Её жизнь под знаком Овна... Главы 15, 16 и 17

  Её жизеь под знаком Овна, его жизнь на чаше Весов. Повесть

                Глава 15. После похорон

    В его голове беспорядочно теснились обрывки каких-то мыслей, налезающих друг на друга и не позволяющих додумать себя до конца.
   «Вот и не стало мамани… А я даже и попрощаться с ней толком не успел. Не поговорил по-человечески напоследок. Всё хохмил, притворялся весёлым, думал, ей так легче будет. А она в это время уже знала… Всё знала. Что не выкарабкается после операции – знала. А я, дурак, ничего не понял!
   И врачиха эта – стерва! Пристрелил бы её! Но ничего, она у меня ещё попляшет – под статью её подведу!
   Чёрт! Как тяжко-то… и пусто… В душе пустота… и боль…
   Ничего не помогает. Водку глушу литрами – не берёт зараза! Как будто водичку дистиллированную пью! Я и не знал, что такое бывает! Думал, нажрусь – так хоть немного отпустит! Ан нет! Не тут-то было. Может, снотворное с водкой смешать? Или ещё чего посильнее попробовать? Надо найти телефон знакомого нарколога. Пусть, сука, хоть что-нибудь сделает, не зря ж ему такие бабки плачу!
   Ну вот, опять жена припёрлась! Ей-то чего неймётся? Спала бы давно! Нет, трубку телефонную у меня отнимает, говорит, нельзя людей посреди ночи беспокоить! И смотрит жалостливыми глазами…
   Сволочи все! Не надо меня жалеть! Не нужна мне ваша жалость! Я нажраться хочу… и забыться!!!»

   После похорон матери дни для него слились в один какой-то тусклый бессмысленный отрезок времени – нечто среднее между бодрствованием и полудрёмой. На работе он успел оформить кратковременный отпуск за свой счёт, потому что знал, что запой его свалит. И запой, действительно, пришёл и схватил его в свои неотвратимые объятия. Однако, если раньше в подобные периоды жизни у него наблюдались лишь два состояния – кратковременное бдение для нахождения и потребления необходимых телу горячительных напитков и длительное забвение и сон после приёма оных, то на сей раз происходило нечто необычное: он не мог спать, даже выпив изрядную порцию спиртного. Вместо этого он постоянно находился в каком-то сомнамбулическом состоянии, не до конца осознавая реальность происходящего.
   Чтобы разобрать оставшиеся после матери вещи, он на время переселился в её однокомнатную квартиру, которую ей как ветерану войны недавно выделило государство, и в которой он лишь полгода назад закончил ремонт. Пожить в своё удовольствие в этой маленькой уютной квартирке на севере Москвы ей так и не пришлось. Да и ему эта жилплощадь не светила, не имел он на неё никаких прав, потому что был прописан по другому адресу. Государство рьяно охраняло свою собственность, и сия недвижимость должна была снова отойти городу, никакие родственники претендовать на неё не могли.
   И вот теперь он брал в руки мамины вещи, хранившие ещё её тепло и запах, документы, награды…
   Нажитого было немного: не очень старый польский мебельный гарнитур, несколько костюмов и платьев в шкафу, одно зимнее пальто и лыжная куртка, две пары туфель, кроссовки и сапоги, небольшая шкатулка с украшениями из янтаря, нефрита и яшмы (любимые камни его матери), пара золотых колец, одно из которых – с необычной формы рубином – ещё в начале века дед Яков, ювелир-любитель, для своей внученьки собственноручно изготовил. Основную ценность в этом доме составляли книги, которые были повсюду: в книжном шкафу и полках, на гардеробе и на холодильнике, на серванте, на подоконнике, на журнальном столике и даже под ним; коробка с орденами и медалями, да ещё два набора старинных серебряных чайных ложек на шесть персон: один – с позолотой и черненым узором, а другой – причудливо украшенный фигурками дам и кавалеров на ручках из разноцветной эмали. Вот и все богатства…
   «Да, маманя… Капиталов ты не скопила, хоть и воевала, и ранена была, а после войны «пахала всю жизнь, как ломовая лошадь», – вспомнил он её слова. Бельё и одежду он сложил в несколько пакетов и вынес на улицу, оставив на видном месте у подъезда, уверенный, что любопытные соседки быстро всё к рукам приберут. Так вскоре и случилось. Не успел он далеко уйти, как какая-то прыткая бабулька свой нос в оставленные им пакеты сунула.
   – Забирай, бабка, всё, что понравится! – крикнул он ей напоследок и вернулся в опустевшую квартиру, насквозь пропахшую крепким табачным дымом от папирос, которые с утра до вечера курила мать. Глядя на неё, и он рано пристрастился к курению. Мать его за это не ругала, а вот отец был очень недоволен. Из-за этого в семье часто возникали скандалы. Сам отец не курил. Вернее, бросил курить после войны. И ему очень не нравилось, что жена и сын дымят напропалую. Не одобрял он эту пагубную страсть. Вероятно, и это тоже сыграло свою роль в том, что, в конце концов, родители расстались.
   Неприятные воспоминания о ссорах и склоках, которые привели к разводу отца и матери, неожиданно нахлынули на него, и рука сама привычно потянулась к бутылке, уже початой и оставленной на кухонном столе. Он даже не стал вставать за стаканом, а просто отхлебнул прямо из горлышка – и очередная порция спиртного загорелась огнём в его пустом и больном желудке. Он почувствовал, как голова становится тяжелой, глаза его сами собой закрылись, и он наконец-то провалился в спасительный сон – впервые за последние несколько дней. По правде, он уже и не помнил, когда в последний раз спал нормально. И естественно, он не услышал, как открылась входная дверь и вошла его молодая жена.

   Она сначала позвонила в дверной звонок, на всякий случай, и немного подождала, стоя перед опечатанной дверью. Полоска бумаги с печатью всё ещё болталась над ручкой, но была разорвана посредине. Однако никто ей не открыл, и она решила, что, видимо, его нет на месте. Поэтому, немного поколебавшись, всё-таки открыла дверь запасным ключом, который он ей дал накануне, попросив приехать и помочь приготовить всё для поминок на девятый день.
   Картина, представшая перед её глазами, отнюдь её не обрадовала. В комнате царил беспорядок, как после обыска: стулья, кресло и стол явно сдвинуты, табурет валяется под столом, шкафы и ящики комода открыты и полупусты, на столе вперемешку с двумя пепельницами, полными окурков, горой навалены какие-то бумаги, и часть их уже упала на пол, а на кухне…
   На кухонном диванчике полулежа храпит её небритый помятый супруг, источая запах перегара и давно нестиранных носков, а на столе стоит полупустая бутылка водки.
   Открытая дверца маленького холодильника явила миру пустые полки, лишь на одной из них сиротливо стояла литровая банка с заплесневелыми солёными огурцами, да в морозилке валялась пачка пельменей, вскрытая, видимо, лет сто назад, потому что пельмени выглядели ужасным слипшимся комом, покрытым густым слоем инея.
   Прикинув, что можно приготовить на скорую руку, она отправилась в магазин за продуктами, решив отложить уборку квартиры на потом. В соседнем доме обнаружились аптека и булочная, а вот за молочными продуктами, овощами и прочими съестными припасами ей пришлось побегать, периодически справляясь у прохожих о местонахождении соответствующих магазинов. Наконец, уставшая и «навьюченная, как лошадь» сумками и пакетами она вернулась в квартиру свекрови, где за это время ничего не изменилось, только жидкости в бутылке на кухонном столе ещё поубавилось.
   Отругав себя за то, что не сделала этого раньше, она вылила остатки водки в раковину и поставила пустую бутылку в отсек под рукомойником рядом с мусорным ведром. Но потом вдруг передумала и водрузила пустую тару на её прежнее место в центре стола, после чего занялась уборкой и готовкой.
   Супруг очнулся через два часа, когда за окном уже совсем стемнело, и по привычке потянулся к стоящей на столе бутылке. Однако спасительной жидкости там не оказалось, отчего он крайне огорчился и чертыхнулся в сердцах. Однако, увидев хлопочущую у плиты жену, обрадовался и, попытавшись принять независимый и, как ему казалось, нормальный вид, обратился к ней с вопросом:
   – А… ты уже тут. Здорово! Слушай, ты не могла бы сгонять в магазин?
   – Нет, дорогой. Я, знаешь ли, уже «нагонялась», полтора часа по магазинам бегала, чтобы хоть какой-то еды купить. Если ты не забыл, поминки завтра – мне ещё кучу всего надо приготовить! И потом поздно уже. Посмотри на часы – восемь вечера с минутами, все магазины уже закрылись. Всё, что сегодня не успели, завтра утром купим.
   – Ты не понимаешь, мне выпить надо!
   – Нет! Вот как раз пить тебе сейчас совсем не надо! Завтра напьёшься.
   – Ты не понимаешь…
   С трудом он поднялся с дивана и нетвёрдой походкой направился в прихожую. Покачиваясь, натянул на себя полушубок, ботинки и шапку и, не ответив на её вопрос: «Куда ты собрался на ночь глядя?», выкатился за дверь.
   Она не пыталась его задержать, зная уже, что это ни к чему хорошему не приведёт. Лишь, тяжело вздохнув, опустилась на стул. Голова раскалывалась от невыносимой боли – приступ мигрени мучил её уже три дня, и все таблетки давали лишь небольшое облегчение на короткое время. Вот и сейчас боль накатила с новой силой – до тошноты и головокружения…
   «Надо прилечь, а то где-нибудь грохнусь», – подумала она и, держась за стены, проковыляла в комнату, где без сил опустилась на софу. Но и лежать она не могла: голова кружилась так сильно, что казалось, её тело покоится не на софе, а на какой-то лодке, качающейся на волнах. Перед глазами мелькали «хвосты и точки», куда бы она ни посмотрела, а стоило прикрыть веки, как ощущение того, что голову сдавливает железный обруч, становилось совершенно невыносимым.
   «Нельзя раскисать! Нельзя опускать руки! Нельзя давать слабину!» –повторила она про себя несколько раз, как заклинание, и, стиснув зубы, заставила себя подняться и дойти до ванной комнаты. Лишь после того, как она несколько раз сполоснула лицо поочерёдно то тёплой, то холодной водой, головокружение несколько уменьшилось, и она снова пошла на кухню.

   Он вернулся через два часа. Вернее, его приволок какой-то здоровый мужик.
   – Ваш? Забирайте! А то не ровён час замёрзнет где-нибудь под забором! Ночи-то уже морозные, – сказал он, когда она открыла на звонок входную дверь.
   – Спасибо, – только и успела вымолвить она, подхватывая заваливающегося супруга и пытаясь усадить его на табурет в коридоре.
   Стянув со своего благоверного подмоченный с одного бока полушубок (вероятно, где-то он всё-таки неудачно приземлился в растаявший на дороге снег) и бутсы, она доволокла его до тахты и уложила, подсунув под голову подушку и прикрыв пледом. После чего в изнеможении опустилась в стоящее рядом с тахтой кресло и призадумалась.
   Что же ей теперь делать? Ведь ребёнка она оставила всего на несколько часов со своими родителями. По дороге сюда она планировала управиться часа за три-четыре и благополучно вернуться назад под кров родного дома. А теперь уже поздний вечер, ночь настаёт. Скоро и автобусы ходить перестанут, и метро закроется. Сегодня допустим, маман о дочурке позаботится – и накормит, и напоит, и спать, конечно, уложит. А завтра?
   Её родители, оба – и отец, и мать – люди трудящиеся, им с утра завтра на работу нужно. И этого, который мужем зовётся, в таком состоянии оставлять негоже. Надо приводить его в чувство, ведь завтра родственники, друзья и сослуживцы его матери соберутся. Не должны люди её сына в таком виде лицезреть. Как быть?
Нет, надо мчаться домой, пока ещё транспорт ходит. Ребёнок важнее, чем муж-пьяница. «Завтра встану пораньше и вернусь сюда вместе с дочуркой», – решила она и заторопилась.

               Глава 16. Фронтовая медсестра по прозвищу Чижик

   Народу на поминках было немного. Из Подмосковья приехала родная сестра свекрови с супругом, погугукала с малышкой и выцыганила у сына усопшей «на память о родной кровиночке» золотые серьги с аметистом. Прибыли друзья-коллеги и представители профсоюзной организации с предприятия, где трудилась свекровь, выставляя напоказ наигранную скорбь. Да ещё пришли две её закадычные подруги, бывшие фронтовые медсёстры, так же, как и свекровь, прошагавшие и проползшие на брюхе пол-России и пол-Европы. Эти горевали по-настоящему, стыдливо смахивая с покрасневших глаз скупые слёзы.
   – Эх, Клавочка… Как ты ушла не вовремя! Сейчас бы жила да на внучку радовалась… а ты вот… – всхлипнула одна из подруг.
   – Да, Чижика нашего пуля не брала, а тут вот болезнь скрутила… – вздохнула тяжко вторая.
   – А знаешь, Мишаня, как мама твоя однажды фрицев без оружия победила? – обратилась она вдруг к сыну.
   – Ой, как интересно. Расскажите, пожалуйста, – произнесла одна из коллег по работе.
   – Дело было под Могилёвым в начале июля 1944-го. Наш 2-й Белорусский вместе с другими фронтами вёл там крупную наступательную операцию. Помню, за один день более двух десятков населённых пунктов заняли. Продвигались быстро, с боями, раненных было очень много – не успевали в тыл отправлять. Вот вызывает наш ротный к себе маму твою и говорит: «Давай, грузи, сестричка Чижик тяжелораненых в грузовик и в прифронтовой госпиталь быстро вези. Да не мешкай там, тут же назад возвращайся! Ждать не будем. Нам теперь только вперёд! Медлить нельзя!»
   – Почему Чижик? – поинтересовалась одна из профсоюзных активисток. – У неё же фамилия совсем другая была.
   – Это её за малый рост и звонкий голос так в полку прозвали, – пояснила фронтовая подруга. – Как, бывало, засмеётся своим звонким переливчатым смехом, так все кругом тут же и заулыбаются.
   – И что дальше?
   – Так вот… раненых в кузов грузовика солдаты погрузили, и Клавочка наша с ними поехала. А жара в тот день стояла несусветная. Солнце палит, пыль столбом. Раненые от жары изнывают, стонут, просят пить. Что делать? Увидела Клава на краю сгоревшего села колодец, рядом с которым на земле простреленное ведро валялось. Подумала, что сможет немного воды набрать и раненых напоить, и попросила шофёра остановиться. Только она к колодцу приблизилась, как навстречу ей из-за деревьев вдруг фриц недобитый выходит с автоматом наперевес. А у Чижика-то нашего никакого оружия с собой нет, да и у шофёра и бойцов раненых тоже. Не полагалось при транспортировке раненых в тыл никому оружие выдавать.
   – Вот ужас-то! – воскликнула одна из слушательниц. – А как же фриц-то там оказался, в тылу-то?
   – Так говорю же – наступали быстро. Чёткой линии фронта не было. На некоторых участках дальше продвинулись, а на других ещё не всё зачистили и не всех немцев изловили, вот они и бродили там толпами, отбившись от своих основных сил. Короче, стоят они друг напротив друга и молчат. Как потом Клавочка нам рассказывала: «Стою ни жива, ни мертва. Думаю, смертушка моя пришла. Сейчас немец на курок нажмёт и всех нас автоматной очередью тут положит. И что делать не знаю. А потом думаю, помирать так по-русски – с улыбкой!» И тут мать твоя, Миша, действительно, немцу улыбнулась и «Гутен таг!» сказала, «Добрый день», значит. А немец тот пожилой был, и, видать, война ему эта тоже уже осточертела. Посмотрел он внимательно на девчонку-медсестричку, на раненых и тихо так назад, в рощу ушёл. Не стал стрелять…
   – А, может быть, у него тоже патроны кончились?
   – Всё может быть… Теперь не узнаешь. А про Чижика нашего стали потом легенды ходить, что она улыбкой немцев побеждает и вообще удачу приносит. Любили её в полку. Все любили… и берегли. Только и она вражеской пули не избежала: в самом конце войны, уже в конце зимы 45-го ранили её. Так вот в том госпитале, где лежала, она и познакомилась с молодым офицером, тоже раненым. С отцом твоим, Миша, то есть. Там они и подружились, а сразу после войны и поженились.
   – Да знаю я эту историю, – отозвался сын. – Хотя мать про войну редко рассказывала. Не любила об этом вспоминать.
   – Правильно, никто из нас о войне вспоминать не любит, – сказала другая фронтовая подруга. – Да только война сама о себе часто напоминает: то старыми ранами, которые постоянно ноют, то кошмарными снами, в которых тебя в очередной раз взрывной волной накрывает и землёй засыпает так, что ни дышать, ни выбраться из этой могилы не можешь!
   – Хватит, Соня, – остановила её подруга. – Не пугай народ! Давайте лучше за помин души подруги нашей Клавочки выпьем!
   Гости выпили молча, не чокаясь. Поговорили ещё немного о том, какой замечательной женщиной была новопреставленная раба Божия Клавдия, погоревали, допили водку и разошлись по домам.
   Михаил на поминках всё время держался с достоинством, а после ухода гостей вынул откуда-то заначку – ещё одну бутылку какого-то дешевого портвейна, отпил прямо из горлышка, после чего улёгся на тахту и тут же уснул.
   Она начала убирать со стола, но тут проснулась дочка, которую пора было кормить. Когда гости на поминки приехали, малышка сначала гугукала и всем улыбалась, а потом благополучно под шумок заснула и никого не отвлекала. Да и гости старались особо не шуметь, разговаривали в полголоса. Но теперь инфанта проснулась и громко потребовала к себе внимания.
   Подогрев смесь в бутылочке и накормив дочурку, она стала одевать её и заворачивать в тёплое одеяло, готовясь выйти на прогулку. Самым трудным оказалось, как обычно, стащить с третьего этажа вниз коляску. Этот дом, как и их коммуналка на Бауманской, лифта не имел. Но к этой нелёгкой процедуре она уже приноровилась: на Бауманской было куда сложнее, поскольку там был дом ещё довоенной постройки с потолками выше 3-х метров, да и этаж там был четвёртый. Поначалу она пыталась оставлять коляску на нижней площадке подъезда, но после того, как обнаружила в ней однажды пару пустых бутылок и окурки, долго про себя материлась и навсегда отказалась от этой затеи.
   Спустившись, наконец, во двор и уложив ребёнка в коляску, она медленно пошла по тротуару. Было скользко. Асфальт был покрыт неровным тонким слоем снега и ледяной коркой. Видимо, дворник (если он вообще тут имелся) не особо себя утруждал работой. Ноги разъезжались, и приходилось держаться за коляску.
   Соседние дома вместе с домом свекрови образовывали на плане правильный квадрат, внутри которого росли деревья, образуя небольшой тенистый скверик.
   Сейчас листвы на деревьях не было, сквер казался пустынным и голым. Но льда под деревьями было меньше, и она решила свернуть туда.
   Решение это, как выяснилось, было опрометчивым: участок зелёных насаждений оказался вообще ни разу не чищенным. Коляска тут же забуксовала в каше из снега, листьев и грязи, и она с трудом выкатила её назад. Гулять с коляской было решительно негде. Но ребёнок должен был дышать воздухом! Поэтому стиснув зубы и напрягая все мышцы, она сделала пару кругов по периметру участка, то и дело останавливаясь, чтобы не упасть или перевести дух.
   Промучившись подобным образом около часа, пока не начало темнеть, и не встретив за это время почти никого из местных жителей, за исключением одной старушки, пробиравшейся в аптеку, держась за стену, да шофёра грузовичка, доставившего и сгружавшего какие-то ящики у задней двери местного магазинчика, она решила вернуться домой. Процедура возвращения проходила в обратном порядке и была ещё более сложной, чем подготовка к гулянию. Сначала отнесла на руках ребёнка и сумку с необходимыми вещами, затем затащила на третий этаж коляску. При этом всю коляску заносить в квартиру не стала: нижнюю часть с грязными колёсами оставила на лестничной клетке, а верх занесла в квартиру и поставила на два сдвинутых вместе табурета, вместо детской кроватки – надо же малышке где-то спать.
   Муж по-прежнему лежал на тахте, однако жидкости в бутылке заметно убавилось.
   Перепеленав и покормив ещё раз малышку, она, наконец, налила себе горячего чаю и присела на стул рядом с коляской, в которой лежала дочка. Надо понять, что делать дальше: оставаться здесь или уехать к родителям.
   Муж зашевелился, видимо, проснулся. Затем приподнялся и начал шарить вокруг себя руками.
   – Ты где? Иди сюда, – неожиданно позвал он. – Я тебя хочу. У меня стоит…
Он, определённо, спьяну и в полутьме её в глубине комнаты не различал. Ей стало смешно и в то же время горько. Муж выглядел жалким, и она вдруг поймала себя на том, что в ней впервые поднимается чувство брезгливости при взгляде на него.
   – Ну, иди же! – не унимался он.
   – Сейчас… сейчас иду, – ответила она, не двигаясь с места.
   На самом деле её волновало сейчас лишь одно, чтобы муж не встал и не отправился на поиски супруги, поскольку это могло быть чревато падением нетвёрдо держащегося на ногах тела на коляску с младенцем. Этого надо было избежать, и она продолжала сидеть рядом со спящей дочкой, внимательно следя за неуклюжими движениями супруга.
   Он ещё несколько раз пытался призвать к себе неизвестно куда пропавшую супругу и даже попытался встать с тахты, но попытка не увенчалась успехом. В результате он опять повалился на диван и вскоре снова забылся тяжёлым неспокойным сном, лёжа поперёк дивана.
   Ужасная усталость навалилась на неё, снова начала болеть голова, и она поняла, что если не поспит хоть немного, то на следующий день будет не в состоянии справляться со всеми проблемами, свалившимися на неё после смерти свекрови.
   Других кроватей, кроме тахты, на которой теперь храпел пьяный супруг, в квартире не было. Но днём во время уборки она заметила в углу за шкафом старенькую раскладушку. «Будем надеяться, что она не сломана», – подумала она, извлекая раскладушку из укромного закутка.
   На счастье, раскладушка оказалась целой, хоть и скрипела нещадно. Однако больше ничего подходящего для спанья не нашлось: ни матрасика хоть какого-нибудь завалящего, ни одеяла, ни подушки. Пришлось ей спать, завернувшись в собственное пальто и подложив под голову вместо подушки пару полотенец. Помучавшись ещё какое-то время, она, наконец, задремала.
   Во сне она видела один и тот же повторяющийся кошмар: будто она входит в какую-то незнакомую ей комнату, стены которой оклеены обоями фиолетового цвета. И вот эти стены вдруг начинают съезжаться в центр, оставляя ей всё меньше свободного пространства, а потом и сами эти жуткие фиолетовые обои начинают отваливаться, сползая со стен огромными рваными кусками прямо ей на голову, угрожая погрести её под завалами жёсткой, жутко тяжёлой и вонючей бумаги. Ей было безумно страшно. Она пыталась высвободиться из-под завала и отчаянно искала дверь. Наконец, ей это удалось, и она вышла в другую комнату, как две капли воды похожую на первую – с такими же фиолетовыми обоями и сдвигающимися стенами – и всё повторилось сначала.
   Когда она очнулась от блуждания по фиолетовым ловушкам, за окном уже светало. Малышка тоже уже не спала, она распеленалась и, радостно гугукая, двигала ручками и ножками. В квартире было нежарко, и она испугалась, как бы дочка не простудилась. Быстро сменив подгузник и перепеленав ребёнка, она через силу поплелась на кухню, с младенцем на руках. Чувствовала она себя отвратительно – измученной, ничуть не отдохнувшей. Но малышку надо было кормить, и думать о собственных недомоганиях было некогда.
   И всё же вопрос о том, что делать дальше, стоял перед глазами с устрашающей очевидностью. Покормив дочку и заварив себе крепкого чаю, она постаралась, осмыслить происходящее, по возможности, отрешившись от эмоций. Получалось не очень…
   Она (диалог с альтер эго):
   – Итак, что же мы имеем на сегодняшний день?
   – А имеем мы, подруга, полную ж… Тебе стоит, наконец, признаться себе, что ты по уши в дерьме! Одна, с кучей проблем и грудным младенцем на руках, и… мужем-алкоголиком на диване. Сбежать не хочешь?
   – Сбежать? Но ведь он мой муж. И я его люблю…
   – Любишь? Кого? Вот эту пьяную, вонючую образину? Ха-ха… Не смеши меня!
   – Он хороший! Это просто временные трудности.
   – Ага… Временные трудности, переходящие в постоянные. Алкоголизм – это надолго, а точнее, навсегда. Не обманывай себя, ты ничего не сможешь с этим поделать.
   – Но ведь есть же врачи, наркологи. Его могут вылечить.
   – Только если он сам этого захочет! А пока не очень-то похоже, что он настроен лечиться. Сейчас, как видишь, у него лишь одно желание – напиться.
   – Значит, я должна найти и выкинуть всё спиртное. Как говорила его мать, выпивку в доме держать нельзя!
   – Ну, хорошо… Из дома ты всю выпивку выкинешь. Так он до ближайшего магазина дотопает и всё равно нажрётся. И остановить ты его не сможешь! Забыла, как его намедни в полубессознательном состоянии мужик приволок?
   – Как же! Забудешь тут!
   – Вот-вот! Поэтому думать сейчас ты должна о себе и о ребёнке. Собирай манатки и вали отсюда!
   – Предлагаешь бросить его тут… одного?
   – Не волнуйся! Не пропадёт! Не мальчик уже. Он без тебя прожил почти сорок лет и дальше проживёт. Такие в воде не тонут и в огне не горят!
   – Но я же переживаю за него. У меня сердце не на месте. Я спать не смогу!
   – А ты и так последнее время почти не спишь! Посмотри на себя в зеркало – бледная, тощая! Молоко пропало! Головные боли не прекращаются, кошмары сняться! Угробить себя хочешь?! Говорю тебе, возвращайся домой, к родителям! Лучше не спать в нормальной кровати, чем на скрипучей раскладушке. Здесь всё равно условий нет – ни для тебя, ни для ребёнка.
   – Это ерунда, мелочи. Быт можно наладить.
   – Дура набитая! Беги отсюда, пока не поздно!
   Промучившись ещё два дня и видя, что муж из запоя не выходит, несмотря на все её попытки избавить его от спиртного, она решила внять доводам своего второго «я», вызвала такси и, пропустив мимо ушей брань матерившегося шофёра, вынужденного грузить коляску, отчалила в родные пенаты. Сил не осталось… никаких.

                Глава 17. Непостоянная птица Любовь

   Родители, по обычаю, вопросов не задавали, жалели дочь молча, про себя. И она была благодарна им за это. Нравоучений, наставлений и сожалений она бы сейчас точно не выдержала. Несколько дней она приходила в себя, как израненный зверёк, зализывающий свои раны. Но необходимость придерживаться железного распорядка дня из-за малышки и сами заботы о дочке не позволяли ей раскисать и опускать руки.
   «Думай о ребёнке!» – как мантру по сто раз на дню повторяла она, стараясь избегать тревожащих мыслей о супруге.
   На телефонные звонки он не отвечал, и ей лишь приходилось надеяться, что с ним ничего страшного не произошло. «Раз никаких звонков из милиции, больниц или морга не поступает, значит, жив», – мысленно утешала она себя.
   Последовавшие за этим три месяца слились для неё в один тягостный бег по замкнутому кругу: чуть не каждый день она металась между родительским домом, где теперь постоянно обитала с дочкой, и Бауманской, куда после трёхнедельного запоя вернулся супруг. В квартиру его матушки быстренько заселили новых жильцов, с которыми он пытался договориться о небольшой компенсации за только что сделанный ремонт. Новосёлы договариваться ни о чём не хотели, не скрывая собственной радости от вселения в новенькую квартиру, да ещё и полностью обставленную.
   Кончилось всё тем, что протрезвевший и разъярённый супруг с криками «А хуля вам!» и «Не доставайся же ты никому!» порубал топором оставшийся после матери польский мебельный гарнитур и сколол через одну симпатичную новенькую голубую плитку в ванной комнате.
   Единственное, что он вывез оттуда, кроме личных вещей, документов, столового серебра и кое-какой посуды, был очень удобный складной кухонный столик, который стоял теперь у окна в коморке на Бауманской. А у неё на память о свекрови остались две поваренные книги с рецептами зарубежной кухни да кольцо с рубином от деда Якова, в порыве нежности преподнесённое ей мужем в скорбный день поминок. И удивительное дело – это маленькое, истончившееся за столетия ношения колечко пришлось ей как раз впору!
   Днём она сидела с ребёнком, готовила, стирала, ходила в детскую поликлинику, а когда вечером с работы приходили родители, оставляла им внучку и неслась спасать мужа. Приезжала на Бауманскую и опять же готовила, стирала, убиралась, под недовольное ворчанье соседки Марьи Васильевны.
   Иногда он приезжал к ней, но больше двух дней никогда не задерживался, заявляя, что «чувствует себя здесь не в своей тарелке». После длительного запоя, спровоцированного смертью матери, он, наконец, взял себя в руки и усиленно работал над диссертацией в области порошковой металлургии и авиационных металлов.
   Когда диссертация вышла на финишную прямую, он попросил её помочь – надо было срочно перепечатать весь материал начисто, скоро защита. И тогда она опять перебралась в коморку на Бауманской, с ребёнком и портативной пишущей машинкой, с помощью которой и печатался (аж трижды!) его могучий труд «во славу советского авиастроения».
   Ребёнок рос быстро. В полгода инфанта наотрез отказалась от соски и стала проситься на горшок, в семь месяцев сделала первые шаги, а научившись передвигаться самостоятельно, стала походить на маленькую неуправляемую обезьянку, которую ни на секунду нельзя было оставить без присмотра. Стоило мамочке на мгновение отвернуться, и шалунья оказывалась на верхней полке книжного стеллажа, куда её тянуло с неодолимой силой, поскольку там, помимо книг, стояли фарфоровые статуэтки, сверкавшие всеми цветами радуги. Сами книги малышку тоже крайне интересовали, особенно красочные альбомы с представителями флоры и фауны, изданные её двоюродным дедом Саввой, известным исследователем Арктики, на пару с его другом знаменитым зоологом, путешественником и писателем Бернардом Гржимеком. То и дело мамочке приходилось снимать свою «любопытную Варвару» со стола, где та ползала среди груды сброшенных с полок книг.
   – О, Господи! Ещё один научный работник растёт, – смеялась она, возвращая монографии и увесистые фолианты на место и опасаясь, как бы один из этих томов не зашиб её непослушную дочурку.
   Конечно, если надо было что-то срочно сделать по хозяйству, можно было оставить малышку на какое-то время в детской кроватке, откуда она пока самостоятельно выбраться не могла. Но девочке, видимо, никакое ограничение и такое времяпрепровождение крайне не нравилось, её деятельная натура требовала простора и движения. Поэтому вскорости вся квартира оглашалась недовольным басовитым криком, который мог перерасти в яростный рёв, если заточение за деревянными прутьями детской кроватки тут же не прекращалось.
   Наконец, труды по «переписыванию нетленки» супруга, так она говорила про диссертацию, в шутку называя себя «а ля Софья Андреевна» (в честь бескорыстно преданной супруги графа Толстого), закончились, и наступил день защиты.
   Защита диссертации прошла успешно, и супруг на радостях пригласил своих сослуживцев и, конечно же, своего научного руководителя это дело отпраздновать, после чего свалился в очередной запой.
   И опять она пыталась вытащить его оттуда, не дать зелёному змию побороть в нём разумного человека, и опять это не получалось, и в очередной раз она вынуждена была констатировать свой полный проигрыш. Она не понимала и не знала, как с этим бороться и как с этим жить. Поэтому промучившись неделю и расписавшись в собственном бессилии, не придумала ничего лучше, как снова вернуться под крышу родительского дома. Как хорошо, что у неё был такой твёрдый тыл! Иначе…  не хотелось думать о том, как могло бы быть иначе.
   Одно она понимала теперь наверняка – надеяться на супруга нельзя. Что бы ни случилось в этой жизни, рассчитывать она должна лишь на себя, на собственные силы. В который раз она обсуждала эту проблему, ведя внутренний разговор со своим вторым «эго».
   – Ты должна признать, он тяжело и бесповоротно болен. И тебе эту болезнь не победить!
   – Похоже, что так. Но, на самом деле, он хороший человек. Мне жаль его…
   – Вот именно – жаль! Слышишь? Ты уже не говоришь о любви, а только о жалости.
   – Разве это плохо?
   – Это ужасно! Любовь кончилась. Тебе пора взглянуть правде в глаза – настало время с ним расстаться.
   – Но ведь у нас ребёнок! У него дочка растёт.
   – Это у тебя ребёнок растёт! А у него только длительность запоя возрастает. Вспомни, когда он последний раз трезвыми глазами на дочку смотрел? Что? Трудно сказать? Вот то-то и оно. Ребёнок ему не нужен. И ты ему не нужна!
   И она больше не находила аргументов, чтобы опровергнуть это. Её семейная жизнь рушилась, и она ничего не могла с этим поделать. Теперь приходилось признать правоту своей многоопытной маман, которая предостерегала её в своё время от этого человека. Но, как говориться, что сделано – то сделано, назад не воротишься и заново эти месяцы и годы не переживёшь…
   Любовь? Куда она улетела, эта непостоянная птица? Вот же, кажется, только что сидела тут рядом, на ветке, распевая волшебные песни! Но больше трели не слышны, и нигде её не видно. Пустота…
   Вероятно, им придётся расстаться. Продолжать семейную жизнь в таком виде не имело смысла. Да и есть ли она – семья? В этом она совсем не была уверена. Но прежде, чем окончательно порвать все отношения, решила ещё раз, последний раз серьёзно с ним поговорить.
   Но разговор не состоялся. Не произошёл.
   А произошёл …Конец Света! Для неё. В одной отдельно взятой квартире. На неё обрушилось небо…