Сказки, расказанные грустью Так все начиналось...

ТАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ...
 

 Часы с потаенной грустью провожали убегающие в вечность капельки минут. На столе слезилась оплывающая теплым воском свеча. В камине уютно потрескивали березовые поленья. А за узорчатой рамой окна буйствовал ветер.
 Весна в этом году наступила необычайно рано. Последние талые ручьи отжурчали еще в феврале, и наступающий март дохнул теплым солнцем, отогревая застуженные зимними холодами души и сердца. Но всего лишь через пару недель уходящая зима вновь напомнила о себе пронизывающим ветром, который и бушевал теперь на пустынных ночных улицах городка, закручивая в спирали дорожную пыль, играя обрывками газет, брошенных на мостовую, раскачивая голые ветки редких деревьев и лампы фонарных столбов.
 Было грустно.
 Вздохнув, Сказочник отложил в сторону перо, скомкал очередной незадачливый лист бумаги и, резко отодвинув жалобно по-стариковски скрипнувшее кресло, вставая, зашвырнул комочек бумаги в камин. Вспыхнул тревожный огонек, пробежал по белизне листа, превращая его в черно-бархатный узор пепла, и исчез, отражаясь, в глазах Сказочника.
 Ноги в ботинки, на плечи пальто, на шею шарф и скорее на улицу, наказывать себя холодом ночи за ленивую расслабленность теплой комнаты.
 Ветер, то прячась в настороженных тенях, то налетая порывами, ерошил волосы, мешал идти, норовя пролезть под запахнутые полы пальто. Сказочник шел, отмеряя шаги и вдруг... Из-за ближайшего дома послышался тихий детский плач.
 Скорее за угол.
 Плач стих.
 На земле никого. На ступеньках подъезда никого. Около припаркованной машины тоже никого. Сказочник пробежал вперед и снова за спиной явственно услышал всхлипывания. Резко обернулся.
 На ближнем подоконнике жался серый комочек.
 – Кошка? Но кошки так не плачут!
 Осторожно протянул руку. Плач оборвался, а серый комок молча отодвинулся в самый угол оконного проема.
 – Не бойся, малыш. Иди ко мне.
 Пальцы коснулись чего-то теплого и пушистого. Существо выглядело круглой маленькой мордочкой размером с подушечку для иголок с аккуратными ушками и большими глазами. От мордочки в стороны отходили две короткие мягкие ручонки. Опиралось оно на две крохотных мохнатых ножки.
 – Ты кто?
 – Грусть, – вздохнув, ответило существо.
 – Что ты здесь делаешь?
 – Я потерялась, и мне грустно.
 – Замерзла?
 – Немножко.
 Сказочник распахнул пальто:
 – Ныряй скорее.
 И комочек не заставил себя ждать.
 Открыв дверь дома, Сказочник осторожно прихватил ладонью из складок своего шарфа ночную гостью и поставил ее на полочку зеркала в прихожей. Улыбнувшись немного кокетливо, как это свойственно всем женщинам, она стряхнула дремотное состояние и стала прихорашивать свои пушистые серые волосы.
 – Хочешь чаю?
 – Да, – смущенно моргнули веки с длинными ресницами.
 А уже через полчаса, уютно устроившись один в кресле, а другая на стопке книг, они мило беседовали. Поглядывая на разбросанные в беспорядке по столу листы бумаги, Грусть спросила:
 – У тебя что-то не ладится?
 – Понимаешь, сейчас никому не нужны мои сказки, – вздохнул Сказочник. – Всюду зависть, злоба, ненависть. У меня опустились руки. Пишу и вижу, что ничего не выходит.
 – А ты писал хорошие сказки?
 – Когда-то люди говорили, что "да", а потом просто перестали их читать. Холодно и тоскливо. Начинаю и тут же бросаю. Не нахожу даже тем, способных пробить эту стену человеческого отчуждения. Грустно.
 – Не грусти. Послушай лучше мои сказки. Может быть что-нибудь понравится.
 – Итак. Давным-давно – ... начала Грусть.