Я должна была быть

***
            - Пустая затея, – отмахнулся Леонид Григорьевич. - И о чем я могу им рассказать, Кеша? - друг и сосед по площадке, Иннокентий оставался в квартире Карташовых около получаса и настойчиво уговаривал Леонида Григорьевича посетить его открытый урок.

            - Тебе ничего особо рассказывать не придется, - убеждал Леонида Григорьевича Иннокентий. -  Вот же уперся. От тебя и требуется только на вопросы отвечать. Каверзных вопросов не будет, обещаю. Да и потом, не понравится вопрос - можешь не отвечать. Это ведь дети. Это как игра.

            - Дети? Четырнадцать - пятнадцать лет... Скучноватый я объект для изучения. Инженер. Тоска, – не сдавался Леонид Григорьевич. - Нашел бы кого-нибудь поинтереснее. Ведь есть среди родителей достойные.

            - Нельзя родителей. Как ты не понимаешь? - отчаянно возразил Иннокентий. - Они ведь, жучары, на то и рассчитывают. Нужен посторонний человек, чтобы они встретились с ним впервые, чтобы сами, самостоятельно, могли дать оценку совсем неизвестному им человеку.

            - И ты выбрал меня? - вздохнул Леонид Григорьевич. - Не верный выбор.

            - Ты подходишь, Леня, поверь. И что профессия у тебя не актерская, даже лучше. О творческих людях писать проще. Их достижения налицо. Попробуй написать о профессии простого работяги - инженера. Пускай попотеют. Знаешь сколько я их складненьких опусов перечитал?  Все так гладенько, отшлифовано. И все лишь потому, что "шлифуют" не они первые. Истории об известных людях со всех ракурсов расписаны другими. Кто-то когда-то докопался до истины, а мои сливки снимают. Нет, пусть поймут, как это сложно вывести человека на откровенный разговор, как получать отказ тоже пускай узнают. Как написать о человеке что-то, когда информация скудная. Они ведь хотят писать. Всякий опыт хорош в писательской деятельности.

            - И все-таки выбор твой весьма сомнителен, – спокойно возразил Леонид Григорьевич. – «Сухарь» я. А о "сухаре" что напишешь?

            - Я знаю тебя не первый год, - не унимался Иннокентий. - Отрицать не буду: болтливость - не твой конек. Поэтому, просто умоляю, не отказывайся, Леня. Это займет от силы час, а то и того меньше. Уж очень хочу видеть, как моя ребятня обломается.

            - Ты какой-то неправильный педагог, - изрек Леонид Григорьевич.

            - Думаешь? – расплылся в улыбке Иннокентий.

            - Не уверен, что из этого получиться что-то дельное. Да ладно, я приду.

            Леонид Григорьевич закрыл входную дверь за соседом и застыл у порога. Не нравилась ему вся эта затея. Из кухни доносились едва уловимые слова жены, она рассказывала их маленькой дочери очередную небылицу, чтобы накормить ее. Леонид Григорьевич улыбнулся и направился в сторону кухни. 


***
            Леонид Григорьевич сидел за учительским столом и нервно сжимал в руке граненый стакан с водой, рука едва заметно дрожала.

            В классе стоял чудовищный гвалт. С самого начала что-то не заладилось. Ребята, придерживаясь правила: за рамки профессии не выходить, никак не могли придумать интересный вопрос, чтобы хоть как-то выстроить беседу с приглашенным гостем. Да и сам Леонид Григорьевич не помогал, упирался. На любой, заданный ребятами, вопрос отвечал однозначно и скупо – сказал, как отрезал. Прошло минут пятнадцать как Леонид Григорьевич вошел в кабинет, как Иннокентий представил его классу. И вот, разговор закончился, не успев начаться.

            Иннокентий, не в силах перекричать нарастающий шум класса, резким движением достал из верхнего ящика учительского стола толстый журнал, и со всего размаху жахнул им по столу. Класс вздрогнул и затих. Иннокентий молча обвел класс взглядом.

            - Скука. Ну, о чем писать? - нарушил тишину грузный парень, сидевшей за первым столом среднего ряда. -  Никогда не поверю, что человек мечтал о профессии инженера с малых лет.

            - Может вы спросили что-то или как-то не так? - бросился на защиту Леонида Григорьевича Иннокентий.

            - Не честно, Иннокентий Семенович, вы сами запретили нам задавать лишние вопросы, – возразила рыжеволосая девушка, лицо которой было усыпано веснушками. - По одной профессии, даже пусть человек в ней «ас», трудно цельную личность создать.

            - Да, – подхватила ее соседка по парте, накручивая кончики длинных волос на палец. - Почему нельзя поговорить нормально? Ведь корреспонденты иногда задают и неудобные вопросы.

            - Чаще всего именно такие вопросы они и задают, – вторил девушке высокий, коротко остриженный парень с оттопыренными ушами. - Человек расслабился, а тут "опля" и они поставили его вопросом в тупик.

            - Я не думаю, что Леониду Григорьевичу есть что скрывать, – сдержанно начал Иннокентий. - Я знаю его много лет и это весьма уважаемый и достойный человек, - было слышно, как Леонид Григорьевич беспокойно, большими глотками, пьет из стакана воду. – Так, давайте все успокоимся и начнем все сначала.

            Ребята приуныли. Леонид Григорьевич тоскливо смотрел на графин.

            - Ладно, - согласился парень с первой парты. – Дайте нам шанс, Леонид Григорьевич. Отвечайте, пожалуйста, как-то…

            - Покрасивее, - подсказал девичий голос. Ребята засмеялись.

            - Ну да, покрасивее. С бантиками и воздушными шарами, – огрызнулся парень с первой парты.

            - Я … - снова послышался девичий голос, но договорить ей не дали.

            - "Непутевая", - выкрикнул кто-то. Все снова засмеялись.

            Стакан в трясущейся руке Леонида Григорьевича дрогнул и ударился о графин, гулко звякнуло стекло. Вода из стакана выплеснулась на стол. Леонид Григорьевич поспешно освободил руку.

            - "Непутевая", - эхом отозвался Леонид Григорьевич.

            - Это не ругательное слово, - понизив голос, произнесла полненькая девушка с умным лицом, темными, очень выразительными глазами. Выждала в полной тишине и добавила: - Я знаю.

            - Но очень обидное, - возразил ей тоненький девичий голос.

            Леонид Григорьевич глазами отыскал девочку, которой принадлежал этот тоненький детский голосок. Она была значительно младше остальных ребят, находящихся в этом классе. Девочка ловко пряталась за спиной широкоплечего, рослого парня, который сидел перед ней.

            - Это слово… - не закончил фразу Леонид Григорьевич. - Сколько тебе лет? –  обратился он к девочке.

            - Двенадцать, - произнесла девочка, выглянув из-за широкой спины парня. - Скоро будет, - сообщила она.

            - «Непутевая», так один человек называл свою дочь. Он очень любил свою девочку и произносил это слово с нежностью, – Леонид Григорьевич сделал паузу. – Ей было семь. Когда у нее спрашивали сколько ей лет, она отвечала, что скоро будет восемнадцать. Она свято верила, что скоро ей будет восемнадцать лет.

            - И что она стала «путевой»? – спросил коротко остриженный парень.

            - Да уж точно «путевее» тебя, - взорвался класс дружным смехом.

            Леонид Григорьевич неторопливо приподнялся со стула и, продолжая нависать над учительским столом, замер. Почуяв изменение ситуации, класс смолк в ожидании. Леонид Григорьевич неспешно выпрямился, пристально разглядывая притихших ребят. За его спиной негромко, с явным облегчением, выдохнул Иннокентий.

            - Тем вечером мальчишки затеяли игру, - едва слышно произнес Леонид Григорьевич в наступившей тишине. - Уж и не припомню во что они тогда играли. Разделились на две команды. В одной из команд не хватало игрока. Стали звать меня. Мне было лень подниматься со скамейки и бегать было лень. Я никак не соглашался. И вот тогда появилась она, – Леонид Григорьевич едва заметно улыбнулся. - В сереньком коротком пальтишке, в такой же серой вязанной шапочке, постоянно съезжающей на глаза. На ногах колготки, собранные в нелепую гармошку и мальчиковые черные ботинки. Девочка стала проситься в игру. Ни одна из команд никак не хотела брать девчонку. Тогда кто-то сказал: "Мы уже разделились, тебя здесь не было". И девочка, ничуть не смутившись, произнесла: "Я должна была быть!"


***
            - Вот вы у меня спросили, о чем я мечтал в детстве, - Леонид Григорьевич стоял перед классом, немного пошатываясь. - Я мечтал о еде, – Иннокентий дернулся и в изумлении уставился на своего друга. – Ни о чем другом я и думать тогда не мог. Все двадцать четыре часа в сутки я думал о еде. Даже ночью, просыпаясь от болезненных спазмов в пустом желудке, я думал о еде. Учился я плохо и давно перестал бы ходить в школу, но там был обязательный и бесплатный для всех обед. Так вот, отец мой и два старших брата были людьми сильно пьющими, – Иннокентий тихо ахнул от удивления, растерянно разглядывая Леонида Григорьевича. Тот, не обращая на Иннокентия внимания, продолжил: - Мама, измученная вечными заботами и нехваткой средств для жизни, выглядела едва ли лучше отца и братьев. В пьяном угаре отец частенько поднимал руку на маму, вскоре и на меня, когда я за маму заступался. Спустя некоторое время присоединились к отцу и братья.

            - Леня, это разве твоя жизнь? - не выдержал Иннокентий. - Твои родители... Они благородные люди, - путаясь в словах, проговорил он с волнением.

            - Худшая жизнь моя, Иннокентий, - комок вдруг подступил к его горлу. Леонид Григорьевич нервно несколько раз сглотнул, чтобы побороть чувство, которое его одолевало. - Ты, Кеша, неплохо знаешь моих родителей, но ты совсем не знаешь меня, прежнего.

            Ребята, не понимающие, что происходит, сидели неподвижно, словно боялись спугнуть кого-то. В полном молчании они наблюдали за взрослыми, внимательно вслушиваясь в их спор.

            - Если позволите, я продолжу, - произнес Леонид Григорьевич твердым голосом, обращаясь не то к классу, не то к Иннокентию, который казался растерянным. - Мне нелегко вспоминать, но раз уж я решился...

            - Да, пожалуйста, - подаваясь чуть вперед, попросила рыжеволосая девушка. - Продолжайте.

            - Так вот, был я совершенно несуразным подростком, - возобновил Леонид Григорьевич прерванный рассказ. - Для своих двенадцати лет имел слишком высокий рост, при этом был худым, почти тощим, отчего сильно сутулился. Ко всей моей худобе, впавшим щекам, нелепо длинным рукам, добавьте огромный нос на узком вытянутом лице и вечно всклокоченные волосы. Одежду донашивал я после братьев и висела она на моем костлявом теле, как на огородном пугале. Я знал, что моя поношенная одежда пахнет отвратительно - привычный для меня запах моего дома, - грустно вздохнул Леонид Григорьевич. - Какая была у меня жизненная позиция? Кажется, так вы спрашивали, – припомнил Леонид Григорьевич, обращаясь к классу. - Никакой. Я был апатичен, ленив и безразличен ко всему, кроме еды. Ради теплого обеда, а не ради знаний, ходил я в школу каждый день. Я безропотно сносил насмешки одноклассников, ради тарелки теплого супа и гречневой каши с сосисками. Таким был я в то время. И да, смысл слова "инженер" я вряд ли понимал правильно.

            Как-то в субботу, осенним теплым днем, сидел я на полусгнившей скамье у покосившейся изгороди и с интересом наблюдал, как к пустующему дому напротив подъехали два грузовика. Целое событие, - улыбнулся Леонид Григорьевич. - Дом, в котором проживала моя семья, стоял у самой дороги. И соединяла эта дорога колхоз, до которого было километра два от нашей деревни, и городской поселок, в который добирались мы автобусом минут тридцать. Машины в то время - большая редкость. Дорогой этой пользовались не часто, раз или два в год, когда перегоняли по ней сельхозтехнику.

            В тот день трое мужчин проворно выгружали из кузова машины мебель, всевозможные плетеные коробки, связки книг, увязанные в тугие узлы вещи и какие-то огромные тюки. Скоро на дороге собралась толпа деревенских. Кто-то бросился помогать приезжим выгружать груз, большая часть пришли просто поглазеть. Под ногами взрослых повсюду носилась шумная местная детвора.

            И вот, на улице уже довольно сильно смеркалось, когда из кузова были выгружены последние пожитки новых жильцов и улица опустела. А я все сидел, не шевелясь на скамье, словно боялся нарушить волшебство момента. В доме через дорогу, по хорошо освещенным комнатам, сновали туда-сюда мужчина и женщина. Они копались в коробках, перекладывали что-то с места на место, натыкались друг на друга и задорно смеялись. Тем поздним вечером я уснул почти счастливым. А утром следующего дня я узнал, что у наших новых соседей есть дочь Василиса.

            - Василиса? - удивился Иннокентий.

            - Вася, - спокойно подтвердил Леонид Григорьевич.

            - И что? - начал нетерпеливо ерзать на стуле парень с первой парты.

            - В тот день девочку в игру не взяли, - Леонид Григорьевич подошел к столу и жадно отпил воды из стакана. В классе становилось жарко. Иннокентий, думая о чем-то своем, не торопясь поменял графин с водой на столе, а затем приоткрыл классную дверь, давая возможность свежему воздуху с коридора проникнуть в класс.


***
          - Жизнь моя приобрела краски, - Леонид Григорьевич вспомнил те далекие времена и довольно улыбнулся. - Наша старая занозистая скамья стала для меня теперь не только местом вечного изгнания, но и местом предвкушения радости.
 
            Васю постоянно искали. Только и слышал я: "Вася, где ты? Дуняша, где наша непутевая Вася?",спрашивал свою жену Григорий Петрович, отец Василисы.

            - Григорий Петрович? - спросила едва слышно полненькая девушка с умным лицом.

            - Григорий Петрович, - понимающе кивнул головой Иннокентий.
 
            - Давайте я по порядку буду рассказывать, - остановил их Леонид Григорьевич и торопливо продолжил, едва повысив голос. - Так вот Васю искали, всегда отец, а как только Васька находилась, из дома доносились возгласы ликования Григория Петровича и задорный смех самой Васьки. Невольно я был вовлечен в эту игру. Осень выдалась удивительно теплой, и входная дверь, в доме новых жильцов, стояла на распашку.  Я, затаив дыхание, прислушивался к зычному голосу Григория Петровича, пытаясь угадать: где он ищет Васю. Нередко Григорий Петрович выскакивал во двор и кричал мне, благо я всегда сидел на скамье: "Леня, ты не видел куда подевалась Васька?". Я отрицательно мотал головой.  "Увидишь нашу непутевую Ваську, скажи, что папа ее ищет". Я сдержанно кивал в знак согласия.
 
            Притихший, я ловил каждый звук, доносившийся из открытой двери соседей, чтобы не пропустить момент, когда Григорий Петрович найдет Васю и невольно улыбался, когда ему это наконец удавалось.

            Уже позже, от самой Васи, я узнал, что сидит она на видном месте в комнате. Ее отец мимо нее несколько раз проходит, он даже заглядывает ей в лицо, переносит ее вместе со стулом в другое место, при этом приговаривая: " И где же подевалась моя непутевая, грустно как-то без нее, тоскливо, все из рук вон валится". Григорию Петровичу нравилось искать дочь, а самой Васе нравилось, когда папа ее находил. Отец хватал ее на руки, и они кружили по комнате.

            - Я всегда есть, - смеется Васька, - папа так играет. Он всегда меня ищет.

            Прошло немного времени и как-то заметил я, что повадилась Вася садиться на мою скамью. Не то чтобы мне скамьи было жалко. Я опасался, что деревенские ребята заметят девчонку, да еще такую мелкую, рядом со мной - будут издеваться. Мне и так доставалось вечно. А Вася сидит на скамейке, ногами болтает как ни в чем не бывало и рассуждает:

            - "Леня" мне больше нравится, чем "Лявон", - сощурившись от яркого солнца, сообщает Вася.

            Леней меня в деревне никто не называл. Этим именем я лишь тетради подписывал в школе. Имя Лявон было для меня привычнее. А если честно, тогда мне было все-равно как звучит мое имя. Куда больше меня волновало, что Васька угнездилась на скамье надолго. Как всегда бывает в таких случаях, мне вдруг почудилось, что я слышу знакомые торопливые голоса мальчишек, их смешки и возню за углом дома. Я запаниковал и, ничего другого не придумал, как пнуть Васю своим костлявым задом. При этом Василиса оживленно и складно рассказывала о доблестном рыцаре Леониде, то есть, как я понимаю, обо мне.

            Ребята дружно рассмеялись, представив себе эту презабавную сцену.

            - Да, мелкая Васька летела со скамьи, как хорошо запущенный снаряд, - ухмыльнулся Леонид Григорьевич. - Приземлилась она где-то под скамьей, откуда торчали лишь ее черные мальчиковые ботинки и часть худых ног в коричневых колготках.

            Когда я до конца осознал, что натворил, испугался изрядно. Сижу, трусливо вжался в скамью, верчу головой то в одну, то в другую сторону, пытаюсь понять: видел ли это кто еще? Васька же прытко извернулась, вылезла из-под скамьи, кое-как отряхнулась, говорит: "Упала" и, как ни в чем не бывало, взбирается на скамейку. Сидим, молчим, лишь Вася ногами болтает. Так и просидели мы до самых сумерек, пока Ваську не позвали домой.

            После этого случая, Васю со своей скамейки я не гнал. Каждый вечер она подходила к скамье, говорила: "Здравствуй, Леня». Я ей не отвечал. Она садилась рядом со мной, и мы молча сидели какое-то время. Затем Вася скатывалась со скамьи, говорила: «До свидания, Леня». Я молчал.  Она уходила.

            Время шло, и я сам не заметил, как привык к приходам Васи.  Теперь я ждал ее появления, как особенного подарка и скучал в те дни, когда ее не видел.

            К концу октября резко похолодало. Деревенская улица враз опустела, жители попрятались по домам, стараясь скорее согреться у натопленной печи. Уже рано темнело и в окнах избушек дружно зажигались огни. Неподвижную тишину осени нарушал лишь тоскливый звук завывающего ветра. Сидеть подолгу на холодной скамье было невыносимо. Вася приходила все реже.

            В одну из пятниц я засиделся на скамейке особенно долго. Отец и братья буянили и домой идти не хотелось. Мой тощий зад, в широких драных штанах, казалось примерз к доскам. Было темно и холодно, и совсем не хотелось шевелиться. И вот явилась Вася, сказала свое обычное: "Здравствуй, Леня" и уселась на скамью.

            - У нас сегодня "битва пирожков", папа проигрывает, - сообщила она как между прочим. Я ее едва слышал, так замерз. – Он один, - вздохнула печально Васька, хитровато заглянула мне в лицо, - а я с мамой. Леня, ты должен ему помочь. Так будет правильно.

            - Отстань, - огрызнулся я, с трудом двигая замерзшими губами, даже не пытаясь понять, о чем она меня просит.

            В этот самый момент откуда-то издалека я услышал голос, который тотчас узнал:

            - Леня, выручай, - кричал Григорий Петрович. -  Совсем девчата меня одолели.

            Отказать Григорию Петровичу я не мог. Я нехотя оторвался от скамейки и очень медленно, так как ноги свело от холода, поплелся к дому Карташовых. Васька скакала рядом.

            Прихожая дома Карташовых оказалась маленькой, но очень светлой и чистой, и кухня, и комнаты. Я растерялся. Только теперь я понял, что я из себя представляю. Я беспомощно замер у порога. Этот вечер, в доме Карташовых, стал для меня открытием. За всю мою жизнь я впервые был в чужом доме. И этот дом был светлым, уютным, теплым. И жильцы этого дома принимали меня таким как я есть. Вонь, исходящая от моей одежды, никуда не девалась. Вид самой одежды оставлял желать лучшего.  Я был смущен и подавлен. И совсем не помню, как так случилось, но я оказался за обеденным столом. А может какие-то моменты из своей жизни я не хочу помнить, - с грустью в голосе произнес Леонид Григорьевич. -  Ведь к жгучему чувству позора привыкнуть нельзя, хотя и делаешь вид, что тебе все равно.

            Так вот, на тарелках передо мной лежали пирожки, много вкусных, румяных, теплых пирожков. Они источали такой пленительный запах. Мой желудок свело, я нервно сглотнул слюну и все мои мысли были только о пирожках.  Васька, облокотившись на локти, подалась вперед:

            - Давай, угадывай, - крикнула она мне в лицо, и я вздрогнул.

            - Леня, пирожки с мясом, капустой и картошкой, - пояснил Григорий Петрович. У меня, от избытка ярких и сильных эмоций, закружилась голова. - Под каждым пирожком лежит бумажка с названием начинки. Угадаешь начинку в пирожке, можешь съесть пирожок. Девчонки видишь какие довольные. У, обжоры! - Дарья Тимофеевна и Васька довольно засмеялись. Я начал жадно присматриваться к пирожкам. Сначала мне почему-то никак не удавалось угадать начинку в пирожке, хотя Григорий Петрович и пытался мне подсказать. Мне жуть как есть хотелось, и я напрягся.

            - Зачем они так? - вдруг громко возмутилась худенькая девушка. От гнева она даже привстала со стула, отчего собранные в хвост на затылке светлые волосы на мгновение закрыли ее лицо. - Ребенок голоден, а они игры играют.

            По классу прокатилась волна недовольства, вторя ее словам.

            - Что могу я сказать, - начал едва слышно Леонид Григорьевич и в комнате сразу стало тихо, - они славные люди. Ведь им ничуть не легче было в той ситуации, поэтому и придумали игру в пирожки.   Какая никакая, а гордость во мне осталась. А что голоден, так есть хотелось постоянно и, поверьте мне, Карташовы здесь не при чем.

            - И что пирожки? - спросил парень с первой парты. - Удалось их "раскусить"? - искренне улыбнулся он во весь рот.

            -  Проигрывал я ровно до тех пор, пока не понял, что начинка влияет на цвет самого пирожка, - кивнул головой, широко улыбнувшись в ответ, Леонид Григорьевич. - Как только Васька, смакуя, дожевала пирожок с капустой, я нашел, среди оставшихся на тарелках, точно такой же пирожок. После первой удачи, все шло как по маслу. Вскорости я наелся пирожков с разной начинкой и свой удачный ход скармливал Григорию Петровичу. Васька отдавала свой выигрыш Дарье Тимофеевне. Когда пирожками объелись все, начали решать: кто вышел победителем. Мне еще никогда так хорошо не было и спорить я не стал. Но Васька подняла такой шум, пытаясь перекричать Григория Петровича, что Дарья Тимофеевна рассмеялась и тотчас предложила выпить чай "примирения".

            Тем вечером вернулся я домой с полными карманами пирожков и конфет. Моя голова была переполнена светлыми впечатлениями. Я долго ворочался в постели и заснул только под самое утро с улыбкой на лице. Первое впечатление самое сильное, - заметил Леонид Григорьевич, - и я запомнил его на всю жизнь в деталях.

            - Позже были у Карташовых битвы "блинчиков" с разной начинкой, - кто-то в классе сдержанно захихикал. - Да, здесь было посложнее, но я быстро приноровился угадывать начинку и в блинчиках. Была игра "Сколько фрикаделек тебе досталось?".  У кого больше фрикаделек в супе, тот и выиграл. Васька вечно пыталась пересчитать фрикадельки, не поедая их, и всякий раз сбивалась. Были "котлетные" битвы и" конфетные" битвы.

            - Я согласна на "мировой" чай, - как-то выкрикнула Васька, после очередного бурного спора с отцом.

            После этого случая, любой поединок заканчивался традиционным чаепитием, «мировым" чаем.
 
            И однажды я, как-то совсем неожиданно для себя, осознал: Карташовы ждут меня, они мне рады. Впервые я чувствовал себя нужным. Совсем скоро Григорий Петрович переговорил с моей мамой, что было совсем не обязательно, и я смог оставаться с ночевкой с вечера пятницы до понедельника у Карташовых.

            - Здорово, - громко выдохнул парень с первой парты.

            - Да, - согласился с ним Леонид Григорьевич. - Именно так и было несколько недель, - Леонид Григорьевич слегка приподнял руку, предупреждая бурную реакцию ребят. - А потом Карташовы как-то заглянули в мои тетради, ненавязчиво прощупали уровень моих знаний, виду не подали, но я все понял и насторожился.

            - И что? - не удержалась рыжеволосая девушка, побуждая Леонида Григорьевича к продолжению рассказа.

            -  Я понимал, не маленький уже, Карташовы от меня так просто не отстанут, учиться мне придется. И я пытался, правда, но мой ленивый, не тренированный мозг, давал постоянный сбой. Слишком много в моих познаниях было пробелов. Но надо знать Карташовых, они проявляли завидное упорство и терпение и я, с поддержкой моих новых знакомых, очень маленькими шажками двигался вперед, к знаниям.  Мой вялый мозг вновь учился всему с нуля: учился думать, запоминать, выдавать правильные ответы и решения.


***
            - Если бы я мог что-то изменить... - Леонид Григорьевич замолк на полуслове, задыхаясь от волнения. Иннокентий предложил ему стакан воды, но Леонид Григорьевич мягко отказался. - Беда пришла в конце февраля. С утра за окном сияло яркое зимнее солнце, большими мохнатыми хлопьями кружил в воздухе белый снег. Вася давным-давно сделала все уроки и беспокойно ерзала на стуле в кухне, ожидая, когда освобожусь я. Дарья Тимофеевна медленно, громко проговаривая каждое слово, диктовала мне упражнение по русскому языку. Последнее задание для меня на тот день. Но до обеда Григорий Петрович терпеливо штудировал со мной домашнее задание по всем предметам к понедельнику и к тому моменту я уже порядком подустал. И еще хотелось скорее на улицу. В итоге застрял я на слове "мечтать".

            - Леня, подумай, - уже который раз просит меня Дарья Тимофеевна, - правильно будет "мечтать",  а не "мечетать".

            Я тупо уставился на слово и не могу понять, правда не могу, что с моим словом "мечетать" не так. И в этот самый момент в комнату, где мы занимались, проскользнула довольная Вася. Эта последняя фраза, сказанная Дарьей Тимофеевной, и долетела до ее ушей.

            - "Мечетать" - прыснула со смеху Вася. - Леня, ты "мечетаешь".

            - Выйди из комнаты, Василиса! - властным тоном, неожиданно резко, приказала Дарья Тимофеевна. Вася поспешно выскочила из комнаты и плотно прикрыла за собой дверь. Но спустя мгновение до моего слуха долетел новый взрыв смеха за дверью и жизнерадостные слова Васи: «Ленька мечетает, что его мечета сбудется». Вася, вот так запросто, обсуждала мою неудачу с Григорием Петровичем. Мне казалось тогда, что и Григорий Петрович от души потешается надо мною там, за дверью. И в словах Дарьи Тимофеевны усмотрел я вдруг злую насмешку, а она все твердила свое: "Леня, подумай".
 
            Я вскочил, как ошпаренный, со своего места, взмахом руки смел все со стола на пол. Кровь прилила к моему лицу, губы мои дрожали. Я так громко кричал, что сам испугался своего голоса.

            - Умненькие вы, да? Добренькие такие. Не нужно мне от вас ничего. И пирожки ваши мне не нужны, и одежда ваша. Сами ее носите.

            - Леня, - взволнованно вскрикнула Дарья Тимофеевна и схватила меня за рукав рубашки.  Я вырвался из ее рук и бросился к двери. За дверью я столкнулся с Григорием Петровичем.
 
            - Леня, подожди, - Григорий Петрович схватил меня за плечо. На лице его было написано искреннее недоумение.

            - Отстаньте от меня. Я вас ненавижу. Я ненавижу вас, - орал я, вырываясь. И вырвался.

            Я выскочил во двор в одной рубашке и носках, но это было не важно. Самое важное и обидное было то, что я сразу понял: я поступаю неправильно. Как только захлопнулась за мной входная дверь, и я ступил в рыхлый холодный снег, я как будто очнулся. Мне бы тогда вернуться. Я уверен: все бы сделали вид, что ничего не произошло. Но ведь только что, я выкрикнул слова ненависти. Как же теперь вернуться и делать вид, что ничего не случилось?  Мне было обидно, но еще больше мне было стыдно.  И я медленно поплелся к своему дому. У калитки нашего дома меня окликнула Вася:

            - Леня, одежда. Леня, подожди. Да, Леняяя.

            Я не оглянулся. В моей душе впервые творилось что-то невообразимое. Я никогда еще не испытывал так много чувств сразу. Я искренне жалел о своем необдуманном поступке. Я злился на себя и, в тоже время, я все-таки ненавидел. Эта ненависть не была направлена на семью Карташовых. Эта ненависть охватывала весь огромный мир, такой несправедливый и безразличный ко мне. В тот момент я не видел и не слышал ничего. Слезы душили меня и мне хотелось поскорее уединиться, чтобы дать им волю.

            - Все произошло быстро, - Леонид Григорьевич нервно сглотнул. - Я снова и снова прокручиваю в голове события того дня, но все напрасно, - в комнате давно стояла абсолютная тишина. Леонид Григорьевич на какое-то время задержал дыхание, затем негромко продолжил. - Я услышал звук клаксона, резкий, нетерпеливый и очнулся. Чья-то невидимая рука давила на клаксон со всей силы, не переставая.

            Вася стояла на дороге, прижимая к груди мои вещи. Большая часть куртки выскользнула из ее рук и длинной широкой лентой тащилась по снегу. Вася не двигалась с места и удивленно смотрела на быстро приближающуюся машину, силясь понять откуда та взялась. Водитель пытался затормозить, но тщетно. Как много раз, катаясь на санках, мы взбирались и скатывались с этой крутой горки, полируя ее до гладкого льда.

            - Васька, Васька, беги, – заорал я во весь голос.

            Вася повернула ко мне лицо и улыбнулась. Да, улыбнулась. Я был так близко от нее, я не мог ошибиться. Васька улыбалась мне, ведь я с ней заговорил. Я вытянул вперед руки в попытке дотянуться до нее. Нас отделяло друг от друга всего несколько шагов, и я четко видел нелепую Васькину шапку, съехавшую набок; ее черные мальчиковые ботинки с развязанными шнурками и ворот серенького пальто, из которого торчала белая Васькина шея.

            Я не смог дотянуться до Васи, не успел. Я на всем ходу налетел на машину, меня отбросило в сторону и довольно сильно ударило о землю. Вася была за скамейкой. Я видел ее ботинок.

            - Леня, - едва слышно позвала она меня и я, стараясь превозмочь боль, пополз к Васе.

            Она лежала на спине, шапки на голове не было и ее светлые мягкие волосы были разбросаны по снегу.

            - Васька, Васька, - звал я ее и рыдал навзрыд, обливая ее лицо слезами.

            Я склонился над ней так низко, что видел каждую бледную веснушку на ее белом лице; каждую снежинку, запутавшуюся в ее волосах. Я видел…, - голос Леонида Григорьевича дрогнул, - я видел, как застыли слезы, маленькими озерами, в уголках ее глаз лишь потому, что она, не моргая и не отрываясь, смотрела на меня. Я так долго смотрел в ее глаза, бесконечно долго, а потом я никак не мог вспомнить какого цвета глаза Васи.


***
            Ребята не торопили Леонида Григорьевича. Напряженные и притихшие, они сидели в застывших позах на своих местах, терпеливо ожидая, когда Леонид Григорьевич справится с одолевшим его волнением и сможет продолжить свой рассказ. В полной тишине какие-то слабые, смутные звуки и отрывистые шорохи проникали в класс через распахнутую дверь с просторного гулкого коридора опустевшей школы.

            - Если тебе трудно, Леня, можешь дальше не продолжать, - решился поддержать друга Иннокентий. - И так понятно, что потом было, - вздохнул он обреченно, стараясь не встречаться взглядом с Леонида Григорьевича, чтобы лишний раз не смущать его.

            - Потом...- очнулся Леонид Григорьевич. - Потом Васьки не было, а я продолжал жить, - Леонид Григорьевич прочистил горло, пытаясь говорить увереннее. - Скрючившись лежал я на своей старой продавленной кровати. Левая рука, от удара о машину, сильно отекла и жутко болела. Ну и пусть... Я понимал, что натворил. Я желал испытывать боль, как справедливое наказание за содеянное, как искупление. И я очень хотел к Ваське, я хотел умереть.

            Вокруг меня постоянно что-то происходило, но я был безучастен ко всему до того момента, пока меня грубо не стащили с койки. Старший брат рывком сбросил одеяло и с силой встряхнул меня за плечи, заставляя встать на ноги. Острая боль в руке сводила меня с ума. К горлу подступила тошнота, в висках стучало, перед глазами все плыло, как в тумане. Я никак не мог устоять на ватных ногах. Это привело брата в бешенство, и он с размаху ударил меня по лицу. Я упал.

            - Ты, ты, звереныш, убил ее, – с безумным взглядом, пьяно орал брат, брызжа слюной мне в лицо. – Как нам теперь людям в глаза смотреть?

            Моя полная безучастность к происходящему вконец вывела брата из себя, он меня избил. Бил сильно, чем-то очень тяжелым, мне так показалось. Наверно я кричал, плакал. Не знаю. Я помню лишь как подумал: так мне и надо. В сознании я оставался недолго, это меня и спасло.

            Очнулся я уже в Васькиной комнате. Открыл глаза и первое, о чем подумал: "Вася жива. И все, что мне казалось такой страшной правдой до этого, всего лишь дурной сон". Но потом я встретился глазами с потухшим взглядом Григория Петровича. Он тихо сидел на краю кровати и нежно гладил меня по руке.  И я зарыдал. В душе моей скопилось столько горя: я даже кричать не мог, молча давился слезами, хватая открытым ртом воздух.

            Позже от Дарьи Тимофеевны я узнал, что пришли они в наш дом спустя несколько дней после гибели Васи, чтобы поговорить со мной. Они решили: я страдаю не меньше и желали меня успокоить, что ли. С трудом обнаружили они меня в дальней темной комнате в очень плачевном состоянии. Брат, как выяснилось впоследствии, лупил меня массивной металлической пряжкой солдатского ремня.  Несколько звезд этой пряжки долго не сходили с моего тела, даже я успел их разглядеть.

            - Устали? - спросил неожиданно Леонид Григорьевич и смело обвел взглядом притихших ребят.

            - Нет, нет, мы слушаем, - послышались со всех сторон возгласы. Класс оживился.

            - Вы стали Карташовым, - подала голос самая юная участница беседы, - я знаю.

            - Все знают, непутевая, - буркнул парень с первой парты, разворачиваясь к девочке.

            - Да, но как? - немного удивленно спросила рыжеволосая девушка. - Неужели ваша мама вот так запросто согласилась на это?

            - Моя мама...- с грустью в голосе произнес Леонид Григорьевич. - Когда я был ребенком, я пытался понять почему жизни у всех совершенно непохожие, почему они так сильно различаются.

            - Поняли? - спросил высокий парень, который сидел на последней парте.

            - Пожалуй, - подтвердил Леонид Григорьевич, - но лишь когда немного повзрослел. А тогда я решил для себя, что в огромном едином мире есть бесконечное множество маленьких миров и все они очень разные, со своими правилами и законами. Маленький мир моей семьи был жестоким и неправильным, но есть и такие. И мне, и моей маме все это время удавалось выжить лишь потому, что мы научились принимать все как есть, - Леонид Григорьевич вдруг резко замолчал. Иннокентий протянул ему стакан воды, но Леонид Григорьевич наотрез отказался. - И это важно!  Григорий Петрович Карташов боец по натуре, он смелый и очень решительный человек. Он искренне хотел помочь, желал справедливости и этим самым разрушил наш зыбкий мир. Ведь он и предположить не мог, что такие люди, как мой отец и мои братья, трусливые и насквозь прогнившие, мстят только женщинам и детям.

            В тот день, когда я очнулся в комнате Васи, мамы уже не было. Отец, вконец озверевший от поучения Григория Петровича, избивал, и без того ослабевшую, маму всю ночь. Она умерла в больнице, не приходя в сознание.

            - Он не знал. Григорий Петрович не знал, -  тихо произнес парень с последней парты.

            - Не знал, - сразу согласился Леонид Григорьевич. - Можно ли угадать к каким последствиям приведет тебя необдуманный поступок или неосторожное слово, пусть даже сказанное во благо.


***
            - Помните, в самом начале нашей беседы, вы спросили меня хотел ли я стать инженером, - Леонид Григорьевич повысил голос и довольно улыбнулся. - Да, хотел. С того самого момента, когда понял, что отец Васи, а теперь и мой отец - инженер. И я...

            - Вася, - вскрикнул от восторга и удивления одновременно Иннокентий, не дав закончить фразу Леониду Григорьевичу.  - Заходи, милая, заходи, - Иннокентий бросился к открытой двери. Из гулкого школьного коридора послышались обрывки фраз и звонкий детский смех, а затем в класс, быстро перебирая ножками, ворвалась маленькая девочка. Она ловко обогнула Иннокентия с распростертыми к ней руками, и бросилась к отцу.

            Леонид Григорьевич схватил дочь на руки и закружил ее по комнате. Класс пришел в движение. Ребята выскочили из-за парт, окружили Леонида Григорьевич с девочкой на руках. Они пытались погладить девочку по голове, поймать ее пухлую ручку, но Вася только смеялась и отмахивалась от назойливых приставаний. Затем она вырвалась из рук отца и побежала по комнате, выставив вперед круглый животик. Она неумело уворачивалась от широко расставленных рук ребят и счастливо улыбалась каждому, кто бросался ее ловить. 

            - Теперь, Леонид Григорьевич, вы знаете какого цвета глаза у Васи, - произнесла полненькая девушка с умным лицом.

            - Теперь знаю, - довольно улыбнулся Леонид Григорьевич и согласно кивнул головой.