиции.


На волка стали устраивать профессиональные засады. Приманки, капканы, автоматы и карабины с оптическим прицелом, специально обученные собаки – все было пущено в ход. Долго волк морочил головы своим преследователем, пока, наконец, не попал в плотное окружение из людей и собак. Шансов у него практически не было.
- Где его подстрелили? – спросил я.
- В окрестностях Волковойно! – сообщил лейтенант с жизнерадостной улыбкой. – Мы его окружили, прижали к самой деревне. Сперва не              стреляли – боялись попасть в собак. А собаки струсили, и он прошел прямо сквозь них – и на  нас. Такая громадина, аж дух захватило. Если бы не автомат, мне бы точно не сдобровать… Мы его расстреляли с трех позиций.
«Волковойно! Подходящее название для такой драмы» - подумал я, пытаясь представить последние минуты жизни одинокого волка.
Мы с сыном подошли ближе. Владик смотрел на сраженного зверя как завороженный.
- Ну как? Хорош красавец? – простодушно спросил у него лейтенант,                закуривая сигарету. Улыбка сошла с его лица, когда мой сын посмотрел на него без тени одобрения.
- Да… - протянул я, пытаясь придать своему голосу оттенок восхищения. – Славная добыча.
Но слова мои прозвучали неискренне. В глубине души я испытывал огромное сожаление при виде сраженного героя-одиночки.
- Пойдем домой? – сказал я, тревожась молчанием Владика. Я знал его слишком хорошо, и уже мысленно ругал себя за то, что подошел к этой служебной машине. Без сомнения, он глубоко переживал то, что ему невольно довелось увидеть.
Я взял его за руку, и мы пошли. Шли долго, молча, пока наконец я не сказал:
- Сынок, я тебя понимаю. То, что ты видел, не может радовать нормального человека. Убийство есть убийство, даже если это                дикий зверь. Но скажу тебе, что животные в природе редко умирают спокойной смертью. Чаще всего это происходит от голода. Зубы стираются, зрение подводит. И в итоге – мучительный, долгий конец. А этот волк умер геройской смертью, в неравном бою. Как настоящий индейский вождь.
- Я презираю тех, кто это сделал – пробормотал Владик, крепче сжимая мою руку.
- А если бы он убил человека?
- Но этот ведь никого не убил.


Возразить мне на это было нечего. С погасшим настроением я шел, досадуя на лейтенанта, который так некстати окликнул меня. Надо что-то придумать, чтобы это угрюмое молчание закончилось.
- Был у меня в жизни случай, когда волк меня чуть не сожрал – сказал я вполголоса, словно разговаривая сам с собой. – И если бы не моя смекалка…
Владик бросил на меня недоверчивый взгляд.
- Мне тогда было четырнадцать – продолжил я. - Помнишь, я рассказывал тебе, что после окончания нашей сельской четырехлетки я поступил в городскую школу в Сердобске, чтобы окончить десять                классов? А находилась эта школа на расстоянии более двадцати километров от нашего села.
- И ты шел в школу пешком двадцать километров?
- Даже больше, потому что идти приходилось не по прямой.
- А когда ты вставал в школу?
- Когда учился в первую смену, в три часа ночи, чтобы успеть к первому уроку. Не всегда, конечно, удавалось дойти. В сильные морозы меня не пускали родители – боялись, что замерзну насмерть. В весеннее половодье идти было невозможно. А осенью, когда лили сильные дожди, наш саратовский чернозем превращался в черное липкое месиво, в котором мог перевернуться даже трактор. Но, когда было возможно, я шел, потому что очень хотел учиться. В итоге только я и закончил школу из всей нашей деревни.
- Так волк напал на тебя, когда ты шел в школу?
- Я возвращался из школы. Был солнечный сентябрь, жаркий, пыльный  и скучный, нагоняющий тоску. Я шел домой с одной мыслью – искупаться скорее в Сердобе вместе с мальчишками. Здесь, на владимирской земле, в воду не зайдешь уже в  августе, а там  мы  иногда купались до ноября – такой теплой и солнечной в тех краях бывает осень.


До родительского дома оставалось несколько километров. И вдруг я почувствовал спиной  пристальный взгляд.
Обернувшись, увидел, что у меня появился попутчик – грязный, тощий и, вероятно, не вполне здоровый, волк. Он был не очень крупный – похоже, как и я, это был подросток. Но мне от этого было не  легче. Я остановился, думая, что делать. Он медленно стал подбираться ко мне, глядя на меня тоскливыми голодными глазами. Учился я тогда во вторую смену, был вечер, и солнце уже низко висело над горизонтом. Мысль о том, что я скоро могу оказаться один на один с голодным волчком в темноте, меня не радовала. Я закричал и замахал кулаками – он отпрыгнул в сторону и угрожающе оскалил зубы. Но стоило мне сделать несколько шагов, как он снова начинал быстро приближаться ко мне.
В моей наплечной холщовой сумке лежали тетради, учебники, половина ржаной лепешки, испеченной матерью в дорогу, фонарик и спички. «Огонь!» - подумал я  - «вот что напугает волка!»
Я выдернул из учебной тетради чистый лист, скомкал его, поджог и бросил в сторону волка. Он трусливо метнулся в сторону и отбежал на приличное расстояние. Не теряя времени, я двинулся в путь.


Увы, мой попутчик не оставил своих намерений. Голод терзал его внутренности, и он не оставлял надежды наброситься на меня. Я выдрал новый лист, скомкал, зажег, бросил в волка, снова двинулся в сторону деревни. Бежать я не мог, понимая, что волк воспримет это как проявление слабости и тут же кинется на меня.
Так  мы и шли. Пока горит листок – волк сидит. Прогорит - встает и медленно бредет за мной.
Вскоре тетради мои закончились. В ход пошли  учебники. Сначала сгорела алгебра, затем геометрия. Потом физика, химия, география... Сжигая страницу последнего учебника, я задумался – как я объясню это директору школы? Ведь никто не поверит. Если, конечно, я останусь в живых.
Наконец, закончились и спички. Солнце давно скрылось, наступили синие сумерки. В спину мне задул свежий ветерок. Я прибавил шагу и прислушался. Вдалеке лаяли собаки.
Я сложил руки рупором и закричал, что есть силы. Мне отозвался дружный лай собак. Ветер, наверное, донес до них запах волка. Лай стал приближаться. Волк завертелся на месте, повел носом и шмыгнул серой тенью в густые заросли чертополоха. Он понял, что с деревенскими псами ему не справиться и решил не рисковать.


- Вот так степной волк чуть не съел твоего отца! – закончил я свой рассказ.
Конечно же, в тот же день сын устроил мне подробный допрос – какие еще у меня были истории с волками, случались ли в тех краях случаи смертельного нападения волков на человека…
Копаясь в своей памяти, я вспомнил такую историю. Она была услышана мной со слов одной необычной гостьи, остановившейся в доме моих родителей на ночлег. История эта произвела на меня в детстве сильное впечатление. Впоследствии я не раз рассказывал ее за семейным ужином. Настало время изложить ее на бумаге.




II. История, рассказанная в сочельник

Наш старенький, крытый соломой бревенчатый дом стоял посреди степной деревни в Саратовской области.  В этом доме прошло мое голодное послевоенное детство. Детство, в котором не было места игрушкам и подаркам. Я был десятым ребенком в семье колхозников,  и моим родителям, которые работали в колхозе за «трудодни» (то есть, просто за отметку в журнале - «отработал»), было не до игрушек. И все же я вспоминаю его как самое счастливое время своей жизни.
Зимой моим любимым убежищем была печь. Настоящая, русская печь – источник тепла, пищи и самой жизни. Тот, кто родился и жил в деревне, знает, что в жизни каждой семьи были две главные вещи – печь и корова.

 
Мне, как самому младшему, разрешалось лежать наверху печи, где я постелил старую овечью шкуру и оборудовал себе читальню. Много зимних вечеров я провел там, зачитываясь при свете керосиновой лампы произведениями Майн Рида, Жюль Верна и Джеймса Фенимора Купера…
Рядом, громко мурлыча, грелась моя верная Мурка, а в печной трубе люто завывал зимний ветер.  Иногда к этому завыванию присоединялся и другой вой, доносившийся из снежной степи – протяжный и дикий. И тогда шерсть у Мурки становилась дыбом, а глаза загорались зеленым огнем. Мурка была, вероятно, дикой лесной кошкой – нам оставили ее проезжие цыгане – они привезли ее с собой откуда-то из-за дремучих карпатских гор. Неуклюжий мохнатый котенок вырос в крупную, сильную, словно рысь, кошку, наводившую страх на местных собак. Но меня она любила нежно, словно мать, и лишь мне одному прощались все мои детские шалости и проказы.
И вот, лежа на печке и прислушиваясь к протяжному вою, я обнимал ее и шептал в тревожно поднятое пушистое ухо: «Не бойся, Мурка, это всего лишь волки, и они нам не страшны!» А у самого сердце уходило в пятки…

 
Печь была для меня и наблюдательным пунктом. Много интересного доводилось мне увидеть и услышать сверху, особенно, когда в нашей избе появлялись интересные гости. А было их немало.
Моя мама, Пелагея Андреевна, была женщиной на редкость странноприимной. Почему-то только мои родители не боялись впускать в дом любого, кто бы ни попросился на ночлег. Отец мой, Федор Ефимович, был человек бесстрашный и добрый сердцем. Хлебнув лиха на войне,он хорошо знал, что такое голод, нужда и отсутствие крыши над головой,и готов был предложить свой кров каждому страннику, застигнутому непогодой


Кому только не давал приют наш дом! Во время войны, еще до моего рождения, у нас жила семья еврейских беженцев – мать с двумя детьми.
В послевоенные годы нашими гостями нередко бывали «враги народа» - несчастные жертвы политических репрессий, возвращавшихся в свои родные дома из дальних лагерей. Я помню худых, изможденных латышей, которые робко брали хлеб из рук матери, благодаря ее со слезами на глазах. Помню белокурую стройную украинку из-под Львова, заплакавшую, когда мать отдала ей свои валенки. Помню двух цыганок с маленькими цыганятами, отбывших срок за «тунеядство», которые, вопреки моим представлениям об их племени, вели себя тихо, как мыши, и только испуганно таращились на нас своими огромными индийскими глазами.
Но одну нашу постоялицу я запомнил особенно хорошо. Случилось это под Рождество 1955 года. Никакая борьба с религией не смогла вытравить из крестьянской души почитание, пусть и тайное, этого святого праздника, и мои родители не были исключением.


Накануне праздника, в сочельник, я устроился на печке с ржаным сухарем и приготовился читать детские рассказы Л.Н. Толстого при свете керосиновой лампы. В печной трубе, как всегда, романтично завывал ветер, а под боком устроилась верная Мурка.
Вдруг в дверь постучали, и в нашу избу вместе с потоком морозного воздуха вошли три замерзшие, покрытые снегом женщины. Они робко попросились переночевать, и  мама, как всегда, спокойно сказала: «Конечно, оставайтесь. Раздевайтесь и проходите к столу…»
Отец пошел в сени, где для таких случаев были припасены громадный матрас из домотканого льна и грубые льняные наволочки. Набив их свежим сеном, отец положил их ко мне наверх печи, чтобы они нагрелись.


Мама накрыла на стол нехитрое угощение – вареную картошку, бочковую капусту, соленые огурцы и хлеб. Других продуктов у нас тогда не водилось.
Женщины сняли заснеженные шерстяные платки, тулупы, и несмело прошли  к столу. Я положил книжку и мы с Муркой с любопытством стали разглядывать наших гостей.
При свете двух керосиновых ламп я увидел, что женщины были совсем молодыми, почти девушками. Одна из них была редкостной красоты, высокая и голубоглазая. И, что самое удивительное, она была совершенно седой – словно иней покрыл всю ее голову. Это меня так поразило, что я чуть не свалился с печи, разглядывая странную гостью. Поев и напившись горячего травяного чаю, они оживились, и стали более охотно отвечать на вопросы матери.
Я чувствовал, что за седой головой этой красавицы кроется какая-то тайна. Наконец, настал момент, когда мать прямо спросила ее:
- Мария, почему ты так рано поседела? (я запомнил имя только этой женщины).
Помолчав, наша гостья вздохнула, и тихо промолвила:
- Не люблю я об этом вспоминать. Но вам расскажу.
И она поведала историю, которую я позволю себе воспроизвести с максимальной точностью, не упуская тех подробностей, которые прочно врезались в мою детскую память.


Незадолго после окончания войны Мария вышла замуж. Событие по тем временам для женщины исключительно счастливое, когда из полусотни мужчин, ушедших на фронт из ее родной деревни, живыми домой вернулись лишь двое изувеченных инвалидов.
Нужно ли говорить, как завидовали Марии незамужние и вдовые односельчанки, когда она вышла не за простого мужика, а за председателя соседнего колхоза – видного, крепкого фронтовика, и к тому же, с целыми руками и ногами.
В свое счастье Мария не верила, и все боялась – «сглазят». Нелюбовь односельчан к мужу она объясняла одним – завистью. Она восхищалась каждым его словом, каждым жестом…
А говорить и жестикулировать он любил, особенно на колхозных собраниях. В пиджаке, с медалью на груди он жарко доказывал необходимость борьбы за урожай, за успехи в очередной пятилетке, и все призывал «затянуть пояса» ради светлого будущего.
Молча, угрюмо слушали его колхозные бабы, которые уж который год ходили с затянутыми поясами. Только один слушатель, однорукий фронтовик, сказал ему как-то раз после такого собрания: «Ты медалькой-то своей не тряси. У меня их поболе твоего будет. А голодным вдовам про светлое будущее сказки больше не рассказывай. Эх ты, обозник…»
И, сплюнув ему под ноги, пошел прочь. 
Что значило слово «обозник», Мария побоялась спросить у                мужа. Помнила, как он вспылил тогда и грубо выбранил инвалида, пообещав его отправить «куда следует».


Вскоре она забеременела и Степан - так звали мужа, отвез ее в Екатерининскую больницу. А под самый новый год Мария подарила своему мужу мальчика.
В день выписки, солнечным морозным утром, муж приехал за ней на молодом колхозном жеребце, запряженном в расписные председательские сани.
К разочарованию Марии, вместо того, чтобы сразу поехать домой, Степан решил заглянуть в райком, а потом еще в какие-то учреждения, и, наконец, в чайную, где подавали не только чай... Уже ближе к вечеру Степан, довольный и румяный, положил жену с новорожденным в санки, укрыв их овечьей шубой, и тронулся в путь.
Резвый жеребец, пуская пар из ноздрей, весело нес легкие сани по скрипучему насту через екатерининскую степь. Солнце быстро садилось за розовые холмы, обагряя бесконечные снега алыми бликами. В морозном небе блеснули первые звезды и выплыл молодой серебристый месяц.  Промчав километров десять, жеребец вдруг поднялся на дыбы, захрапел, и бешено помчался вперед.
Степан с криком хотел осадить его, но жеребец не слушался, бился и пускал пену изо рта.
 Приподнявшись в санях, Мария растерянно наблюдала, как с дальнего холма быстро стекали длинные серые тени, прыгая и увеличиваясь в размерах. 
Муж нервно схватился за пояс, расстегивая свой офицерский полушубок, выругался, затем, махнув рукой, стал яростно охаживать жеребца плетью.
- Степа, что случилось?! – в ужасе закричала Мария.
Протяжный звериный вой был ей ответом.


Серые тени быстро росли и приобретали очертания хищных четвероногих существ. С поразительной ловкостью и быстротой, словно играя, волки настигали сани.
- Степа, что же это! – слабо выкрикнула Мария, прижимая спящего ребенка к груди, не веря в происходящее. Казалось ей, что снится ей страшный сон. Ущипнуть себя и скорее проснуться…
Вдруг Степан резко обернулся и посмотрел ей в лицо. Нечеловеческий это был взгляд. Волком посмотрел. На нее, затем на ребенка.
 Ударом сапога он выбил ее с ребенком из саней. Мария почувствовала боль в правом плече и страшный удар спиной о твердый снег.
- Но-о-о! Но, пошел!!! – последнее, что она услышала перед тем, как потеряла сознание.
Очнувшись, Мария увидела над собой яркое звездное небо и сияние молодого месяца.   
Ребенок лежал у нее на груди. Удар был настолько сильный, что Мария с трудом вздохнула - болели ребра и ушибленные легкие.  Кругом от нее, в нескольких метрах сидели крупные, большеголовые степные                волки. Спокойно смотрели они на нее, словно ожидая чьей-то                команды.  Вдруг один из них, видимо, молодой волчок, бросился и вцепился Марии в валенок. Мгновенно, другой волк, взрослый, подскочив, сшиб его грудью, и, глухо рыкнув, полоснул  по боку острыми зубами. С визгом отбежал молодой волк, обливаясь кровью.  Прогнав его, предводитель стаи повернул свою огромную голову в сторону Марии.


Не дыша, Мария ждала развязки.  Она почувствовала его дыхание совсем рядом.
- Богородица, Дево, радуйся, Господь с Тобою… - шептали ее посиневшие губы.  Руки крепко прижали сына к молотящемуся сердцу.
Звериное дыхание приблизилось вплотную к ее лицу. Мария подняла глаза, полные слез. Умные, зеленые волчьи очи с маленькими зрачками изучали ее. Словно сама смерть взирала на нее этими спокойными, раскосыми, не знающими пощады глазами, склонив голову и обнюхивая маленькое тельце, завернутое в шерстяную шаль.
Вдруг малыш пискнул, словно котенок. Голодный плач новорожденного раздался в лунной морозной ночи. Волк вздрогнул, шумно втянул ноздрями воздух, и, задрав морду  к звездам, протяжно завыл. Затем он перепрыгнул мать с ребенком, показав Марии в прыжке два ряда острых волчьих сосков.
Предводителем стаи оказалась волчица. Вся стая ринулась за ней по конскому следу и вскоре скрылась из виду. Растаял вдали протяжный вой. Мария с малышом осталась одни в снежной степи. Долго она не могла прийти в себя от пережитого. Но плач малыша вернул ее к реальности. 


Материнский инстинкт подсказал ей, что нужно идти в том же направлении, в котором бежали волки. Не помнила она, сколько шла по волчьим следам. Наконец, впереди что-то зачернело. Мария подошла ближе, и увидела, что это армейский сапог ее мужа. Кое-где на снегу темнели пятна крови и обрывки одежды - все, что осталось от Степана. 
Чуть дальше стояли пустые сани с порванной упряжью и громоздилась изорванная туша колхозного жеребца, в которой деловито копошилось несколько  волков с окровавленными мордами.


Мария присела в сани, чтобы перевести дух. Увлеченные пиршеством, волки не обращали на нее никакого внимания. Отдышавшись, она покормила грудью ребенка и отправилась дальше. Пройдя еще несколько километров, она увидела огни домов и родную деревню ее мужа.
- Так я и поседела в ту ночь – закончила свой рассказ Мария.
Ее голос, спокойный и грустный, умолк, и я слышал лишь завывание ветра в печной трубе и громкое мурлыканье Мурки.
Долго молчали и мои родители, не зная что, сказать в ответ. Даже отец, много чего повидавший на фронте, был потрясен. Наконец, он молвил:
- Что ж, он получил достойное воздаяние. А оружие у него было?
- Был у него наган – сказала Мария. Да только он и выстрелить не успел.
Прожив у нас дня два, женщины ушли. Куда они шли - я уже и не помню.
Много позже я увидел французский исторический фильм «Тайны  Бургундского двора», где есть замечательная сцена, снятая по старинной легенде  - стая волков защищает от наемных убийц  дочь короля  Франции - графиню Жанну де Бовэ. Этот фильм ярко напомнил о рассказе нашей постоялицы, услышанном мной в январе 1955 года.


Возможно, кто-то усомнится в правдивости рассказанной истории, услышанной мной в детстве. Но недавно я узнал о похожем случае, произошедшем в горах Аляски уже в XXI веке. Двадцатипятилетней секретарше по имени Мэри из города Талкитна довелось наблюдать не менее удивительное поведение животных.
На восьмом месяце беременности Мэри, возвращаясь с работы домой на своей машине, попала в страшную метель. Потеряв управление, она съехала в сугроб на обочине дороги, с трудом выбралась и пошла по дороге  в надежде поймать попутку. Мэри прошла около километра, когда у нее начались схватки. От боли молодая женщина  потеряла сознание, а когда очнулась, увидела, что ее голова лежит на спине огромного волка.
Другие члены стаи окружили роженицу тесным кольцом, образовывая защитный барьер от вьюги. Через несколько минут ребенок Мэри появился на свет. Одна из волчиц очень осторожно перегрызла пуповину, а затем, вместе с другой волчицей, заботливо вылизала малыша. Несколько волков старались согреть Мэри, которая пыталась дотянуться до своего ребенка. Чтобы помочь ей, волчица, перегрызшая пуповину, носом подтолкнула новорожденного мальчика к матери. Ребенок заплакал, и Мэри поняла, что он жив.
Спасатели чуть не перестреляли волков, а некоторые звери не отходили от нее до тех пор, пока не убедились, что роженицу отнесли в автомобиль.
Мэри - Мария. Удивительное совпадение имен и событий…


С этой историей, взбудоражившей журналистов и экологов, меня познакомил уже мой сын, со временем ставший горячим защитником живой природы. Он закончил биологический факультет МГУ, получив диплом зоолога,  а затем пошел по моим стопам, поступив еще и в юридическую академию.
Несмотря на то, что он стал, как и я, прокурором, он и поныне не равнодушен к волкам, как впрочем, и многим другим прекрасным созданиям, украшающим нашу планету. С тех самых пор, как увидел своего первого волка – грозу камешковских лесов.