Клава Струкова. Имя на стекле Исаакия

Экскурсия, наконец, поднялась на верхнюю колоннаду, открытую для посетителей. В круглом проходе вокруг купола лежали две девушки. Женщина, увидевшая их первой, вскрикнула от неожиданности. Следом за ней начали ахать и кричать другие женщины. Вперед пробился серьезный мужчина в шинели и, присев возле девушек, пощупал пульс сначала у одной, потом у второй.
– Что случилось? – к застывшей на выходе из лестничного лабиринта группе присоединился запыхавшийся экскурсовод.
– Там две мертвые девушки, – истерично всхлипнул чей-то женский голос.
– Мёртвые? – обескураженно повторил экскурсовод.
– Они без сознания, – тут же отозвался мужчина в шинели, – не наводите панику. У кого-нибудь есть с собой вода?

***
За окном бушевала сочная ленинградская весна, а они сидели за партами и усердно скрипели перьевыми ручками. Самому младшему ученику было 19, остальные были старше. В конце последнего урока в кабинет вошел вихрастый парень в белой рубашке и о чем-то пошептавшись с преподавателем, вышел к доске.

– Товарищи, – сказал он откашлявшись. – Извините, что прерываю. Но у меня для вас важное объявление. В честь окончания вашего первого года обучения в вечерней школе райком комсомола выделил вашему классу десять билетов на экскурсию «Маятник Фуко». Билеты распределит комсорг! Желаю вам дальнейших успехов в учебе и труде и поздравляю с окончанием первого школьного года!
Класс загудел, кто-то начал хлопать, и все подхватили. Парень из райкома заулыбался, покраснел, махнул всем рукой и вышел.
Вернуться к уроку уже не удалось, завязался спор, кому идти «на маятник Фуко».
– Я так понимаю, билеты только для комсомольцев, верно? – разочарованно спросила Наташа Ларина, томная девица с выдающейся грудью.
– Так у нас комсомольцев человек двадцать, не меньше, а билетов-то всего десять, – подкинул дровишек Андрей Линьков, юркий кареглазый паренек.
– Ну вообще-то надо отправить тех, кто хотя бы понимает, что такое маятник Фуко, – съехидничал Толик Смоленский, – ты то Андрюха, небось и таблицу умножения не знаешь, куда тебе до большой математики!
– А вот и не угадал, – возразила Катенька Душкина, приятная толстушка лет под тридцать. – Кто в математике и так всё знает, тому это ни к чему. А вот отстающих может как раз и заинтересует, глядишь и подтянутся.

Клавка Струкова слушала перепалку молча, печально нахмурив брови. Кому-кому, а ей точно бесплатный билет в Исаакий не светил. И учеба у ее не шла, и выдающих внешних данных как у Катеньки или у Наташи не было. Да и в чем идти в этот музей? Не в старом же теткином плаще с разными пуговицами, зашитом в трех местах. И так эти питерские модницы всё время над ней подтрунивают. А там и вовсе засмеют.
– Товарищи, прекращайте базар, – подал голос Ваня Юшков. – Андрей сегодня на смене, завтра будет в школе, он и решит.
Андрей был комсоргом школы и одним из самых взрослых учеников – ему было уже 36. Он работал по сменам на заводе Кирова и иногда попадал в вечернюю смену, пропуская занятия.
Андрея уважали – он был идейным комсомольцем, участвовал в Гражданской войне и даже был ранен! Молодежь смотрела на него снизу-вверх. Уж если кто и был способен на справедливое решение, то только Андрей Пронин.

Следующий день Клавка провела как обычно, с малярным валиком в руках. Новый дом на Малой Посадской надо было сдать к июлю, и работа кипела. Говорили, в этом доме поселят киношников, но толком никто ничего не знал. Да и Клавку это мало интересовало. Она мечтала выучиться, поступить в институт и стать геологом. Ей казалось, что это страсть как интересно – уезжать на край земли в поисках скрытых в земле сокровищ. Иногда она так задумывалась об горных склонах и подземных рудах, что начинала возюкать валиком по одному и тому же месту.
Пару раз ей даже замечания делали, мол, Струкова, хватит спать на работе. А она и не спала вовсе!
Впрочем, мечтания её на учебе особо не отражались. В школе она числилась в «середнячках», на занятия ходила исправно, хотя, случалось и задремывала на уроке. Но это ведь от усталости, а не от лени.
В общем, «звезд с неба не хватала» и в отличницы не лезла, как, например, Вера Шепелева. Вот уж кто зубрила! Конечно, когда сидишь целый день за швейной машинкой, особо не устаешь. И голова свободна – хочешь, таблицу умножения повторяй, хочешь – исторические даты или кодекс коммуниста. То ли дело она, Клава. За день вёдер с побелкой натаскаешься, да краски надышишься, к вечеру вообще ничего не соображаешь.

С такими невесёлыми мыслями шла Клава в школу, мечтая тихонько подремать у себя на задней парте. «Лишь бы не вызвали отвечать», – думала она про себя. Но вечер пошёл совсем не так, как она планировала.
Не успела она войти в класс, как к ней подскочил Николай Зорин.
– Клавка! Ну ты и везучка! Пойдешь в музей бесплатно в четверг!
– Как это? – удивилась Клава. – Почему я? Ты шутишь что ли, Колька?
– Шучу я по-другому, – подмигнул Николай, – там вон список висит на доске, иди прочитай, если не веришь.
И действительно, к доске был прикноплен тетрадный лист, на котором красивым круглым почерком было выведено десять фамилий. И девятая была «Струкова».
- Ух ты, - Клавка была удивлена, - ну не иначе кто-то похлопотал…
Но всё объяснилось просто.

Комсорг Андрей принял соломоново решение. Он решил раздать бесплатные билеты приезжим, рассудив, что ленинградцы по любому найдут возможность сходить в Исаакий, если еще не были. А те, кто приехал в город революции из других краев, во-первых, сильнее стеснены в средствах, во-вторых, больше заняты бытовыми вопросами.
Ну а в-третьих, могут и обратно уехать, если в столицах не заладится.
Вот так Клавке и подфартило, потому что родом она была из Тамбовской губернии. Отец у нее сгинул где-то в гуще революции, мать зашивалась с четырьмя детьми и чуть Клавке исполнилось шестнадцать, отправила ее к двоюродной сестре в Колпино.
Тетке нахлебница тоже была не нужна, и та пристроила Клаву в домработницы к билетерше театра Кирова, бывшей Мариинки.
Сначала Клаве нравилось «в людях», по дому она всё делала исправно, с детьми билетершиными подружилась, еду как они любили готовить научилась. У нее даже была своя крошечная комнатушка, где она по вечерам при свете настольной лампы читала замызганную и растрепанную «Капитанскую дочку», еще 1890-го года издания.

На второй год проживания билетерше вдруг стало казаться, что муж уделяет Клавке слишком много внимания. То шоколадку подарит, то перчатки купит. И всё пошло наперекосяк. Стала она на Клавке зло срывать, покрикивать, обзывать по-всякому. А однажды даже мокрым полотенцем ударила!
Терпела Клавка, терпела, пока не познакомилась на улице с ребятами со стройки. Они-то её в бригаду и наманили. Мол, вербуйся на работу в контору, тебе и общагу дадут и профессии научат. И сама себе хозяйкой будешь, а не прислужницей у непонятно кого.

Подумала Клава с пару дней, потом собрала нехитрый узелок и пошла в малярши. Год почти проходила с кистями да валиками, вся краской пропахла, зато хоть приоделась немного. Сапожки купила, сумочку, пару косынок и кофту с платьем. Только плащ теткин всё никак на новый сменить не могла – уж больно дорого красивые плащи в универмаге стоили, а некрасивый она не хотела.
Когда Клава проработала в бригаде год, прораб Иван Петрович, взрослый суровый мужик, надоумил ее записаться в вечернюю школу. Мол, учится тебе, девка, надо, не всю же тебе жизнь скипидаром руки оттирать да краску нюхать. Закончишь семилетку и дальше учиться пойдешь, в люди выбьешься.

Клавка послушалась. Старалась, хоть иногда и жалела. Товарки-то на кроватях с книжками лежали по вечерам, семечки грызли да с кавалерами прогуливались, а она всё за партой да за партой. Тяжело после рабочей смены учиться.
Но в школе ей нравилось. И класс подобрался особо не вредный. И учителя относились с пониманием, жалели рабочий люд. Теперь вот и в музей бесплатно пойдет.
Клава еще раз взглянула на список. Кроме нее там были отличница Верка, пампушка Душкина, Колька Зорин и Ваня Юшков. С остальными ребятами она не особо общалась. На перемене Андрей раздал им билеты и велел не опаздывать. От уроков они в этот день освобождались.
Клава разглядывала билет, когда к ней подсела Вера.

– Хочешь встретимся перед музеем? – предложила она неожиданно дружелюбно.
– Ну можно, – согласилась Клава.
– А что не радостная такая?
Клава засомневалась, говорить или нет. Но всё-таки сказала.
– В музеи-то, наверное, наряжаются все. А у меня плащ старый. Как-то не очень мне в нем идти.
Вера засмеялась.
– Клава, это же пустяки! Хочешь я тебе свой красный платок дам? Накинешь сверху и никто и не заметит твой плащ.

Вечером четверга они встретились на углу Исаакия. Вера принесла платок, как обещала, и красиво обмотала им Клавкины плечи. Девушка просияла! Не такая уж Верка и задавака!
Сама Вера была одета очень изысканно, на ней было легкое зеленое пальто сочного цвета, модные весенние туфли с тупыми носами и полосатый шарфик, придававший её немного игривый вид.

Отовсюду лезла свежая зелень, весна всё сильней вступала в права, но было еще сыро и ветрено, и девушки бегом побежали к центральному входу. Там суровые красноармейцы, на вид не старше Клавы и Веры, проверили у них документы – после убийства Кирова документы проверяли во всех казенных заведениях.
Показав новенькие паспорта и наулыбавшись солдатам, девушки зашли внутрь. Пространство собора поглотило их и сомкнулось. Во всяком случае так им показалось. Внутри было темно, зябко и гулко. В одном из углов что-то неразборчиво бубнил для небольшой группы экскурсовод.
В центре зала парил в воздухе бронзовый шар. На самом деле он был подвешен на очень тонком тросе, который казался невидимым на фоне мозаичных стен. Солнечный свет, проникающий в собор через окна, наполнял пространство тысячей бликов, и было непонятно, чего внутри больше – света или полумрака.

Гид слегка опоздал, поэтому экскурсию провёл скороговоркой. Рассказал о первом соборе, в котором венчался Петр Первый, о французе-архитекторе и, конечно, о маятнике Фуко. Потом несколько групп слились в одну и маятник запустили.
Клава и слушала, и не слушала монотонные речи экскурсовода. Маятник её словно загипнотизировал. Плавные тяжелые движения шара ввели её в странное оцепенение. Ей казалось, что она плывёт, плывёт сквозь время, её ноги отрываются от гранитного пола и она поднимается над этой пестрой ленинградской толпой и улетает куда-то в неведомые края. Голова её закружилась, и она начала заваливаться на стоящую рядом Веру.
– Клав, ты чего? – подхватила её Вера и громко зашептала в ухо, отгоняя обволакивающий морок. – Голова закружилась? Пошли на улицу выйдем.
Девушки пошли к выходу и уже в дверях неожиданно влились в другую группу, которая шла на обзорную площадку. Впереди шел парень в круглых очках, он кивнул охране при входе на лестницу и те пропустили идущих за ним людей. Девушки прошли наверх вместе со всеми.

Ленинградская вена 1939-го года была чудо как хороша. Сквозь мягкие облака проглядывало солнце, освещая город мягким светом, повсюду виднелись островки юной зелени. Трубящие ангелы на фронтонах собора как будто защищали своими крыльями круглую площадку, по которой хаотично разбрелась группа посетителей.
– А вот в той гостинице повесился Есенин! – воскликнул какой-то экзальтированный юноша, показывая пальцем в сторону Англетера.

Клаве снова показалось, что она отрывается от земли, а эта круглая колоннада, по которой она ходит с другими людьми, на самом деле, верхняя палуба какого-то фантастического корабля, плывущего сквозь время.
– Клав, а давай оставим тут где-нибудь свои имена, – вдруг предложила Вера, как будто тоже попавшая в этот странный невидимый поток. Вере казалось, что она частичка чего-то огромного и невидимого и ей ужасно хотелось показать этому огромному, что она существует, что она отдельная единица, которая живёт, дышит, чувствует. Это чувство было невозможно облечь в слова. Только в действие!

– Товарищи, у вас еще 10 минут, в 18:30 я жду вас внизу у автобуса, – объявил парень в круглых очках и скрылся на лестнице, ведущей вниз.
Через несколько минут площадка опустела. Девушки перешли на северо-западную часть колоннады, подальше от входа, и осмотрелись. Внизу застыл на коне медный всадник, размером с игрушечного солдатика, по Неве плыли крошечные лодки, по набережной прогуливались малюсенькие люди.

Вера достала из сумочки пилочку и начала молча царапать на стекле оконного проёма своё имя и дату. Закончив, она передала пилочку Клаве, и та тоже нацарапала: «1939г, 25 V, Клава Струкова». Они стояли спиной к Неве и медному всаднику, и заходящее солнце отражало их контуры в стеклах купола.
Процарапав своё имя Клава вернула пилочку Вере и вдруг ощутила, что всё вокруг стихло. Не слышно было ни звона трамваев, ни городского гула, ни голосов гуляющей толпы. Не чувствовалось даже дуновения ветерка, который до этого пару раз заставлял девушек плотнее обматывать в свои платки.
Девушка посмотрела на Неву – ей показалось, что и река, и лодки на ней застыли, а гуляющая вдоль набережной толпа замерла вместе с машинами. Это было странно и пугающе.

Рядом вскрикнула Вера. Повернувшись к ней, Клава увидела, что подруга с ужасом уставилась на стекло, на котором они только что выводили свои имена.
Клава медленно развернулась и увидела своё отражение.
Из мутного оконного стекла, за которым зияла пустота купола, на неё смотрела грузная пожилая женщина в светлом пальто, с растекающимся красным пятном на груди. Рядом с ней отражалась Вера, но не в зеленом пальто, а в снежно белой рубашке, с петлей на шее и с ужасным потемневшим лицом. Отражение качалось из стороны в сторону, как на веревке, в отличии от окаменевшей в страхе Веры.
Тень пожилой женщины в стекле вдруг протянула руку в сторону Клавы и девушка почувствовала, как от ужаса у неё перехватило дыхание. В глазах потемнело, и она осела на пол.

***
Эти надписи до сих пор сохранились на стекле колоннады Исаакия. К ним сейчас нет подхода, и, наверное, это правильно.

Вера Шепелева погибла во время Великой отечественной войны. Будучи военной связисткой, она часто выходила с разведгруппой вперед для прокладки телефонного кабеля. Однажды их группа попала в плен и Веру вместе с товарищами повесили.
Клава Струкова прожила долгую жизнь. После странного случая в соборе она уехала в Москву и со временем выучилась там в строительном ВУЗе. Работала мастером, бригадиром, снабженцем разных строительных трестов; руководила отделкой многих крупных объектов на советских «комсомольских стройках». Вышла замуж, родила двоих детей и вырастила их хорошими людьми.

Январским вечером 1998 года красный московский трамвай вез своих пассажиров к метро «Войковская». И надо было такому случиться, что именно в этот момент совсем рядом киллер расстрелял из автомата какого-то тушинского авторитета. В девяностые это было в порядке вещей. Несколько пуль попали в трамвай, ранив пассажиров. Одной из них была Клава Струкова, которой шел 82-й год.
Пуля попала ей в область сердца, нарисовав на светлом пальто огромное красное пятно, ставшее последней точкой во всей этой странной истории.