Пена

Сады в фермерской веренице из яблонь, стали притягивать к себе туман от болота, чтобы нагрузить ветви влажными плодами без сока. Жизнь в лечебнице стала мрачно трепаться у фонаря, который выглядывая из-за баков, косился своим голубым плафоном мне в не зашторенное окно. Льнуть к помятой плечами подушке с ненавистью или поцелуем, который выжжет мятой луча наволочку и оставит в плоскости зажёванную рану от сквозного дыхания. Берег за течениями был пуст и бесцветен, когда я следя за голубыми клетками прилива, делал единственно ложный ход в речную бездну.

Город над тропинками и трубами трассы был заполнен холодными туманами, которые скрывали за облаками все тёмные стороны зданий и школ.

Звёзды в угловой паутине печки, покрылись слоем дыма и пепельной пыли, которая выпадала из трещин кафеля и цепляясь за ниточки со сквозняком, оставалась при щекотливом пороге луны, чтобы её ласкать. Пробежаться по лестнице с чувством последнего шанса на выздоровление звёзд в рассвете, который сгонит с зелени точек оранжевые помутнения от луны, позирующей между ступенек без одежд и тряпок. Лечебница забирает в свою воняющую дыру все мои наброски от жизни, чтобы превратить солнце в бумажный огрызок на дне заклеенного листьями мольберта.

Пациенты скопились у двери в столовую, которая со звоном и щелчком фанеры открывается, чтобы впустить в помещение тусклый ручей под лампы с сияющим у мисок супом. Пациента после пропажи приведут в душевую, чтобы раздеть и пустив с алкоголем горячий газ, поставить в угол, как ребёнка, чтобы вдыхать ночной рёв из труб за кафелем мертвеющего лица. Уголь в курятнике в массе своей не использовался и поэтому давил брикетами на старую дверь изнутри, чтобы её можно было открыть лишь ведя по земле и приподнимая за осевшую боковину, оставлять на песке дугу рисунка. Солнце над летним полем, не выветривалось от радости глаз до самого вечера, чтобы ещё ловя из воздуха подмазанные блики, вырывать к ночи из берёз клочья беловатого света.

Ворота не сложатся при ударе ветра и кручёная луна отлетит от перекладины снова в небо, чтобы только смотреть теперь с трибун на вывеску города, который будет напоминать разбитую шахматную доску с разбросанными на дне фигурками.

Только ночью остаться взаперти улиц, которые в запредельной глубине бессонницы, откроют светильники и задышат за хрустальными мензурками с кислотными ягодами от распустившейся на стреле капельницы. Человек потянется по пустырю с лопатой в вечернем чехле от клонящегося к пьяному горизонту солнца. Чарующие своей болевой лёгкостью закаты в деревенской трещине перед уходом дня к обожжённой коже воды над огородами и кладкой.

Мы сядем у магнитной ленты с исцарапанными звёздами на протяжении всей ночи, чтобы слушать шум из колонок, которые держат мост между детством и спальней открытым. Ласкать детской рукой ледяную вату речки, которая совьёт свои серебряные бинты спицами течений и тонко уложит мне на кружевные пальцы.

Холодный реанимационный блеск из слёз или ночного мерцания фары, которую завертели в небо до глубин луны, чтобы разбить на памятные волны с дождём. Ветер под крышей сгонял крыс в стайки, чтобы шурша по чердачным обоям у сундука, не давать спящему в зале, отловить в святости мышьяка ядовитые фантазии и утром вынести на клочке журнала к ведру с заломленными пластинками от снотворной ереси. Внешний тупик оголился до блеска конфет, которые были заляпаны женскими ладонями и шоколадными отметинами губ, когда я начинал светиться в кафеле, чтобы отталкивать карамельные плети локтями от теней.

Девушка ушла в сторону, чтобы молча провожать за ручку свои иллюзии к огню уже тлеющего и дымящегося рассвета, который станет разлетаться по оврагу с иголками от не выспавшегося солнечного клубка. Деревня в отражении перевернётся над озером, чтобы видя берёзовые сети в воде наполненными, достать к исчерченной поверхности кроны без порезов о берега.

Соседи по луже в палате заставят вертеться вокруг неё с прощальным платком и поднимая свежесть волн за океанскими коридорами, проводят мой тонущий лагерь к солёному дну из слёзного металла. Я запрусь в ванной келье, чтобы оплакивать отражения среди зеркал, когда те посеребрят глаза своими переливчатыми лучами, чтобы молитвы не преувеличивались в фарфоровом зрачке на щепке расколотой раковины.

Дома при солнце рассекут коньком крыш оранжевый торт, который будет сползать к фундаменту со сливками заката, чтобы в конечном итоге упасть надвое засахаренной верхушкой в траву. Лечебница вывернется в дыму от окраин, которые жгут ветрами свои взбудораженные листья из колючего венка луны при только-только посиневшем виске небесного горизонта. Кровь упадёт от рассечения на дымоход, чтобы окрасить розовую неподъёмность тумана у крыши своими густыми лучами из лунной пульсирующей по овалу коричневой пены.

Испечь свою тревожную полоску, которая облегает куст от начала ночи и до конечной приторной точки у цветника в углу для туалетов и ванн, чтобы туда с никотиновым блеском сползала вся утренняя безжизненность кислорода из покусанной по зализанным швам пижамной клетки.

Ворочаю свои тюльпаны на пластинке и ныряю в суп винила, который уже стекает на горячие лепестки ресниц, чтобы подвести к ним переигранное солнце. Деревня в полевой черноте уже прояснялась до голубой дымки над туманными чердаками, которые свесившись на клёны, гнали с рубежей птиц и лиственные между рёбер стаи поздно опадающего и извилистого хвороста.

Он выйдет без ботинок к асфальту не в одном только носке, который не прижмётся к пальцам плотно и поэтому будет пылиться и цепляться за сухие клочья трав на обочине. Все вместе мы отойдём от ламп и в теряющейся к низу асфальта темноте будем искать угловатости по обе стороны, чтобы держась за остроконечные ромбы вертикалей суметь найти по пути до кладбища дедовский фонарик, который утратил ясность и теперь лишь преувеличенно мерцает в белой кроне распушившегося дуба, к ветви которого выпрыгнет из луча и моя неловкая тень.

Луна в первенстве лучей подсушит своим кремом ещё вчера разнеженный травами снег, чтобы лакируя мои ботинки шипами обитого в морозе света, не придать моим в поле шагам звуков и значений. Бояться аллеи, которая в расфуфыренной фонарями бровке спрячет парочку для поцелуя, когда возле промелькнёт брошенный в центр скользкий мяч луны. Ночь пугает своими плохо подбитыми в грядке болтами, которые могут отвертеться от бессонницы и скатить её в мою плацкартную оранжерею с бархатистыми поездами, где люди облившись до дыр жёлтой смолой спят на скорости без шпал.