Трезвым я видел его лишь раз

Трезвым и, может быть потому, грустным я видел его лишь раз - в 2006-м, в читинской синагоге на праздновании Рош Ха-Шана, еврейского нового года. Говорят, к концу жизни он стал религиозным. Не знаю так ли это. В растянутом свитере, который висел на тощем теле, и в непривычной для него ермолке он сидел за праздничным столом с совсем непраздничным видом. Людей было много, они шумно передавали блюда, разливали напитки, успокаивали разыгравшихся детей, а он сидел в сторонке, преимущественно молчал и напоминал мне библейского патриарха - Ноя, протрезвевшего после очередной пьянки и пожалевшего о том.

1999 год. Вечером после уроков я бегу из школы к отцу в стоящую по соседству администрацию. После работы в кабинете небольшой сабантуй - тосты, байки, анекдоты. Завидев меня, расплывается в улыбке легендарный журналист Рюрик Аронович Карасевич, "дядя Юрик" как я его называл. "О, старик, - приветствует он меня - запыхавшегося пятиклассника. - Какие вершины завоеваны? Садись!". Я сажусь рядом, от него пахнет спиртным и шерстью, свитер приятно колется. "Карасевич, друг мой, это ты, бородою заткнутая тара", - декламирует, посмеиваясь в усы, поэт Михаил Евсеевич Вишняков.

2004-й. Мы с приятелем - старшеклассники, и после школы идём в редакцию "Забайкальского рабочего": он - сдать репортаж, я - рассказы. "Старик!" - звучит за спиной. Оглядываюсь. Его длиннющий шарф развевается на ветру, карман куртки топорщится - из него выглядывает горлышко чекушки, щетина уже совсем поседела. "Рассказы несёшь? Молодец! Главное, продолжай. Те, кто рано загораются, часто раньше и сгорают, помни об этом".

После того, как Рюрик ушёл из газеты "Чита литературная", я видел его очень редко. Когда работал в "Экстре", хотел к дню рождения Ильича написать про его коллекцию бюстов Ленина, но встретиться так и не удалось - утром он назначал дату, а на следующий день забывал про наш разговор. Ехать к нему просто так, без договоренности, я боялся. Кто-то потом говорил, что он продал свою коллекцию и не хотел про это рассказывать.

Последний раз я встретился с ним за пару месяцев до его смерти - столкнулся у виноводочного в центре города. Он еле-еле говорил. Уверяют, в последнее время он не пил - сильно болел. Не знаю, может быть. Но помню, что от той встречи на душе было тяжело-тяжело и отчего-то стыдно.

Большинство людей, которых мы знаем - это клочки воспоминаний, эпизоды из прошлого, запахи, обрывки фраз. И наше отношение к ним складывается из этого набора ощущений. Рюрика Ароновича, дядю Юрика, я очень люблю. Люблю как раз за какие-то штрихи в моей жизни, за память, за какое-то неуловимое чувство, которое постоянно ускользает и не попадает в предложения, строки, абзацы.

"Командир, баб бойся и Есенина. Даже не представляешь, скольких литераторов они сгубили!", - он подмигивает и встаёт со скамейки. "Бывай!". Уходит.