Её жизнь под знаком Овна... Главы, 18, 19 и 20

  Её жизнь под знаком Овна, его жизнь на чаше Весов. Повесть

                Глава 18. Когда утихнет боль?

   Он долго не мог прийти в себя после смерти матери. Уходил в запой, с трудом из него вырывался, держался какое-то время на плаву, потом опять срывался и запивал.
Раньше в такие моменты его всегда выручала мама. Она была рядом. Приезжала, хлопотала вокруг него, готовила, кормила с ложечки, ставила уколы, вызывала врачей…
   Теперь её нет. И никто её заменить не сможет. Конечно, есть жена. Она тоже приезжает и хлопочет, но видно, что думает она прежде всего не о нём, а о ребёнке. Мыслями она далеко от него. Опять же без конца морали читает, всё пытается его на путь истинный наставить. Задолбала уже! И смотрит так укоряюще!
Нет, только маманя его по-настоящему понимала и жалела! Да и любила его по-настоящему тоже только мать! Жена любить человека так, как любит его мать, не может. Ни одна из его жён не смогла! И эта тоже не исключение. Ну, где вот она опять? Никогда её нет рядом, когда ему особенно плохо!
   Он с трудом поднял голову и посмотрел на стол: пепельница полная окурков, пустой стакан, пустая бутылка… Ещё одна пустая бутылка из-под портвейна валялась под стулом.
   Неужели больше ничего нет? И опять придётся выползать на мороз в поисках выпивки? Нет, должно быть что-то ещё… Заначка. Надо поискать. Он привык прятать от мамани по разным углам бутылки. Правда, она их часто находила, но не все.
   Так… в шкафу пусто. Зато на нижней полке в серванте отыскалась почти полная чекушка. Он и не помнил, когда спрятал её туда. Трясущимися руками он нетерпеливо сорвал крышку и припал к горлышку.
   – Фу ты! Чёрт! Вода! – в сердцах он отбросил чекушку в угол комнаты, и на грязном полу медленно начала растекаться лужа.
   – Найду – прибью стерву! – продолжал горячиться он вслух, догадавшись, что содержимое бутылки подменила его сердобольная жена. Теперь ему точно придётся тащиться на улицу и идти в ближайший ларёк. Чёрт! А который сейчас час? За окном темно. Вдруг уже все торговые точки позакрывались?! Зима. Не понятно ни хрена – день ещё или уже ночь… Можно, правда, к Верке в соседний подъезд забежать. У той вроде всегда пойлом разжиться можно. Так она, наверняка, его в койку потащит, а ему сейчас не до секса. Душа горит…
   Тут в дверь его комнаты постучали.
   – Ну чё ещё надо?! – разъярённо гаркнул он.
   Дверь осторожно приоткрылась и в неё заглянула хитрая физиономия соседки Марьи Васильевны.
   – Слышу я, как ты мучаешься, Михалыч. Опять болеешь. Я ить помочь могу, здоровье тебе поправить.
   Он понял, что у соседки припрятана заветная бутылка, которую она теперь наверняка попытается ему впарить за баснословную цену. Подобное она и раньше проделывала, продавая втридорога спиртное ему в особо тяжкие моменты. «Всегда готова на человеческом горе нажиться, старая хрычовка!» – подумал он, но спорить не стал.
   – Тащи! – прохрипел он, понимая, что готов купить у неё спасительную влагу за любые деньги.
   Соседка исчезла ненадолго и вскоре вернулась с поллитровкой «Столичной». Но из рук её не выпускала, на стол не поставила. Поблескивая лукаво прищуренными, жадными, узкими глазками, находчивая старушенция заломила цену – аж в червонец!
   – Побойся Бога, Васильевна! – запротестовал он. – За бутылку, стоимостью 2 рубля 67 копеек, ты просишь десятку?! Совсем оборзела?!
   – Какой ты грубый, Михалыч! Я к тебе со всем уважением, а ты как?! Я ить помочь хочу. От чистого сердца! Где ты щас, на ночь глядя, бутылку-то найдёшь? Нигде. В магазине у сторожа… из-под полы – так он столько же и запросит! И неизвестно исчо – продаст али нет. Намучаешься только, и всё зазря, – тараторила, не умолкая, соседка. – А я вот тебе её прямо в рученьки! Берегла ить я бутылочку-то эту – на день рождения племяшки моей Тонечки берегла. А тебе отдаю! Вижу, мается человек. Ну как не помочь?..
   Он поморщился. От нескончаемого потока слов у него ещё больше разболелась голова. «Господи, как же её заткнуть-то? Ну не убивать же?» – думал он, роясь в карманах пиджака, а затем полушубка в поисках денег. Наконец, нашёл.
   – Вот держи… Пятёрка. Больше нет! – хрипло сказал он, протягивая Марье Васильевне смятую синенькую пятирублёвую купюру.
   – Дак мало. Михалыч, поищи ещё-то…
   – Сказал – нету больше! Если тебе мало, я к Верке пойду. У неё тоже всегда бутылка найдётся!
   – К Верке? К проститутке этой?! Да ить пробы на ней негде ставить! И как у тебя совести-то хватает, бегать к ней?! Да это ещё при живой жене! Или ты с супружницей своей уж совсем разошёлся?.. – опять запричитала соседка, успевая в то же время выхватить из его рук пятирублёвку и ставя бутылку на край стола.
   – Иди к себе, Васильевна! Ей-богу, не до тебя сейчас… – сказал он, выпроваживая любопытную старушку.

   Водка была тёплой и противной, и вместо желаемого забытья принесла новую порцию боли. Низ живота, где до этого пульсировала тупая, а иногда острая боль, вдруг загорелся яростным огнём. В какой-то момент ему даже показалось, что там внутри у него что-то лопнуло. Боль была такой сильной, что на глаза навернулись слёзы, и он на какое-то время даже перестал дышать.
   – Чёрт! Язва… – прошептал он, схватившись за живот обеими руками и в бессилии опускаясь на диван. – Этого ещё не хватало!
   Язва двенадцатиперстной кишки мучила его давно. А теперь к ней, вероятно, добавились и другие болячки. По-хорошему, ему давно уже пора было обследоваться. Знакомая врачиха ему ещё летом предлагала сделать это, а он всё тянул, всё откладывал. Вот и дождался…
   «Надо Скорую вызвать!» – понимал он, однако был не в состоянии не то, чтобы до телефона доползти, а даже пальцем пошевелить не мог. Он лежал на диване, скрючившись в позе эмбриона, подтянув колени к подбородку, и тихо стонал.
   – Вот и всё, чего ты достиг в своей жизни…– с печальной усмешкой сказал внутренний голос. – Один. На старом диване. Без семьи, но с бутылкой и с язвой. Богато!
   – А, может, это ещё не конец? – попытался возразить он. Сдаваться было не в его характере. – Может, выкрутимся ещё? Да и не один я. Жена, ребёнок…
   – Ага… И где они? Помогают тебе сейчас?
   – Я и сам справлюсь!
   – Не похоже, что это у тебя хорошо получается. Посмотри за окно! Видишь, там тень с косой маячит? За тобой наблюдает Костлявая! Ждёт своего часа, думает, что тебе недолго осталось. Видишь, как она близко подобралась?
   – Врёшь! Не возьмёшь! – прорычал он сквозь зубы, вспоминая сцену из старого фильма про Чапаева, который в детстве смотрел, наверное, раз десять. – Мы ещё побарахтаемся!..
   – Пить тебе пора завязывать. Подохнешь ведь!
   – Сам знаю! Не могу, не получается завязать…
   – А ты зашейся! Закодируйся! Ведь столько бабла на наркологов тратишь! Если так прикинуть, так ты и работаешь только для того, чтобы денег скопить, а потом все их наркологу отдать, чтобы тебя в очередной раз с того света вытащили!
   – Не нагнетай!
   – А я не нагнетаю! Я только напоминаю о том, что тебе все врачи подряд говорят одно и то же: «Каждый следующий запой может для тебя оказаться последним! Сердечко-то уже не выдерживает!» А ты не боишься, что этот раз вот уже и настал?!
   – Нет! Сердце сейчас не особо болит… кажется… А вот язва скрутила!..
   – Вот видишь, ты и сам не уверен! Но не волнуйся, патологоанатом точно определит, отчего клиент окочурился.
   – Не дождётесь! – скрипнул зубами он, сполз с дивана и доковылял до серванта, в котором находилась аптечка.
   Приняв сразу несколько таблеток обезболивающих и успокоительных, он опять заполз на диван и, накрывшись пледом, стал терпеливо ждать, когда подействует лекарство и утихнет боль. Приступ, наконец, прошёл, и он, измученный, уснул неспокойным сном.

                Глава 19. Лёли-лёли-лель...

   Утром его рука машинально потянулась к бутылке, стоящей на столе. Однако та оказалась пустой, хотя он точно помнил, что её вчера не допивал. Или не точно… Или не вчера?.. Память последнее время играла с ним в прятки: спрятанными иногда оказывались довольно большие промежутки времени, которые просто вдруг стирались из его головы, и ему никак не удавалось их восстановить, сколько он ни старался. Вот и сейчас… Он не помнил, что делал накануне: выходил ли из дому, сколько и чего выпил, ел ли что-нибудь вообще.
   «Надо опохмелиться!» – промелькнула привычная мысль, а за ней тут же вспомнилась известная поговорка: «Не за то отец сына бил, что тот пил, а за то, что опохмелялся».
   Ещё ему смутно помнилась острая боль, которая вроде бы его мучила накануне. Вроде бы… Или это было ранее?.. Сейчас, кажется, ничего не болит… почти. Или рефлексы притупились?
   Голова была тяжёлой и тупой, и до предела набитой обрывками мыслей, из которых ни одна не хотела додумываться до конца. Если бы он мог увидеть себя сейчас со стороны, то, пожалуй, сравнил бы себя со сломанным роботом, который всё делал по привычке, «на автомате», иногда вдруг «зависая» в нелепой позе.
   Да, живот не болел. Однако другое ощущение не давало покоя: чресла налились и распухли, его «дружок», и без того немалых размеров, как норовистый жеребец, рвался наружу из штанов. «Надо срочно трахнуться и опохмелиться, – опять пронеслось в голове. – Или, наоборот, опохмелиться и трахнуться».
   Он подумал было о Верке из соседнего подъезда, но представив себе её вечно пьяную, ухмыляющуюся рожу с фингалом под левым глазом, почувствовал приступ тошноты и удивился – раньше это его вроде никогда не останавливало, а теперь… А что теперь? Перед глазами вдруг возникло чудесное видение: красавица в солнечном платье с нежными цветами в пышных волосах. Как же она была хороша в день их свадьбы! Умопомрачительно хороша! Его жена…
   Машинально он оделся, машинально запер за собой дверь, сел за руль старого «Жигулёнка» и «на автопилоте» доехал до знакомого дома, успев, однако, по дороге притормозить у магазина и прикупить ещё пару бутылок какого-то дешевого портвейна, изрядную порцию которого тут же в себя и влил. Думал ли он о том, что в таком состоянии не должен садиться за руль? Конечно, нет. В голове бесконечным рефреном крутилась лишь одна мысль: «К ней! Скорее к ней! Хочу её!»
   Она оказалась дома одна с ребёнком. Дочка только что покушала и теперь мирно спала в детской кроватке. Родителей дома не было, кругом царили покой и тишина. И она… Как всегда, обворожительна и красива. Даже в периоды беременности и кормления ребёнка она умудрялась выглядеть соблазнительной и элегантной, в отличие от других растолстевших, обрюзгших мамашек, которых он частенько видел рядом с ней на детской площадке или в поликлинике, куда иногда подвозил её с ребёнком.
   Вот и сейчас на ней было нарядное шелковое платье – коричневое с рисунком в виде больших переплетенных красных и белых колец. Это платье ему особенно нравилось: оно ей очень шло, оставляло открытыми её тонкие руки, плечи и длинную лебединую шею, которую он так любил целовать. И опять его потянула к ней неодолимая сила. Обладать этой гордой, независимой женщиной, чувствовать запах её волос и тепло этого нежного тела! Ведь она его жена! Его! И никому больше принадлежать не может! Он хотел её немедленно, сейчас, сию секунду! Он притянул её к себе и повалил на кровать. Дикое, необузданное желание отключило его разум, а в глазах поплыли красные круги.

   Она видела, что он опять явился пьяным. От него разило перегаром, куревом и потом. Она брезгливо передёрнулась и отвернулась. С детства она с отвращением взирала на подвыпивших рабочих местных предприятий, с завидной регулярностью в конце рабочей недели подпиравших заводские заборы или валявшихся в пыли возле них, и ускоряла шаг, дабы побыстрее миновать неприглядную картину. А теперь вот и муж выглядел таким же опустившимся маргиналом.
   Неожиданно, не говоря ни слова, он схватил её в свои объятья и, подтащив к кровати, буквально бросил на неё. Она пыталась освободиться, крича, что не желает его видеть, чтобы он убирался ко всем чертям. А он молча и остервенело срывал с неё платье. В какой-то момент она поняла, что ей нечем дышать – он навалился на неё всей своей тяжестью, так что она не могла пошевелить и пальцем. Ей было больно, противно, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. В глазах у неё поплыли белые и зелёные пятна, и она поняла, что теряет сознание.
   Когда она снова пришла в себя, он лежал рядом и громко храпел. Её сотрясала дрожь – то ли от холода, потому что она лежала абсолютно голой, то ли от нервного потрясения. Она всё ещё не могла осознать произошедшее, поверить в то, что это случилось именно с ней. Быть изнасилованной собственным мужем – это ли не самая ужасная издёвка судьбы?!
   Собравшись с силами, она сползла с дивана и, пошатываясь, двинулась в ванную. Всё тело болело. Она чувствовала себя униженной, оплёванной и поруганной. Лишь одна мысль стучала набатом в мозгу: «Скорее отмыться!»
   Стоять под душем она не могла – подгибались колени. Поэтому она просто села, привалившись спиной к холодной эмалированной поверхности, и включила горячий душ на полную мощность. Ей казалось, что только сильные обжигающие струи воды смогут смыть с неё всю ту мерзость и грязь, в которой её только что изваляли.
   Наконец, дрожь утихла и на смену ей пришли спасительные слёзы. Она почти никогда в жизни не плакала, почему-то слёзы не приходили ни в моменты разочарований и обид, ни даже в минуты скорби и траура. Часто вспоминала она наставления своей мудрой бабушки, которая учила её прятать свои слабости и чувства от чужих глаз: «Никогда и никому не показывай, что тебе больно и обидно!» Даже в детстве, видя, как плачут девчонки из-за разбитой коленки или поломанной куклы, она не понимала, как можно реветь из-за подобной ерунды. Собственные невзгоды она переносила стоически и без слёз. Плакала всего пару раз и то скорее от злости.
   Теперь же она не просто плакала, всё её тело сотрясали рыдания – она ревела в голос и не могла остановиться.

   Он проснулся, открыл глаза и сначала не сразу сообразил, где находится. А, да… в квартире родителей жены. На кровати… Один. Кругом разбросаны какие-то вещи… В детской кроватке сидела дочка и испуганно таращила на него свои глазёнки, потом ребёнок заплакал, и он инстинктивно дёрнулся по направлению к ней и чуть не упал, запутавшись в спущенных брюках. Чёрт! Этого ещё не хватало! А жена-то где? Её не было видно. Но раз ребёнок здесь, значит, и супруга должна быть поблизости.
  Быстро приведя одежду в порядок, он вышел в коридор в поисках жены. Не доставало ещё остаться один на один с плачущим ребёнком! Нянчиться с младенцами он не умел, детских слёз боялся, и как вести себя в подобных случаях не понимал.
   Из ванной доносился шум льющейся воды и громкие рыдания. Значит, жена там. И, следовательно, ребёнок не один – и это главное. Но почему она плачет? Что случилось?.. Женских слёз он тоже боялся. Утешать не умел. Может быть, она опять расстроилась из-за того, что он приехал не совсем трезвым? Выяснять причину трагедии ему совсем не хотелось, поэтому он поспешил ретироваться.

   Когда, наконец, ей удалось взять себя в руки, и она вышла из ванной, его в квартире уже не было. В комнате на полу валялось порванное шёлковое платье, а в кроватке хныкала малышка.
   Взяв дочурку на руки, она принялась ходить по комнате, успокаивая и как бы убаюкивая её (или, скорее, себя саму), тихонько напевая песню Леля из оперы «Снегурочка»:
 
Туча со громом сговаривалась –
Ты греми, гром, а я дождь разолью.
Вспрыснем землю весенним дождём,
То-то цветики возрадуются.
Выйдут девицы за ягодами,
Вслед им молодцы увяжутся,
Лель, мой Лель, мой лёли лёли, Лель.

В роще девицы все врозь разбрелись,
Кто в кусты, а кто по ельничку.
Брали ягодки, аукалися,
Одной девицы вдруг нет как нет.
Все-то девицы расплакалися,
Нашу девицу не волк ли заел,
Лель, мой Лель, мой лёли лёли, Лель.

Повстречался девкам чуж чуженин,
Чуженинушка стар старичок,
Девки глупые с ума вы что ль сбрели,
Что за прибыль вам аукаться,
Что за радость ей откликнуться,
Вы б по кустикам пошарили,
Лель, мой Лель, мой лёли лёли, Лель.

   Почему вдруг ей пришёл на ум именно этот музыкальный фрагмент она и сама не понимала, но, убаюкивая ребёнка, она частенько напевала отрывки из известных опер; популярные попсовые мелодии для этого, с её точки зрения, не годились. Девочке, похоже, этот лёли-лёли-лель понравился, и она, наконец, успокоилась и потянулась к игрушкам, лежавшим на полу в манеже. Посадив в манеж на тёплое одеяльце дочку, она принялась убирать комнату.
   Сначала сняла всё постельное бельё и, засунув его в пакет, тут же спустила в мусоропровод. Красивое шёлковое платье вынесла в коридор и там (чтобы не на глазах у ребёнка) разорвала его в клочья, издавая при этом какой-то утробный звериный рык. Шёлк рвался с трудом, и в дело пошли ножницы. Лишь после того, как некогда нарядное платье превратилось в кучу лохмотьев, она почувствовала некоторое облегчение. Довершило дело остервенелое мытьё пола с дезинфицирующим средством, сопровождаемое бесконечным «Чтоб ноги твоей тут больше не было!» И только после того, как комната была отмыта и до холода проветрена, она позволила себе присесть в кресло и, наконец-то, выдохнуть.
   Теперь, пока не вернулись родители, надо было срочно вызвать слесаря и поменять замок входной двери. Эта процедура заняла ещё два часа, и на самое важное дело времени сегодня уже не хватило. Но ничего – это она сделает завтра! Завтра она подаст заявление на развод. Всё! С неё хватит! Этот кусок жизни, как оказалось, далеко не самый лучший, под названием «замужество» можно считать завершённым. Остались небольшие формальности…

           Глава 20. Это лучший выход?

   …Их не развели. Причина – ребёнку нет ещё года. Но непутёвому супругу присудили выплачивать алименты на ребёнка молодой мамочке. Супруг не возражал: ни против развода, ни против алиментов. Добровольно явился в назначенный срок в суд и даже на сей раз никому не нахамил. Добровольно забрал исполнительный лист и даже собственноручно передал его в бухгалтерию собственного предприятия, как потом выяснилось, сопровождая всё это шуточками-прибауточками. И она стала получать ежемесячные выплаты в размере 40 рублей, на которые позже купила прогулочную коляску и детский комбинезончик.
    А потом она узнала, что беременна… И ребёнок этот – плод насилия над ней! Это был шок! Господи, за что ей всё это?! В чем она провинилась?
   Привычный мир рушился, и почва уходила из-под ног… Разве можно носить в себе плод надругательства на собой?!
   Конечно, аборт – это большой грех, но что может в результате подобного соития родится? Ведь это не плод любви! Какой монстр появится на свет, если позволить ему выжить?
   Именно так она воспринимала находившийся в ней зародыш – чудовище, монстр, существо, которое не должно увидеть свет Божий!
   Родителям она ничего не сказала. С некоторых пор они вообще не знали, что с ней происходит. Не знали о насилии, не знали о беременности, не ведали о тревожащих её мыслях. Она решила никого в свои проблемы не посвящать. «Сама справлюсь!» – твердила она про себя. «Не стоит их волновать».
   Хотя, на самом деле, она старалась не думать обо всём с ней произошедшем, чтобы даже мысленно не возвращаться в пережитой кошмар. Нет, не думала, а просто пыталась выжить. Выжить – во что бы то ни стало! Она замкнулась в себе, как улитка, потерявшая панцирь, и судорожно пыталась соорудить хоть какое-то подобие защиты. Она не могла больше доверять этому миру, который так несправедливо с ней обошёлся. Не хотела видеть людей и вообще с кем-либо общаться. «Мне нужно время, – говорила она про себя. – Я выживу, всё будет хорошо. Но мне нужно время».
   В женской консультации она получила направление на аборт и отправилась в назначенный день в больницу. Женщин, пришедших на эту невесёлую процедуру, было не мало. Отношение к ним со стороны медперсонала, особенно санитарок, было, мягко говоря, не самое любезное. И в очередной раз она почувствовала себя без вины виноватой и униженной. Как же ей хотелось, чтобы не она, а он проходил через все эти унижения и боль!
   А боль была! Да ещё какая! Скоблили её под местной анестезией, которая, похоже, не очень-то на неё подействовала. Она не кричала, только изредка стонала да губы искусала в кровь. Хорошо, что хоть такси удалось поймать, иначе до дома она бы не доехала.
   Она надеялась, что отлежится денёчек, восстановится и забудет всё случившееся как страшный сон. Но, видимо, судьба решила подбросить ей ещё парочку испытаний, чтобы жизнь мёдом не казалась. После аборта ей начали сниться страшные сны.
    Вернее, сон был всегда один и тот же: она видела льющийся с неба столб яркого белого света, падающий на маленькую фигурку ребёнка в белых одеждах, со светлым волосами, который сидел к ней спиной. Во сне она знала, что ребёнок должен к ней повернуться и она должна увидеть его лицо. И этого она боялась больше всего на свете! И в тот момент, когда ребёнок начинал поворачиваться, из горла её рвался крик, и в ужасе она просыпалась, чувствуя, что ей нечем дышать, а сердце колотится как бешеное.
   После этого кошмара она долго не могла успокоиться и снова заснуть. Но стоило ей сомкнуть глаза, как жуткое сновидение повторялось в точности. И это продолжалось ежедневно и еженощно. Короче, она перестала спать. Вообще. Намеренно. Потому что боялась увидеть лицо своего нерожденного ребёнка.
   Реальность затуманилась и стала, как пазл, распадаться на отдельные куски, которые ей никак не удавалось сложить в единую картинку. Временами она вдруг обнаруживала себя стоящей на кухне с кастрюлькой в руках, не понимая, когда сюда пришла и что именно хотела сварить. Или вдруг соображала, что идёт по улице, но куда и зачем – в магазин ли, в аптеку ли – вспомнить не могла. Ей казалось, что она действует, как механическая кукла со сбившейся программой. Машинально выполняя обязанности по уходу за ребёнком или по дому, часто не осознавая, что именно она делает, зачем и почему. А внутри её грызла постоянная тревога и ощущение опасности. Ей представлялось, что она внутри замкнутого круга, постепенно уменьшающегося в размерах, и мечется там, как испуганный маленький зверёк, в безуспешных поисках выхода.
   «Надо разорвать круг! Вырваться! Убежать!» – это единственные мысли, которые теперь жили в её воспалённом, отказывающемся подчиняться ей мозгу. Но как и где найти этот выход она понять не могла. Она ещё больше похудела, побледнела и осунулась, перестала следить за своей внешностью и вообще больше не смотрела на себя в зеркало. Если бы она себя там увидела, то, вероятно, ужаснулась бы тому бесцветному прозрачному существу, в которое превратилась за считанные дни.
   Родители её вот уже две недели как отдыхали в пансионате, и она была этому рада. Рада тому, что никто не пристает с расспросами, советами, охами и ахами. Никто не лезет к ней в душу и не переживает из-за неё. Одиночество – это благо! Если бы ещё знать, что его никто не нарушит! Что на пороге не появится её мучитель… Тот, кто превратил её жизнь в ад. Кто сломал её и выбросил, как ненужную игрушку! Ведь он не только не покаялся, не попросил прощение за совершенное над ней насилие, он вообще делает вид, что не верит в то, что подобное могло случиться! Чтобы он кого-то изнасиловал?! Нет, такое, по его словам, невозможно! Он такого не помнит! И она всё это придумала! Урод! Сволочь! Ублюдок!
   Как можно избежать их встреч и этих страшных мыслей? Никак. Пока она жива – никак. Пока она жива… А если?.. Вот и выход…

   Она стояла у проезжей части и ждала своего грузовика. Именно грузовика – так вернее. И ещё – на скорости! Но… только что прошёл сильный снегопад, наверное, последний в этом году. Может быть, последний… Она не узнает. Весна уже пришла и вовсю воюет с зимой, насылая на город потоки тепла. Однако сейчас на дорогах – заносы, уборочные машины ещё не успели сгрести снег, автомобили скользят и едут медленно. Здесь на летальный исход вряд ли можно рассчитывать. А быть калекой, прикованной к койке, – нет, это не для неё! Ей нужен верный, окончательный выход!
   Она вернулась домой. Посидела немного на кухне и вышла на балкон. Восьмой этаж… Пожалуй, это лучший выход. И никто ей здесь помешать не сможет и не бросится спасать. Даже не увидит никто, потому что уже стемнело.…
   Внизу под балконом асфальтовая дорожка и травяной газон. Сейчас, конечно, всё засыпано снегом – не отличить, где асфальт, где земля. Но она приблизительно помнит. Сугробов вроде бы нет. Значит, надо постараться попасть на асфальтовую дорожку. Чтобы наверняка!
   Она стояла на открытом балконе в лёгком домашнем халатике и тапочках на босу ногу и не чувствовала холода. «Надо нырять рыбкой, а то падать неудобно будет!» – пронеслась в голове бредовая мысль, которая показалась ей чрезвычайно важной. Она взялась руками за балконное ограждение и перекинула через него правую ногу, пытаясь интуитивно нащупать опору с наружной стороны балкона. И, как ни странно, эта опора нашлась – один из гвоздей, которыми была прибита обшивка балкона, торчал, позволяя ей на него опереться, чтобы перекинуть вторую ногу. Правда, тапочка тут же слетела и упала вниз, а шляпка гвоздя впилась ей в ногу, но боли она почти не чувствовала и по-прежнему думала лишь о том, как ей половчее «нырнуть» вниз.
   На мгновение она задержала дыхание и сделала глубокий вдох, как обычно перед прыжком в воду. Вот сейчас она оттолкнётся, разожмёт руки и…
   Жуткий крик разорвал тишину квартиры и ударил ей в барабанные перепонки!
   Вопль, который заставил её буквально взлететь вверх, в мгновение ока перемахнуть балконное ограждение и приземлиться на полу кухни далеко от балконной двери (позже, окидывая взглядом всё произошедшее, она так и не смогла себе объяснить, как же ей удалось совершить подобный трюк – при нормальном размышлении это казалось невероятным, с точки зрения человеческих, а тем более её собственных слабых возможностей!).
   «Господи! Ребёнок! Как же я могла забыть про дочь! Что случилось?! Шкаф на неё упал что ли?!»
   В панике она влетела в детскую.
   Дочка стояла в детской кроватке и орала с такой оглушительной силой, что в серванте зазвенела посуда.
   Туман в её голове неожиданно рассеялся, и впервые за последнее время она вдруг поняла, что к ней вернулась способность осознавать и анализировать реальность. Она схватила ребёнка на руки и внимательно осмотрела её – никаких повреждений заметно не было. Девочка же обвила ручонками мамину шею, прижалась к ней всем тельцем и продолжала плакать навзрыд.
   Долго-долго она ходила по комнате, успокаивая и укачивая ребёнка. Напевала ей песенки и колыбельные, и ещё какие-то мелодии. Девочка постепенно успокоилась. Но стоило ей лишь на секунду остановится, как плач начинался вновь. Она без устали кружила по комнате, оставляя на полу кровавые следы от продырявленной гвоздём стопы.
   Наконец, ей удалось добраться до аптечки и залить рану йодом, не спуская ребёнка с рук. Потом точно так же – с ребёнком на руках – она нашла запасные тапки и обулась, приготовила молочную смесь, но девочка от еды отказалась, по-прежнему не желая отцепляться от мамы. Пару раз она пыталась посадить дочку в кроватку, когда ей казалось, что та немного успокоилась, но девочка упорно не желала отпускать мать, и каждый раз крик возобновлялся с новой силой.
   Спустя два или три часа (она не знала, сколько прошло времени) она, наконец, в изнеможении опустилась на диван, всё ещё держа девочку на руках. Силы её оставили. Она поняла, что если сейчас не приляжет, хоть на секунду, то просто свалится. Осторожно опустилась, положив девочку рядом. Та недовольно заворчала и заползла на мать, улёгшись прямо у неё на груди. Причём макушка ребёнка упиралась ей в подбородок, а пятки располагались где-то в области пупка. Повозившись немного, чтобы устроится поудобнее, дочка, наконец, затихла.
   Голова малышки давила ей на горло, так что трудно было дышать, но она терпела, потому что девочка, похоже, успокоилась и перестала плакать. Подождав, насколько хватило сил, она осторожно сняла с себя малышку и снова положила её рядом с собой. Девочка тут же проснулась и с недовольными возгласами тут же заползла на прежнее место, считая, видимо, тело матери наиболее удобной для себя постелью в данный момент.
   И снова она терпела, сколько было сил, ожидая, пока дочурка уснёт, и опять попыталась переложить ребёнка рядом с собой, и… всё повторилось сначала: недовольный крик, возвращение на грудь матери и т.д.
   Сколько времени это продолжалось и сколько раз всё повторялось – она не знала. Просто сбилась со счёта. Но, в конце концов, обе они – и дочь, и мать – обессиленные заснули крепким сном, прижавшись друг к другу. И это была первая ночь за все последние ужасные дни и недели, когда ей не приснился ни один кошмар!