Дело Пушкина 4. Досье. Богач, бедняк

        Не имея детей, Загряжская привязалась к племянницам, особенно к хорошенькой, ласковой Натали, и баловала их, как балуют незамужние тетки. Для Пушкина, в доме которого, по свидетельству Ольги Павлищевой, фея командовала как у себя дома, баловство жены вышло боком. Загряжская последовательно приучала молодую женщину к роскоши, на которую ни у Пушкина, ни у нее самой средств не было. Что «помощь» была периодической и маловразумительной, свидетельствуют письма уже вдовы поэта, ее бесконечные денежные тревоги, отчаянные попытки занять и там, и сям – и тетка не спешит на выручку, потому что одно дело время от времени справить наряд племяннице – как куклу одеть, - и совсем другое: тянуть семью этой самой овдовевшей племянницы.
        Перед смертью Софья де Местр завещала вконец расстроенное состояние (3390 душ(!)) своему двоюродному племяннику С.Г. Строганову. Гончаровы, что называется, предъявили встречный иск. И вот тут я хочу обрисовать подробнее этого крайне незаурядного человека, ибо не был он обирателем сирых и вдов ни в коей мере.
        Боевой офицер, генерал-лейтенант, сенатор, член Государственного совета, просветитель и меценат (Строгановское училище – это его рук дело), почетный член Российской академии наук, попечитель Московского учебного округа, и многое, многое, многое. Владелец огромного состояния (только за его женой числилось 157 тысяч крестьян), Сергей Григорьевич тратился не на роскошь и удовольствия, а на создание учебных заведений, поддержание студентов, ученых, художников, развитие археологии, исторических наук, а помимо этого, вел хозяйство - и на редкость рачительно. Интересная деталь: в своих владениях генерал-меценат пытался бороться с распутством и другими пороками, причем весьма радикальными методами, по-офицерски, так сказать, но не преуспел, ибо воевать с человеческой натурой несколько сложнее, нежели обрабатывать поля по последнему слову техники.
        Расточителям Гончаровым, и собственные дела не умеющим привести в порядок, за отчуждение от наследства Сергей Григорьевич выплатил отступные. Старик де Местр (после смерти жены он прожил еще полгода) получал проценты с капитала. Через несколько лет имение, бывшее полвека в забросе, было очищено от долгов, благоустроено и процветало вплоть до революции. В опекуны вдове Пушкина и ее детям был назначен отец этого строгого Строганова, Григорий Александрович, военный и дипломат, человек, который осмеливался спорить с государями:
        «Из всех жертв, на которые я готов пойти ради славы В.И. В-ва, потеря чести является единственной жертвой, которую я не могу по своей воле принести».
Умные и хозяйственные Строгановы были скорее исключением в сословии, которое считало делом чести мотать, а не строить, и к концу века окончательно выродилось, что послужило одной из причин февральской революции.
        Близкие родственники, Строгановы имели возможность наблюдать за расточительным образом жизни Пушкиных, за беспомощностью Загряжских и гончаровской семьи, за неумением уже вдовы прославленного поэта распорядиться Михайловским, которое по ее просьбе казна и опекуны выкупили у совладельцев, покрыв долги. Они понимали, что имение теток ожидала все та же участь, а потому «ограбленные» Гончаровы получили единственно содержание. С пятидесятитысячного капитала, который образовался после продажи посмертного издания сочинений поэта, его вдове шли проценты; сам капитал оставался в руках опекуна Строганова, дабы к совершеннолетию дети Пушкина имели хотя бы грош за душой. Ой-ей… Может, в браке с Ланским рачительным хозяином был второй супруг бывшей Пушкиной?...
        Однако новый брак и те же проблемы. Благоприобретенный второй муж имеет твердый заработок; как командиру полка, ему полагается великолепная бесплатная квартира. Но квартиру нужно обставлять, и опять, опять Наталье Николаевне – уже Ланской – не хватает, и она просит содержания у семьи, строча жалобы затюканному безалаберными родственниками брату Дмитрию (как-то он психанул: я готов застрелиться), имевшему несчастье взять на себя огромное расстроенное имение Гончаровых – пьяниц, мотов, неврастеников и сумасшедших. Гончаровы, увы, были гнилой ветвью.
        Дед, Афанасий Петрович, мот и расточитель, разорил семью, предоставив старшему внуку покрывать долги… в 1,5 миллиона рублей. Его жена, Надежда Платоновна, слабая головой, передала недуг единственному сыну, отцу Наташи Гончаровой; мать жены Пушкина пила и совершенно по-екатеринински держала гарем из лакеев-любовников. Пьяницей был душевнобольной отец Натальи Николаевны. Супруга Пушкина страдала неврастенией, Александра Николаевна – депрессией, которая заставляла ее саму бояться за собственный рассудок. У ее дочери, графини Ольденбургской, налицо была психическая неуравновешенность и странности в поведении. Дочь Екатерины Николаевны – дочь Дантеса, та самая Леони, обожавшая Пушкина, сошла с ума, как ее русский дед… То, что дети поэта сохранили здравие души и тела - заслуга пушкинской, здоровой ветви.

        Письма Натальи Николаевны брату, за которые ее так расхваливают, превознося хозяйственность и заботу о муже, производят двойственное впечатление. С одной стороны, женщина защищает Пушкина: больно смотреть, как он рвется, пытаясь заработать на большую семью. С другой стороны: то ей не хватило денег, предназначенных на хозяйство, потому что истратилась на съем дорогущей квартиры, то нужно сверх на какие-то личные расходы, то содержание, которое ей, как ее сестрам, в конечном итоге назначила семья, и которое она готова была взять бумагой для мужнина «Современника», частично просит списать за шаль… Из письма Александры Николаевны брату Дмитрию:
        «Таша просит передать, что ты можешь истратить 750 рублей на ее шаль, из них 500 будут заплачены ее мужем, а остальные 250 ты ей должен за ливрею».
        Этой шалью сестрицы будут допекать брата Дмитрия несколько месяцев...
        В июле 1836 года Наталья Николаевна наконец потребовала от семьи содержание, «равное тому, какое получают сестры» В каком бедственном положении оказался поэт к тому времени, свидетельствует ее письмо брату:
        «…Бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и следственно в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна… Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение».
        Прелестное письмо(и единственное), полное заботы и тревоги о муже, если не учитывать, что низкая работоспособность поэта пагубно сказывалась на уровне жизни самой Натальи Николаевны и их четверых детей, а деньги опять-таки были нужны на их общее содержание. В конце письма странная приписка: «одолжения» этого она просит без ведома мужа, потому что иначе, «несмотря на стесненные обстоятельства, в которых он находится, он помешал бы мне это сделать». Странная, потому что еще 2,5 года назад Пушкин обращался к шурину с просьбой о помощи, подробно обрисовав свои обстоятельства – невыносимые уже в начале 1833 года:
        «Я не богат, а мои теперешние занятия мешают мне посвятить себя литературным трудам, которые давали мне средства к жизни. Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние».
        Он просит о займе и просит шурина и тещу выделить Наташе хоть какой-то кусок. Почему Наталья Николаевна пишет письмо тайком от мужа, непонятно. Может, чтобы иметь хоть какие-то средства на свои личные нужды? Еще в мае она, вероятно, советовалась с ним по этому поводу, на что он устало ответил: «... Новое твое распоряжение касательно твоих доходов касается тебя, делай как хочешь; хотя, кажется, лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Это я говорю только в интересах мсье Дюрье и мадам Сихлер, а мне все равно». Это ехидное замечание Пушкина, которое обычно пропускают мимо ушей, восторгаясь деловитостью и нежной заботой мадонны, говорит о том, что он понимал, на какие цели пойдут гончаровские деньги.
         Деньги Дмитрий смог выплатить только в октябре, 1120 рублей - четвертую часть назначенного сестре годового содержания. На август 1836 года Пушкины были должны мадам Сихлер, владелице магазина «модных товаров» в Петербурге, где мадонна заказывала себе наряды, 3 500 рублей. Она снова начала выходить в свет – после родов и траура… Дмитрий Николаевич, замордованный родней, советует сестре ехать в деревню и жить по средствам, на что Таша бегло отмахивается:
         «Что касается советов, что ты мне даешь, то еще в прошлом году у моего мужа было такое намерение, но он не смог его осуществить, так как не смог получить отпуск».

        И все годы после смерти первого поэта России вдова получала авторские отчисления с его сочинений. И очень внимательная к денежным делам (о да, она крутилась то тут, то там, добывала копеечку, без стеснения вступая в переговоры), уже будучи Ланской озаботилась о продлении права собственности на оные «двум сыновьям по конец их жизни» - вопреки действующим тогда правилам.

        Кстати, вечные долги Натали как нельзя лучше свидетельствуют, что с императором всея Руси у нее интимных отношений не было – ни при жизни, ни после смерти Пушкина, ни в браке с Ланским. Безалаберная, но честная женщина, она предпочитала бедствовать, не продавая свою красоту.
        «А душу твою…»

        Пушкин, с его жалованьем в 5000 рублей (с 1831 года), существовал исключительно на плоды своего интеллектуального труда, и семейный образ жизни обходился ему в копеечку. Только на приданое, которое давала семья невесты, с него содрали 11 тысяч:
        «Через несколько дней я женюсь: ...заложил я моих 200 душ, взял 38 000 - и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым... Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное... (10 000, как добрый приятель, он ссудил Нащокину – Н.В.) Взять жену без состояния - я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок - я не в состоянии».
        Добрая теща пушкинские деньги тратила и на себя, на что поэт также жаловался.
        В долговую яму, имея непогашенные карточные долги бурной молодости, он попал сразу после свадьбы. Холостой, он свободно гасил все обязательства; здесь же - понеслось.
        «Так как я не считал возможным ограничить их (расходы) в первый год своей женитьбы, долги также увеличились».
        Это из письме тому же Дм. Гончарову, два года спустя после свадьбы. С первых же дней траты поэта возросли неимоверно: «…Женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро».
        Верный Нащокин признавался, что «Пушкин, получив от Опекунского совета до 40 тыс., сыграл свадьбу и весною 1831 г, отъезжая в Петербург, уже нуждался деньгах».
        Тетка Загряжская вносила посильную лепту, но, несмотря на оправдания Натали, слабо верится, что все ее тряпки оплачивала эта, увы, небогатая фея (а потом одевала еще двух золушек); не могла же она справлять look трем сестрам к каждому балу – несколько раз в неделю (а младшенькая не скромно меняла платья, она «убранством своим затмевала других»). Наряды дам того времени были крайне недешевы. Из письма Екатерины Гончаровой к брату:
        «Тетушка была так добра сделать мне придворное платье, а это стоит 1900 рублей, я просто счастлива, что она пришла мне на помощь, потому что не знаю, как бы я осмелилась обратиться к тебе с такой большой просьбой».
Придворные платья отшивались по определенному образцу и с определенной отделкой для каждой категории дам; приходилось их заказывать и Наталье Николаевне, как жене камер-юнкера. Из дневника Пушкина: «Осуждают очень дамские мундиры — бархатные, шитые золотом – особенно в настоящее время, бедное и бедственное».
        Преехидный книгопродавец Смирдин насплетничал красавице Панаевой, как поэтичная пушкинская жена весьма жестко требовала большей оплаты за стихи, нежели договаривались они с поэтом, и как последний, устало подперев голову рукой, просил: отдай… сочтемся… ей платье новое надо…
        «Отдали?» - спросила Панаева.
        «Отдал. Характерная-с дама-с. Как было не отдать такой даме…», - усмехнулся Смирдин – не только ехидный, но и весьма щедрый книгоиздатель. Пушкину в 1834 году за стихотворение «Гусар» он заплатил 1200 рублей, в 1827-ом у него же за 20 тысяч купил три поэмы, причем цена не зависела от того, как произведения будут распроданы. На щедрости своей, оплачивая авторов, которые пользовались его кошельком, как своим, постоянно снижая цены на книги, страстный поклонник литературы и неумелый делец, Александр Филиппович Смирдин и погорел в конечном итоге.
        Долги мадам Сихлер, оплаченные Опекой после смерти поэта, составляли 3189 рублей, владельцу модного магазина Плинке - 2015 рублей, - не все, стало быть, наряды справляла фея, платил и Пушкин. Мало того, в записи долгов, сделанных поэтом в августе 1836 года, среди кредиторов значится и тетка – 3000 рублей. Видимо, далеко не все ее подношения были подарками. Собственно, то, что Пушкину наряды жены не стоили ни копейки, что буквально все-все тряпки модницы Натали оплачивала Загряжская, мы знаем только из утверждений ее дочери, Александры Араповой, большой сказочницы. Ее крайне сентиментальное сочинение о Гончаровой-Ланской изобилует неточностями и фальшью, и лжет в данном случае либо Арапова, изо всех сил пытавшаяся обелить мать, то ли… привирает сама Наталья Николаевна. Какие легенды в семье Ланских ходили о семейной жизни Пушкиных, свидетельствует наивное показание младшей дочери поэта, Натальи Александровны:
        «Материальные недостатки не были причиною, способствовавшей смерти отца. Он имел два имения, и сочинения его приносили прекрасный достаток: ему платили по червонцу за стих».

        Без комментариев.

        Хозяйство велось беспорядочно и расточительно. В 1831 году, едва поженившись, молодая семья въехала в квартиру в Галерной улице - за 2500 рублей в год, что составляло половину жалованья поэта. В декабре следующего года Пушкины – уже на троих - сняли квартиру у купца Жадимерского «из 12 комнат и кухни, со службами: сараем для экипажей, конюшней, сараем для дров, ледником, чердаком для белья», - уже за 3300. Чем молодые Пушкины обставляли дом? В ту же квартиру в доме Жадимерского для комнаты Натальи Николаевны было приобретено большое зеркало в раме красного дерева стоимостью 550 рублей, оформленное, как сейчас говорят, в кредит. В счет погашения долга Пушкин покорно вернул в магазин Гамбса ширму ценой 250 рублей - как не прошедшую кастинг у молодой хозяйки.
        Через полгода, перебравшись на дачу на Черной речке, они снимают – теперь на четверых – «дом большой, в 15 комнат с верхом». Осенью, в отсутствие мужа, Наталья Николаевна вновь переезжает в новую квартиру – уже за 4800, причем за отказ от прежней она должна была выплатить Жадимерскому тысячу с лишним рублей… Надежда Осиповна, не упускавшая случая уязвить прелестную невестку, заметила по этому поводу: «.. говорят, что занимаемый Александром дом очень красив; верю охотно: ежели платить 4800 рублей, то можно весьма хорошо устроиться».
        Именно тогда Наталья Николаевна строчит брату Дмитрию слезную просьбу прислать ей копеечку, ибо денег, оставленных мужем на хозяйство после съема квартиры, разумеется, не осталось. В новое жилище, пока муж в деревне сочиняет стихи, она берет в кредит у Гамбса за 225 рублей диван красного дерева на роликах, отделанный малиновым камлотом… При отъезде из Болдина поэт получил оброку 750 рублей.
        Самый покладистый муж в мире, Александр Сергеевич не сделал ни единого замечания мотовке-жене. Только изредка вырвется у него усталое: уж задержись ты на хотя бы этой квартире…
        Смета на 1835 год, сделанная рукой поэта, подытоживает расход: его семье на существование в Петербурге необходимо около 30 тысяч. Через год он попытался урезать расходы; летом 1836 г. план расходов содержит уже 17 т.р., он оставляет самые необходимые статьи, существенно сократив каждую и убрав, например, «платья и театр», которая одна стоила 4000 руб. Вероятно, поэт попытался ограничить жену, тогда-то она и обратилась к брату с просьбой назначить ей содержание. Брат деньги задержал, тем не менее, уже в августе мадам Сихлер заказываются новые наряды, которые так и остались неоплаченными. 
        Н. П. Смирнов-Сокольский, артист, писатель и библиофрил, в свое время проделал гигантскую работу, не просто составив реестр прижизненных изданий Пушкина, но и подсчитав продажи, а, следовательно, заработок поэта за всю его творческую жизнь. Получив в совокупности сумму 255 180 тысяч, он разделил ее на 17 лет литературной деятельности Александра Сергеевича, начиная с 1820 года, что в пересчете на год составляло 15 000 рублей, или 1 250 в месяц:
        «Принимая во внимание, что этот расчет произведен на ассигнации, которые стоили почти в три с половиной раза дешевле золотых рублей, получим месячный заработок поэта в расчете на золото — 358 рублей. Я согласен даже округлить эту цифру до 400 рублей в месяц, лишь бы не получить упрека в заведомом желании снизить литературный заработок Пушкина.
        Триста пятьдесят — четыреста рублей золотом в месяц были деньги немалые, но они, отнюдь, не указывали на «богатство» и никак не заслуживали того огромного количества восклицательных знаков, которое расставлено иными исследователями вокруг «сказочных гонораров» Пушкина.
        «Червонец за стих!» — этим упрекали поэта его современники. В какой-то мере это же продолжает удивлять многих и сегодня. А дело-то все шло о четырехстах рублях в месяц. Повторяю, сами по себе это немалые деньги, но если учесть, что за последнюю свою квартиру в Петербурге поэт платил в год по контракту 4300 рублей ассигнациями, или около 125 рублей золотом в месяц (а до этого еще дороже), то вряд ли то, что оставалось Пушкину, заслуживало какого-либо восклицательного знака».
        Увы, литературный заработок Пушкина – в два раза меньше необходимого - позволял вести семье поэта, по долгу службы обязанного появляться при дворе, весьма посредственное существование.
        И сколько б не ставили в упрек поэту непрактичность, Пушкин, вынужденный с юных лет бороться за свое существование, считать научился быстро. Он первым ввел правило: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать», первым обозначил границы авторских прав; его борьба с «хищником» Ольдекопом, прихватизировавшим «Кавказского пленника», способствовала появлению в 1828 году нового цензурного устава, который окончательно узаконил исключительное право русского литератора распоряжаться своими произведениями, приравняв их к «благоприобретенному имуществу». Он выпускал «Онегина» поглавно; мода на «проду» была введена именно предприимчивым Пушкиным – не от жизни хорошей, - что было весьма удачно подхвачено нынешней сетевой литературой; однако в отличие от современных авторов Александр Сергеевич выпускал произведения в свет, отшлифовав до совершенства. Основал журнал, и кто знает, как дальше пошли б дела, не повстречайся поэт на Черной речке с роковым блондином…
        Считать он умел. Как бы не переводила стрелки мадам Арапова: «…быстро пропустив их (деньги) сквозь пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед совершившимся исчезновением», - однако и она проговаривается:
        «…Мгновенно являлось в доме изобилие во всем, деньги тратились без удержа и расчета, — точно всякий стремился наверстать скорее испытанное лишение. Муж старался не только исполнить, но предугадать ее (Н.Н.) желания. Минуты эти были скоротечны и быстро сменялись полным безденежьем, когда не только речи быть не могло о какой-нибудь прихоти, но требовалось все напряжение ума, чтобы извернуться и достать самое необходимое для ежедневного существования».
        За недостающими средствами шли, разумеется, к людям, их имеющим. Долг некоему Юрьеву в 6,5 тысяч к 1837 году с процентами возрос до 20 000. Расплачивалась с отставным инвалидом, по совместительству ростовщиком, уже казна… За несколько дней за гибели поэт заложил у книгопродавца Лисенкова свою шинель. После его смерти в доме нашлось всего 300 рублей. Хоронили поэта на средства графа Строганова.

        Сей образ жизни – в долгах как в шелках – был характерен для вырождающегося дворянства, начиная со второй половины XVIII в.
        «Долгами жил его отец… и промотался наконец».
        Надо сказать, Александр Сергеевич и его жена не только не были одиноки в стремлении жить не по средствам, напротив – поддерживали общую традицию русского дворянства. Легкое отношение к долгам было укладом жизни высшего сословия. Как замечал Ю. Лотман, столичное дворянство с екатерининских времен поголовно было в долгах:
        «Одной из причин всеобщей задолженности было сложившееся в царствование Екатерины II представление о том, что «истинно дворянское» поведение заключается не просто в больших тратах, а в тратах не по средствам».
        Дети «екатерининских птенцов», наследуя крохи потрепанных отцовских имений, жили долгами уже в силу необходимости.
        В пушкинские времена дворяне существовали практически в кредит. Чиновники, например, получали жалованье три раза в год – сразу за 4 месяца. Оброк с имения тоже приходил урывками. Отношения между кредиторами и должниками строились на доверии, существовал институт репутации, по которому все долги рано или поздно покрывались; неуплата считалась позором и клеймилась обществом. И часто, очень часто в случае внезапной, а то и ожидаемой смерти человека, обнаруживались огромные долги, превышающие его состояние… Александру Сергеевичу, как и его молодой супруге, учиться рачительному хозяйству было не у кого. По словам П. Анненкова, родитель Пушкина «не любил заниматься серьезными делами по дому… и отдавал все свое время только удовольствиям общества и наслаждениям городской жизни».
        О. С. Павлищева, сестра поэта:
        «Они (родители) получили тысячу рублей из деревни, и через неделю у них ничего уже не было, а заплатили всего только четыреста рублей за квартиру... Я одолжила отцу 225 р.; он мне их не возвратил и, вероятно, не возвратит, потому что с тех пор он получил 1300 и не сказал ни слова… Мой отец только и делает, что плачет, вздыхает и жалуется встречному и поперечному. Когда у него просят денег на дрова и сахар, он ударяет себя по лбу и восклицает: «Что вы ко мне приступаете? Я несчастный человек!» Он испустил это восклицание передо мною, и сознаюсь, меня это немного развлекло, когда я подумала о его 1200 мужиках в Нижнем...»
        И если отец поэта, владея тысячью душ, имел расстроенное, но все ж немаленькое состояние и был человеком далеко небедным, то его детям не досталось практически ничего. Как и дети Гончаровых, они были вынуждены изворачиваться, пытаясь отыскать средства к существованию.

        Выручала жизнь в провинции. Мелкопоместные дворяне и деревенские помещики, имея намного меньше соблазнов и светско-придворных обязанностей, жили скромнее и занимали куда разумнее.
        «Государь, удостоив принять меня на службу, милостиво назначил мне 5000 жалованья, - писал Пушкин. - Эта сумма громадна, и однако ее не хватает для жизни в Петербурге. Я должен тратить здесь 25 000 и притом платить все долги, устраивать семейные дела и, наконец, иметь свободное время для своих занятий».
        …ох!

        В деревню, в глушь, в Болдино!..

        Да куда там!..

        И он метался, как леопард в клетке.