Дом, в котором живёт счастье

     Мне повезло, что я поздно женился. Когда понял, что не всё то золото, что блестит. Досконально разобрался в себе и многое узнал о жизни. Осознал, наконец, для чего нужны дети. Многие утверждают, что лишь для того, чтобы было кому позаботиться о нас в старости. А по мне так они нужны для того, чтобы было кому передать свой жизненный опыт, своё понимание жизни. Чтобы они могли пройти свой путь, не совершая множества ошибок, которые совершил ты. Чтобы простые истины, на открытие которых у тебя ушли десятки лет, они узнали бы от тебя с детства. Тогда, вручая им свои ценности, ты будешь получать удовольствие, подобное Божьей радости, когда он создавал человека по образу своему.
     На работе я сам себе начальник, и мог бы появляться на рабочем месте хоть к обеду. И некому было бы меня пожурить. Но я встаю в семь утра. Распахиваю плотные шторы. Мгновение смотрю на слепящее яркое солнце и иду собираться, чтобы отвезти в школу сына-первоклашку. Это самое важное дело на сегодня, потому что он для меня не обуза, а награда. К тому же, у меня не так много времени, чтобы общаться с ним. Утром, пока по дороге на работу я завожу его в школу, да вечером, возвращаясь домой, когда забираю его с тренировки. А ведь мне так многое нужно ему рассказать и объяснить.
     К примеру – почему нельзя обижать слабых. Почему Родина не там, где в магазине больше сортов колбасы. Почему, если хочешь быть здоровым, ты должен жить так, как дышишь – сколько взял от этого мира, столько же и отдай. Вдох. Выдох. Так, вчера я начал свою воспитательную беседу со слов:
     - Ты знаешь, сын, чем отличается понятие «Кто прав, тот и силён» от понятия «Кто силён, тот и прав»?
     А в ответ услышал встречный вопрос:
     - А ты знаешь, пап, как в Майнкрафте банят за читы?
     «Да понял я, понял. Заткнулся.» – мысленно произнёс я с досадой – «У тебя сейчас, сын, другое в голове…» Но я не обиделся, ведь мой житейский опыт говорит мне, что мужчина только к себе должен быть жёстким и требовательным, а к другим – снисходительным и понимающим.
     Все мы в течение жизни задумываемся над вопросом: а какое оно - счастье? Подчас, чего только не нафантазируешь. Не зря же говорят – «он был пьяный от счастья». Может это эйфория, ощущение полёта? Но это что-то кратковременное и по мне так что угодно, только не оно. Счастье в личной жизни тем более вещь сложная. Тут одним опьянением не обойтись. Когда ты молодой и глупый, а что бы ты о себе не думал, когда ты молодой, ты обязательно в этом вопросе глупый, ты можешь влюбиться в отдельно взятые глазки, попку или ножки. Ты можешь даже полетать, когда их видишь. Но как только вы начинаете жить вместе, вдруг словно пелена с глаз спадает – ты понимаешь, что тебе ещё очень многое нужно для счастья.
     Если кто-то спросит меня: «По-твоему, ранний счастливый брак невозможен?». Возможен, отвечу. Чисто теоретически. С вероятностью такой, как если бы ты вышел со спортивным луком на край болота, выпустил стрелу в небо и пошёл её отыскивать. Глядь, - стоит девушка. Красавица и умница. Добрая, заботливая и трудолюбивая. «Твоя стрела?» - спрашивает. «Угу» - отвечаешь ты. «Ну, так будь моим мужем». Возможно? Очень может быть. Только в жизни всегда по-другому выходит. Люби, говорит, меня просто за то, что я есть. И чтобы для этого мне ничего делать было не нужно. Сколько их в отношениях приходится перепробовать, пока найдёшь ту единственную, которая сделает тебя счастливым.  А когда найдёшь, понимаешь, что счастье, это не полёт, а гармония. Когда тебе начинает казаться, что у тебя всё уже есть и ничего больше искать не нужно. Нужно долго терпеть и страдать, чтобы его заслужить. Но в моём случае возможно всё же дело вовсе и не в этом. Вдруг всё сделал за меня этот дом? Да, именно этот самый дом, в котором я живу последние десять лет. А от меня только и требовалось, не нарушать его правила. В сущности, правила очень простые.
     Мартовское воскресенье. Слепящий полдень. Блики солнца отражаются в лужах словно вспышки фоторепортеров. Сугробы струятся потом, хотя на улице достаточно холодно. Лужи истекают ручьями, но они от этого не убывают. Я стою у окна и смотрю как сын-первоклашка гуляет на улице.
     Он залёг в сугробе и из воображаемого оружия стреляет в гипотетического противника. Потом встал и, задумчиво распинывая воду в луже, пошёл по направлению к дому. То ли он перестрелял всех своих врагов и ему уже не с кем больше воевать, то ли просто ему вообще всё это надоело.
     Вдруг он лёг посреди лужи на спину и широко разбросал руки и ноги. Вот сорванец! Что он делает? Так ведь можно простудиться! Ага, щас… Простудишься, пожалуй, в таком комбинезоне как у него. Тёплый, непромокаемый комбез знаменитой финской фирмы "Reima" напоминает скафандр. Если не для выхода в открытый космос, то для подготовки космонавтов к выживанию в экстремальных условиях он точно подойдёт. И всё равно: каким местом он думает? Что за блажь, лежать в луже с ледяной водой? Может у него что-то не так с психикой?
     Ответ вдруг пришёл сам собой: у него просто дурная наследственность. Да, именно так. Я отчётливо вспомнил как именно в семилетнем возрасте мы пошли с мамой в магазин в воскресенье. Был тоже март. Была похожая погода. Чтобы мне не пришлось толкаться с ней в очередях, она оставила меня на территории моей школы. Там было безлюдно воскресным утром. Я до сих пор не понимаю, зачем я это сделал. Но я это сделал - я лёг в самую глубокую лужу с ледяной водой. Вот только был я не в утеплённом непромокаемом комбинезоне, а в дешёвом драповом коротком пальтишке. Оно идеально бы подошло на роль тряпки, если бы кто-нибудь захотел "вычерпать" им эту лужу. Оно отлично впитывало воду. Нужно было только быстро и ловко отжимать его в вёдра. Я лежал, широко расставив руки и ноги и испытывал отчётливое ощущение абсолютного счастья. Надо мной было по-весеннему синее небо и неспешно плывущие по нему облака. Это было так просто и понятно: ведь им совершенно незачем и некуда спешить. Я не чувствовал холода. Вместо него меня переполняло ощущение восторга.
     Неизвестно, сколько бы я мог так пролежать, если бы из лужи меня не выудила мама, возвращаясь из магазина. Это был один из первых моих жизненных уроков, когда я понял, что за любое удовольствие нам в жизни приходится платить. Я заработал воспаление лёгких и три дня лежал в бреду с высокой температурой. На четвёртый день температура начала спадать, и я почти весь день проспал. К вечеру я совершенно выспался и ночью мне было не заснуть. Я позвал маму и попросил её рассказать мне сказку. Но она рассказала мне какую-то странную историю. Может быть она просто сочинила её. А может быть ничего другого просто не знала.
     Она рассказывала о том, что где-то далеко-далеко на востоке, так далеко, что дальше только бескрайний Тихий океан, есть волшебная гора, над которой восходит солнце. На этой горе стоит дом. А в этом доме живёт счастье. Если кому-нибудь удастся зайти на эту гору и увидеть этот дом, то все желания этого человека будут сбываться, и он будет всю свою жизнь абсолютно счастлив.
     Жил-был один мальчик и ему его мама часто рассказывала про этот дом. Когда он подрос, она сказала, что это гора действительно существует и что она сама с детства мечтала найти её. Но не могла этого сделать. Потому что её рано выдали замуж и ей пришлось нести на себе всю заботу о хозяйстве, о муже и о детях. А теперь она просит сына, чтобы он пошёл и нашёл для неё этот дом. И она рассказала ему точную дорогу к этой горе.
     - Откуда ты всё это знаешь? - спросил мальчик.
     - Мне это рассказал мой дедушка. - ответила мать.
     - Он был на этой горе?
     - Нет. Ему рассказал его дед.
     - А он видел этот дом?
     - Нет. Ему рассказал один человек, который его видел.
     - Мама, там так много гор... Как я узнаю, которая из них и есть волшебная?
     - Сынок об этом ты можешь не беспокоиться. Ты даже увидеть её не успеешь, как безошибочно узнаешь, что ты на правильном пути. Ощущение беспричинной радости и безотчётного счастья наполнит тебя и поведёт к ней правильной дорогой. Мальчик не смог отказать своей маме и отправился в путь. Он прошёл через бескрайние степи и переправился через множество рек. Потом были высокие горы и тысячи километров тайги. И снова множество широких рек, текущих с юга на север. Потом он подошёл к гряде непреступных гор высотой до неба и покрытых льдом. Перебраться через них не было никакой возможности. Но он помнил, что мама рассказала ему приметы, по которым он сможет отыскать ущелье с протекающей по нему узкой и бурной рекой. По этой реке на плоту он перебрался на другую сторону горного хребта. Он упорно шёл навстречу восходящему солнцу и на следующий год снова упёрся в широкую и невероятно бурную реку. Даже думать было нечего о том, чтобы переплыть через неё.
     Тогда он залез на высокую скалу и посмотрел вверх и вниз по течению реки. Если он пойдёт по берегу на юг, то река будет становиться уже, но её неистовство будет всё сильней. Если же он двинется на север, то река станет шире и спокойней. Вот тогда, возможно, удастся через неё переплыть. Так он и сделал. И однажды он вышел на берег океана. Он очень огорчился, что не нашёл волшебной горы, ведь он потратил так много лет на дорогу к ней. Но он решил не сдаваться и ещё много лет обследовал побережье к северу от места своего выхода к океану. После этого ещё много лет безуспешно исследовал южную часть побережья. И совсем седым стариком он ни с чем вернулся домой. Мать и отец его к тому времени давно уже умерли. И он поселился в родительском доме со своей старухой-сестрой.
     Каждое утро он вставал до рассвета, выходил на балкон своей комнаты на втором этаже, смотрел на восход солнца, вспоминал и думал. И однажды он вдруг догадался, какую ошибку совершил, когда повернул на север, туда, где река расширяется и становится спокойней. Мать говорила ему и про это место. Здесь надо было повернуть на юг. Там река становится всё уже. Пока не превратится в беснующийся поток, зажатый узким ущельем, через который перекинут верёвочный мост. Сразу за этим мостом должна находиться подошва волшебной горы.
     - Мама, - сказал я - зачем ты мне всё это рассказываешь? Может быть ты хочешь, чтобы я пошёл искать эту гору?
     - Да нет же... Ты ведь сам попросил меня что-нибудь тебе рассказать. Я подумала, что тебе это будет интересно.
     - Я не хочу слушать дальше эту историю. Можно я буду засыпать сам?
     - Хорошо-хорошо - ответила мама и ушла.
     Я заснул не сразу. Мне совсем не хотелось думать про эту дурацкую гору, которую так трудно найти. И всё же когда я заснул, она приснилась мне. Я был на горе и видел дом, в котором живёт счастье. И я ощутил эту беспричинную радость и яркое ощущение безотчётного счастья. И это было так правдоподобно, что совсем не хотелось просыпаться.
     Мои родители познакомились, как только поступили в институт. Они сразу же влюбились друг в друга по уши и, недолго думая, поженились. И это было вполне естественно, ведь они были юные, красивые и талантливые. Оба были полны надежд и очень любили жизнь. Но больше всего на свете каждый из них любил самого себя. Впрочем, в этом не было ничего странного, учитывая их возраст.
     Я до сих пор не могу понять, хорошо это или нет, когда семью заводят в восемнадцать лет. Ведь в этом возрасте в человеческом организме нет даже толики пространства, где могла бы помещаться ответственность или желание заботиться о ком-то кроме себя. Каждый сантиметр из многих километров нервных волокон занят стремлением получать удовольствие от жизни, восхищение от окружающих, а все наши действия направлены лишь на то, чтобы создать задел на будущее, где мы могли бы получать ещё больше восхищения от окружающих и удовольствия от жизни.
     Да. Тогда они хотели многого, если не сказать всего. Единственное, чего они точно не хотели — это детей. Подробностей об истинном взаимодействии полов тогда было принято стыдиться. Об этом не говорили по радио и по телевидению. Не учили в школе. А дома всем твердили только, что это позор - целоваться до свадьбы. Мои родители были в этих вопросах такими же невеждами, как и все остальные. И когда испытали это впервые, они почувствовали, что тесное взаимодействие мужчины и женщины подобно соприкосновению материи и антиматерии. Оно способно создать эффект взрыва сверхновой звезды или же привести к мгновенной аннигиляции того и другого вещества. Оно подобно подчас неуправляемым ядерным процессам, ведущим к искривлению времени и пространства. А это удел слишком серьёзной науки, чтобы познавать её путём простых экспериментов над собой.
     Они оба не хотели детей. Но в силу ограниченности в воспитании, оба тупо как мотыльки на свечу летели на огонёк своей страсти. В результате мать сделала несколько абортов подряд. А это в те годы была очень болезненная и небезопасная для здоровья женщины процедура. Но даже врачи не сподобились её хоть чему-нибудь научить. И она так и продолжала бы и дальше наступать на одни и те же грабли, если бы однажды ей доктор не сказал: "Ещё один аборт, и у вас больше никогда не будет детей." Это поставило её перед трудным выбором. С одной стороны, все мысли были только о научной карьере. А рождение ребёнка могло не просто отсрочить достижение цели всей её жизни, но и вовсе поставить на ней жирный крест. Ведь её будущие исследования должны были быть связаны с непрерывным участием в экспедициях. Да и отец был яростно и категорически против увеличения семейства. Но женское начало было в ней настолько сильно, что победило. Вот так и пришлось родиться мне.
     Отец с первых дней моей жизни относился ко мне с нескрываемым отвращением. Ведь он поставил перед мамой вопрос ребром: либо ребёнок, либо я. А я посмел пойти наперекор его воле. И что ему теперь делать? Как будто от меня что-то зависело. Хорошего из этого действительно получилось мало. Оба они работали и учились. А я мешал им обоим одинаково. Отец начал пить. Он учился всё хуже и хуже. А на последнем курсе и вовсе бросил институт. У матери, напротив дела шли хорошо. Она получила диплом с отличием. Его это бесило. Всю злобу он вымещал на мне. Бил не за шалости, и не в воспитательных целях. А просто за то, что я есть. Когда мать пробовала за меня заступаться, хорошенько доставалось и ей. Когда ей предложили работу по распределению в небольшом подмосковном городке, она сразу же согласилась на переезд и тут же подала на развод.
     Это был не совсем обычный город. В нём было сосредоточено множество научных учреждений, исследовательских институтов и опытных производств. У него было название, которое нельзя было отыскать ни на одной карте. Ведь город работал на оборону, космос и какие-то новые, совершенно секретные направления науки. Словом, типичный советский наукоград. Какое-то время мы жили с мамой в семейном общежитии. Это была вершина в понятии миниатюризации жилья. Современная квартира-студия или классическая хрущёвка — это просто хоромы по сравнению с нашим жилищем. И всё же это было наше отдельное и суверенное место обитания. А город строился. Появлялись новые дома и целые микрорайоны. Многие однажды получали настоящую квартиру. Наш город возник недавно. Практически на пустом месте в излучине реки. Точнее - нет. Не совсем на пустом. Одну деревню пришлось снести. Ещё одну деревушку пощадили.
     Она осталась за речкой и соединялась с городом стареньким деревянным мостиком. Все подъезды к городу строго охранялись. И попасть в него можно было только по пропускам. Так жители этой деревни оказались заперты вместе с нами наглухо в одной банке. Зато они могли пользоваться нашими магазинами, снабжавшимися продуктами по высшему разряду, а дети учились в одних с нами школах. Деревенских мальчишек было очень мало по сравнению с городскими. Но они были такими дружными, сплочёнными и нахальными, что никто из нас не мог ничего им противопоставить. Они устанавливали в городе свои порядки. У каждого из моих деревенских одногодков был свой мопед, часто сделанный из подручного хлама своими руками. Ведь у каждого из них был свой гараж. Всё своё свободное время они проводили в городе, важно разъезжая с шумом и треском целой вереницей по улицам. А мы только с завистью смотрели им вслед.
     Наша "квартирка" была одной из множества в длинном ряду вдоль коридора в этом общежитии. Прихожая размером в квадратный метр, да метра в полтора кухонька. А сама комнатка едва ли больше восьми или десяти метров квадратных. У нас был сосед-мальчишка, мой ровесник Вадик. Он тоже жил с мамой. Мы с ним и наши матери сразу же подружились. Был восемьдесят первый послеолимпийский год. Нам было по двенадцать и в сентябре я пошёл в школу. В новую и незнакомую для меня школу. В ту самую школу и в тот класс, в котором учился мой новый друг.
     Так получилось, что самая "отпетая" деревенская шпана училась именно в нашем классе. Главный заводила - Колька Перепёлкин и его вечный "заместитель" Серёжка Дураков. Да, именно такая фамилия у него была. Как уж так случилось, и как он с ней жить собирался, не знаю. Только он её ничуть не стыдился. Всего деревенских в классе было четыре человека. В первый же день я узнал, как это неприятно - быть новичком. На уроке все с любопытством разглядывали меня, пытаясь понять, что я за "фрукт". А на первой же перемене несколько мальчишек обступили меня и объяснили, что сегодня после уроков мне предстоит вступительное испытание. Перепёлкин и Дураков встали передо мной и сказали, что я должен выбрать, с кем из них я буду драться. А это должно произойти обязательно. Ведь пока они не увидят, как я дерусь, как пацаны смогут понять, какое место я должен занять в их мальчишеской иерархии?
     Я смутился. Не то, чтобы я был трус, просто я никогда раньше не дрался. И я точно знал, что не могу ударить человека по лицу. По неизвестной мне причине моя рука отказывалась повиноваться, если я только пытался сказать себе: "ударь его". Ввиду моей неспособности выбрать соперника, Перепёлкин назначил моим «визави» себя. Первым же ударом он разбил мне нос. Спортивная злость у него пропала. Угас боевой задор. Я даже не защищался. Всем стало неинтересно. Деревенские по разу ударили меня - кто в челюсть, кто в ухо. Городские молча смотрели. Только Вадик бросился на моих обидчиков как разъярённая кошка. Но его стали "мутузить" вчетвером. Выглядело поучительно для всех остальных.
     Через год этот мальчишка сосед был мне уже больше, чем брат. Вадик - высокий, крепко сложенный парнишка с белокурыми вьющимися волосами и взрывным темпераментом в любую минуту готов был броситься в драку с кем угодно. А дрался он так, что в пылу боя словно терял рассудок. Ревел зверем, хватал в качестве оружия любые предметы, что попадались под руку. А если его соперник смог убежать и спрятаться так далеко, что его ещё долго придётся разыскивать родителям, Вадима будут пытаться угомонить все взрослые, что находятся в этот момент на улице. Моего друга боялись и уважали все городские мальчишки. Но это не касалось деревенских. Они всегда и везде появлялись сплочённой ватагой, готовые биться до крови за своё доминирование.
     А городские пацаны, хотя среди них было много сильных и ловких, не надеялись, что могут быть уверены друг в друге. Каждый думал, что если он выступит против зареченских, то останется один против них всех, ведь остальные почти наверняка разбегутся. Но так будет недолго. Скоро все один за другим сплотятся вокруг моего Вадика.
     Его мама - тётя Галя - была мне ближе, чем родная тётка. Высокая, плотная, под сто килограммов весом, кудрявая блондинка, она обладала такой физической силой, что у себя в литейке, где она работала мастером, она перетаскивала с места на место металлические заготовки, которые большинство мужчин-рабочих не могли даже приподнять. И как все очень сильные физически люди она была добрым по натуре и весёлым человеком. Тётя Галя тоже рано вышла замуж и родила сынишку. И, хотя она его очень любила, но совершенно не имела представления о том, как его воспитывать. И если все назидания, которые я получал от своей родительницы, сводились к тому что, если я хочу хоть чего-то в жизни добиться, то я непременно должен хорошо учиться, то мой друг даже и таких наставлений не получал. Учился он хуже, чем я, а всё наше свободное время мы проводили на улице, на спортгородке или на стройке до позднего вечера, а иногда и до поздней ночи.
     Однажды нам сообщили, что скоро из тюрьмы должен вернуться отец Вадима. Это нас очень взволновало, и мы спросили за что его посадили. Нам сказали, что за простую драку. Мы с недоверием отнеслись к такому ответу. Но куда деваться? Первое что требуется от любого ребёнка на Земле, — это верить взрослым. И в то же время любой мальчишка знает, что все взрослые всегда врут. Так уж они устроены. А нам хоть и было уже по тринадцать, но мы способны были понять, что за простую драку на восемь лет никого не сажают.
     Вскоре домой вернулся дядя Гена. Он снова устроился работать на то предприятие и в тот самый цех, из которого его увезли в места "не столь отдалённые". Это был человек среднего роста, с мужественным лицом и прямым открытым взглядом синих глаз. И хотя ростом он был ниже своей жены, равного ему по физической силе я не встречал в своей жизни никогда. Мне кажется, что рука каменной статуи, пришедшей на встречу с Доном Гуаном, раскрошилась бы от рукопожатия дядя Гены даже если бы она была сделана не из мрамора, а из гранита. А сам отец Вадика словно был сделан не из стали, так как сталь несмотря на свою прочность имеет хотя бы малую степень пластичности, а из чугуна. Ладонь его была такой же жёсткой и шершавой.
     Когда он бывал трезвым, он был очень позитивным и добрым человеком. В его прямой и открытой натуре не было ни малейшей склонности к какой-либо форме криминала. Но когда он выпивал, его неистовая физическая мощь требовала выхода. И совладать с этим он был не способен. В нём просыпалась потребность кого-либо или что-либо сокрушить. А для этого был необходим подходящий повод. Часто повод найти было трудно. Друзья-собутыльники, зная его характер, вели себя с ним предельно осторожно. А жена с сыном предпочитали удалиться из дома и пересидеть этот период где-нибудь в безопасном месте. Если же повода совсем не удавалось найти, то дядя Гена уходил из дома и шёл бродить по городу в поисках подвыпившей компании парней или мужиков, которые сами задерутся к нему. Наученный опытом длительного заключения, он даже будучи сильно пьяным, всегда соразмерял силу ударов, чтобы ненароком не убить кого-либо вовсе. И если на него всё же нападало несколько человек, то изрядно покалеченными оказывались все. Разве что, кому-то удавалось убежать.
     Не помогало нападавшим даже то, что порой они были вооружены палками или даже ножами. А дяде Гене как правило всё сходило с рук - ведь он был безоружный, в меньшинстве и всего лишь защищался. Изредка всё же доставалось и ему. То особо крепкая палка, ломаясь сама, ломала ему руку. А однажды нож так всадили ему в живот, что проткнули желудок. Когда мы пришли навестить его в больнице, мы ужаснулись увидев, что, едва поступив в палату из реанимации он со своим дружком вышел во двор, пьёт на скамеечке водку и закусывает солёной селёдкой. А ведь ему кроме жиденькой каши на воде целый месяц ничего нельзя есть! Он на наши возгласы негодования отвечал лишь простодушным смехом. Ничего, мол, мне не будет. И даже не надейтесь.
     Жену свою дядя Гена не просто любил, а обожал без памяти. Во всяком случае, когда бывал трезвым. И Тётя Галя это знала и в такие периоды совсем его не боялась. Однажды, придя с работы, она увидела дома накрытый стол. А что там накрывать-то? Пара бутылок водки, да кусок нарезанной колбасы. Муж восседал с двумя друзьями, а водка была уже разлита по стаканам и всё готово для начала обсуждения мировых проблем. Но дядя Гена был ещё трезв. Воспользовавшись этим, хозяйка дома схватила одного из мужичков за шиворот пиджака и так вышвырнула из квартиры в длинный общедомовой коридор, что тот не сразу смог и подняться.
    - Как ты смеешь, женщина, так поступать с моими гостями? - взревел муж. И обращаясь к потерпевшему другу добавил: -Ну-ка, Колян, иди на место. Я сейчас наведу порядок в доме...
     Он встал и в гневе замахнулся на жену, хотя и был ещё трезвый. Удар мог бы быть сокрушительным. Но... жена оказалась проворней. Мгновенным движением она сорвала с ноги босоножку и со всей силы ударила мужа каблуком по лбу. Каблук был острым, но достаточно крепким, чтобы выдерживать летящую походку ста килограммов крепкого женского тела. Весь лоб был рассечён до кости. Кровь брызнула на стены и на потолок маленькой комнатки и толстым слоем залила глаза дяди Гены. Он сел, закрыл лицо ладонями и горько-горько заплакал. Его отвезли в больницу, где наложили на рану несколько швов. А он на следующий день просил прощения у жены и целый год с гордостью говорил своим друзьям:
     - Вы видели какая у меня жена? У кого ещё такая есть? Эх, если бы вы только знали, как я её люблю!
     В нашем городе было несколько предприятий. И все они были один секретнее другого. На вывеске одного из них было написано: " Филиал московского научно-исследовательского института приборостроения ". По слухам оно работало по ракетно-космической тематике. Хотя точно никто этого не знал. Но было одно, которое располагалось на горке в излучение реки и было огорожено высоким бетонным забором с вышками, на которых круглосуточно дежурили автоматчики. На его вывеске и вовсе было написано только: "Предприятие №777". Никто из жителей города не знал, чем оно занимается. Даже к воротам вплотную подъехать было нельзя, так как метров за сто до них на дороге стояла будка с охраной.
     Гулять по городу можно было свободно. Даже на стройку можно было пробраться, если это стройка жилого дома, разумеется. Вскоре в одном из таких вновь построенных домов мы с мамой получили квартиру. Она пошла на повышение в своей организации. Стала начальником. Поэтому квартиру нам дали в престижном доме в центре города. Летом я часто гонял на велосипеде. Жарким июльским днём восемьдесят третьего я поехал один на своё излюбленное место потренироваться в катании по неровному рельефу с глубокими ямами и крутыми горками. В длинном ряду гаражей, через которые мне предстояло "просочиться" зияла прореха, образованная полным отсутствием одного из боксов. Всю её заполняла огромная лужа, через которую по подложенным снизу кирпичам были перекинуты две длинных доски. По одной досочке я покатил велосипед, по другой бочком стал пробираться сам.
     И надо же такому случиться, я вдруг увидел, что точно таким же манером, только навстречу мне с велосипедом через лужу перебирается незнакомая девочка примерно моего возраста или чуть младше. Мы встретились на середине лужи стояли и молча смотрели друг на друга. Я с радостью уступил бы ей дорогу. Но больно уж неудобно было двигаться задним ходом по колышущимся под ногами скользким доскам. Пока я соображал, как быть, она спросила:
     - Ты куда едешь?
     - Никуда. Просто так катаюсь – ответил я.
     - Просто так неинтересно. Поехали со мной.
     - А куда?
     - Поехали. Покажу кое-что.
     - Ладно. Поехали. – согласился я, дотумкав к тому моменту, какие действия необходимо произвести чтобы, не потеряв равновесия, развернуться вместе с велосипедом ровно на сто восемьдесят градусов по курсу.
     Мы подкатили к берегу речки и там оставили свои велики возле большого дерева, а сами пошли по тропинке пешком вдоль прибрежных кустов. Потом по песчаному откосу стали карабкаться в гору, цепляясь за траву там, где она попадалась. Когда мы были уже недалеко от верха откоса, девочка сказала, что здесь, под небольшим обрывчиком, мы должны остановиться. Мы стояли и смотрели сквозь нависающую над нами траву на бетонную стену забора метрах в двадцати выше. Нам отчётливо была видна вышка и стоящий на ней охранник с автоматом. Он же нас видеть не мог, ведь мы были скрыты от него откосом и нависающей над ним травой.
     - Садись. – приказала девочка – Давай знакомиться. Меня зовут Лина.
     - Необычное имя. – ответил я – А меня – Алик.
     - Алик – это сокращение от Александр?
     - Нет. Так и есть полностью – Алик.
     - Ангелина и Алик. Немного созвучно. Ты сиди и не высовывайся. Не стоит нервировать охранника. У него и так работа не подарок. Ты знаешь, что это за место?
     - Конечно знаю. Вон там, внизу, деревня за рекой. А вон – на мопедах едут Перепёлкин с Дураковым. Пацаны из нашего класса.
     Она снисходительно улыбнулась:
     - Тогда слушай. Эта деревушка называется Аксюта. Странное название? Так звали одну девушку давным-давно. Она была племянницей новгородского князя и была необычайно красивой. Один из величайших полководцев всех времён и внук самого Чингизхана по имени Батый влюбился в неё без памяти и уговорил князя отдать её ему в жёны. У него было много жён на родине, но в походах Аксюта была всегда рядом с ним. Неотлучно сопровождал его и его главный советник – великий шаман, к мнению которого хан неизменно прислушивался, поскольку тот обладал и мудростью, и огромной магической силой. Но советника ужасно бесило, что в последнее время хан стал пренебрегать его рекомендациями и всё чаще предпочитать умные и подчас неожиданные решения, предлагаемые Аксиньей.
     И вот однажды во время похода на Новгород он остановился в этом месте, а шатры главной ставки разбил на вершине вот этой самой горы. Аксинья настойчиво стала уговаривать его не разорять её родной город. Она убеждала, что его захват отнимет у него слишком много сил и времени. Тогда как Новгородская республика в качестве свободного союзника принесёт очень много пользы во время предстоящих походов на Запад, обеспечив ему надёжный фланг и тыл.
     Несколько дней главный советник не мог переубедить полководца. И это переполнило чашу его терпения. Однажды ночью он лично пробрался в шатёр Аксиньи, чтобы убить её. Хан почувствовал неладное. Он уверил шамана, что проведёт эту ночь в другом месте, а сам остался ночевать у своей любимой жены. Словом, злодей поплатился за дерзость и утром был казнён, а после похоронен здесь же, на этой самой горе. И, хотя это скорее большой холм, нежели гора, но это место господствует над всей окружающей местностью и с тех самых пор обладает некоторыми чудодейственными свойствами. И называют его – гора Саман. Деревню, на месте которой построили город и которой теперь уже нет, называли Батуевка, а та, что внизу за речкой, - так и называется до сих пор – Аксюта. Скорее всего её тоже уже скоро не будет.
     - А почему Батуевка? Ведь хана-то звали Батый?
     - Раньше его звали Бату-хан.
     - Откуда ты всё это знаешь?
     - Отец рассказал.
     - Твой отец историк?
     - Нет. Он директор института.
     - Какого института?
     — Вот этого самого. «Института счастья».
     - Чего-чего?
     - Прости. Я хотела сказать, вот этого предприятия, которое расположено сейчас у нас прямо над головой.
     Я не знал в тот момент как реагировать на её рассказ. Может быть она всё это сочиняет прямо на ходу. Или это причудливая смесь правды и вымысла. Всё равно её буйной фантазии можно позавидовать. Ведь если она когда-нибудь станет писательницей, то напишет что-нибудь покруче «Приключений капитана Врунгеля».
     Как бы там ни было, а мои и без того невеликие аналитические способности вдруг впали в совершенную кому. Я смотрел на неё как завороженный и не мог оторвать глаз. Я испытывал восторг влюблённости, а всё остальное, происходящее вокруг воспринималось как звуковой и визуальный шум. Значение теперь имело только одно – я хочу, чтобы эта девочка стала моей.
     - Ну, давай, теперь ты рассказывай. – прервала она затянувшуюся паузу.
     - Что рассказывать? О себе?
     - Да что хочешь. Только, чтобы интересно было.
     - Обо мне уж точно интересного рассказать нечего.
     - Ну, тогда историю какую-нибудь увлекательную.
     Я поймал себя на мысли, что никаких историй интересных я не знаю вообще. Ведь мне даже сказок на ночь никто никогда не рассказывал. Но так не хотелось ударить сейчас в грязь лицом и показаться неинтересным человеком для той самой девочки, которая стала для меня так важна. Я даже запыхтел от напряжения, перелопачивая закоулки своей памяти.
     - Ну, ладно, слушай. – сказал я, вспомнив, наконец единственную историю, которая имела хоть мизерный шанс показаться моей новой знакомке интересной. И я начал повествование о волшебной горе с максимальными подробностями, какие только мог выудить из закромов своей отроческой памяти. Она слушала с видимым вниманием. А когда я закончил, сказала:
     - Чушь всё это…
     - Угу – угрюмо согласился я.
     - Но не всё.
     - Что ты имеешь ввиду?
     - Правда в твоей истории только то, что гора эта действительно существует.
     - То есть, как это? Может ты ещё и знаешь, где она находится?
     - Конечно знаю.
     - Тогда скажи где. – нетерпеливо попросил я.
     - Там, где ты сейчас сидишь. Вот эта гора Саман и есть та самая гора счастья, на которой сбываются все желания.
     - Чепуха какая-то – не удержался я. Хотя мне совершенно не хотелось её огорчать. – На этой горе должен стоять волшебный дом. А здесь – сплошь промышленные корпуса. Кроме того, эту гору любой человек может узнать по отчётливому ощущению беспричинного счастья, едва приблизившись к ней.
     - А ты сейчас разве не испытываешь ничего похожего на эти ощущения?
     Я смутился:
     - Как тебе сказать… Я испытываю сейчас что-то очень схожее. Это как эйфория. Как прыжок с высокого обрыва в песок. Но эти ощущения не совсем беспричинные. Я никогда ещё не находился так близко наедине с такой красивой девочкой как ты. Может быть это всё потому, что… - я замолчал, испытывая ощущение, что кровь прилила к ушам и щекам как при высокой температуре.
     А на её милом личике разлилась довольная улыбка. Конечно, ей было это приятно. Наверняка теперь зазнается. Это прозвучало почти как признание в любви. Ведь детское признание звучит обычно не "Я тебя люблю", а "Ты мне нравишься". Но она как ни в чём ни бывало продолжила:
     - Да. Этот дом есть. Сейчас я тебе его покажу. Пойдём.
     Она взяла меня за руку и потянула вниз по откосу. Потом по тропинке к дереву, возле которого мы оставили наши велики. Потом ещё дальше на взгорок, на вершине которого рос огромный ветвистый клён.
     - Лезь за мной! – скомандовала она и решительно, и ловко стала карабкаться вверх по веткам. У меня бешено заколотилось сердце, и я почувствовал слабость в руках и ногах. Она была в короткой юбочке. Ведь в длинной так неудобно гонять на велосипеде. И вот сейчас она прямо над моей головой, и я невольно вижу её белоснежные трусики. Мне четырнадцать лет и в крови уже гуляют и бродят гормоны. А она совсем немного младше. И что из того? Нет, я сейчас точно сорвусь. Руки онемели и не слушаются. Но уж лучше мне вовсе разбиться здесь, чем опозориться перед девочкой, которую я должен сделать своей.
     И я полез. Было очень трудно. Не физически, нет. Просто дыхание перехватывало, когда её икры были в сантиметре от моего лица. Я задыхался. Наконец она нащупала на пути вверх крайнюю прочную ветку, которая могла выдержать наш с ней вес и остановилась, держась за не слишком толстый на этой высоте ствол дерева. Вот и я добрался до этой ветки и встал на неё. На мгновение я задержал ладонь на её талии. Боже мой! Почему не исполняется моё желание, чтобы время остановилось сейчас? Я обхватил Лину двумя руками и крепко прижал к дереву. Пусть думает, что это от страха. А дерево раскачивалось под весом наших тел – полтора метра в одну сторону, потом столько же в другую. Как в медленном танце.
     - Не нажимай так сильно. Мне нечем дышать. – сказала девочка – А теперь смотри. Ты видишь, среди корпусов стоит жёлтое здание с колоннами?
     - Вижу. Оно похоже по архитектуре на дворянскую усадьбу.
     - Так и есть. Это когда-то было главное здание усадьбы баронессы фон Штейн. Она купила эту землю и построила на горе своё имение, потому что здесь любой человек испытывает отчётливое ощущение беспричинного счастья.
     - И все его мечты сбываются?
     - Да. Но к сожалению… Но это потом. – ответила она туманно – Эту усадьбу у неё пытались выкупить многие влиятельные персоны и даже сам государь-император, но она не продала.
     - А дальше?
     - В феврале восемнадцатого года сразу после революции к ним вломились пьяные солдаты и стали грабить дом. То, в чём они не понимали ценности, они просто разбивали или ломали. Один из мародёров собрался разбить уникальную фарфоровую вазу, которая была такой большой, что её неудобно было нести. Хозяйка заслонила эту вазу собой, и он со злостью ударил её по лицу. Тогда семилетний мальчик – любимый сынишка баронессы бросился на обидчика, обхватил ручонками за ногу и что есть силы укусил. Тот в ярости отшвырнул ребёнка так, что тот сильно ударился головой о камин. А солдат, увидев в этот момент на его шее дорогой золотой медальон, подбежал и со всей силы рванул его. Тесьма, на которой висел медальон была прочной. Чтобы порвать её, пришлось дёргать ещё и ещё. Так он изрезал мальчику всю шею. Наутро сынишка баронессы умер.
     - И где же тут счастье, которое приносит этот дом?
     - Видишь ли… тут такое дело… Монгольский колдун ненавидел золото и татуировки. Он считал, что золото – это субстанция, которая рождает Великого Злого духа, а через тату Злой дух проникает под кожу человека. И шаман проклял всех, кто носит на себе золото или имеет тату.
     - Если баронесса знала это, то зачем она повесила золотой медальон на шею любимого ребёнка?
     — Это была ладанка с изображением его святого покровителя. Она была уверена, что он его защитит.
     - А дальше? – зачем-то продолжал спрашивать я. И, действительно: зачем? Вот она рассказывает это всё так, словно всё происходило при ней. Откуда ей знать все эти мельчайшие детали и подробности? Значит, она всё это просто сочиняет на ходу. Ну, и фантазия у этой девочки! Просто Астрид Линдгрен какая-то!
     - Баронесса от горя сошла с ума. Но из этого дома её выгнать так и не смогли. Запирали в бараке. Она убегала. Привязывали на верёвку. Она перегрызала её. Потом решили: пусть живёт тут пока не умрёт от голода или от холода. Но она ела землю и все никак не умирала.
     - А дальше?
     - Потом решили сделать в этом доме психиатрическую лечебницу. Почему бы и нет? Ведь один пациент уже есть… Так и жила она здесь пока мой отец, совсем ещё молодой учёный, вместе со своим научным руководителем, не выбрали это место для своего нового секретного предприятия. Он сам лично много общался с этой сумасшедшей старухой, хотя временами ему казалось, что она уже вполне здорова. А вскоре клинику вместе с пациентами перевезли на новое место. Он всё это мне и рассказал.
     - А чем он занимается сейчас?
     - Он этого никому не рассказывает. Нельзя. Даже в общении с друзьями-коллегами многие вещи они называют смешными словами-заменителями. Так, что только они понимают, о чём идёт речь. Из всех их разговоров я поняла только, что свою организацию они в шутку называют «институтом счастья».
     Мы слезли с дерева. Хотя мне казалось, что я готов провести на нём всю свою жизнь. Как медведь коала. А лучше – целую вечность. Вскоре на улице совсем стемнело. На велике стало ехать неудобно и небезопасно. И я уже думал, что Лина вот-вот попросит меня проводить её домой. А она вместо этого предложила пойти гулять пешком.
     - Куда? – спросил я.
     - Увидишь. – был ответ.
     Я не сразу даже поверил, что она ведёт меня на кладбище. Ночью! Может быть она сама сумасшедшая как придуманная ею баронесса? Во всяком случае она совершенно бесстрашная. Если не сказать – безбашенная. Мы пробирались при слабом свете луны практически наощупь то и дело спотыкаясь о кусты и корни деревьев. То место, в которое она вела меня и днём-то отыскать, наверное, было бы непросто. Блуждали часа два. Семь потов с меня сошло от пережитого ужаса. Но проявить малодушие я не имел права. Наконец, она сказала:
     - Здесь.
     - А что здесь? Могила какая-то. А прочитать что написано на ней всё равно нельзя. У нас с собой ни фонарика, ни спичек.
     - Подожди. Пройдет облако, выглянет луна, тогда и прочитаешь.
     Минут пятнадцать пришлось ждать яркого света луны. Было прохладно. Мы сидели, обнявшись и, мне показалось, что я могу поцеловать её. Но я уже мечтал, что она когда-нибудь станет моей женой. А значит нельзя допустить чтобы наш первый поцелуй произошёл в таком мрачном месте. Когда стало достаточно светло, чтобы разобрать надпись на надгробии, я прочитал: «Александр фон Штейн. 14 февраля 1911 года – 11 февраля 1918 года».
     Никогда раньше жители нашего города не ездили в Москву за колбасой. Потому что снабжение у нас было организовано по высшей категории. Но в восемьдесят пятом году к власти пришёл Горбачёв и всё понемногу стало меняться. Магазины стали пустеть. Предприятия и институты перешли на «голодный паёк». Приоритетным отраслям стали урезать финансирование. Страна стала «окультуриваться», говоря словами Михаила Сергеевича.
     В нашей пацанской жизни тоже произошли внезапные перемены. Однажды Вадик вызвал Перепёлкина драться после уроков «один на один». А это означало, что никто не имеет права вмешиваться в это их персональное дело. Мы все стояли и смотрели, а они бились долго и безжалостно. Мой друг хоть и озверел по своему обыкновению, но старательно соразмерял силу ударов, чтобы у соперника не потекла кровь раньше времени. Иначе, драка может быть остановлена по требованию одной из сторон. А рисковать он не хотел. И вот, улучив момент, Вадим заломил Кольке за спину руку до хруста сустава и уложил его лицом в сугроб. А сам навалился со всей силы сверху. Был март месяц. Снег был жёсткий как битое стекло. И всё же, Перепёлке дышать было нечем. Через пару минут Салмин поднял голову противника за волосы и дал сделать пару вдохов, после чего вернул в предназначенное для неё уже изрядно протаявшее место. Так продолжалось до тех пор, пока соперник совсем не обмяк и не перестал сопротивляться. Тогда Вадим бросил его в лужу, перевернул на спину и убедился, что тот дышит. После этого посмотрел вопросительным взглядом на стоящих вокруг ребят. Желающих высказаться не нашлось.
     На следующий день деревенские вышли из школы раньше нас. Они явно были намерены совершить акт возмездия. В этот раз я выходил вместе со своим другом, решив биться вместе с ним до конца. Ведь страшно только остаться одному, когда все позорно сбежали или стоят рядом трусливыми зрителями, а тебя избивают безнаказанно на посмешище всем. А когда есть кто-то в ком ты уверен, тогда совсем другое дело. Вставай спиной к спине и – будь, что будет. Но, к нашему удивлению, нас уже ждали ещё человек пять наших городских ребят. И каждый из них, я уверен, думал примерно, как я. Ну, и досталось же тогда этим четверым деревенским! Знаю, знаю, двое против одного – это некрасиво. Да и вообще неправильно. Но тогда так было нужно.  Очень нужно.
     А дядя Гена всё продолжал «чудесить». Когда он напивался, тёте Гале с сыном приходилось убегать из дома. Обычно они прятались и пережидали семейную непогоду у нас. А у дяди Гены приступ ярости сменялся приступом неизбывной любви и ревности, и он отправлялся на поиски своей благоверной. В первую очередь он шёл к нам. Мы все сидели затаив дыхание когда он со всей силы колотил в стальную входную дверь квартиры. Он был неумолим как стихийное бедствие. И было бессмысленно обижаться на него, как не обижаются на ураган или дождь с градом. Но также бессмысленно было его увещевать.
     - Отпустите мою жену! Галка, ты где?
     - Да нету тут никакой Галины! – отвечала моя мать – Ты что, Генка, сдурел совсем, стучишь по ночам? Мы ведь спим уже давно. И ты иди проспись.
     - Открой, Ритка! Я хочу убедиться, что её у тебя нет. Иначе выбью дверь!
     И он начинал колотить с такой яростью, что казалось, дверь сейчас вылетит вместе со стальной коробкой и кусками стены, в которую всё это встроено. По счастью, мы жили на втором этаже. И маме с подругой ничего другого не оставалось, как связывать канат из нескольких простыней и спускаться по нему тёте Гале с сыном на улицу. После чего моя мама со страхом и тревогой открывала дверь. А Геннадий Иванович, проведя инспекцию квартиры, убеждался, что его любимой здесь всё равно нет, спокойно уходил от нас, чтобы продолжить поиски в других местах. А наши беглецы, отсидевшись в кустах, возвращались к нам и спокойно ложились спать.
     Был у Салмина старшего и более мирный способ времяпровождения. Он был заядлый рыбак. Ходил на рыбалку и днём и ночью. Зимой и летом. Мне приходилось бывать с ним на летней рыбалке с ночёвкой и, к моему удивлению, даже бессонными ночами, изрядно выпивший, он бывал добр и спокоен, словно его агрессивная сила тогда засыпала беспробудным сном вместо него.
    Звал он нас с собой и зимой. Но, провести на льду в сильный мороз хотя бы полчаса, было выше наших сил. А отец Вадима даже ночевал на льду без палатки. Все его дружки-рыбаки – поставят себе палаточку, постелют в ней надувной матрасик, да крошечный обогреватель какой-никакой. А дядя Гена, словно искушая свою судьбу – ну, что слабо хоть как-нибудь со мной сладить? – выпьет перед сном дополнительный стакан водки, и ложится как есть прямо на голый лёд. Да так, что под ним протаивает его отпечаток. Как в литейном цеху у его жены, где раскалённый чугун разливают по формам.
     Но однажды «нашла на старуху проруха», застудил дядя Гена себе лёгкие, да так, что пришлось ему одно из двух этих органов удалять. Жена его подумала даже: «Ну, и слава Богу! Сколько же можно куражиться? Может хоть это послужит ему уроком, и он остепенится?» Впрочем, это ещё куда ни шло. Бывало, она ещё и не так рассуждала. «Да, что он, совсем бессмертный что ли? Неужто не найдётся на этого беса управа? Всю жизнь он нарывается, словно смерти ищет. Найдется ли хоть кто-нибудь, кто пришибёт его наконец?» А он в ответ только смеялся и приговаривал: «И не надейся даже, драгоценная моя...».
     Когда мы пришли в больницу навестить его, у Галины Ивановны появился честный повод ещё и не такое сказать про мужа. На третий день после операции он сидел на лавочке в больничном садике и курил «Беломор».
     - Иваныч, ты рехнулся совсем что ли? – вскрикнула жена – Тебе только что лёгкое вырезали. Ты чем дышать-то собираешься?
     - Не галди. – был ответ – У меня уже новое проклюнулось…
     - Как это проклюнулось? Человек не саламандра. У него органы не регенерируют – присоединилась к диалогу моя учёная мать.
     - Мне лучше знать. Я чувствую, что новое уже прорастать начало.
     Если долго сидеть на берегу реки, то можно не только увидеть проплывающий мимо труп твоего врага, но и много чего другого, не менее интересного. А если тебе посчастливилось жить в эпоху перемен, и река превратилась вдруг в бушующий поток, не придётся даже долго ждать. Мимо тебя непрерывной чередой пронесутся и друзья, и враги, и разбитые лодки надежд тех и других. Если же ты при этом не намерен оставаться пассивным наблюдателем этого «броуновского» исторического процесса и лениво отсиживаться на берегу, а бросился в воду, и плывёшь вместе с прочими активными современниками в бурлящем потоке, уцепившись за большую корягу, ты можешь и вовсе не замечать этого всеобщего мельтешения. С кем-то из путешествующих рядом поговоришь о том, о сём. Кому-то подашь руку помощи, а иных просто оттолкнёшь ногой подальше от себя.
    И вскоре такое время наступило. И встретил его я, отнюдь не отсиживаясь на берегу, а болтаясь в общем потоке вместе с другими трепыхающимися действующими лицами. В восемьдесят девятом году я учился на третьем курсе МИФИ и жил в Москве в институтской общаге. Я, как и многие мои сокурсники уже работал в организованном нашими преподавателями центре научно-технического творчества молодёжи. Чего мы только не разрабатывали в нём! Если раньше за внедрение нового техпроцесса можно было в лучшем случае получить почётную грамоту, то теперь нам платили за это вполне реальные деньги. Иногда даже очень немаленькие.
    Случалось и так, что работа наша не сулила сколь-нибудь значимого экономического эффекта и, если называть вещи своими именами, то была попросту «туфтой». Тогда приходилось включать особенный талант – дар убеждения. И это приносило плоды. Ведь деньги-то были у предприятий не свои, а государственные.
     Центры НТТМ плодились и размножались. А когда есть некоторое количество тех, кому есть чем поделиться, сразу же появляются и те, кому крайне необходимо, чтобы делились именно с ними. И они тоже обладают даром убеждения, то есть умеют неопровержимо доказывать, что добровольно отдавать им часть своего дохода – это исключительно в твоих интересах.
     Мне было намного проще, чем остальным тогда. Мой друг Вадик стал лидером группировки, известной не только в нашем городе и в Москве, но и во всей стране. «Вадим Салмин» звучало, тогда как магическое заклинание «Скорики-морики, пикапу-трикапу». Всем казалось, что если имеющий на это право произнёс его, то немедленно на горизонте покажется стая летучих обезьян.
     Его уважали и «солнцевские» и «ореховские». Порой они поручали ему особо деликатные миссии, требующие «гастрольной» работы. И ему это было удобно: сделал дело – и спрятался за кордонами городской охраны. В город-то посторонним вход был воспрещён. Правда время от времени враги, раздобыв пропуска, засылали к нам группы киллеров по его душу. Но у Вадима в «конторе» были свои люди. Гостей быстро вычисляли и хлопали как клопов.
     Лина подросла и изменилась до неузнаваемости. Нет, не внешне. Напротив, она стала ещё эффектней и неотразимей. Высшей ценностью для неё стали шмотки. Иностранные вещи, одежда, пластинки. У меня тогда водились деньги, и я мог бы купить ей всё самое необходимое. Но аппетит её был поистине неутолим. Кроме того, её захватывал сам процесс. Она стала профессиональной фарцовщицей и скупщицей валюты. Сначала я надеялся, что это временное увлечение. Но оно не отпускало её, а напротив засасывало всё глубже.
     Сначала я думал: вот закончу институт, сразу же заберу её к себе, и мы поженимся. Но она влюбилась в начинающего рок-музыканта, этакого непризнанного гения и неудачника. Неформала в бандане и в наколках по всему телу. С жиденькой бородкой, серьгой в ухе и отвратительными манерами. К тому же любителя выпивки, кокаина и плохих девочек. А Лина была для него лишь на пятом месте. Но она готова была ему всё простить, всё вынести, лишь бы заполучить его.
     Прошло ещё несколько лет. Ушёл со сцены один руководитель страны – безграмотный продажный позёр. Его место в кремлёвском кабинете занял другой – такой же безответственный, но ещё и выпивоха-показушник. И всё покатилось вниз. Понеслось снежной лавиной. Одних раздавило или погребло. Других крутило и колбасило, то ударяя о скалы, то временно вынося на поверхность. И лишь немногим удавалось всё время скользить сверху и уворачиваться от препятствий.
     Отец Лины благополучно приватизировал свой институт и стал счастливым обладателем земли и зданий на ней. Тогда приватизации подлежало всё – и оборонные, и стратегически важные предприятия. Только оборудование вывезли, да оставили ему пожизненные ограничения как следствие допуска к документам высшей степени секретности.
     Он был человеком выдающихся способностей. Ещё бы – золотую звезду героя соцтруда и орден Ленина кому-попало не давали. Но он не то, чтобы «выгорел», он был полностью дезориентирован. Все ценности и идеалы, которыми он жил, оказались выброшены на свалку истории. А новые не маячили даже на горизонте. Он не понимал не только что делать, но и зачем.
     Когда до Сержа, так звали Линкиного музыканта, наконец, дошло осознание собственной полной несостоятельности, он на ней женился. Правда для этого отцу девушки пришлось посулить ему должность Генерального директора своего предприятия, с которым он всё равно не имел представления, что делать. Я оказался среди приглашённых на свадьбу и был почти уже принуждён сильными уговорами оказаться в числе гостей, но внезапно произошло несчастье – убили дядю Гену.
     Ирония Судьбы, гримаса фортуны, насмешка провидения. Его убили дети. Несколько детишек в возрасте от девяти до пятнадцати лет возомнили себя будущими преемниками славного дела крутых пацанов из бригады Вадика. Но ждать пока вырастут, терпения у них не хватило. Им надо было начать самоутверждаться прямо сейчас. Дядя Гена шёл совершенно трезвый, когда они попросили его отдать им часы. Часы были очень старые, но корпус из золота. Он не отдал, само собой, даром, что дети.
     Они стали бить его палками, нападая со всех сторон одновременно. Это было похоже на травлю медведя собаками. Пока он бросался на одних, другие подбегали сзади и били палками и стальной арматурой по сухожильям ног сзади. Они были такие юркие, что поймать их было делом почти безнадёжным. Когда он не мог уже не только двигаться, но и стоять, они продолжали бить его по рукам, которыми он защищал голову. А после ещё какое-то время добивали как собаку, пока не забили насмерть. Для них это было важно, ведь теперь они будут повязаны кровью. Эх, если бы они только знали, кто его сын, может тогда не посмели бы. Свадьба и похороны случились в один день. Я пошёл проститься с дядей Геной.   
     Мне стукнуло уже пятьдесят, а я был всё ещё холостой. Не то, чтобы мне не хотелось иметь семью, просто я уже отчётливо, до мельчайшего штриха в портрете, знал какой должна быть моя жена. И чем подробней с годами становился этот образ, тем меньше шансов оставалось на то, что такой человек существует.
      Аренда производственной площадки в Москве обходилась очень дорого.  Как только на месте одного из предприятий в нашем наукограде открыли технопарк, я сразу же часть производства перенёс туда. Это давало существенную экономию, а значит, увеличивало прибыль. Какое-то время мне пришлось жить на два города.
     В каждом городе у меня была подруга. Обе были красавицы, и обе были хороши в постели. Но ни с одной из них не было настоящей «химии». С каждой было приятно провести день, два и даже поехать в отпуск. Но ни на минуту не покидало ощущение, что ты находишься рядом с чужим тебе человеком.
     Много лет прошло уже с тех пор, как Серж «профукал» предприятие, руководить которым его поставил тесть. Он сразу же тогда возомнил себя выдающимся продюсером, создал несколько рок-групп, оснастил необходимым оборудованием, оплачивал рекламу и гастроли. И всё это на кредиты, взятые под залог земли и зданий. Он очень надеялся, что деньги скоро потекут к нему рекой. Рекой, впадающей в море его славы.
     Жизнь снова оказалась жёстче. Банкротство. И всё ушло с торгов. Даже замечательная квартира тестя. Площадку института перепродавали несколько раз, пока она не оказалась, наконец, в земельном банке крупного московского застройщика. Не сразу собственник понял, для чего она ему. И только когда город «открыли» и произошло как бы его второе рождение, на этом месте решено было построить большой элитный жилой дом.
     Я оказался первым покупателем в этом новом проекте. Купил большую трёхкомнатную квартиру. Зачем? Ведь жить я буду в ней один. Или я всё ещё не потерял надежду, что когда-нибудь у меня будет семья? Все корпуса снесли. Оставили только здание усадьбы. Встроили его в корпус нового дома в классическом стиле так, что массивное каменное крыльцо так и осталось главным входом для жильцов и посетителей. Остались и львы, каждый из которых держал свою переднюю лапу на каком-то шаре – символизирующем то ли ядро огромной пушки, то ли снаряд монгольской стенобитной машины.
     Большая огороженная территория, внутри которой разбит парк. Будка с охраной на въезде, просторная парковка. Великолепный вид на окрестности и речку внизу. Огромные окна моей квартиры выходят прямо на восток. Я каждое утро могу любоваться восходом солнца. Но главное – в этом доме должно жить счастье. Как только я переехал в него, в моей жизни сразу начались перемены.
     Жаль только, что нельзя изменить прошлое. Да. На наше будущее мы как-никак, но способны влиять. А на прошлое нет. Не вернуть уже дядю Гену. Как не вернуть здоровье моему другу – Вадиму Салмину.  Пули наёмного убийцы всё же настигли его. И в свои пятьдесят лет он давно уже дряхлый старик, с трудом передвигающийся, опираясь на трость, трясущейся от тремора рукой.
     Серж после банкротства никогда больше уже не работал. Только пил всё больше и больше, опускаясь при этом всё ниже и ниже. Зато Лина взялась за ум. Она стала работать за троих, чтобы оплатить ипотеку их двухкомнатной квартиры, в которой она жила втроём со своим мужем и отцом, заработать на пропитание семьи и на пропой мужу. Она освоила ремесло портнихи и шила с утра до вечера. Одежда у неё получалась высшего качества. Так что не стыдно было пришивать на неё бирки всемирно известных брендов. Уж в этом она знала толк. От постоянных клиентов также не было отбоя.
     Иногда я навещал её, отыскивая повод, будто мне надо подогнать что-либо из одежды. А больше для того, чтобы узнать, не надо ли ей чем-нибудь помочь, да и просто поболтать. Передо мной сидела седая старушка с лучиками морщинок вокруг глаз. И о чём бы мы не говорили, она ни на минуту не прерывала свою работу. Даже когда она смотрела на меня, её руки продолжали делать своё дело. Посетители приходили и, забирая заказ, уходили. А она даже не угощала меня чаем. Потому что весь день, пока она работала, её старый и почти выживший из ума отец, безвылазно сидел на кухне. Старик так никогда и полусловом не проболтался, чем же он занимался в своём «институте счастья».
     Однажды при мне к ней зашла молодая женщина. Спокойная и немногословная. Обсудила что-то коротко и по делу, и ушла. Не красавица, вроде. И не фонтан темперамента. Ушла и ушла, словно и не приходила. Скажите, с вами, бывало, когда-нибудь такое, что вы не узнали своего старого знакомого? Смотрите на человека и говорите себе: нет, я его не знаю. А потом: ну-ка, ну-ка… словно что-то знакомое прорезалось. Ну, конечно, Боже, как я не узнал его сразу?
     Вот так и со мной. Ушла и ушла. Но, вроде бы и осталась. Я вижу её лицо перед собой.  Оно кажется мне всё более знакомым. Оно очень красивое. Но не той открыточной показушной красотой, а глубокой, настоящей, природной. На ней не было и миллиграмма макияжа, а она так прекрасна. Я тут же взял у Лины её адрес и вскоре разыскал её. Это и был тот человек, с которым мне трудно и сейчас расстаться даже на минуту.
     Я посмотрел в окно на лежащего в луже сына. Перевёл взгляд на часы. Без четверти час. Пора выходить, чтобы отвезти его на воскресное занятие с педагогом по музыке.
     - Сын! Бегом домой! – крикнул ему я в приоткрытое окно. Через минуту он был уже дома. Спортсмен! Ещё через пять минут я уже выводил его, переодетого в «цивильную» одежду, из квартиры.
     Ворота открывал приветливый охранник. Пока каждая створка медленно очерчивала свою четвертинку круга, он поздоровался:
     - Добрый день, Алик Александрович!
     - Здорово, Николай! – ответил я.
     - Хорошо выглядите сегодня.
     - Спасибо, на добром слове.
     - Здоровьица вам, Алик Александрович!
     - И ты не хворай, Перепёлкин! - я махнул рукой ему в ответ.