Детство папы. Сибирь

    Я, Береснев Александр Александрович, родился 20 февраля 1928 года в деревне Торбеево Асинского района Томской области. Мой отец Береснев Александр Иванович, 1897 года рождения, моя мать - Аграфена Григорьевна (в девичестве Евстегнеева), 1897 года рождения.
    Мои первые детские впечатления: мне три года, родители увозят меня из деревни, потому что мы поменяли местожительство. Из деревни мы уезжали в город Асино. Помимо меня у отца с матерью было еще двое детей - мой брат Костя, 1925 года рождения и сестра Лида, 1923 года рождения.  До нас у родителей было еще трое детей – Андрей, Володя и еще один брат, имени я его не знаю. Но они умерли до моего рождения. Всего у родителей было пятеро сыновей и одна дочка.
      Мой отец был среднего роста, коренастый, сильный, черноволосый, носил черные усы, был похож на цыгана.  И, как цыган, никогда не имел своего угла, все больше мы   кочевали и снимали жилье. Мебели у нас не было, был только один ящик, окованный железом, куда мама складывала иконы, которых у нее было 12 штук. Это означает, что родители мои были верующими людьми.  Позже, в 1940 году, когда мы жили в поселке Береть Красноярского края, к нам в барак пришли представители милиции и сказали: «Ваши дети учатся в школе, поэтому держать в доме иконы нельзя». Мы с мамой ночью пошли на берег реки Манна.  Вытащив стекла и перекрестив иконы, мама пустила их вниз по течению.  Это были красивые, древние иконы, передаваемые из поколения в поколение.
      В городе Асино я себя не помню, потому что я был маленький.
     Помню себя в 1933 году. Что это был за населенный пункт, не знаю. Ходил тиф, начался голод. Мы жили на квартире у каких-то людей. Умерли от тифа бабушка и дедушка Иван, родители отца. Помню, как хоронили деда. Земля была каменистая, не было возможности вырыть могилу. Поэтому деда завалили камнями, вот так и похоронили. Мать тоже заболела тифом, думали, умрет. У нее был бред. Просила дать ей ведро и отцову «папаху». Затем начала пить керосин. Слава Богу, выздоровела. Чтобы не умереть с голоду, мы с отцом иногда ходили на скотское кладбище и выкапывали падший скот. Отец отрезал куски мяса, мы несли домой, мать вымачивала мясо в воде, потому что скот обливали керосином, чтобы не распространялся тиф. Мать сварит мясо, а оно все - равно пахнет керосином.
        В 1934 году отец перевез нас в Назарово Красноярского края, на реку Чулым. Отец работал на обжиге извести (из камня при помощи огня получали известь). Отец редко приходил домой, потому что промыслом этим занимались в глубокой тайге. Мама устроилась в столовую сборщицей посуды. Когда ей удавалось принести домой бидончик с едой, собранной со столов, для нас это было праздником.
         Потом мы поехали в деревню Дорохово Томской области. Это был 1936 г. Жили мы в большом рубленом доме. Помню, проходили первые выборы в Верховный совет СССР. По нашему округу выбирали Ольгу Яковлевну Мутину.  Отец работал конюхом в колхозе. В этот день отец запряг лошадь в кошевку, украсил ковром. Он возил урну по домам и подвозил людей к сельсовету. Для нас, детей, этот день был большим праздником. Да и для всех людей тоже.
         Мать устроилась уборщицей в центр по обучению трактористов.  Однажды мы с братом Костей бежали к матери на работу. Стояла зима, часов восемь вечера. Вдруг стало светло, как днем. Мы с братом испугались и «дали деру». В то время говорили, что в тайге летает огненный змей. Им пугали детей. Когда мы с братом подняли головы, то увидели, что над нами, немного в сторону, под гору летит с большой скоростью яркий светящийся объект, состоящий из шаров, как - бы связанных между собой. Первый шар был огромным, а за ним меньше и меньше, штук 10-15. Летели низко. Все происходило совершенно беззвучно. Когда объект скрылся за озеро в тайгу, стало опять темно. Мы, испуганные, прибежали к матери и рассказали ей, что видели огненного змея.
         Потом отец завербовался в село Маклаково, оно находилось вниз по Енисею. Там стоял лесопильный завод. Мы жили впятером в семейном общежитии, у нас была комната за шторкой. Отец работал на лесопильном заводе. Мы там прожили недолго, лето, а потом вернулись в Красноярск. Это был 1939 год.
        Отцу предложили должность путевого обходчика на станции Бугач, что в семи километрах от Красноярска. Сначала мы жили в общежитии, а потом освободился дом, и мы в него переехали. Мы, дети, ходили в школу, за километр от станции. С нами ходила девочка Нина Пустовалова. Помню, на уроке пения мы песню: «Побывал бы теперь дома, поглядел бы на котят, уезжал, были слепые, а теперь, поди, глядят…». Я учился плохо, по русскому языку всегда получал «неуд». Меня перевели из третьего во второй класс. Я плакал. Меня пожалела учительница, прижав к себе, сказала: «Не плачь, Шурик!»
        Мы опять поменяли местожительство, потому что отец мой не мог жить на одном месте подолгу. Отец нашел себе новую работу на станции Заозерная Красноярского края, приехал за нами, мать вытряхнула в очередной раз из наматрасника солому, мы собрали нехитрый скарб, сели в поезд и поехали…
        Немного расскажу о поселке Береть. Переехали мы туда в 1940 году потому, что там находился лесоповал, где отец нашел работу.  Помню, везли нас туда на больших санях. В поселке жило много поляков. Местность была красивая, вокруг леса, за Маной начинались горы.
       Утром по крышам домов бегали белки.  Мы с ребятами ходили в горы, интересным занятием было спустить большой валун с горы. Он летел с большой скоростью и с огромной силой срубал на ходу сосну. А мы лежали высоко на горе и смотрели вниз. Интересно было все, особенно, кататься на лыжах и  на сосновых ветках, которые срубали с дерева.
       Отец мой работал на лесоповале, валил с мужиками деревья, которые сразу спускали на воду. Так и плыли деревья по реке самотеком.  Вплоть до Енисея.
      Зимой мужики уходили на охоту в тайгу на несколько дней. Когда возвращались, мы, дети, кричали: «Охотники идут!» Добычей охотников была медвежатина. Мясо продавалось. Мы тоже ели мясо медведя. Мясо темное, когда варится - очень пенится. Мясо вкусное, как всякое другое. Мать варила суп и давала всем по кусочку мяса.
       Чуть дальше жили поляки. Они были ссыльными. Они рубили себе домики. Но мы не ходили в поселок, нам не разрешали. Когда дети приходили в лавку за хлебом – хлеб был по карточкам: взрослым - 600 г, детям - 400, они говорили: «Дай хлеб на весь день», а получалось у них: «Дай кляп на ****…нь». Мы их так и дразнили.
        Морозы стояли страшные. Бывало, пойдешь в тайгу на лыжах за Ману, а там полно заячьих троп.  Я ставил на этих тропках петли из проволоки, предварительно натерев петлю золой, чтобы была белая. Утром становлюсь на лыжи, а мать вслед: «Куда в такую рань?» Но удача мне не улыбнулась ни разу.
        Дело было перед войной, поэтому дети играли в войну. В школу, по - моему, я не ходил. Или я этого не помню. Знаю, что брат мой Костя и сестра Лида ходили в школу. Однажды, когда я заболел, мать принесла мне кашу из рабочей столовой. Это было так вкусно, что я мечтал еще раз заболеть.
         Однажды к нам в барак пришли милиционеры и, увидев иконы, велели их убрать, так как дети учатся в школе (вера в Бога в то время была запрещена). Мать имела двенадцать старинных икон, которые очень берегла, возила их в большом ящике, когда нам приходилось менять местожительство. Мама очень расстроилась, но выполнила приказание милиционеров. Барак наш стоял прямо на берегу Маны, мы спустились к воде, вытащили стекла с икон и пустили иконы одну за другой по течению реки. И многие женщины, стоящие рядом с нами, делали то же самое – опускали на воду иконы.
           Наступила зима и отец повез нас на станцию Маганск. Но по тайге без помощи трактора было не проехать. К трактору цепляли сани-волокуши, в них садились люди и трактор   вез их до станции.
          Пока на станции Маганск мы ждали поезд, со мной произошел интересный случай. Там было много мальчишек, и мы стали играть в войну, убегали и прятались друг от друга в небольшом сосняке.  И тут я увидел в снегу под сосной сундучок, окованный железом. На нем висел замок, а сбоку в стенке я обнаружил дыру, в которую легко влез рукой. Я вытащил зелененькую бумажку, которая оказалась трехрублевкой. Прибежали ребята, и каждый из них совал в эту дыру руку. Кто-то вытащил кусок полотна, похожего на штору. Больше мы ничего не трогали, а побежали в сельсовет и сообщили о нашей находке. Как потом оказалось – воры ограбили сельсовет и спрятали в сосняке этот сундук. То ли им помешали, то ли в ящике больше ничего не было и они оставили сундук там, где мы его нашли. После этого происшествия мы перестали играть.
          Вскоре подошел пассажирский поезд, мы всей семьей зашли в общий вагон и поехали до станции Бугач Красноярского края.
          Станция Бугач располагалась в семи километрах от Красноярска. Папа сразу оформился работать путевым обходчиком. Мы поселились в многоквартирном бараке. Что такое барак. Это деревянная постройка, состоящая из одного большого помещения, разделенного занавесками на отдельные отсеки, в которых проживали семьи. Отапливался барак железными печками, которыми и обогревались, и на которых готовили. Через некоторое время мы вселились в станционный домик. Школа от станции находилась в километре пути. Сначала я ходил вместе с братом и сестрой, а через некоторое время моей попутчицей стала девочка Нина.
           Учился я не очень хорошо, не давался мне русский язык. За диктанты я получал всегда «неуд», и в итоге, меня перевели из третьего класса во второй. Я помню, очень плакал, а учительница утешала меня, прижав мою голову к груди, и говорила: «Не плачь, Шурик, не плачь»! Шел 1940 год.
           И там мы прожили недолго, моего отца гнал и гнал куда-то ветер странствий (не зря он был похож на цыгана). Он съездил на станцию Заозерная Красноярского края, нашел там работу в «Заготскот» и вернулся за нами. Собрали мы свои немудреные пожитки, вытряхнули солому из мешков (ящик из-под икон мы оставили в Берете) и снова в путь.
            Отец устроился работать конюхом, а мама свинаркой. Нам дали маленький домик. Мы с братом помогали маме на ферме, пилили дрова, убирали коровники и конюшни. Тогда я первый раз сел верхом на лошадь, так как нужно было помогать взрослым пасти скотину. Было лето, жара и слепни досаждали скотине. Коровы спасались от слепней бегом, а нам нужно было не упустить коров, поэтому мы носились на лошадях, рассекая воздух длинными кнутами.  Эти кнуты назывались бичами. Мы делали их сами, привязывая на конец узелок, сплетенный из конского хвоста. Это делалось для того, чтобы кнут издавал громкий звук.
          Это было лето 1941 года. Началась война. Отца забрали в армию, в город Канск Красноярского края.  Ему было 44 года (1897 г. р.). Зимой мы с мамой навестили отца. Оттуда их повезли на фронт, под Москву. Солдаты в то время были очень хорошо одеты – теплое обмундирование, валенки, масхалаты. Сразу давали и лыжи.
         Зимой мы гоняли скот на бойню в Клюквино и в Уяр. Там был мясокомбинат. Это было в 35-ти км от Заозерной. Гнали два дня, мальчишки и гуртоправ. В стаде было голов по 150 – коровы, овцы, свиньи. Однажды мы потеряли две свиньи. Это обнаружилось во время пересчета. Свиней мы не нашли, а гуртоправ сбежал – побоялся наказания. В тот раз мы пригнали гурт сами – я, брат Костя и еще шестеро ребят. А однажды во время остановки на ночь волки на базу задрали несколько овец. Мы всю ночь жгли солому, чтобы волки больше не подходили. Утащить овец им не удалось. Мы собрали полузадушенных овец в мешок и сдали на бойню.
         Лиде, моей сестре, в то время было 18 лет. Она работала официанткой в железнодорожном буфете. Станция была очень большая, народу было много. Там была и слюдяная фабрика, и больницы, и школы, и ветлечебница.
        В Заозерной мы жили долго. Мы продолжали гонять скот на мясокомбинат. В то время по распоряжению «Госпоставки» каждая семья – житель города или колхозник, должна была сдать скот, который имелся, а если не было коровы, то сдавалось масло. Бывали случаи, когда масло покупалось хозяйкой на рынке и сдавалось государству.
      И однажды, во время закупки скота по деревням, я увидел того гуртоправа, который сбежал во время потери двух свиней. Он уже вернулся с фронта инвалидом. Узнав меня, он попросил не говорить никому о том случае. Он по - прежнему опасался расплаты, поэтому скрывался в глухой деревне.
         Помню, как мама получила похоронку на отца. Это был 1942 год.  Мама возвращалась в Заозерную из деревни Уяр. В то время почти всех мужчин забрали на фронт и скот на бойню гоняли женщины. Все работали на фронт. И по пути она встретила почтальона с плохой вестью. Помню, мама плакала, и мы тоже. Похоронки тогда приходили часто. 
        Началась вербовка в Игарку. Мама, Лида, Костя завербовались на работу. Давали продовольственные карточки, деньги. В Енисейске всех вербованных посадили на баржу, и мы пошли в Игарку. Под Красноярским мостом порвался трос, баржа отцепилась и нас понесло своим ходом на буйки моста. Но пароход вовремя развернулся и нас снова подцепили….

Записано мной со слов моего отца Береснева Александра Александровича в 2008 году.  Папа ушел из жизни в 2017 году в возрасте почти 90 лет.