1707. Таких древних дедов на Верхотурье много

             Уже под вечер, когда причудливая пила елей сгрызла половину у горячего июньского солнца, в дом зашёл приказчик Степан Казимеров, с ним писчий дьячок Иван Попов сын Тимофеев.
             Два казака остались во дворе, устало расположились при дверях. Пашенные крестьяне в свои дома казаков неохотно приглашали. Хоть беломестные казаки жили рядом, да на особицу. Пахали земли как все, но оброков не платили. Из своих, из крестьянских семей выходцы, да к власти приблизились. И к ней, к власти крепко прижались-прибились, почувствовали, оценили ее отеческую силу.
             А где власть – там не жди добра.
            
             Дьячок – дедок упитанный - колобочком закатился в дом, у окна разложился, чернильницу открыл, перочинный ножичек достал - перо оправил. Перья готовить - то искусство немалое, ровнехонько по ощепу обрез краев сделать не всякий сможет, а Иван уже лет сорок в письменных ходит. Обмакнул, приготовился.
             Степан садиться не стал, дело к вечеру, нет времени штаны протирать, еще три двора обойти, а после к себе домой добираться не менее часа. И не глядя на помощника, не преминул рыкнуть:
             -Ты, душа чернильная, указ* государя и Великого Князя всея Руси Петра Алексеевича от 701 года  декабря 30-го дни не забыл? Чтоб никоих полуимен в моей ревизии!
             На указание не обиделся дед, понимал, что окрик не для него - на жильцов, утаивать что-либо поопасятся. Так и дело быстрее свершится.
             Дома Степана жена дожидается. Она и брат, вот и всё его семейство. Брат молод, девятнадцать лет ему, женится, все бросит, уйдет. Кто будет хозяйство вести? Вот и принял он к себе на подворье троих бобылей молодых. Один из них, девятнадцатилетний Тихон с женой Матрёной и дочерью годовалой. Другой Сидор Иванов двадцати пяти лет, а с ним восемнадцатилетний Андрей. За всеми досмотр требуется, а женка молода еще, двадцати лет, уследи-ка! Да, и послушает ли?
             Он, Иван, своему бы сыну благословения не дал, чтоб жена была на двадцать лет моложе! И обидеть могут, и брат-от в дому холостой - да не выхолощен! - ищи опосля правду. Позор-от чернильным песочком не присыплешь, скребком писарским не соскребешь! Лучше, когда жёнка на год-два старше мужа. И чем старше, тем меньше в её голове пустых мыслей, чем дольше за мужем, тем мудрее баба! Потому и раздражен приказный. Это Иван понимал и по-стариковски спокоен был. Не осуждал.
             Это он, Иван, неподалеку живет. Вот у него и семья большая - два сына, оба со своими женами и детишками живут в его же доме. Ему можно не торопиться. И без него управятся - невестки за всем успевают. И то хорошо, что Оксинья на десять лет старше Онисьи, и воли ей не дает, командует. И сыны им потачки не дают! Да, и не до баловства им обеим, у одной на руках годовалый Петрушка, у другой полугодовалый Якушка. А его Фекла тому и рада. Рада бабка, что ей только со старшими внуками нужно управляться. И того достанет в шестьдесят лет – к вечеру в глазах от устали темнеет, руки не подымаются, ноги гудят как после молитвенного стояния в церкви.
             По верхотурской памяти майскими днями они должны завершить поименную перепись Арамашевской слободы, указав всех «церковных причетников, беломесных казаков, пашенных и оброчных крестьян и всяких чинов людей по именам, всех без обиходно и без утайки, и мужеска и женска полу, людей от мала и до велика. И детей их и брате́й и племянников и внучат и работников».
             Велено не позднее конца июня перебеленные переписные книги за своими руками доставить на Верхотурье. И в приказную палату стольнику и верхотурскому воеводе Петру Ивановичу Травину книги эти представить.
Степан расспросы вел, а Иван имена, отечества и фамилии, как то по указу государя велено, в книгу сразу набело вписывал - опыт!

             Дом у Фетки большой, а всего-то в нем он с Матреной, два сына двух и пяти лет - оба Иваны, дочь Ульяна одного году от роду, да Ульяна же - восьмидесятилетняя мать Фетки. Федор Федоров сын Медведев тридцати пяти лет, так, как в царском указе велено, полным именем, записал дьячок. И ниже сего, порознь статьями поименно, со слов Фетки, упомянул всех с ним проживающих. И тоже полными именами, даже годовалого младенца.
             На деревне его частенько звали Феткой. Уже немолод по меркам деревенским, должен был бы имяно зваться, да от батьки-то отличать надо. Старый-то хозяин при жизни отзывался на Фёдора. Но и его иной раз, по отцу, уважительно Семёнычем окликали. Ульяна звала его просто – отец, а сына всё-таки Феткой, так ей казалось роднее. И сыну понятней.
             Всю зиму она прожила в семье второго сына своего Алешки в Ячменеве. И дом у него просторный, хоть и заселён больше. С Алешкиной хозяйкой Онисьей добром ладила – не первый раз в гостях.
             Там её другой приказчик, Елисей Козиловский, в свои переписные книги вписал. А по весне она домой вернулась. Бойкая оказалась бабка, непоседа как её почивший муж! И повторно уже в списках Степана Казимерова оказалась. Ошибку ту верхотурские не обнаружили!

             Елисей получил назначение и стал приказчиком в Невьянской слободе 1707 году. Произошло это после его возвращения из Лондона, где он был с послом Андреем Матвеевым. Дело тогда не сложилось, а провинность сказалась на карьере Елисея. Ему следовало хотя бы на время укрыться подальше от Москвы. Видать очень недобрый хвост тянулся за ним от посещения европейских столиц.
             Только затянулось его побывка за Уралом. Зато молодую хозяйку в дом привёл. А поскольку дома сам бывал редко в помощники взял «строшных наёмщиков» - одному из них Якову 28 лет, на нём все крестьянского дома заботы: и в поле, и в лесу, в амбаре, и по воду и за дровами – за всем поспевает. Толковый человек, без баловства, ранее в услужении у старосты верхотурского был. Другой – повар Григорей 45-ти лет, с ним Овдотья, жёнка его, 43-х летняя бабёшка, глазастая, в каждую бочку затычка, мужу повадки не даст! У них же мальчишка - Михайло, и девка Матрона, уже заневестилась – семнадцатое лето прилетело. А его Марья вполне разумна и управляется с работниками успешно.
             Молод и  серьёзен верхотурский «прикащик», ему в мае только минуло тридцать два, жена Марья на 12 лет его моложе. А детей нет. Только очень увлеченный человек может выбирать между молодой женой и успехами на царской службе. Успех в деле – это когда приобретаешь врагов, большой успех – когда теряешь друзей. Враги остались в Москве и Петербурге, а друг, Иван Зотов, забыл о нём. Елисей выбрал службу. И его ценил воевода за твердость и неуступчивость.              Школа петровская сказывалась.
             Марья всегда чувствовала  в Елисее эту особенность его мира, чуждого для неё, исполненного каких-то неизвестных ей радостей. Ей жизнь представлялась совсем иной. А его мир и привлекал и пугал её, она готова была вступить в него, искать и найти в нём для себя новое наслаждение, то самое что объединило бы их в единое целое. Она думала о нём, была влюблена в него, воображала его в себе. И снова, и вновь, в который раз она строила планы счастливого будущего её, их детей, семьи, жизни.

             Только через год отозвали Елисея из приказчиков - он вступился ха пашенных крестьян. Было за что!
             В марте 1708 года, на Невье, в судной избе, разбиралось дело о притеснении крестьян демидовских железоделательных заводов. Свои беды Елисею поведали нейвинские рядовые повёрстанные с пашни крестьяне, а их в избе столпилось 22 человека (имена их, увы, не приведены), с ними десятники.
             Не прислушаться к их жалобам нет возможности. Десятники, разного возраста от 35 до 70-ти лет, представляли мирской сход 266 дворов в 9-ти деревенских десятках, в них проживают более двух тысяч человек, в том числе малые дети.
             Аврам Чипчюгов, мирской староста, степенно объяснял Елисею: мы, де, «…в Невьянской слободе пашем по окладу Великого Государя десятинную пашню свои жеребьи». И тому подтверждение, бумаги показал, кои дьячок Верхотурской приказной избы приволок.
              Ячменев, десятник от 25-ти дворов Ячменевского куста сперва степенно склонил голову, а после, разгоревшись, толковал о делах, дополняя:
-И мы же деньги платим во все годы, и строим на реке Режу государству мельницу, и разные зделья делаем.
             Другой мужичок, Козма Пятыгин от Бабиновского десятка, в ямщицком армяке, подвязанный пеньковым навоем, выступил вперед и добавил со значением:
             -Мало того, мы же платим в казну Великого Государя поворотные и ямские, и сдельные, и уездные по 29 алтын [и] по полупяты денег с двора, да банные деньги по 5 алтын с бани, и подводы от Невьянской до Тагильской и до Мурзинской, и до Арамашевской, и до Белослудской, и до Ницинской слобод гоняем подо всякими чинов людьми.
             Не удержались, подвинулись ближе к столу, загудели остальные десятники, не разобрать. Наперебой вспомнили все накопившиеся с 1702 года обиды. Тогда в мае Никита Демидов не приехал в Невьянский завод, а для управления заводом отпустил (т.е. отправил) 24-х летнего сына своего Акинфия. Сам остался в Туле, озабоченный приготовлением 20 тонн ружей для казны. Из Тулы он послал 12 лучших мастеров, а вскоре и сам приехал ещё с 5-ю мастерами, но пробыл в Невьянске недолго. Священник Дмитрий, назначенный на Тобольскую митрополичью кафедру, только-только успел благословить Демидова иконою Божьей Матери (Корсунской).
             И потому все обиды увязаны были с Акинфием и  верхотурским подьячим Деревниным, поверенном Никиты.
             -Тихо! - прикрикнул на них Сила Парфёна Мало́го сын. Молод ещё Сила, сорока, с небольшим, лет, а большую семью кормит (пятнадцать человек с отцом Фёдором, братьями, один из которых, самый младший, уже «салдат», успел до призыва жениться!), - да, мы все знаем каково работать на Демидова! Работаем на Невьянских железных заводах у сынка его, Акинфия Микитыча, угольные дрова рубим, и железо и всякие военные припасы на Чусовую реку, на пристань, возим во все годы, наймучи дорогою ценою. И то железо к Великому Государю к Москве на дощаниках проводим без жалования. От него, от Акинфия, всякую бедность и голод терпим.
             Всё записывал дьячок в листы.
            
             Наслышан уже был Елисей, знал от других жалобщиков Невьянской слободы, что те заводы удалены на добрых сто верст, и всё по бездорожью, и что держит он, Акинфий, у себя на заводе, их недели по четыре и более.
              Выяснил Елисей, что он, «Акинфий Демидов, за ту работу денег им не платит, и от него, от  Акинфиевых налогов и непомерной изгони они вконец обнищали и задолжали и всеконечно разорились. Оттого и многие разбрелись неведомо куда. А за беглых крестьян десятинное тягло и денежные доходы спрашивают ныне на них, крестьян».
             Но непременно настоял, чтобы в листах было отражено, что «от верхотурских посыльщиков и от невьянского прикащика и от писчих дьячков, ни от кого им … нападок нет, кроме него Акинфия». Последнее особо возмутит воеводу.
             В конце «скаски, вместо мирского старосты Аврама Чипчюгова с десятниками и рядовых крестьян, хто имяны их писаны, по их велению, Богородицкой церкви поп Потапий Кузнецов сын Васильев руку приложил». Так веры-то письму и жалобе более будет!
             Понятно, что после такой «скаски» приказчик Елисей Козиловский отставку получил от Богдана Даниловича Глебова, верхотурского воеводы. А кому хочется от Москвы, от самого Никиты Демидова, ответ держать! У того в царскую светёлку прямая дорога пробита.

             Переменились времена, по приказу государеву перепись поимённую сделать в короткие сроки надобно. От переписи суммы сборов определить возможно.              А в деньгах гам сильно нуждался государь – война со шведом! По весне 1710-го указ поступил о повторном назначении приказчиком Елисея всё туда же, в Верхотурье.
             Сразу после назначения Елисей прибыл в Невьянскую слободу для переписи всяких чинов людей «мужеску и женску полу с мала и до велика, детям и братьям и племянником и внучата и приимышем бобылем и захребетником и свойственником и ясачным людям и кто у кого в доме живет всех поимяном и скольки лет». А было их «четыре тысячи пятсот семдесят два человека»!
             Уже в мае посетил двор Алешки. Переписал в книгу всех. Для доклада воеводе Петру Ивановичу Травину.
             Трое сыновей у Анисьи и Алешки живут с ними в доме. Сидор уже в шестнадцать Овдотью в дом привел. Она его старше на четыре года. Две дочери у них растут – Тоне́нька четырех лет и Машу́нька двух лет. Ефиму тринадцать в зиму исполнилось, младшему Якову одиннадцатый. Алешкиной любимице и материной помощница Маремьяне, Мухе-Маремухе –- пять годков.
             Алешка порядок любит. И откуда у него эта повадка? Инструменты все разложены, лопату после копки протрет, и железо и черенок, и вставит меж двух брусков лезвием кверху. Тут же и грабли, и тяпки и косы. И на поле никогда косу на землю не бросит, всегда место найдет в сторонке.
             Муха, глядя на отца такая же. Серьезная. На обеденном столе тарелки расставит аккурат против каждого. И пока ложки не разложит, ровно яички в корзинку, за стол никого не пускает. Ефимка всякий раз со смехом, мол, пока она соберется, у такой женки мужик с голоду ноги протянет. У него характер такой, скверный, всех обсмеять хочет. Ему смешно, а про других не беспокоится. А над ним кто же рискнет шутить? Он уже, считай, мужик. С отцом на равных в поле и в лесу работает.
              Якушка тоже слюну голодную сглатывает, но сестренку поддерживает. Он ее еще малюткой помнит, на руках носил - ухаживал, и кормил, и обмывал. И теперь готов защищать – больше-то кому? Она же смотрит серьезно, обижается, но виду не подает – старший брат все-таки - но и не отступает, требует ото всех подчинения. Себя хозяйкой считает, ей это нравится и мать её в том поддерживает. Хвалят её и отец, и мать!
             В другой раз, севши за стол, Ефимка снова смеется, укоряет младшую, что это, де, не его ложка. Тогда Яшка взял и пометил, ножом на черенках насечки сделал. За это сестра ему была благодарна, а отец сильно недоволен – неровно сработал. И пример показал, как разметить, как резы делать. Порезы на руке сына увидел, учил: «Никогда на себя ножом не стругай!». А «на себя» куда как сподручнее! Но отцову науку воспринял.
             У Марьянки иных забот с раннего утра до полуночи в подолах не переносить. Прежде всего, её племянницы. То от Сидора, другого ее старшего брата - живут одним двором. Сидору уже 21 год, он с женой Овдотьей дочерей растит. Младшая Татьяна 4-х лет, за ней тянется двухлетняя Марья, тут же меж них басит и под ногами путается.
             Овдотья старше Сидора на четыре года, ясно, что баба разумная, своего мужика содержит, поит-кормит – утешает: «Будут еще у тебя сыны – какие наши годы!». И за стариками ухаживает. А какие они старики? Отцу с матерью 55 минуло, оба еще в силах. Это она, Ульяна, девятый десяток разменяла. До правнуков дожила!
             На другом конце  Ячменева старший Ульяны сын Июда с женой Акилиной свое хозяйство еще при жизни отца (Фёдора) поставил. На пять лет старше он своего брата Алёшки. И дети его раньше в самостоятельную жизнь вошли. Двое сыновей него. 
             Терентею уже сорок, Дарье - жене его – также. И у них парней как яблок конских на летней дороге. Якиму пятнадцать, Захарка шти лет, а Петрушке четыре исполнилось, Фетка - трех, а Савва – до двух годов вот-вот дотянет. Да, дочь Овдотья десяти лет. А еще дочь Катерина – ей нынче восемнадцать исполнилось. Заневестилась! Елистрат Ермаков сын Васильев тропку протоптал, ему уже двадцать, по осени уж порешится дело-то.
             А Григорею – второму сыну Июды - тридцать. Его судьба солдатская. В восемнадцать забрили. Через десять лет вернулся калекой. Правая рука от пули шведской усохла, пальцы ложку не держат, в левой палку для опоры пользует – ноги-то тоже изломаны. Пастухом деревенским пробавляется.
             На другом краю у старой Ульяны третий ее сын Ефим. Ему нынче 38 исполнилось, а жене его Марье тридцать. Двоих сыновей пестуют-берегут – Зотею три, да полугодоволый Филатчик. И две дочки-помощницы, постарше: Анисье - девять, а Федосье – пять.
             Умела бы считать, так знала бы бабка Ульяна, что только в этом кусту от троих сыновей у нее внуков 7, внучек 3. А правнуков и правнучек – 9.
             А ещё не забывает, что здесь же проживал её двоюродники Мирон  и Петр– сыновья Алексея, брата ее мужа Фёдора. Мирону и жене его Татьяне по 55 лет. Живут в братнем дому, у Петра. Дети выросли, разъехались-разбрелись кто куда. И Петр уж не молод – полвека, как первый крик издал. С ними же живет мать Татьяны – Ирина 75-ти лет. У Петра с Матреной четверо: дочь Марина 9-ти лет, сын Семен – трех, да двойняшки Борис и Пелагия двадцати недель отроду.
             Особнячком держался троюродник Гаврила Матвеев сын с семнадцатилетней женой Овдотьей и братьями Елумпеем двадцати лет, Микифором 18-ти и Зотеем 15-ти лет. Елумпей в 16 солдатом забрили, вернулся через два увеченный. У Гаврилы сын двухлетний Потап. Братья внучатыми племянниками приходятся Ульяне. Их отец Василий Якова сын братом приходится Семейке – отцу ее Фёдора.
             С ним бок о бок тридцатилетний Михайла Максимов сын. Тоже троюродник. Его батька родной брат Матвея второй сын Василия Яковлевича. Катерина, жена Михайлы на десять лет его старше. Так уж вышло, что первая дочь Дарья родилась у них, когда Махайле было всего 14 лет, еще через четыре года появилась в семье Овдотья, за ней еще спустя четыре - сын Фадей, и самому младшему Родиону уже семь.


             Шестидесятилетний Елфим Ячменев, побыв несколько лет десятским, ныне по деревне старостой избран. Брат его Федот совсем старый, без сил на печи дни проводит. Ему уже девятый десяток пошел.
             У братьев сродственник Филипп Юрьев сын, молодой еще, и пятидесяти нет, а назначен старостой верхотурских посадских людей. Он в приказной палате перед стольником и воеводою Петром Ивановичем Травиным с другими посадскими людьми именитыми ответ держит за дела по подгородным волостям.
             И ныне с приказчиком Елисеем Козиловским и с другими перепись на Невье ведет.
             Сам Филипп живет тоже в Ячменевсой. И семья у него немалая – трое сыновей, старшему 17, да две дочери. 18 летняя Лукерья тоже заневестилась, а Насте восьмой годок, с братьями Гаврилой 14 лет, Василей 11 лет по дому помогает, да братьями от бед спасается.. В дому с ними живет матушка Филиппова. Федосье 78 исполнится по осени, все по хозяйству хлопочет, в меру сил помогает Марье - хозяйке дома.
             Всего в Ячменевской «двадцать пять дворов, и проживает тут ста пять мужиков и восемьдесят три человека женска полу». Так из дозора Елисея Козиловского следует.
             А Ячменевской она прозывается потому, что Ячменевых здесь проживало почти половина деревни. Старшему Ячменеву, как и Ульяне, уже 80, а самой младшей внучке Федота Ячменева еще и года нет.
             А в дому Антипа сына Федотова живет мать его семидесятилетняя Варвара. У Елистрата сына Василия Ермакова живет его мать семидесятилетняя Ульяна. У Бориса сына Еремея Скутина живет его мать семидесятилетняя Матрона. У него же семь дочерей от 13 до 3-х лет! 60-ти летняя Федосья в доме Лариона Молокова. А у его двоюродника Андрея Молокова мать Ирина перешагнула за восьмой десяток.
             Вот это и была компания для Ульяны!


             Всех старше и самый уважаемый в деревне Симан Рощептаев. Савин сын. Сава привез его  на уральскую землю, когда ему исполнился год. Нынче ему 90 годов.
             Таких древних дедов на Верхотурье немного, и к их мнению все прислушиваются. На самом деле, если спросить у приказчика, а он много по деревням невьянским ездит, то можно было бы узнать, что есть и постарше.
             Да вот и Филипп Ячменев, когда приезжает по делам в Верхотурье, останавливается в доме Гаврилы Емельянова. Отцу его тоже 90 лет. Он же, Филипп, говорил, что там при Егорьевской церкви во дворе бывшего верхотурского Николаевского монастыря живет Орина - столетняя тетка пономаревой женки Матрены Обрамовой.
             А матери Ивана-богадельщика Огрофене 101 год! Она и проживала в богадельне при монастыре. Вопреки требованиям многие жильцы богаделен, платили священнику и целовальнику, и доживали свой век в богаделенной избе без оснований, каковые были прописаны Стоглавым Собором для богадельного Приказа. И по переписи «по имяном всех без обходно и без утайки», представленной воеводе Петру Ивановичу Травину, она была единственной, на законном основании проживающей в избе. Остальные, устрашившись наказания, предпочли принять иноческий облик, поселились в кельях монастыря (тоже за приличный взнос).

             А есть старожилы и по деревням.
             В Невьянской слободе, в Голубковском селе, у церковного причетника Савы отцу Захару уже 95 лет. А Панкратею Хвостову из деревни Кочевской 102. Митрофану Сидорова сыну Зенкову из Мелехина 99 лет. Козма Трубин 95-ти лет. И таскинскому Федору Бабушкину тоже 95.
             А всего на Верхотурье столетних пятеро, двое «мужеска» полу и три «женска». Кому уже за девяносто, таких 75, из них дедов – 39, бабок – 26, а тем, кому уже перевалило за восемьдесят 238. И опять стариков больше – 141 человек, а бабушек – 97.
             Бабок, которым более 90, ещё много, пальцев обеих рук не хватит, чтобы перечесть. В таком возрасте им, верно, трудно жить, но легко умирать. И что особенно замечательно, совсем нет кому 92 или 93, или 96, 97 – им всем девяносто! Счёт своим  годам они завершили ещё полвека назад!
             И потому эти старушки удивительно бодры, они не видят трагедии в старости, принимая жизнь такой, какая она есть. Возможно, судьба предъявила им высокие счета, но они искренне верят, что эта суетливая процентщица промахнулась в своих расчетах. Впрочем, вера это только иллюзия исполнения возможности и чем она крепче, тем меньше в ней реальности.
             Они готовы пережить свое погребение в сырую землю, но отпевать свои бойкие души – за какие грехи?!

*30 декабря 1701 года (10 января 1702 года) Пётр издал указ, которым предписывалось писать в челобитных и прочих документах имена полностью вместо уничижительных полуимён (Ивашка, Сенька и т. п.), на колени перед царём не падать, зимой на морозе шапку перед домом, в котором находится царь, не снимать. Он так пояснял необходимость этих нововведений: «Менее низости, более усердия к службе и верности ко мне и государству — сия то почесть свойственна царю…».