Её жизнь под знаком Овна... Главы 21, 22, 23 и 24

Её жизнь под знаком Овна, его жизнь на чаше Весов. Повесть

                Глава 21. Путь к Творцу

   Утро принесло ей ощущение, будто она проснулась после тяжёлой болезни. Все мышцы тела болели, однако голова была ясной, мысли больше не путались. Она почувствовала приступ голода и подумала, что не помнит, когда последний раз нормально ела.
   Малышка безмятежно спала и, похоже, после беспокойной ночи тоже решила отоспаться. Она не проснулась даже тогда, когда её осторожно переодели и переложили в детскую кроватку.
   Сидя на кухне с кружкой горячего чая в руках, она пыталась размышлять о событиях дня минувшего, не понимая, как она – такая умница-разумница – могла докатиться до попытки суицида. Ну точно крыша поехала! По-другому не объяснить. Иначе она ни за что бы не решилась на подобный шаг и, естественно, не забыла бы про ребёнка! Страшно подумать, что было бы с малюткой, если бы она… Всё! Стоп! Хватит об этом!
   Дочка… при мысли о ней тёплая волна захлестнула всё её существо. Ведь это дочка спасла её, как будто почувствовав приближающуюся беду!
   – Если есть ангелы на свете, то это – наши дети! – произнесла она вслух. – Господи, вразуми меня глупую! Помоги принять правильное решение!
   Молиться она не умела, как все нормальные советские дети, выросшие в условиях воинствующего атеизма, насаждаемого в школах того времени. Хотя надо признать честно, что именно в её школе педагоги этим не грешили. Не проводили у них почему-то никаких ярко выраженных богоборческих и атеистических мероприятий.
   Вероятно, из-за особенности местоположения этой самой школы, одной из старейших в Москве, располагавшейся в некогда старообрядческом поселении под названием Рогожская слобода в здании бывшей духовной академии.
   Школа была особенной – с винтовыми каменными лестницами на уровне второго и третьего этажей, огромными полукруглыми окнами кабинетов, с высоченным сводчатым потолком и хорами в актовом зале и, естественно, потрясающей акустикой! Никогда позже, ни в одном учебном заведении столицы, коих она повидала огромное множество, ей не приходилось встречать подобного. И учителя в той школе были тоже особенные – всепонимающие, мудрые.
   Это был старый промышленный район Москвы, с огромным количеством металлургических, станкостроительных, вагоноремонтных и других предприятий, заселённый в основном заводскими рабочими и лимитчиками (так называли людей, приехавших из других регионов страны для работы на стройках и заводах, которые в
50–60-е годы росли в столицы, как грибы после дождя).
   Вместе с ней учились дети из небогатых рабочих, часто неблагополучных семей. Но тогда это никого не волновало. Они все были одинаково счастливыми детьми – в одинаковых коричневых платьицах с белыми воротничками (девочки) и серых форменных костюмчиках (мальчики). Классы были переполнены – по сорок и более человек. Но это опять же никому не мешало. Они были дружны и веселы, и помогали друг другу, и готовы были прийти на помощь в любую минуту любому из одноклассников. И она тоже помогала: подтягивала слабоуспевающих по математике и по русскому языку, и по другим предметам, если было надо.
   Училась она всегда на «отлично», и это было просто её обязанностью – оставаться после уроков и делать домашние задания с отстающими учениками.
   Репетиторство, а тем более платное, среди преподавателей в те времена было ещё не распространено. Все эти проблемы дети замечательно решали сами. И отвечал за то, чтобы не было отстающих в классе, весь детский коллектив! Более того, классы соревновались между собой в борьбе за более высокие оценки по разным предметам. Итоги подводили в конце четверти. И тогда «ашки» ликовали, что у них показатели по математике выше, а «бэшки» радовались, что обскакали всех по литературе.
   Несмотря на творческую натуру, математика была её любимым предметом. Она даже пару раз в университетских олимпиадах по математике участвовала, которые проводила альма матер имени Ломоносова. Не случайно поэтому именно её выбрали в качестве замены учителя математики для проведения уроков алгебры в первом полугодии восьмого класса, когда встал вопрос – кем заменить временно нетрудоспособную математичку, которая только что перенесла операцию на горле и несколько месяцев не могла говорить, а других учителей для заполнения этой бреши в учебном плане не нашлось. И она восприняла эту новость как должное, и не испугалась. Исправно каждый вечер приходила к учительнице и репетировала следующий урок, записывая формулы и необходимые пояснения в толстую тетрадь, купленную специально для этого случая. И вела эти уроки, и ставила оценки, и никто из одноклассников не удивился, и не отлынивал и не пытался срывать уроки, и даже не ржал. Все понимали – на носу экзамены, и это не шуточки. И ребята старались, даже самые нерадивые. В результате – математику сдали все!
   И потом – её уважали. К ней прислушивались, к ней бежали за советом, или просили, чтобы рассудила спорщиков.
   – Взрослая не по годам, – говорили про неё педагоги.
   – Она у нас молчунья, – высказалась о ней как-то классная руководительница, географичка Вера Михайловна. – Другие дети кричат, спорят, носятся, а эта молчит. А потом как скажет, так скажет!
   – Артисткой будет! – считала директриса, поручая ей подготовить и провести какой-нибудь очередной карнавал, концерт или конкурс.
   В школе у неё было много друзей, но… ни одной закадычной подруги. Ни с кем она не делилась своими переживаниями и сокровенными секретами, взирая на сверстников слегка свысока. Она всегда стояла особняком. К ней не цеплялись, с ней не дрались, не обзывались. Она была своего рода «белой вороной». Но такой «вороной», на которую смотрят снизу вверх и молча восхищаются. Обидеть её – такое никому в голову не приходило. Одним словом она могла припечатать обидчика так, что тот до конца дней рисковал остаться посмешищем в глазах всей школы. И никто не рисковал.
Кроме того, она ещё параллельно училась в музыкальной школе, куда ездила четыре раза в неделю, дважды в неделю посещала спортивный бассейн и занималась в драмкружке, а позднее во взрослой театральной студии у известного режиссёра. Как у неё на всё это хватало времени – трудно сказать. Вероятно, в детстве время умеет растягиваться, и минуты становятся длиннее.
   Её мама часто повторяла (и она усвоила это хорошо), что в детстве учиться легче всего. То, что человек приобретает в юные годы, он потом расходует всю оставшуюся жизнь. И она старалась научиться всему, чему возможно. Зимой по выходным дням ездила с родителями в Измайловский парк кататься на лыжах, летом с отцом посещала Московский ипподром, где занималась верховой ездой в манеже. Училась у мамы кроить и шить одежду, от бабушки научилась вязать. Ей было всё интересно. А ещё ведь были выставки и концерты, и абонемент на органную музыку! А потом иностранные языки… Ведь после окончания восьми лет любимой школы она перешла в девятый класс школы с углублённым изучением немецкого языка, куда её поначалу не хотели брать, даже несмотря на отличные оценки. Никто не верил, что она сможет за два года пройти всю десятилетнюю программу спецшколы. А она смогла! Доказала, что это возможно, если есть у человека желание!
   Конечно, это было не просто. Как она расстраивалась, получая «двойки» и единицы» вначале. Никто с ней не сюсюкался и не щадил. Но она, сжав зубы, училась, ездила на другой конец города к вузовскому преподавателю – настоящей чистокровной немке, которую матушка знала и договорилась, чтобы та помогла дочери освоить немецкий язык. И ездила, и зубрила ненавистную грамматику до посинения! И в результате, в конце девятого класса её оценки по всем иноязычным предметам были уже между «тройкой» и «четвёркой», а к окончанию школы лишь по физике и химии стояли «четвёрки», все остальные предметы она сдала на «отлично». Её новая классная руководительница переживала, что она заканчивает учебное заведение без отличного аттестата и медали, её же это совершенно не расстраивало.
   – Мы не физики, мы лирики! – отшучивалась она.
   Как здорово быть молодым! Да здравствует юность – бесстрашный полёт!
Неужели всё это было с ней? И ещё совсем недавно?
   Кажется, вот только позавчера она окончила школу и поступила в Институт иностранных языков, после окончания которого начала работать переводчиком в Госкомитете по иностранному туризму при Совете Министров СССР. За несколько лет работы она объездила с иностранными делегациями почти весь огромный Союз, неоднократно бывала за рубежом, что простому человеку в те времена было недоступно. Такая жизнь «перелётной птицы» её вполне устраивала, появилось множество добрых знакомых во всех уголках земного шара. Жизнь была интересна и удивительна! И вдруг в один момент всё изменилось до невозможности… И она попробовала всё оборвать?! Да, видимо, с головой у неё последнее время было совсем плохо, если она решила перейти последнюю черту…
   – Слава Богу! Господь не допустил… – прошептала она и в который раз вспомнила фигуру своей старенькой бабушки, молящейся перед иконами в красном углу большой деревенской избы.
   Сколько раз она приставала к бабушке с вопросом: «А есть ли Бог?». И всегда слышала один и тот же ответ:
   – Для меня есть.
   – А для других людей есть? – продолжала она донимать старушку расспросами.
   – У каждого человека свой путь к Богу. Подрастёшь – поймёшь, – отвечала мудрая женщина.
   Её путь к Творцу был не долгим. Он открылся ей внезапно, когда она была уже достаточно взрослой. В детстве она не была воцерковленным ребёнком, хотя была крещена во младенчестве и в храм неоднократно и с матушкой, и с крёстной своей приходила. Но было это в основном в дни больших православных праздников, когда в храмах была масса народу, а она толпу инстинктивно боялась и ненавидела, и всегда старалась из этой людской круговерти побыстрее выскользнуть.
   И вот несколько лет назад, когда она заканчивала искусствоведческий курс, организованный в Третьяковской галерее научными сотрудниками для гидов-переводчиков, и где ей в будущем предстояло среди прочего проводить экскурсии для туристов из Европы, она после одного из занятий задержалась в разделе древнерусской живописи перед иконой кисти Андрея Рублёва с ликом Спасителя из Успенского собора на Городке в Звенигороде, некогда найденной среди хлама в заброшенном сарае и переданной в реставрационную мастерскую знаменитого Грабаря молодым священнослужителем отцом Дмитрием Крыловым. Тогда она ещё не знала, что позже судьба её сведёт с членами семьи, жизнь которых накрепко связана с этим храмом, с древними иконами, историей Звенигорода и всей России.
   Именно перед ликом Спаса она остановилась как вкопанная и долго не могла отвести свой взгляд. Ей почудилось, будто от иконы исходит явно ощутимое тепло и какой-то необъяснимый свет, которые усадили её на стоящую напротив банкетку, где она и просидела почти до закрытия галереи, ведя внутренний диалог с Богом. Тогда она рассказала Ему всю свою жизнь «от корки до корки», исповедовалась впервые и полностью, раскрыв все потаённые уголки души и сердца. Очнулась она лишь тогда, когда к ней подошла смотрительница зала и осторожно сказала:
   – Простите, мы через пятнадцать минут закрываемся. Приходите завтра.
   – Да, конечно. Спасибо, – машинально ответила она и, повернувшись к Спасу, шепотом произнесла, – прости, что не верила в Тебя раньше.
   С того дня она начала читать Евангелие, а потом и Библию и литературу с описаниями жития святых. Выучила первую в своей жизни молитву, и старалась начинать утро с троекратного произнесения «Отче наш». Хотя в храм по-прежнему приходила крайне редко, предпочитая общаться с Господом один на один, стоя дома перед иконой, перешедшей к ней по наследству от бабушки.
   Может быть, и заступничество Всевышнего, несмотря на все совершенные ею грехи, помогло ей не переступить порог бытия и вернуться к нормальной жизни. А то, что жизнь её наладиться, и всё будет хорошо – в этом она была теперь уверена. Она пока ещё не знала, что именно предпримет в ближайшее время, как будет действовать, но почему-то не сомневалась, что сможет справиться со всеми напастями.
   Дочка проснулась и громко требовала еды. Покормив малышку, она впервые за последнее время подошла к зеркалу. Оттуда на неё глянула незнакомая ей женщина. Очень похожая на неё прежнюю, только гораздо старше, с морщинками вокруг глаз и губ. С мудрым и печальным взглядом. Но спокойная и уверенная в себе.
   – Ну что? Поняла теперь, что главное в жизни? – спросила её незнакомка.
   – Наверное, дети… – не совсем уверенно, полувопросительно ответила она.
   – На данном этапе – да, – ответила женщина. – Именно о ребёнке ты должна сейчас думать. А всё остальное: муж и вообще все остальные мужчины, даже другие люди не должны тебя волновать. Их много, а ребёнок один.
   – Ребёнок один… И я одна, – печально констатировала она.
   – И замечательно! – уверенно сказала та. – На самом деле, вам и вдвоём хорошо, и вам никто больше не нужен.
   – Не нужен… – как эхо машинально повторила она.
   – Или ты сомневаешься, что сможешь одна дочку воспитать? – не отставала собеседница.
   – Нет, не сомневаюсь, – уже более твёрдо ответила она. – Конечно, смогу.
   – Вот и прекрасно. Бери ребёнка, собирайся и уезжай из города! Не медли! Лучше всего, если вы поедете на дачу, – предложила отражавшаяся в зеркале женщина.
   – На дачу? Но ведь там холодно, кое-где снег ещё лежит… – засомневалась она.
   – Ничего, скоро растает! Посмотри на градусник – оттепель, завтра совсем потеплеет. Зато там вам никто не будет мешать! – настаивала та, другая. – А дом протопишь получше, не замёрзнете! Вспомни, у тебя же там электропростыня есть, постель согреешь для девочки.
   – Да, конечно…
   – И магазин напротив дома, ездить за продуктами никуда не нужно. Девочка и супчики, и кашки кушает уже замечательно. Проблем не будет! Это лучше, чем сидеть в Москве! – уверенно подвела черту незнакомка.
   – И то правда, – согласилась она и приступила к сборам.

         Глава 22. Письмо "на деревню дедушке" и День рождения инфанты

   Он посмотрел на календарь – 7 августа. Вот и лето движется к концу. Окинул взглядом комнату… Кажется, чего-то не хватает. Но чего? Неясное ощущение потери или недостачи. Непонятно. Вроде все предметы на своих местах, ничего не пропало.
Вот уже более четырёх месяца он не пьёт. Совсем. И чувствует себя отлично. Тяги нет. Вероятно, последний запой после смерти мамы был такой длительный и глубокий, что надолго напитал его тело спиртным. Вот и не тянет. Хорошо бы подольше сухим продержаться! А может, действительно, стоит закодироваться и решить эту проблему раз и навсегда?
   Чего же всё-таки в комнате не хватает? Он не имел привычки пропивать вещи, и никогда, даже в дни самых сильных запоев из дома ничего не выносил и чужих людей к себе не приглашал. Наоборот, прятался от всего белого света в такие моменты, погружаясь в одиночество, не желая выставлять свою беду напоказ.
   Шкаф, сервант, комод, на котором стоит телевизор… всё, как было. Перед сервантом ещё совсем недавно стояла детская кроватка… Ах, да! Кроватка – вот чего не хватает! Он вспомнил дочку, и тёплая волна пробежала по телу, а в горле появился комок.
   Вот уже много месяцев он не видел ни жену, ни дочурку, и не получал от них никаких вестей. В какой-то момент они обе просто исчезли из его жизни, не оставив ему ничего, кроме воспоминаний. На звонки ни она, ни её родители не отвечают. Хотя он знал, что лето они всегда проводят на даче, где-то недалеко от города Озёры на Оке, но точного адреса не знал, а телефона там не было.
   Он попытался вспомнить, когда видел их последний раз – в феврале или в марте? Что-то тогда произошло, что-то нехорошее... Смутные воспоминания о каком-то громком скандале: она вроде бы обвинила его в изнасиловании… Бред! Такого не может быть, потому что не может быть никогда! Он на подобные поступки не способен!
   Баб он любил – регулярно и в большом количестве. И женский пол платил ему взаимностью – благо природа щедро наделила его мужской харизмой. В его жизни постоянно присутствовали то жены, то любовницы, а иногда и те и другие одновременно.
   – Зачем насиловать? – вопрошал он вслух тележурналиста, рассказывающего в «Криминальных новостях» об очередном нападении на какую-нибудь женщину. – Подойди ты к ней по-хорошему. Ведь ни одна же не откажет!
   Да, бабы его любили и не отказывали, поэтому обвинения жены выглядели абсурдными. Но в то же время смутное подозрение, что её исчезновение связано с какими-то неординарными событиями, не покидало его.
   – Что же всё-таки произошло на самом деле? – в который раз спрашивал он сам себя. Ответа не было. Он совершенно не помнил, что он делал и как жил минувшей осенью и зимой. Огромный зияющий провал в памяти, дыра, просто белое пятно… Как будто и не было всех этих месяцев!
   Наверное, она просто не выдержала его непрекращающегося запоя и уехала, забрав ребёнка. Ах да, был же ещё суд! Она подала на развод, но их не развели, лишь алименты выплачивать ему присудили. Суд он помнил, хотя и не очень отчётливо, потому что и в день судебного заседания был не совсем трезв. Помнил, что на суде он веселился и вроде бы даже пытался шутить, чтобы произвести хорошее впечатление на судью. Но шуток, кажется, никто не оценил.
   Короче, алименты на ребёнка он платит исправно, а вот самого ребёнка не видел уже давно. Самое смешное – он абсолютно явственно ощущает, что скучает по дочке! Это очень странно и удивительно. Таких чувств он раньше не испытывал никогда.
   Вот здесь – на этом диване и на этом столе она ползала, пытаясь залезть на книжную полку, откуда он её снимал не единожды, а она громко смеялась, хватая его за руки и обнимая за шею. Хохотала и визжала от восторга, когда он поднимал её высоко вверх или подбрасывал – это было любимым развлечением малышки. «Ну вот ещё одна парашютистка растёт», – говорила в такие моменты жена, глядя на их забавы.
Оказывается, эта бесстрашная кроха умудрилась покорить его отнюдь не сентиментальное сердце, а он и не заметил как.
   И вот теперь он скучал, скучал по ним обеим – дочке и жене.
   А что если попытаться их разыскать? Действительно, ведь не на Луну же они улетели. Можно написать письмо, например. Он знает приблизительный адрес, по крайней мере, знает название деревни, где находится их дача, а всякие там индексы можно и в справочнике посмотреть. Да, именно так он и поступит. И не откладывая дело в долгий ящик, он взял лист бумаги и сел за стол.

   Через неделю она получила письмо и очень удивилась. Правильным в адресе было только название деревни, а всё остальное – индекс, район, почтовое отделение и даже фамилия владельца дома были указаны ошибочно! Но письмо всё же пришло по назначению! «Вот уж точно – чему быть, того не миновать!» – думала она, вскрывая конверт с хорошо знакомым почерком с энергичным наклоном. Бывает, что письмо и с правильно написанным адресом бродит непонятно где неделями и месяцами, а тут – нате вам! Послано «на деревню дедушке»… А глядишь ты – дошло!
   Ещё больше она удивилась, когда прочла текст послания, написанный от руки на листе плотной машинописной бумаги. Её супруг, о котором она теперь вспоминала редко, поставив себе задачу – окончательно вычеркнуть его из своей жизни, сообщал о том, как провёл весенне-летний период, включавший многочисленные разъезды, а теперь вот прибыл домой и сидит один-одинёшенек, «голодный и холодный», и очень скучает по дочке. Письмо было написано в замечательном, давно забытом эпистолярном жанре, с большой долей иронии, и она прочитала его несколько раз.

      «Здравствуйте, уважаемая (имя отчество)!
   Не знаю, дойдёт ли сие послание, т.к. адрес помню смутно. Пытался провести агентурную разведку через армейского друга в г. Озёры, но на мой звонок ответ был мрачный, то ли он в Воркуте, то ли уже на Магадан переведён. Да, разлетаются орлы, не по своей воле.
   Живы ли Вы, дорогая?
   Может, я уже свободен? Тогда где моя горячо любимая дочь? Я желаю её воспитывать! Спрос на молодых вдовцов с детьми ныне очень велик.
   Каюсь, сам в столице бывал наездами. Сначала ковал наглядку под Угличем, чем немало надругался над красотами российскими.
   Затем занесло меня по государевой надобности в стольный град Киев. А потом государь огневался и сослал меня в Тмутаракань – град невежественный Йошкар-Ола, где живёт народ тёмный, христианства не приемлющий, и чуть было не лишился я там живота своего, через приверженность к вере истинной.
   Но одумался государь и возвернул меня под десницу свою, зная мою преданность. И несу я опять службу верную.
   Но ты-то адрес знаешь. могла бы хоть открытку черкнуть. Три копейки медью я бы, скрепя сердцем, вернул. А то, как мясорубку с вазочкой и верёвочкой прихватила, так прям хоть в розыск подавай!
   Возвращаюсь я в избу после странствий тяжких, холодный, голодный, а тут только пыль столетняя... О долге своём забываешь! Смотри, осержусь – под землёй найду, а не то что под Озёрами.
   За сим остаюсь горячо тобою любимый М.»

   «Ковал наглядку» – означало, что он в очередной раз вместо отпуска уехал с группой художников на подработку, то есть рисовать плакаты и агитку местного разлива в какой-нибудь крупный совхоз или райцентр. А выражение «по государевой надобности» употреблялось им в случае отправки в командировку по делам металлургической промышленности. Значит, супруг её всё это время вкалывал в поте лица и к спиртному не прикасался. Это радует, конечно же, однако теперь её это не волнует.
   Сначала она хотела проигнорировать его послание и вообще ничего не отвечать, но матушка её, увидев письмо, строгим голосом сказала, что у ребёнка есть отец, и никто не может запретить ему видеться с дочкой.
   – Ты меня не слушала, когда выходила замуж, – назидательно произнесла маман, – так послушай хоть сейчас! У ребёнка должен быть отец! Сама ты можешь с ним не общаться, если не хочешь, но запрещать ему навещать дочь не имеешь права.
   – Я не собираюсь ему ничего запрещать, просто не знаю, нужен ли моему ребёнку такой отец, – возразила она.
   – Какой уж есть! Раньше надо было думать, а теперь уже ничего не изменишь!
   – Хорошо. У малышки в конце месяца день рождения – первый год жизни – замечательная, наиважнейшая дата! Напишу ему, если хочет поздравить, пусть приходит. Всё равно ведь собирались гостей приглашать.
   – Правильно, – одобрила маман.
   Взяв тетрадный листок, она наскоро набросала краткую сухую записку о том, что такого-то числа по такому-то адресу состоится празднование первого дня рождения инфанты, на котором он может присутствовать. Запечатав конверт, отнесла его в единственный на всё село почтовый ящик, висящий на здании единственного магазина, откуда корреспонденцию почтальонша должна была забирать ежедневно, а на деле, вероятно, это происходило раз в неделю. И приказала себе не думать о предстоящей встрече. «Меня это больше не должно волновать», – повторила она несколько раз про себя, втайне надеясь, что письмо к сроку не поспеет.
   Ну а если он это послание всё же получит вовремя, будет шанс проверить, решила она для себя, – сможет ли она общаться с человеком, причинившим ей столько боли, что и сама жизнь потеряла смысл. Сможет ли спокойно разговаривать с ним, смотреть в глаза? Не забьётся ли предательски сердце? Не испугается ли она?
   Да, ей казалось, что она перевернула эту кошмарную страницу своей жизни, оставив в прошлом тягостные воспоминания. Ей верилось, что в её судьбе начался новый этап, в котором старым пристрастиям, друзьям и знакомым места не было.
   «Начнём всё с чистого листа!» – частенько говорила она самой себе или дочурке. Однако в глубине души таилось сомнение в том, что всё минувшее действительно над ней больше не властно. И вот теперь ей предоставлялась возможность проверить это.
Она с дочкой вернулась в Москву накануне дня рождения, а родители решили пока остаться на даче, планируя пробыть там до наступления холодов, поскольку урожай с огорода был ещё далеко не весь собран, и не в привычках хозяйственной маман было оставлять его на съедение воронам.
   На торжество были приглашены Галка с мужем Сашей, некогда бывшие свидетелями на её свадьбе, и кузина Елизавета со своим женихом Сергеем. Отец ребёнка тоже появился к назначенному сроку, был на удивление трезв, гладко выбрит и настроен жизнерадостно.
   Именинница быстро сообразила, что главная персона в доме нынче именно она и повела себя сообразно статусу наследницы престола: милостиво принимала подарки, молча улыбаясь в ответ, поскольку словарный запас её был пока скуден и ограничивался краткими требованиями «Дай!», «Отдай!», «На!» (в смысле «Возьми») или обращениями к родным «ма», «ба», «де», зато себя любимую она величала полновесным именем «Алёля» и никак иначе.
   Внимательно рассмотрев всех присутствующих и отведав разных вкусняшек, приготовленных по этому праздничному случаю, Алёля неожиданно сосредоточила своё внимание на отце. Бог знает, помнила ли она его или нет, в данном случае она решила, что именно этому человеку она покажет свои любимые игрушки. Поочерёдно она приносила и клала ему на колени то куклу, то мячик, то машинку, сурово произнося при этом «На!» и не позволяя одариваемому от этих даров отказаться.
Обалдевший от такой щедрости папаша радостно улыбался, смущенно нахваливая дочкины богатства.
   Затем, когда поток игрушек иссяк, малышка, недолго думая, уселась на папину ступню, обхватив его ногу чуть пониже колена, и потребовала, чтобы он её покачал. Странные это были качели, но папочка свою дочку безропотно качал, то поднимая, то опуская ногу, и видно было, что удовольствие от этого получают они оба.
   Видя такое единодушие отца и дочки, гости сильно умилялись, и каждый считал своим долгом подчеркнуть, сколь сильно малышка похожа на папочку. И поскольку подошло время ежедневной прогулки, было решено отправить их вдвоём на свежий воздух. Вернее, решение приняла сама инфанта – она просто молча уцепила отца за большой палец правой руки и потащила его к выходу. Удивлённая мамочка успела лишь дать им с собой прогулочную коляску на случай, если малышка устанет топать ножками, и её любимое ведёрко с лопаткой для сооружения песчаных замков в песочнице на детской площадке.
   Через час с четвертью, когда гости уже разъехались по домам, отец и дочь вернулись, перепачканные и донельзя довольные друг другом.
   – Надо же! Целые, здоровые, почти чистые и даже не переругались! – с весёлым удивлением констатировала она, забирая у него ребёнка и неся дочурку в ванную, чтобы вымыть чумазую физиономию и запачканные ручонки.
   На короткое время он оказался предоставлен самому себе. Опустившись в кресло, он окинул взглядом знакомую обстановку этой чистой благопристойной квартиры (почему-то именно это слово крутилось у него в мозгу каждый раз, когда он здесь оказывался). Кажется, ничего не изменилось с тех пор, когда он последний раз тут был, а такое ощущение, что всё стало иначе.
   – Дело в том, что изменилась ОНА, – произнёс его внутренний голос.
   – Я заметил, – согласился он. – Она зачем-то подстриглась, уничтожила свои роскошные косы. Носит теперь совсем короткую стрижку, почти «под мальчика», придающую ей схожесть с трогательным подростком. Вот только глаза совсем не юного человека – печальные, глубокие, можно даже сказать, бездонные глаза. Но, как ни странно, и эта мальчуковая стрижка, и контрастирующий с ней взгляд мудрого человека – всё это ей безумно идёт, делая ещё более сексуальной и притягательной.
   – Дело не только в стрижке, – настаивал голос. – Она сама стала другой.
   – Повзрослела…заматерела…– произнёс он задумчиво вполголоса, наблюдая за тем, как она готовит ко сну дочку в детской.
   – А ведь это совсем другая женщина! Совсем не та, которую ты знал раньше! – вдруг яркой молнией сверкнула в голове нежданная мысль.
   – Действительно, другая… Уверенная в себе, спокойная, смелая и… неприступная, – пришёл он вдруг к неутешительному выводу, испытывая чувство, похожее на робость, дотоле ему не свойственное.
   И ещё он понял, что эта другая, новая женщина его страшно волнует, что его тянет к ней как магнитом, и он совершенно не знает, что он должен сказать или сделать, чтобы получить позволение остаться с ней. Она смотрела на него так спокойно и равнодушно, как будто он был предметом мебели, а не человеком, как будто они не были мужем и женой, и у них не было совместного прошлого, включавшего обширный багаж из страстей и безумств.
   Уложив дочку, она вернулась в комнату и невозмутимо предложила ему чаю. Она ни о чем его не расспрашивала и ничего не сообщала о себе. Была просто-таки убийственно вежлива, как на светском рауте, но весь её вид безошибочно говорил о том, что гостю пора откланяться.
   Он не рискнул заводить серьёзный разговор о чём бы то ни было. Единственное, на что у него хватило духу – это испросить разрешения навестить их на следующий день, чтобы погулять с дочкой. Разрешение было получено, и слегка обескураженный он отправился восвояси.

                Глава 23. Расставить все точки над "и"

   Он уехал.
   Уложив дочку, она опустилась в кресло и задумалась, пытаясь проанализировать свои чувства от встречи с бывшим супругом и отцом своего ребёнка.
Боялась ли она этой встречи? – Нет.
   Волновалась ли? – Пожалуй, совсем чуть-чуть лишь вначале, когда он появился на пороге. Но затем успокоилась совершенно, поняв, что может общаться с этим человеком как с любым другим. Ничто не ёкало в груди, не сбивалось дыхание. Не было ни любви, ни ненависти. Вообще ничего не было… не испытывала она к этому мужчине никаких чувств.
   Он смеялся, играл с дочкой, был дружелюбен с гостями, шутил и сыпал остротами, а она… она смотрела на всё это отстранённо и слегка удивлённо – будто всё происходящее показывают на большом телеэкране, будто это всё происходит не в реальности, а как бы понарошку…
   Сделав это открытие, она поразилась своему равнодушию, если не сказать, полному бесчувствию, но потом решила, что так, пожалуй, даже лучше. Лучше для всех… Вероятно, способность принимать всё близко к сердцу и острота чувств у неё атрофировались или, может быть, сильно ослабли на какое-то время.
   «Я стала холодной, как собачий нос, – подумала она, вдруг вспомнив слова одной из героинь пьесы «Валентин и Валентина», которую они ставили в народном театре и где она тоже играла. – Ну и пусть… и даже очень хорошо! Значит, наконец, можно спокойно решить все вопросы с разводом. Теперь-то нас точно должны развести – дочке год исполнился, и препятствий больше нет. И перенесу я всё это преспокойненько…»

   Он стал приезжать регулярно, чуть ни каждый день. Ходил гулять с дочкой, играл с ней в мячик и в машинки. Иногда помогал по мелочи по хозяйству: вкрутить лампочку, поточить ножи…
   Она по-прежнему была с ним холодна, ни о чем не просила и не расспрашивала. Ей было всё равно, как и с кем он живёт. Он был ей безразличен, и она этого не скрывала, хотя и не пыталась нарочито своё равнодушие демонстрировать.
   Конечно, она замечала его заинтересованные взгляды и неуверенные попытки сократить дистанцию между ними, но никак на это не реагировала. Была сдержанно вежлива, но и только.
   Наконец, настал день, когда она решила расставить все точки над «и», то есть она хотела прояснить их отношения и в плане окончательного развода и обговорить график его посещений ребёнка, чтобы быть независимой от его планов, желаний, намерений.
   В этот день они вместе отправились на прогулку с дочкой на ближайший стадион, где тёплым осенним вечером уже не шли тренировки местных спортсменов, за исключением отдельных энтузиастов, а гуляли жители микрорайона, поскольку других приличных мест для прогулок в этом заводском районе столицы просто не было. Не было здесь ни парков, ни скверов. Единственным зелёным оазисом было небольшое старинное кладбище (как раз за забором стадиона), ну не гулять же там с детьми! Вот и выходили мамаши с колясками на вечернюю прогулку на стадион.
   Дочь эти вечерние прогулки очень любила: здесь можно было вволю набегаться и наиграться с мячом. Вот и сейчас мать и дочь играли в некое подобие футбола, а отец курил в сторонке, наблюдая за ними и улыбаясь себе в усы. Да, он тоже изменился внешне за эти почти полгода, что она его не видела. Отпустил небольшие аккуратные усы, которые шли ему необыкновенно, придавая его насмешливой физиономии какой-то залихватский гусарский вид.
   Набегавшись и раскрасневшись, отчего она ещё больше стала похожа на шаловливого подростка, она подняла дочку на руки и нежно поцеловала.
   – Солнышко моё! Нам пора домой. Мы с тобой замечательно поиграли. Ты, как всегда, победила! Последний гол я, увы, позорно пропустила. Но завтра я обязательно отыграюсь. А сейчас садись в коляску, и мы потихонечку поедем домой.
Эта картина – она с дочкой на руках – вдруг впечаталась в его мозг как моментальный снимок. У него отчего-то сильно-сильно забилось сердце, перехватило дыхание и защипало в глазах.
   «Господи! Как же я их обеих люблю!» – вспышкой сверкнула в мозгу нежданная мысль, и он понял, что должен вернуть их обеих. Во что бы то ни стало – вернуть!

   Усадив девочку в прогулочную коляску, она повернулась к нему.
   – Нам пора домой, да и тебе пора возвращаться. Но прежде, чем ты уедешь, хочу с тобой поговорить. Это не займёт много времени. Нам, наконец, надо решить вопрос с разводом. Ты ведь всегда хотел быть свободным. Ну вот теперь, когда дочке исполнился год, с этим проблем не будет. Пожалуйста, найди время заехать в суд – тебе это проще сделать, чем мне. Заявление я уже написала.
   Он помедлил немного, а потом вдруг произнёс:
   – Мне тут намедни в институте предложили вступить в кооператив и купить двух- или трёхкомнатную квартиру. Есть два варианта: либо в Олимпийской деревне на проспекте Вернадского, либо в Крылатском. Тебе какой район больше нравится?
   От неожиданности она застыла на месте.
   «Ничего себе! Вот так поворот! Она-то думала, что он с радостью будет обсуждать тему развода, ведь всегда стремился быть свободным от всяческих уз. А он…»
   – Не поняла… Ты же хотел освободиться от семейных уз?!
   – Я такого не говорил…
   – Зато всё для этого делал!
   – Развестись мы в любой момент можем. Но я предлагаю всё забыть и начать сначала!
   – Начать сначала?! Ушам своим не верю! И это говоришь мне ты?! Ты – который воспринимал семейные обязанности и ребёнка как обузу! Что с тобой случилось?
   – Неправда! Дочь я люблю. И хочу принимать участие в её воспитании!
   – Силы небесные! Наверное, сейчас Нил повернул вспять! Ты хочешь принимать участие в воспитании ребёнка? Так никто же не запрещает. Можешь приезжать по выходным, гулять и воспитывать.
   – Предлагаешь мне стать воскресным папочкой?
   – Ну да…
   – Меня такой вариант не устраивает. Я хочу нормальную семью!
   – Ты хочешь… Всегда только ты и твои желания на первом месте! А меня ты не хочешь спросить? Тебе не интересно, чего хочу я? Ты предлагаешь мне всё забыть и начать сначала, а я не могу забыть! Понимаешь, не могу! Для этого мне придётся мозги заменить или вообще их выкинуть!
   – Было бы неплохо, – усмехнулся он. – Красивой бабе мозги ни к чему, только портят.
   Но увидев, что его шутка не поддержана и даже, скорее, не уместна, спохватился и сказал примирительно:
   – Мы оба наломали дров и допустили кучу ошибок, но ведь не поздно ещё всё исправить. Давай хотя бы попробуем!
   – Знаешь, дорогой! Этот опыт мне стоил нескольких лет жизни, и начинать всё сначала я не хочу. Не думаю, что вторая попытка будет намного лучше. Муж – алкаш и пьяница ни мне, ни моей дочери не нужен!
   – Между прочим, я уже почти полгода не пью. Совсем. И не собираюсь. И прошу тебя не рубить с плеча. Я сильно изменился за это время. Давай ты подумаешь над моим предложением, и мы вернёмся к этой теме послезавтра.
   – Почему послезавтра, а не через три дня или неделю?
   – Потому что сроки поджимают, и кооператив может «уплыть». До конца этой рабочей недели я должен дать чёткий ответ. Я склоняюсь к тому, чтобы брать трёхкомнатную квартиру – места больше, а по деньгам не намного дороже. А вот район выбирай ты! Короче, послезавтра приеду, и всё обсудим!
   И чмокнув на прощанье дочку, он быстрым шагом пошёл к припаркованному за воротами стадиона видавшему виды белому «Жигулёнку», а она, в раздумье, так и осталась стоять на беговой дорожке, глядя ему вслед…
 
                Глава 24. Джентльменское соглашение

   Этой ночью она долго не могла заснуть, прокручивая в голове снова и снова их последний разговор, строя тысячи вариантов своих возможных реплик, позволяющих ему понять, что она не нуждается ни в его подачках, ни в жилплощади, да и в нём самом. И всё же сомнения оставались. Здравый смысл спорил с Гордостью, и последняя не собиралась сдаваться. Да, конечно, он имеет право видеться с дочкой и воспитывать её. И вариант с трёхкомнатной квартирой в элитном районе тоже очень заманчив… Но сможет ли она отбросить страшные воспоминания и, как он предлагает, «начать всё сначала»? хватит ли у неё сил простить его? И можно ли вообще такое прощать?
   Так и не придя к окончательному решению, измученная, она уснула…
   Ночью ей приснился странный сон. Она шла по тропинке то ли в лесу, то ли в парке, а он шёл за ней по пятам. Она знала, что он хочет с ней заговорить, и старалась во что бы то ни стало не допустить этого. Почему-то она ужасно боялась этого разговора. Она всё убыстряла и убыстряла шаг, перейдя, наконец, на бег, и никак не могла от него убежать. Он всё время догонял её или вдруг неожиданно появлялся то сбоку, то спереди. «Почему так происходит? – спрашивала она сама себя во сне. И самой себе отвечала: – Потому что я бегу по кругу». Наконец, чтобы избавиться от преследования, она решила улететь. «Ты забыла, что умеешь летать!» – напомнила она себе, взмахнула руками, подпрыгнула и, отталкиваясь от воздуха, как от воды при заплыве баттерфляем, полетела… Всё выше и выше, навстречу солнечному теплу…

   Ночью ему приснился сон. Он видел, как она с ребёнком на руках садится в поезд, и поезд трогается, а он не успевает вскочить в последний вагон. Он бежит изо всех сил, чтобы догнать уходящий состав, но ноги предательски ватные и не хотят его слушаться. Он понимает, что не сможет её догнать, и это приводит его к мысли, что жизнь кончена. «Чёрта с два! Не бывать этому!» – кричит он во сне, хватает непонятно откуда взявшийся автомат и очередями поливает колёса уходящего поезда, которые почему-то вдруг начинают взрываться, как автомобильные покрышки, и состав, наконец, останавливается.
   И он опять бежит к поезду, к тому вагону, в который она вошла, и видит издали, как она с ребёнком выходит из вагона, тут же садится в такси и уезжает. «Врёшь! Не уйдёшь! Всё равно догоню!» – опять рычит он, прыгает в свой жигуль и мчится вслед за жёлтым автомобилем. И догоняет и перегораживает тому дорогу! Вот сейчас, вот опять он их обеих увидит! Но, когда он подбежал и рванул на себя дверцу такси, оказалось, что ни её, ни ребёнка в машине нет. Вообще никого нет, пустота! И это привело его в такой ужас, что он проснулся.
   Сердце бешено колотилось, в ушах стоял звон и из пересохшего горла вырывались какие-то хрипы… Он встал и пошёл на кухню. Выпив прямо из носика чайника холодного кипятка, наверное, не меньше литра, он, наконец, пришёл в себя и отправился в ванную комнату, чтобы принять душ и побриться.

                * * *
   Они сидели на кухне и разговаривали. Было уже два часа ночи. А они всё говорили и говорили. Собственно, это не была беседа как таковая. Скорее, это было похоже на заключение «пакта о ненападении» или выработку своеобразного джентльменского соглашения. Каждый из них признавался в том, что ему нравится или, наоборот, не нравится в партнёре, какие обязательства он готов на себя принять, и чего ждёт от противоположной стороны.
   Разговор был не из лёгких – жёсткий, откровенный. Они не щадили друг друга, хотя ни один из них не стремился обидеть или оскорбить собеседника. Обижаться тут было глупо – впервые за всё время они говорили серьёзно о важнейших вещах.
   Конечно, она не могла обойти стороной тему насилия. И впервые за всё время она рассказала ему обо всём – и о его поступке, и о последствиях, включая неудачную попытку суицида. Она старалась делать это как можно более сдержанно, не давая выхода эмоциям, – «Представь, будто книгу читаешь!» – велела она себе, и всё же по окончании её повествования вид у него был прямо-таки ошарашенный.
   – Неужели это и впрямь было? – потрясённо спросил он. – Не могу поверить. Я ничего подобного не помню… Видно, не в себе был…
   – Да, ты не был похож на себя… Это правда. Но мне от этого было не легче…
   – Прости, ибо не ведал, что творил… Постарайся забыть как страшный сон! И всё.
   – Не уверена, что получится, но постараюсь.
   – Время лечит…
   – Надеюсь.
   Она твёрдо поставила ему условие, что согласиться жить с ним, лишь когда он закодируется.
   – Зароков не даю, но постараюсь просить пить. Возможно, что и закодируюсь. Пока не знаю. А вот курить, извини, не брошу! Одна радость в жизни осталась. Не губи, царица, оставь мне этот грех! – переходя на шутливо-плаксивый тон, канючил он. – Но если серьёзно, то в квартире обещаю не курить. Буду выходить или на лестничную клетку, или на балкон. Я и сам не люблю, когда дома куревом пахнет.
   Более четырёх часов длились прения сторон – наконец общая политическая платформа была выработана. Первый раз им удалось прийти к какому-то согласию! И хотя это стоило обоим изрядного количества истраченных нервных клеток, никто не жалел об этом. В центре мироздания стоял один единственный маленький ребёнок, но любовь к нему каждого из них была так велика, что они решили пойти на жертвы и попытаться слепить развалившуюся телегу семейной жизни заново! И делали это, опираясь на здравый смысл и житейский расчёт.
   Был ли это теперь брак по расчёту? Безусловно, да! Но оба считали, что так будет лучше для ребёнка. Правы они или нет – кто знает…
   Эй, любовь – улетевшая птица, ау? Где ты?