Банк и вдова

Когда-то в моей стране был один единственный банк.  Насколько я помню, это была единая сберегательная касса СССР для хранения трудовых сбережений и кредитования населения. Вот только сбережений у меня не было – зарплаты молодого следователя едва хватало, чтобы прокормить семью из пяти человек. А что такое «кредитование» мне тогда и в голову не приходило. И никто еще не знал такого страшного слова как «ипотека». Незачем было знать.


С этими мыслями я поднимался по узкой неудобной лестнице, ведущей в один из нескольких тысяч отделов судебных приставов, раскинувших свои исполнительные сети на необъятных просторах нашей родины.
В кабинете застаю худощавого молодого человека в поношенном свитере с бледным утомленным лицом. На столе кипы бумаг, папок, исполнительных производств. И не только на столе, но и под столом, и вокруг стола, и вообще, все пространство его небольшого кабинета занимали груды папок и скоросшивателей. Каждая такая папка – чья-то судьба. Чьи-то слезы, несбывшиеся надежды, горе и отчаяние. А с другой стороны – чей-то уверенный успех. Успех, скрепленный печатью суда, вынесшего решение в пользу взыскателя. Как чаще всего это бывает, солидной кредитной организации, то есть банка.

 
И теперь таких банков развелось очень много. Я, наверное, не ошибусь, если предположу, что рост банков прямо пропорционален росту горя и отчаяния – да поправит меня читатель, более осведомленный в вопросах современной экономики, но в годы моего детства суть банковской деятельности преподносилась именно в таком свете.


- Вы к кому?  - нервно спрашивает меня худощавый молодой человек.
- Можно присесть пожилому человеку? – спросил я у пристава.
- Здесь посторонним сидеть нельзя!
- Но я ведь не посторонний  - сказал я с примирительной улыбкой.
Я объяснил юноше в свитере, что визит мой не носил личного характера. Не по своим долгам я пришел. И даже не по долгам клиента.
А дело было так.


Как-то раз, покупая на рынке помидоры и огурцы, я увидел плачущую молодую женщину у прилавка. Продавщицу. Плакала она так горестно и безутешно, что я сразу забыл и про огурцы, и про помидоры, и спросил у нее, не могу ли я чем-то               помочь. Ведь когда человек находится в горе, он хватается за любую соломинку. И такой соломинкой в данный момент оказался я.
История Нади (назовем так нашу героиню), оказалась поистине душераздирающей.
Все начиналось хорошо – Надежда вышла замуж по любви за крепкого парня из Донецка, родила ему дочку. Сперва молодая семья ютилась на крошечной съемной квартирке, а потом оформили ипотеку на двухкомнатную квартиру в блочной новостройке. Муж работал в автослесарной мастерской, исправно гасил кредит, девочка пошла в школу.


А потом пришла беда. Муж пропал без вести. Поехал навестить родственников в Донецкую республику и исчез. Как раз накануне в новостной строке Надя прочитала скупую фразу об очередном обстреле села, куда он собирался  поехать. И хотя она отказывалась верить в произошедшее, но сердцем почуяла, что в живых его уже нет. По ее заявлению полиция объявила пропавшего в розыск, да что толку? Кто будет искать человека на территории непризнанного государства?


Тринадцатилетняя Ника, узнав об исчезновении отца, испытала такой шок, что потеряла сознание. Стала плохо учиться в школе,  кричать по  ночам. Психика ребенка оказалась  подорванной. Казалось, что хуже быть уже не может. Семья, подобно кораблю, разбившемуся о риф, тонула в открытом море. Но вместо помощи к месту бедствия явились акулы. Читатель, наверное, уже догадался, о ком идет речь.


После первой же просрочки ипотечного платежа Наде позвонили с неизвестного номера: какая-то «Светлана из отдела по работе с просроченной задолженностью» недовольным голосом требовала сообщить причину невнесения очередной оплаты по кредитному  договору. Сбивчивые объяснения Нади были прерваны грубым замечанием: «нас не интересуют ваши семейные проблемы, вы знали, на что подписывались, поэтому готовьтесь расстаться с заложенным имуществом».
А заложенным имуществом было их единственное с дочкой жилое помещение – та квартира, которую они и хотели приобрести.


Помощи ждать было неоткуда. Родители Нади умерли, подарив перед этим старенький дом в деревне, который пошел на оплату первого взноса.
Надя хваталась за любую работу, чтобы погасить чтобы хоть часть долга, но доходов от продажи картошки на рынке было явно недостаточно… В итоге денег не хватило даже на адвоката. Надя почувствовала себя стоящей на рельсах перед несущимся поездом. Все что ей оставалось делать – зажмурится, и приготовиться к последнему удару судьбы.


Как предписано в таком случае неумолимым законом, суд по иску кредитора вынес решение о взыскании задолженности в пользу банка.
В очередной раз сработало правило, разработанное еще в начале прошлого века прагматичным американцем Р. Мертоном: «бедные беднеют - богатые богатеют».
По этой формуле выходит, что несчастной вдове следовало оказаться со своей дочкой на улице поздней осенью и умереть где-нибудь под забором.
Но суд, проявив гуманизм, этого не допустил. Оказывается, Фемида иногда способна прослезиться, хотя, теоретически, никто не должен видеть за повязкой выражения глаз у этой непредсказуемой женщины с весами.
Особенно, когда речь идет о вдовах и сиротах.


В данном случае суд  предоставил Надежде отсрочку исполнения решения суда. На целый год. А за год мало ли что может произойти.
Но акулы не дремали.
Только Надежда успокоилась, как ей пришла по почте частная жалоба банка на определение суда о предоставлении отсрочки. Жалоба была написана уверенным, наглым тоном взыскателя, привыкшего побеждать, не терпящего никаких отсрочек и рассрочек.
Вслед за жалобой явился и представитель банка. Да не один, а в компании с самоуверенным молодым человеком, представившимся судебным приставом-исполнителем. Не давая ей вставить и слова в свое оправдание, они дружно набросились на несчастную женщину, угрожая наложением ареста на ее жилое помещение. А через пять минут после того, как они ушли, появился я, со своими огурцами и помидорами.


В минуты, когда я вижу отчаяние и горе человека, я часто забываю о том, что я адвокат. Мной овладевают жажда справедливости и стремление восстановить попранный закон, и я снова становлюсь тем, кем был раньше  - прокурором.
Именно поэтому я спокойно уселся на стул на глазах ошеломленного пристава и предъявил ему ордер для участия в суде по рассмотрению частной жалобы банка. Еще больше у него вытянулось лицо, когда он узнал, что помощь я оказываю безвозмездно. Однако мой главный разговор с ним был еще впереди.
Надежда действительно ухватилась за меня как утопающий за соломинку. Угрозу лишить ее единственного жилого помещения она восприняла реально. Через несколько дней после нашего разговора ей еще раз позвонили из банка, наехав уже поконкретней.


С бедной женщиной  случилась истерика. Рыдая, она позвонила мне с работы, сказав, что в администрацию рынка уже являлись «коллекторы» и  искали ее. Она боялась идти в тот день домой, опасаясь, что пристав не даст ей войти в собственную квартиру. А тут еще из школы позвонил педагог, сообщив, что девочка постоянно плачет и «срывает уроки».


Я сел в машину и немедленно примчался на рынок, успокоил ее и проводил до самого дома. Поднимаясь на третий этаж, я сказал, что если так называемые коллекторы посмеют подойти к ее квартире, мы сразу же вызовем полицию.
В этот момент сверху раздался торжествующий смех.
- Вызывайте, вызывайте, мы уже здесь! – проговорил с лестничной площадки грубый мужской голос.
У Нади подкосились от ужаса ноги, и мне пришлось подхватить ее, чтобы она не разбила себе голову.
- Ну, что, открывайте свою хату! Точнее уже не свою! – хохотнул высокий широкоплечий верзила в камуфляже. Короткая стрижка, квадратное лицо. Скорее всего, бывший военный или силовик на пенсии. Рядом с ним стоял, важно засунув руки в карманы знакомый мне худощавый молодой человек. Увидев меня, он стыдливо опустил глаза.
- Кто вы такой? – спросил я у человека в камуфляже.
- Это ты кто такой? - спросил, набычившись, камуфлированный верзила.
- Быстро же мы перешли на «ты»! – сказал я, предъявив  ему удостоверение адвоката.  - А теперь ваши документы.
 - Я представитель банка! – развязно ответил верзила. - Пришел опечатывать эту квартиру.
-  А у банка, случайно еще не отобрали лицензию? - спросил я насмешливо.  - И, кстати, где удостоверение личности?
-   С собой щас нет, но…
- Тогда я вызываю полицию. И личность будут устанавливать уже в                изоляторе. А еще разъясняю вам, личность без документов, что у вас уже есть покушение  на незаконное проникновение в жилое помещение.  - А у вас – я повернулся к приставу - более серьезный состав преступления: превышение должностных полномочий.

 
- Но позвольте! – заикаясь, залепетал пристав. Что мы нарушили? Суд вынес решение, мы должны описать имущество и…
- Вышвырнуть эту женщину вместе с ребенком на улицу, не так ли? – перебил я  его. – А вы не в курсе, что суд вынес определение об отсрочке исполнения решения?
- Мы не получали этого определения!  – снова подал развязный голос верзила в камуфляже. – И вообще, мужчина, не надо тут качать права. Мы и дверь взломать можем.
 - Давайте, взламывайте - спокойно сказал я.  – Только эту ночь вы уже оба проведете в полицейском изоляторе. А когда  пойдете искать новую работу,  я уверяю вас, что ни один банк, и ни одно подразделение приставов не заинтересуются двумя судимыми отморозками со скверной репутацией.
После этой фразы из верзилы словно выпустили воздух. Бормоча ругательства в мой адрес,  он довольно проворно спустился по лестнице, решив не испытывать судьбу.
- А вы? – обратился я снова к приставу. – Вы зачем привели сюда бандита?
- Я действую в рамках исполнительного производства – затараторил молодой человек. - Я обязан помочь банку реализовать права на его имущество…


- Плохо же вы знаете закон об исполнительном производстве! Потому что в нем про такую помощь ничего не написано. А вот в присяге, которую вы принимали, есть такие слова: «клянусь настойчиво и честно защищать права граждан, интересы общества и государства»… Заметьте, ни слова про интересы банков!
Молодой человек стоял потрясенный. Повисла пауза, которую нарушил встревоженный  детский голосок из-за двери: «Мамочка, кто там с тобой? Мама, я боюсь открывать!»
- Что же мне теперь делать? – спросил побледневший пристав.
- А теперь мы разрешаем вам войти в квартиру.  - Не так ли? – подмигнул я трясущейся от страха хозяйке. Она испуганно закивала головой. - Там вы опишите нехитрое имущество этой женщины. И составите акт о невозможности взыскания по исполнительному листу.
И Надежда, улыбаясь сквозь слезы, полезла в сумочку за ключами…


На этом месте мне так бы хотелось закончить этот рассказ. Это было бы логично -  в конце концов, все мы нуждаемся в хэппи-энде, которого почти не бывает в реальной жизни. Ну, пусть хотя бы в отношении уже настрадавшейся вдовы и ее девочки.
Но то, что позволено писателю, не позволено суду. И уж тем более, подневольному приставу-исполнителю, не напрасно носящего форменный шеврон с беспощадной символикой – ликторским пучком розог и секирой, зажатых в когтистой лапе орла.
На моей памяти от этих розог не перепало еще ни одному банку. Зато вдовам и сиротам от них доставалось частенько, в строгом соответствии с правилом Мертона. «Бедные беднеют – богатые богатеют!» Не исключением стали и Надя с дочкой.


Не обманывая читателя, признаюсь, что с самого начала я отдавал себе отчет в происходящем, ибо закон был не на нашей стороне, и потому я не надеялся на чудо.
Мне лишь хотелось оттянуть момент выселения до того, как Ника достигнет совершеннолетия, дать возможность ребенку закончить хотя бы школу в нормальных условиях. Удивительно, но мне это удалось.
В бою за квартиру вдовы против меня были брошены все силы и средства, при мощной огневой поддержке суда. Достаточно сказать, что эта квартира трижды продавалась от одного банка к другому  - вместе с населяющими ее живыми людьми. И все это было признано судом законным.


Наконец, на подставных торгах, о проведении которых Надю даже                не известили, последний банк продал квартиру вместе с ней и Никой преуспевающему частному предпринимателю, который и предпринял итоговую компанию по их выселению.
Повторились прежние угрозы и наезды на бедную вдову – характерные для менталитета новоиспеченного российского бизнеса, со всей его грубостью, гнусностью и откровенно криминальным душком.
Но мы не сломались.


Несмотря ни на что, находясь в заведомо неравных условиях боя, подобно Суворову, окруженного вражеской армией в Альпах, долгих четыре года я водил за нос перекупщиков квартиры, изматывая их стычками с прокуратурой и другими государственными органами, где нашим главным козырем было несовершеннолетние Ники.  Но, увы, даже оно не спасло ее от неумолимого правила Мертона. Бессильны перед ним оказались и судьи.
Настал день, когда одна из работниц Фемиды, заикаясь и краснея от мучительного осознания несправедливости собственного решения, огласила давно ожидаемый мной акт… Нет, назовем его просто судебным актом, ибо упоминание слова «правосудие» здесь будет кощунством.


Полностью выплатив банку стоимость своей квартиры, бедная женщина была выселена из нее, ибо, как объяснил ей в своем решении суд, эти деньги пошли лишь … на уплату процентов по ипотеке.
Надя нашла в себе силы смириться с поражением. Впрочем, поражением ли?
Лично я считаю достойное поведение этой женщины абсолютной нравственной победой. К ее чести, за эти годы нашей отчаянной борьбы я не слышал от нее ни одного скверного слова в адрес истязающих ее кредиторов, ни одного проклятия, которые, безусловно, давно бы уже испепелили все кредитные организации нашей страны, если бы они имели свойство материализоваться.


- На все воля Божья! – сказала лишь Надя, собирая нехитрые пожитки перед отъездом в бедный деревенский дом – ее последнее пристанище, в котором ей великодушно разрешила жить верная подруга.
А маленькое чудо все же произошло. Отметив восемнадцатый год                рождения, Ника встретила хорошего парнишку, только что демобилизовавшегося из вооруженных сил. Честного, доброго и надежного – словно вобравшего в себя все качества, противоположные прежде окружавшему ее миру. 


И этого чуда не могло не произойти, ибо есть некий высший закон, над которым не властны ни суд, ни банки, ни приставы-исполнители с розгами и секирами. 
Закон этот не превозносится и не ищет своего, не мыслит зла, не бесчинствует и не радуется неправде. Закон этот долготерпит, милосердствует, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Имя ему – любовь.