Я летаю. Институт

    -4-

    Беззаботное детство, учеба в школе заканчивается, определенно-неопределенное будущее маячит впереди. Традиционно, из нашего города едут поступать в Москву или Ленинград, все или почти все мои одноклассники... Я еду в будущий Питер – там учился отец... В первый год я пролетел с поступлением, странным образом завалил физику, причем в физичке нашей И. – она была классным руководителем Б, а я был в А, - я души не чаял. А как иначе можно относится к человеку, который ставит тебе оценки по астрономии за выборочный пересказ отцовских книжек о вселенной.
   Со второй попытки – на следующий год я поступаю в известный старейший ВУЗ на старейшие и совершенно ненужные в моем городе факультет и  специальность. Мне было все равно, что изучать. Утешительным призом была в то время военная кафедра. После некоторых мытарств я начинаю проживать в тихом, но совершенно неромантичном местечке, в частном доме пригорода. Много читаю Пушкина и других – что усиливает стремление  к стихосложению. Попытки изучать Тейяра де Шардена ни к чему особенному не приводят.  К сожалению, почти все время тратится на самокопание, большей частью – пустое.Самиздат, Стругацкие... Студенческая жизнь вольготна, родители не бедствовали и домой на каникулы я обычно летал. Но летая пассажиром самолета, чувствуешь себя багажом. Борешься с тошнотой и вибрацией, чувства полета – нет. Есть терпеливое ожидание, что это скоро закончится – ты выйдешь на свежий воздух и вздохнешь глубоко и спокойно... вспоминая перелет почти с отвращением. Поразмыслив, я перестал есть перед вылетом и избавился от чувства тошноты.
   Уже тогда (а может и раньше), став неисправимым романтиком, я больше любовался небом и наслаждался тишиной, а не архитектурой и музейными экспонатами Эрмитажа и картинами Русского музея. Ни концерты, ни даже орган мне не очень импонировали – громкая музыка раздражала меня... Так проходил год за годом – без особых, вроде бы, событий, которые имеют отношения к полетам. Обычные же студенческие, юношеские мечты рождались, трепетали как флаги и на ветру и большей частью  рвались и улетали в небытие. Однако одно интересное обстоятельство все же имело место быть. В самом старом корпусе ВУЗа были старые лестницы) с отполированными ступенями, стертыми до углублений студенческой братией. И вот в какой-то момент у меня появилось таки развлечение. Я немного разбегался на площадке перед маршем и прыгал на ступени. На ногах у меня были полу-спортивные туфли с плоской и довольно скользкой подошвой – на полировке в метро я всегда вспоминал ледяные дорожки. Здесь же на лестнице, туфли, при должной постановке ступней, позволяли пересоскальзывать со ступеньки на ступеньку – примерно так, как ноготь скользит по зубьям расчески. Смысл, конечно, был в том, чтобы доскользить до низа лестницы... Все это происходило множество раз – почти так же часто как спонтанные битвы на снежках, после занятий. Когда, через какое-то время, память вернулась к этим лестничным событиям в связи с совместными воспоминаниями об учебе, я с удивлением осознал, что это были повторяющиеся сны. Самое забавное, что в снах этих я полагал, что все происходит наяву... Чтобы не попасть впросак,  с тех пор я стал опасаться , выкладывать свое мнение касательно отдельных, как мне казалось, случившихся, фактов, полагая, что они могут быть из другой реальности. В последствии мне неоднократно доводилось облетать также и лабиринты нового корпуса. Но это больше напоминало компьютерную игру. Запоминается ощущение объема, ракурсов.
   Во время учебы в институте было много интересных событий, встреч  и разочарований – но, в основном, они косвенно касаются главной темы  - поэтому я опускаю повествование о них.
    В институте я также познакомился с И. -  двоюродной сестрой моего задушевного друга, которому я посвятил стихотворение «Нарисую елку». К другу я частенько заезжал после учебы (а И. частенько забегала к брату – поэтому мы иногда пересекались), мы гоняли чаи и играли в шахматы, я тогда был очень строгих правил относительно спиртного и друзья уважали мое упорство, всячески при этом подшучивая. Любимая их байка была «...С опаской мы относимся к тем, кто пить не пьет – а песенки поет!» Обязательно при этом добавляя, что к Димону это не относится... А их искренние уговоры и уморительные попытки завести меня в кафешку и напоить до сих пор вызывают теплую улыбку. Но что может быть лучше, чем печатать с другом совместные фотографии в темной каморке в общаге на взятом на прокат фотоувеличителе и орать во все горло песни – никого не стесняясь...
    Однажды И. как-то заговорила о самом плохом качестве в человеке и сказала, что это равнодушие. Я обмозговал это дело и настрочил ей стишок:
Вы сказали: равнодушье - самый главный наш порок...
Я ж не буду равнодушен – Вам дарю букетик строк.
Через какое-то время я поинтересовался у своего друга, в том духе, что не было ли ответа. Друг пространно ответил, что, наверняка, давно выкинула. Оказалось,  что не так. Получилось, что это была прелюдия...
Однажды мы сидели у друга втроем с еще одним товарищем, неисправимым юмористом. Вдруг приходит И. и я отмечаю, что она как-то взволнованно себя ведет, как бы места не находит. А мы в карты играем, типа верю- не верю, нам не до нее. Металась она металась, потом легла на кровати позади меня и заснула. Я обратил на это внимание друзей и я и второй друг «быстро и тихо слиняли» оставив родственников разгребать свои проблемы. Этот эпизод, впоследствии, сыграл значительную роль при последующих неформальных дебатах с И..
   Обучение подходило к концу, все разъезжались по распределениям, а у меня даже мысли не было оставаться в Питере – свой родной город казался мне тогда если не золотой жилой, то чем-то незыблемым и своим, тем более, что там проживала куча родственников. Это потом они разъехались: кто - куда.
     Отчетливо вижу многие лица, эпизоды того времени. Прекрасная пора, начало сознательной, почти взрослой жизни. Некоторые уже успели найти пару и пожениться. Другие – питали высокие надежды. Я же – вернулся домой. Но, как оказалось, отрезать прошлое уже не смог.