Возвращение домой

Георгий Иванович почесал карандашом лысую макушку, отогнал надоедливого комара, вздохнул и, помуслявив карандаш, вывел первую строчку: «Летом в деревне хорошо» Что написать ещё, он не знал, в четырёх словах выразив весь свой восторг и восхищение от родительского дома, стоящего на самом краю вымирающей малой родины.

Он уже и не помнил, как это — жить в деревне. Сорок восемь лет назад как ушёл прямиком с выпускного школьного бала в армию, так в родительский дом и не вернулся. Редкие поездки из города — проведать мать — не считаются. Ирина, жена Георгия Ивановича, пока была жива и то чаще к свекрови ездила. А ему некогда. Большим начальником стал, куча людей в подчинении, времени на отдых не хватало. А как на пенсию вышел, оказалось, что и не нужен никому. Мать померла, жена тоже. Дети выросли, разлетелись по свету, хорошо, если позвонят с днём рождения поздравить, а то и сам позвонит, чтоб помнили, что батя у них есть. Сотрудники — так у них теперь другое начальство, с которым раскланиваться надо, а про него, Георгия Ивановича, и забыли совсем. В общем, собрал два чемодана да и махнул в деревню, мемуары писать. Вот только комары с мысли сбивают да соседка Марья, которую он помнил очаровательной пышнотелой хохотушкой с двумя толстыми чёрными косами — с которой за одной партой сидел.

А теперь эта чаровница превратилась в рыжий короткостриженый колобок, зудящий из-за забора каждый раз, как только видел, что Георгий Иванович на крылечко вышел.
— Жор, Жорка! — неслось со стороны калитки. — Глянь-ка, какое пузо наел! А я гляжу, ты не ты. Вернулся, значится?
— Угу! — буркал недовольный Георгий Иванович, глядя на свою первую любовь, что так посмеялась над его неловким поцелуем на выпускном.
— Жорка, заходи огурчиками похрустеть! Ох, на славу засолились!
— Угу, — отгонял от себя комара Георгий Иванович, вспоминая, какие огурчики его мама делала, с укропом, лавровым и смородиновым листом, трёхлитровая банка за раз съедалась. И как он однажды, вызвавшись помочь, перепутал соль с сахаром и закрутил восемь банок сладких огурцов. А всё она, Марья виновата! Сидела на его подоконнике, болтала босыми ногами и что-то там читала из заданного на лето, а Геогий Иванович только и смотрел, как солнечные лучи в венке из ромашек, что на ней надет был, путаются.

— Жор, а ты навсегда приехал или так, погостить? Ежли навсегда, то траву покосить надо. Заодно и бурёнку тебе али козу заведём, хошь?

Хошь… И как так вообще говорить-то можно? Одно слово, деревня! И как только Марье в голову взбрело такое предлагать ему, городскому человеку? От него даже хомяк сбежал, попросил убежища у полевых мышей! А до хомяка рыбки были, аквариумные, за ними сын ухаживал, с собой забрал. Сказал, что рыбам строевая подготовка не нужна, они и так косяками ходят.

А вот травушку покосить можно, и сметанки, своей, свеженькой, да на горячий оладушек тоже хочется. А какая здесь банька да зорьки алые.

Георгий Иванович потянулся, захрустел костями да охнул, как в бок кольнуло, не иначе, Марьины грибы с картошкой привет передают. И как только умудрилась его в гости зазвать? Под гипнозом, не иначе! На запах свежего кваса пошёл, а там картошечка отварная зелёным лучком да укропчиком присыпана, маслицем подсолнечным сдобрена, в сковороде грибочки шкварчат, а ещё сальцо тоненькими пластинками нарезано, чёрный хлебушек с чесночком обнимается, салат из редиски с огурцом ароматом дразнится. Как тут устоишь? Да Марья хохочет, совсем как тогда, в юности, звонко, заливисто, да и рыжий ей очень идёт.

На следующий день Георгий Иванович, смирившись, что по имени, отчеству его никто звать не собирается, натаскал воды в баньку и подрался с козой, едва успев спасти автомобильный коврик, сушившийся на крылечке после помывки, когда Марьина обормотина решила им пообедать. Получив боевое ранение в район ягодиц, пошёл он ругаться да так и лёг на соседском диванчике, приспустив штаны, пока козья хозяйка ему раны обрабатывала да вспоминала, как Жорка получил свое первое ранение солью, прикрыв её, Марью, когда они в соседский колхоз за клубникой полезли. И ведь своей полно было, а там-то слаще. Вот только тогда постеснялся мальчишка раны лечить, просто весь день в бане в тазике с водой просидел. Потом два получил за пропущенную контрольную.

В качестве извинений Марья обещала оладушков утром напечь. Выпили по кружечке примирительного кваса, спели хором: «Выйду ночью в поле с конём», — до четырёх утра любовались звёздами, потом (—) рассветом, а после доили козу, что хитро косилась на Георгия Ивановича и, видимо, раздумывала о тактике ведения боя за недожёванный коврик.

Мыши в бане утащили таз с холодной водой, пришлось ещё дважды сходить к колодцу. Георгий Иванович стремительно ощущал, как тают сорок восемь лет потерянной жизни, и он из сурового руководителя большого предприятия превращается в несуразного вихрастого паренька Жорку, у которого всё ещё только начинается.

Коза сожрала борщ прямо из кастрюли, пожевала брюки и, нацепив на рога сорванную с окна тюль, поскакала по деревне искать жениха.

— Летом в деревне хорошо… — прочитал ещё раз написанное Жора и, решительно откинув карандаш, встал, решив всё-таки выяснить, почему Марья тогда, сорок восемь лет назад, так рассмеялась, когда он поцеловал её. Может, не пишется именно потому, что в деревне хорошо не только летом, а точнее, вообще грядёт весна.
От мысли о пышнотелой хохотушки Марье у Жорки покраснели уши и приятно кольнуло в районе груди…