Екатерина I и пастор Глюк

Рассказ №7 из сборника "Царские слуги"

***

ВВЕДЕНИЕ

Екатерина I Алексеевна (годы правления: 1725–1727)

Сложно воспринимать эту императрицу всерьез: бывшая жена шведского солдата, наложница русских аристократов… Она так до конца жизни и осталась простой крестьянкой Мартой Скавронской, несмотря на все регалии и титулы, которые подарил ей муж Петр I. Однако есть в биографии Скавронской один момент, заслуживающий особого внимания. Марта была среди прибалтийцев, пострадавших от нашествия петровской армии. Ее родной город Мариенбург был выжжен дотла, а сама она оказалась в рабстве у графа Шереметева.

***

РАССКАЗ

Город святой Марии истекал кровью. С неба сыпались бомбы, каждая из которых разрывалась на сотни мелких смертоносных пуль. Грохотали новенькие пушки, перелитые из древних церковных колоколов по воле «бомбардира Преображенского полка Петра Алексеева». Русский царь пошел войной на маленькую Ливонию. Путь к Риге лежал через Мариенбург. А значит, город святой Марии должен был пасть - любой ценой.

Петр отправил к стенам старинной крепости тридцать тысяч солдат - против жалких двух тысяч шведов, охранявших ливонский город. Но вот уже две недели Мариенбург держал оборону - несмотря на все усилия командующего армией генерал-фельдмаршала Шереметева. Разведчики доносили, что Шереметев взбешен, рвет и мечет. Какой-то крошечный городишка - и так об него споткнуться! Как досадный гвоздь в подошве сапога, Мариенбург не давал русской армии продолжить победоносный поход к Балтийскому морю.

Мариенбуржцы не были героями. Пастор Глюк давно сбился с ног, утешая насмерть перепуганных, истощенных, раненых горожан, дрожащих от страха перед адскими снарядами. Но сдаваться было еще страшнее - о жестокости Шереметева ходили чудовищные слухи. С ордынской безжалостностью фельдмаршал выжигал все живое на своем пути, разорял ухоженную ливонскую землю, угонял в плен мирных крестьян.

А потому Мариенбург стоял - день за днем, ночь за ночью. Небеса помогали городу святой Марии прохладой и частыми дождями. Август выдался совсем не жарким, и это было хорошо - инфекции в осажденной крепости распространялись не так быстро, как ожидалось.

- Фермопилы продержались три дня, а мы скоро на третью неделю пойдем, - говорил пастор Глюк прихожанам, пытаясь вытянуть их из трясины отчаяния. Сегодняшнюю проповедь пришлось читать в церковном подвале из-за очередной лавиноподобной бомбардировки. Священник повысил голос, пытаясь перекричать уханье пушечных ядер и ужасающий треск наверху:

- О нас сложат легенды, дети мои! Когда мужественным грекам сказали, что персов идет такое множество, что они своими стрелами заслонят солнце, один спартанец ответил: «Будем сражаться в тени!»

Пастор взглянул на заплаканное лицо своей юной служанки Марты Скавронской - глупенькой, но доброй и веселой девушки, которая за последние недели совсем разучилась улыбаться. Сошел румянец с пухлых щек, под глазами зияла чернота. В неверном свете церковных свечей царапины на лбу Марты казались огромными, хотя пастор еще пару дней назад своими руками обработал их горячими отрубями, чтобы не допустить нагноения. Угораздило же Марту оказаться возле окна во время бомбежки! Ну, эта девица никогда не отличалась особой везучестью, подумал пастор. Рано осиротела, а буквально месяц назад вышла замуж за шведского драгуна и овдовела на следующий же день. Красавец Иоганн Крузе погиб в бою с захватчиками.

Повернувшись к Марте, пастор мягко сказал в паузе между разрывами бомб:

- Порой кажется, что тень легла навечно… Но солнце обязательно взойдет. И засияет ярче прежнего.

Марта доверчиво всхлипнула.

Однако вопреки словам пастора, тень только сгущалась над Мариенбургом. Вместо обещанного солнца город освещался пожарами. Люди дышали вязкой смесью пепла и горя. Шведский капитан Вульф, начальник крепостной артиллерии, вывесил белый флаг, вывел жителей наружу, а сам спустился в пороховой погреб и взорвал крепость.
Мариенбург проиграл, но не достался победителям. Подвиг спартанцев при Фермопилах повторился на ливонской земле.

Генерал-фельдмаршал Шереметев вальяжно прогуливался перед кучкой беспомощных мариенбуржцев. В такие минуты Борис Петрович чувствовал себя богом. От одного его слова зависела судьба этих убогих чумазых людишек.

У Шереметева было множество личин, он менял маски с легкостью, непринужденно - при царе Алексее наряжался в боярский долгополый кафтан, при царе Петре обзавелся кургузым немецким платьем, а недавно едва не перешел в католичество единственно ради доставления удовольствия Папе Римскому. Не было равных Шереметеву в искусстве лебезить, заискивать и льстить. Но под всеми этими масками крылась его истинная сущность. Больше всего на свете Борис Петрович любил чины и награды. Какое потрясающее, роскошное чувство - пьянящая власть над поверженными ливонскими городами! Ради этого стоило годами унижаться перед сильными мира сего.

- Та-а-ак, - протянул Шереметев, оглядывая молчаливую толпу латышей. - Что-то я не вижу в ваших рядах бурной радости. А ведь мы освободили вас от шведского ига! А вы, негодяи, молчите, как бараны. Где, спрашивается, благодарность? Где, спрашиваю я, неизбывное счастье и слезы умиления?

Марта, стоявшая в первом ряду, горько всхлипнула. Шереметев оценивающе посмотрел на ее соболиные брови, пышную фигуру и резко дернул ее за черную косу. Марта упала на колени.

- Вы должны нам, вашим спасителям, в ножки кидаться! - нравоучительно сказал Шереметев. - Должны наши сапоги походные целовать! Ну-ка! - И он выставил ногу в грязном сапоге прямо перед лицом Марты.

- Ваше сиятельство, - послышался из толпы приятный баритон, и вперед выступил худощавый голубоглазый мужчина средних лет в пасторском воротничке. - Я местный пастор Иоганн Эрнст Глюк. Смиренно прошу вас отнестись к моим прихожанам с христианским состраданием и великодушием. Только добро спасет этот мир…

Шереметев нахмурился.

- Тебе кто давал право ко мне обращаться? Знаю я таких, как ты! Раздобыл где-то пасторский воротник, а сам небось шведский шпион!

Пастор не опустил глаза:

- Библия учит нас, что гордыня будет наказана. Простая служанка может обернуться королевой, и тогда ее обидчик пожалеет о своих поступках…

Шереметев расхохотался:

- Эта-то? Королевой? И какой же страны, позволь спросить? Может быть, Святой Руси царицей? Да уж скорее я стану монахом. - Он махнул солдатам: - Ну-ка, ребятки, разберитесь с изменником! А то он мне тут указания раздает и вообще, кажется, не рад приходу освободителей. Научите-ка его новую родину любить! А потом под стражу его и в Псков, там с ним как следует поговорим, узнаем, Глюк он или не Глюк, и с чего это он такой смелый, что к самому командующему лезет!

Пастора увели.

Марта отчаянно, в голос, разрыдалась.

Шереметев брезгливо поморщился:

- Фу, своими слезами мне весь сапог залила!.. Ну, дура она и есть дура, что с нее возьмешь. Чего ревешь-то, как корова? Боишься меня?

Марта, закрыв лицо руками, едва заметно кивнула.

Шереметев удовлетворенно улыбнулся. Он любил, когда его боялись.

- Пойдешь со мной, - приказал он Марте. Солдаты подняли ее с земли. - Тебе наконец-то повезло. Я тебе позволю меня обслуживать. И ты из первого ряда сможешь посмотреть, как я освобождаю твой народ от шведского ига. Но за все удовольствия надо платить, имей в виду! - И фельдмаршал гнусно ухмыльнулся.

***

Спустя десять лет Шереметев почтительно склонился над рукой новой императрицы. Рука, хоть и усыпанная бриллиантами, была совсем не аристократичная - грубая, красная, с перекрученными венами и жесткими мозолями. Однако Шереметев пробормотал как бы про себя, но чтобы его услышала владелица руки: «Божественная длань!», - и несмело поднял глаза.

Ему снисходительно улыбалась Марта Скавронская - ухоженная, сияющая, с высокой прической, черными бровями вразлет. Блестящие шелка окутывали ее полную, статную фигуру. Как же она отличалась от той несчастной, перепачканной грязью девчонки, которой он помыкал в Ливонии! Помыкал недолго, буквально пару месяцев, потом служанку забрал к себе жадный и более влиятельный Меншиков, но и тот насладиться обществом Марты не успел - Скавронскую заприметил сам царь. Доброта и непритязательность служанки очаровали государя. Месяц назад Петр женился на Марте официально. Простая служанка стала царицей Руси, как и предсказывал пастор. Вот только сам Глюк этого уже не увидел - пастор скончался в плену через три года после ареста.

Шереметев перевел взгляд на Петра, сидевшего рядом с молодой женой. Петр тоже сильно изменился - возмужал, посерьезнел, чуть расслабился.

Впрочем, и сам Шереметев за эти годы превратился в другого человека. Уход Марты стал первым в череде несчастий, обрушившихся на него с ордынской безжалостностью. Поражения и невзгоды буквально преследовали Бориса Петровича. Прямо сейчас его старший сын страдал в турецком плену. А сам фельдмаршал все чаще задумывался о вечном.

- Ваше величество, - вяло промямлил Шереметев, обращаясь к Петру. - Нижайше прошу рассмотреть мою ничтожную просьбу. Дозвольте верному слуге вашему покинуть государственную службу - хочу уйти в монастырь. Устал я от жизни, ваше величество, - прибавил фельдмаршал печально.

Петр пожал плечами:

- Нечего тебе в монастыре делать, дружище. Хотя спрошу-ка я у моей супруги, она тебя лучше знает. Вверяю ей твою судьбу, вот что! Делай с ним, Катеринушка, что хочешь, хоть на плаху, раз ему жизнь не мила! - и Петр ухмыльнулся, предвкушая интересное зрелище.

Шереметев внутренне сжался. Какой хороший шанс для Марты отомстить ему за всё!
Но императрица спокойно сказала:

- Не созданы вы для монастыря, Борис Петрович. Сами говорите, устали. Вам нужно вернуться к жизни… А давайте-ка мы вас женим! - вдруг воскликнула Марта радостно. - Сколько можно вдоветь… Мы с Петрушей подберем вам невесту хорошую. Заведете с ней хозяйство, детей, все сразу и наладится… Ну, согласны, Борис Петрович?

Шереметев растерянно кивнул. Мысль о новой женитьбе ему точно раньше не приходила и сейчас эта идея показалась ему освежающей, бодрящей, как глоток солнечного света.

Охваченный облегчением и счастьем, он повалился в ноги императрицы:

- Матушка, спасительница!.. - Потом не удержался, спросил: - За что ж вы так добры со мной? От меня вы только зло видели…

Марта задумчиво повертела в руках старый медный крестик, затерянный среди бриллиантовых ожерелий:

- Пастор Глюк учил - только доброта спасет всех нас… Иначе весь мир превратится в дымящиеся руины - как несчастный город святой Марии.