Новоселье. Глава из романа Дети Авеля

                Новоселье

          В конце июля Марьин сообщил бабе Зине, что хочет обживать другую половину дома.
          - Я там письменный стол с лампой поставлю, -  сказал он. - Я ночами читать люблю – мешать тебе буду. Еще матрас притащу. Если на рыбалку утром соберусь, чтоб тебя не будить.
          Бабка поворчала, но согласилась. Серега клятвенно заверил ее, что бухать не будет, курить не станет. И вообще в другой половине будет чистота и порядок.
          Из брошенного здания колхозного правления они приволокли с Шумеловым огромный двухтумбовый письменный стол, наверное, еще времен волостного правления. Марьин определил ему место при входе, возле окна, из которого был виден закат. Бабка притащила из кладовки старинную керосиновую лампу с треснувшим зеленым стеклом.
          - Ты теперь, -  пошутил Шумелов, -  как Ленин в Шушенском. И стол у тебя, и зеленая лампа.
          - Освятить бы дом, -  сказала бабка, -  но где попа взять? Не в город же за ним ехать!
          - Можно еще книжную полку сделать,  - сказал Марьин. – Но у меня книг мало.
          - У меня на старой квартире хорошая библиотека была! – вздохнул Шумелов. – Эх, где она сейчас! Наверно, жена всё выкинула или распродала.
          Этажерку для книг Марьин всё же сколотил. Они прошлись по деревне, насобирали разных книг и журналов. Бабка Сорока сама притащила два холщовых мешка, набитых журналами «Крестьянка» шестидесятых годов. Не уходила, пока Марьин не дал ей триста рублей…
          Послезавтра возле дома Марьиных стояло человек восемь с мешками и сумками, набитыми разной макулатурой. Притащили всё, что смогли наскрести по кладовкам, чердакам и амбарам: пожелтевшие газеты «Правда» и «Известия», журналы «Здоровье», «Работница» и «Сельская новь» с вырванными страницами и тщательно вырезанными рецептами и выкройками модной одежды, издания сочинений Маркса, Энгельса и Ленина…
          Баба Зина первой заметила гостей. Начала суетиться, чайник поставила, стала на стол накрывать.
          Марьин вышел за ограду, поздоровался.
          - Что принесли? – поинтересовался он.
          - Подарки! – вперед вылез кривоногий мужичок с большим, вечно сопливым, носом. В деревне звали его «Костяня». В другое время Марьин бы с ним даже разговаривать не стал. Да и сам мужичонка вряд ли отважился к нему подойти – был трусоват. Но сейчас Костяня чувствовал поддержку других, поэтому и осмелел. – Кому – чо, кому – ничо, кому – х... через плечо!
          Однако остальные были настроены серьезно. Костяню затёрли назад, да еще и подзатыльник дали, чтобы не лез вперед всех.
          Сергей задумался, что делать. Если купить у них весь этот хлам, они завтра опять принесут. Не будет газет дома – в другую деревню поедут. Завалят макулатурой. Если не купить – обиды будут.
          - Я макулатуру не принимаю,  - сказал он деревенским. – Если б вы хорошие книги принесли, взял бы их у вас, да и то недорого.
          - А сколько бы дал?
          - Не больше ста. У меня лишних денег нет, потому как я сейчас безработный.
          - А бабке Сороке триста рублей дал! – крикнули ему.
          - Бабке Сороке триста рублей я в долг дал, -  сказал Марьин.
          Бабки Сороки тут не было, спросить было не с кого. Хотя, если бы болтливая бабка присутствовала, правды всё равно бы не узнали.
          - Я вам каждому дам по сто рублей, а Костяне – пятьдесят,  - сказал Марьин, -  но больше сюда ничего не носите и остальным скажите, чтоб не носили.
         
          - Ето, почему ето мне пятьдесят?! – возмутился Костяня.
          - Грубить не надо.
          Обещанные сто рублей были деньгами маленькими, но на пиво хватит.Деревенские поворочали, повозмущались, но согласились на условия Марьина. Сергей торжественно выдал каждому обещанную сумму.
          Уходили они с разными чувствами: кто-то был доволен, кто-то рад. Один Костяня, получив за свою макулатуру полтинник, отошел к своему двору и принялся материть Сергея и бабку Зину.
          Целый день Марьин разбирал макулатуру. Среди вороха старых газет с портретами министров, депутатов Верховного Совета, членов ЦК КПСС, объявлений о работе «Требуются…», статьями о рабочих и колхозниках, попадались настоящие жемчужины. Жаль, многие книги были безнадежно испорчены.
          «Пушкин», серия «Жизнь замечательных людей», автор Леонид Гроссман, 1960 год. Нет страниц с двадцатой по шестьдесят девятую (книга была в сортире Костяни, и листы ушли в дыру).
          Художественный альбом «Михаил Васильевич Нестеров», 1972 года. Нет половины иллюстраций (бабка Сорока их вырвала, чтобы украсить комнату).
          Альбом «Канова и его произведения в Эрмитаже», автор Нина Константиновна Косарева, 1961 год. Нет многих листов (пацаны утащили для мастурбации).
          Сборник стихов Николая Кольцова. Нет обложки и первых страниц. Вся книга в желтых пятнах.
          Марьину всё это было дико. Он всегда к книгам относился очень бережно, даже в школе, когда пацаны разрисовывали учебники. Философу нарисовать сигарету или трубку. Женщине нарисовать бороду. Какому-нибудь писателю или поэту пририсовать член – обычное дело. Варианты, правда, были различные: между ног, в руку или в рот… Всё зависело от фантазии и общей половой просвещенности. Поскольку все знания об отношениях между полами пацаны (да и девочки) получали во дворе, всё это выливалось в примитивно-извращенной форме на страницы учебников: «Анна Каренина легла под поезд – очень хотела мужика», «Художник, нарисуй мне бабу с голой п...!».
          Марьин поделился опытом разбора книг с Шумеловым. Думал, что тот разделит его негодование. Однако бывший врач его не поддержал:
          - Это для тебя – книги, для деревенских – это просто бумага. Можно на растопку пустить, можно задницу подтереть. Помять только и … вперед!
          Сергей хотел было знахарю возразить, рассказать о высокой культуре и духовность простого народа, но промолчал. Шумелов был прав.
          Книги и журналы Марьин водрузил на полку. Газеты убрал под кровать. Много чего из бумажного барахла никуда не годилось, и Сергей отдал его бабе Зине. Бабка была рада. Она забила макулатурой кладовку и теперь за растопку печи не переживала.
          На следующее утро пришел сосед Ермил. Поздоровался и спросил:
          - У тебя по технике что-нибудь есть? Журналов разных много натащили…
          По технике было три журнала разных лет: «Техника молодежи», «Моделист-конструктов» и детский журнал «Юный техник». Почему-то детскому журналу Ермил обрадовался больше всего:
          - Я и не знал, что тут такое богатство! Думал, что всё в печке сожгли.
          Через два дня пришла Надька. Она попросила «что-нибудь о любви».
          Любовных романов было немного – всего пять книжек в мягкой обложке с выпадающими страницами.
          - Люблю про любовь почитать, -  призналась Надька и при этом зажмурилась, как сытая довольная кошка.
          Однокурсницы Марьина тоже обожали читать любовные романы. Часто чтение происходило прямо на занятиях на задней парте. Филологини млели от строк.
          - Она двинулась ему навстречу, и поцелуй был прекрасен. Тело Жанны пробудилось, требуя продолжения. А руки Максима в этот момент притянули ее ближе к себе… Ой, девочки! Вот это любовь!
          Любовные романы девушки передавали друг другу, ими обменивались. И каждом представляла себя на месте главной героини, превращаясь, то в светскую даму, которую соблазняет на балу молодой гусарский поручик, то в исследовательницу пирамид, которая отдается археологу-авантюристу прямо на древних камнях, то в предводительницу шайки разбойников, которая взяла в плен смазливого маркиза.
          Во время учебы любовные романы читала и Ирина. Выйдя замуж, забросила это занятие.
          - Ерунда всё это, -  сказала она. – Чтиво для домохозяек. Живет, дура, в «хрущевке», в двухкомнатной квартирке с мужем-алкоголиком, двумя детьми и старой матерью. Денег нет катастрофически. Перспектив в жизни тоже нет, потому что в своё время не выучилась. Разве, что дети вырастут и съедут, мать умрет, а муж сопьется. Вот под старость, глядишь, хоть одна поживет. Для себя. Может еще и замуж выйдет. Хотя кто на нее позарится? Если она не годишься даже на секс по пьяни. Если б я роман написала, то моей героиней стала бы современная деловая женщина, которая сама всего жизни добивается. И пусть эта тетёха позавидует!
          Книжки Надька приняла осторожно, словно священный дар. Марьин в этот момент подумал, что читать она будет скрытно, чтобы Васька не увидел.
          Вечером явился Шурик Толстый. Помялся, потоптался в дверях и выдал:
          - Я фантастику люблю. «Стояли звери около двери…»
          Выяснилось, что в интернате Шурик перечитал все книги по фантастике, которые были в библиотеке. В деревне, сколько он не спрашивал, фантастики ни у кого не было. А его блаженная сестра Людка читала Чехова и Куприна.
          - Я тебе не помогу, -  признался Марьин,  - из фантастики только одна книга. Гарри Гаррисон «Крыса из нержавеющей стали».
          - Давай! – обрадовался Шурик, видимо, у него был настоящий книжный голод.
          Марьин сделал для себя потрясающее открытие: когда книги пылились по чердакам и сараям, они никому не были нужны, но достаточно было их перебрать, почистить, поставить на полку, как они стали нужны всем.
          - Ты библиотеку завел? – спросила баба Зина, встретившись с соседом, выходящим из половины внука с книгой под мышкой. – Или избу-читальню?
          - Вроде того, -  пожал плечами Марьин.
          Бабка его не осудила, но про себя подумала, что неплохо было бы за это еще и деньги брать. Хотя бы рублей по пять за одну книжку.
          В первую ночь в своей половине Марьин спал плохо, чутко прислушиваясь. Еще и бабка с вечера пугала страшными сказками. А вдруг удавленник придет? Что будешь делать?
          Тишина была гробовая, даже мыши не скреблись в подполье, а кошки не бегали по чердаку. В глухую полночь заглянула к нему в окошко полная луна, поплыли по комнате светлые полосы.
          Марьин уснул под утро. Уже стало светать.
          - Спишь? – над ним склонился мужик лет пятидесяти с рыхлым испитым лицом.
          - Не сплю, -  ответил Марьин и даже не удивился, откуда мужик взялся.
          - Вот и я не могу, -  признался мужик. – Спать хочу, а уснуть не могу. Думушки всякие в башку лезут. Когда не спишь, так особенно думается…
          - О чем думаешь? – поинтересовался Марьин.
          - О жизни, -  философски изрек мужик. – Правильно ли я жил. Вот бы всё заново начать. А? Я бы тогда по-другому жил, не так. Я бы хорошо жил. Не пил…
          - А ты пил?
          - Еще как! Раз дочкино пальто пропил. Потом жена ушла, а на меня такая тоска навалилась, что в петлю лезь… Взял и задавился…
          Марьин, словно свидетель суицида, увидел, как мужик поставил табурет посреди комнаты, привязал веревку к большому гвоздю-костылю, забитому в матицу, как надел петлю себе на шею… На секунду в глазах самоубийцы промелькнуло раскаянье. Но тут будто кто-то выбил табурет из-под ног, и тело, лишившись опоры, задергалось в петле. Сначала, в танце со смертью, бешено. Потом всё слабее и слабее. Наконец грузно повисло. Всё было кончено.
          Марьин закричал и… проснулся по-настоящему. На часах было половина шестого. Можно было еще поваляться, но спать уже не хотелось. Сергей встал и пошел умываться.
          Первое, что он сделал утром, это нашел ломик и выдернул из матицы проклятый гвоздь-костыль, чтобы самоубийца больше не являлся.
          Марьин начал обживать другую половину. Ничего особенного в его быту не поменялось. Рано утром он ходил рыбачить на Тыму, потом помогал бабке по хозяйству. Часто с Шумеловым они вели беседы, говорили обо всем на свете.
          Вечером Марьин читал старые советские газеты. Золотились колосьями бескрайние поля. Дымили трубами заводы и фабрики. Токарь Иванов, весь в металлической стружке, вытачивал стотысячный болт. Доярка Петрова надаивала сотую тонну молока. Пионер Сидоров переводил через дорогу сотую старушку.
          Незаметно подкрался август. Дни пошли на убыль. Ночи стали темнее.

Иллюстрация: Панишев Евгений. Белая ночь. Холст, масло. 2014