Г У Б А

   Нет! Нет! Это не часть лица! Никоим образом! Совсем, даже, наоборот.Это вдоволь вольное, панибратское,расшнурованное прозвище солдатской кутузки, В
официальных бумагах Х1Х века, называемой немецким словом "гауптвахта". И то сказать: как только что-нибудь уродливое, несуразное, скверное, неказистое внедряется в русский язык, оно обязательно приплывает с Запада.Смех, да и только! Но давайте-ка ближе к теме.
   Я служил в лётной части в Карелии, где и попал впервые на губу. Был воскресный летний солнечный день. На работу по гарнизонным надобностям нас не отправили, ну,и не держать же отсидчиков в помещении.И нас выпустили в огороженный дворик. Как мы были кто в чём: в линялых лыжных костюмах, в заношенных пиджаках, косоворотке и парусиновых брюках, временно заменивших защитные солдатские штаны,-одним словом, кто чем сумел разжиться для самоволки в посёлок,-  все мы повисли на заборе, наблюдая размеренную выходную жизнь гарнизона.
   Но на беду начальника нашей отсидки, командир части отправился куда-то по своим неотложным делам и, проезжая мимо, мог наблюдать всё это пёстрое, почти маскарадное, висящее безобразие. После чего этот бедняга - начальник губы, получил обстругон по первой категории. Мало того, что подобная служба сродни наказанию, так за неё ещё и в бубен получаешь.
   Позже, когда я служил уже в Подужемье, командиром авиаполка у нас был дважды Герой Союза полковник Головачёв. Он был гарнизонный царь и бог, и вершил своё командование круто. Так, я присутствовал от метеослужбы на учениях и был свидетелем, когда подполковник, совершивший, видимо, какую-то ошибку, получил залп заборной, обсентной лексики, причём, в присутствии не только офицеров, но и работающих у приборов слежения  со светящимися зелёными экранчиками солдат. Вынужденный выслушивать всё это молча, подполковник пошёл к выходу с компункта, засунув руки в карманы галифе и фрондёрски насвистывая,
словно проштрафившийся школьник. О, как! Крутенек, однако, был замес характера  дважды Героя! Особенно, при нереальности возражений...
   Вообще, фигура комполка была прелюбопытная: на тех же учениях, обедая в небольшой столовой компункта, будучи доволен столом, позвал повара:
- Вкусно кормишь,ефрейтор! Как фамилия?
- Головачёв, товарищ полковник.
- Как?! Головачёв?! Молодец!!
И через несколько дней погоны ефрейтора-однофамильца украсили три сержантские лычки. Знай наших!
   Не любил спорт. Придя на стадион посмотреть солдатский футбол и, посидев минут двадцать, впроброс раскидал несколько нарядов - из-за отсутствия подворотничка, например, и уходил.
   К искусству относился куда более лояльно: ненатужно сидел на гарнизонных концертах, то ли поддерживая склонность жены, то ли в силу личных предпочтений.

   Я шёл на дежурство в свою метеослужбу, которая располагалась в правом крыле первого этажа полкового штаба вместе с телефонистками и всегда закрытой дверью службы химзащиты.
   День выдался выходной, к тому же, тёплый и безоблачный. настроение у меня было лёгкое, приподнятое и, когда я "с восторгом чувств" от души дёрнул обшитую кожимитом входную дверь, зная, что в такие дни, начальства в штабе нет, в проёме двери стоял сам дважды Герой, в какой-то момент, показавшийся собственным бюстом у него на родине, который на раз мог отправить меня на губу, ибо никаких "восторгов чувств" солдату не положено.
   Но случилось неожиданное: он брезгливо отстранил меня пальцем и, пройдя мимо, заметил:"Плохой солдат".
   Возможно, я ему запомнился по концертам, поскольку читал и неплохо для гарнизонного исполнения стихи Симонова, Маяковского...

   Но на губу я всё-таки угодил.
   По логике вещей, у такого комполка и начальник гауптвахты должен быть соответствующий: капитан Столбиков был служака не тяготившийся ни своей должностью, ни деятельностью. Очевидно, предыдущая служба сделала подужемское служение ему не в тягость.

   В тот день отсидки в ведомстве Столбикова мы, по обыкновению, активно учствовали в трудовом процессе гарнизона и либо что-то рыли. что называется от забора до обеда,  либо круглое катали, плоское таскали и, когда вечером отмыкали от стены нары, мы валились на них, как подкошенные и бессонницей никто не страдал. И в этот вечер всё было как обычно.
   Проснулась наша камера за полночь от женского плача.
- Ну, располагайтесь, барышни,- услышали мы высокий, почти женский голос Семёныча - помощника коменданта гауптвахты, обращавшегося к двум плачущим девчонкам,- а я вас, на всякий случай, замкну, а то у вас тут слишком много кавалеров. Чего поди оттопчут ноги друг-дружке.
   Высокий голос Семёныча усиливал насмешливый смысл его замечаний.
- Зовут меня Степан Семёныч. Если ночью что понадобится, я тут за стеночкой, шумните меня, я и выпущу вас.
   И мы всё поняли: во время ночных полётов шофёры-заправщики, доставлявшие керосин со складов ГСМ, в посёлке прихватили двух девиц,привезли их на аэродром, посадив на пол кабины при проезде КПП. Но не дремлющий комендант Столбиков, девиц заловил, и они оказались в камере напротив нас.
   Ребята заволновались: нечто тёплое, хлюпающее, женское - в двух шагах от нас.
   Сколько ни сыпали нам в компот расслабляющих присадок, а зов плоти, всё сметая, требовал своего.
- Девчонки, кончайте моросить! Ничего страшного - утром отпустят.
-Да, ничего,- плача отозвалась одна,- а Столбиков обещал трибунал за проникновение на военный объект.
- Какой трибунал?! Это всё понты Столбикова - вы же гражданские. Он умный мужик, его,ведь, засмеют. Да он просто пугал вас. Не берите в голову - дядя шутит. Тут доска на одном гвозде, держите, вот вам два бушлата.
   Через час обе камеры подужемской гарнизонной губы спали глубоким, крепким молодым сном.
   На следующий день двух пленниц Столбиков накормил солдатским завтраком и отправил мыть сортир. Позже их отпустили домой, где им будет что рассказать товаркам о своих приключениях на закрытом военном объекте. Ох, будет!