Возвращение блудной мысли

   Поздним зимним вечером, долгим и угрюмым, как винная очередь на излёте СССР, в голову Божемоева тихонько постучали. Раз. Другой. Третий.
   — Кто там? — недовольно спросил Божемоев, отрываясь от чтения свежего анекдота про Вовочку и учительницу.
   — Я, мысль твоя.
   — Какая ещё мысль?! Ты на часы посмотри. В такое время хороший хозяин собаку думать не заставит.
   — Во-первых, собаки не думают и в этом их собачье счастье. Во-вторых, для нас с тобой время самое подходящее. Анекдотец может подождать.
   — Да я тебя знать не знаю и ведать не ведаю!
   — Это потому, мил человек, что ты меня, когда-то, в подсознание вытеснил. Вытеснил и забыл. А сегодня я откинулась.
   — Чё, типа, по УДО?
   — По «от и до». И теперь ты, Божемоев, меня додумаешь от «а» до «я». И до первого «я», и до второго.
   — Ага, сейчас всё брошу и глубоко задумаюсь. А может ты какая-нибудь глупая мысль или, вовсе, шальная. О чём, вообще, базар?
   — О смерти, голубок. О смерти.
   — О смерти? — Божемоев поёжился и заговорил тихо и быстро:
   — А чего о ней думать? И так всё ясно — поскользнулся, упал, закрытый перелом основания черепа. Очнулся уже там.
   — Где там?
   — Ну там, где свет. Где спросят за всё и с каждого.
   — А если нет?
   — Что, думаешь, не спросят?
   — А если нет никакого «там»?
   — То-есть, как так нет? Люди, вон, другое рассказывают.
   — Ха, люди! Люди до сих пор не могут решить откуда сами взялись. То ли они результат миллионов лет эволюции от проконсула до хомо, то ли Господь их слепил из говна и палок.
   — Почему же из говна и палок?
   — Слепил из того, что было. Ты-то за кого, за эволюцию или за Создателя?
   — Ну, я, конечно, не знаю наверняка…
   — А кто знает? Пушкин?
   — Вот именно, Пушкин! — обрадовался подсказке Божемоев, — Нет, весь я не умру!
   — Ничто не вечно для Вечного Ничто. Даже Пушкин.
   — Если по чесноку, я не въехал. Можешь попроще?
   — Тормозишь, дружище. В интернете надо меньше сидеть. Можно и проще — что час, то короче к могиле твой путь.
   — Да ну тебя! И так жизнь тяжёлая. Ей богу, шла бы ты к кому-нибудь другому.
   — Нет, отныне я вся твоя. И только твоя. Пока смерть не разлучит нас.
   — Тьфу, тьфу, тьфу! — троекратно сплюнул Божемоев через левое плечо и на всякий случай постучал по дереву. Или по тому, что принимал за дерево.

   Друг мой, читатель, если поздним зимним вечером, долгим и угрюмым, как винная очередь на излёте СССР, в твою голову тихонько постучат — притворись, что не слышишь. Пусть себе стучат, пока не надоест. Добрые мысли в такое время не приходят.