Я молод и радостен. Окончание

Через полчаса хозяйка принесла мне большую жестяную кружку полную травяного отвара, А чуть позже тарелку куриного бульона.
Наевшись, я уснул и проспал до самой ночи. Не знаю, сколько времени было, когда я проснулся. Часы стояли, утром я забыл их завести.
За стеной хозяйка играла на фоно вчерашнюю мелодию. Получалось неплохо.
Хотелось пить.
Надеясь, что старушка не оторвется от игры, и не выскочит в зал, я, как был в трусах, отправился на кухню. Нашарив у двери выключатель, я напился из ковша, стоявшего на баке с водой, и повернулся к выходу. Все старухины куры сидели кучей у противоположной стены, а рядом у потолка, связанные по ногам проволокой, висели три их обезглавленные подруги. Кровь капала в длинное корыто, в котором валялись головы.
Я щелкнул выключателем и рванул в свою комнату. Зрелище не столько неприятное, сколько неожиданное. Почему надо ночью резать кур, и почему на кухне, а не во дворе или в сарае?
Впрочем, объяснение этому можно найти. Например, к вечеру хозяйка плохо себя чувствует, а утром она хочет накормить меня куриным бульоном... Но почему они все черные? Таких кур, без всякого намека на другой цвет в оперении, я до сих пор не видел. Может это местная порода?
Я забрался под простыню и стал думать о девушке, о медальоне, о докторской внучке. Если бы внучка была лет на десять старше, можно было бы предположить, что именно она была у меня прошлой ночью. Возможно, девчонка потеряла медальон, а моя гостья его нашла и подарила мне. Ясно только одно, что девушка из местных. Сбежала из-под присмотра матери в одной ночнушке. Интересно, придет она сегодня, или ей хватило одной встречи?
Она пришла под утро.
Открыла незапертое окно, юркнула в мою постель и горячо прошептала:
- Здравствуй, Андрюша! Ты меня ждал?
- Да.
- Я так боялась, что ты уедешь!
- Я проспал. Но, наверное, даже если бы встал вовремя, не уехал бы.
- Почему?
- Мне же надо узнать кто ты, как тебя зовут.
- Это неважно.
- А что важно?
- То, что мы снова вместе.
Так я и не спросил ее о медальоне.
Как и в прошлый раз, она не осталась до утра. Выпрыгнула в сад и исчезла за еще спящими деревьями.

Я снова проспал почти до обеда.
Чувствовал я себя не намного лучше, чем вчера, и свое состояние приписал почти бессонной ночи. Возможно, и старухино лекарство действовало на меня таким образом. Я поднялся, натянул штаны, пошатываясь и хватаясь за стену, вышел из комнаты с единственным желанием выяснить, чем хозяйка меня поит. Мало ли какую траву она добавляет в отвар. С этим надо было разобраться.
Но Галины Мироновны дома не оказалось. Только ее куры бродили по залу и кухне, подбирая с пола зерна пшеницы. Старуха специально для них повсюду разбрасывала пшеницу. Это можно было принять за крайнюю степень нечистоплотности, если бы не одна деталь, на которую я обратил внимание в первый же день - пол во всем доме был достаточно чистым. Во всяком случае, помета здесь не было. Или куры не гадили, как делают все птицы в мире, или старуха постоянно за ними убирала. Тогда нет ничего удивительного, что к вечеру она выглядит такой изможденной.
Во входную дверь забарабанили, и с улицы донеслось громкое:
- Мироновна! Ты дома?
Я открыл дверь.
На пороге стояла средних лет женщина в цветастом платье и потрепанной дерматиновой сумкой через плечо. Из сумки торчала пачка газет.
Она несколько секунд с любопытством разглядывала меня, потом сказала:
- Здравствуйте. Вы что ли жилец?
Я улыбнулся:
- Пока еще жилец. А вы что, из похоронного бюро?
Женщина звонко рассмеялась.
- Ну и шуточки у вас! Я Мироновне телеграмму принесла. Дома она?
- Нет.
- А где?
- Не знаю. Я только недавно проснулся, ее уже не было.
Женщина опять засмеялась. Это у нее получалось так легко и задорно, что невольно хотелось смеяться вместе с ней.
- Ну, вы и поспать! Обед ведь уже.
Она вынула из сумки сложенный вдвое лист бумаги и протянула мне:
- Вот, передайте вашей хозяйке, пожалуйста.
Я взял телеграмму.
- А вы как догадались, что я жилец?
- А мне фельдшер наш, Виктор Михайлович, сказал, что приехал молодой симпатичный путешественник и поселился у Мироновны.
- Ну, уж путешественник! Просто отпуск стараюсь проводить подальше от дома. Если бы у меня были родственники в деревне, как у вашего фельдшера, я, может, у них отдыхал, никуда бы больше не ездил.
- А какие ж у Виктора Михайловича родственники? - удивленно спросила женщина.
- Как какие, к нему же дочь с внучкой приехали.
- Вы что-то путаете. Нет у него дочери. У него и жены-то никогда не было, все бобылем живет. И не ездит к нему никто. Брат родной у него был, в соседнем селе в библиотеке работал. Прошлым летом нашли его зарезанным возле нашей разрушенной церкви. С тех пор Виктор Михайлович один как перст.
Вот это новость! Выходит, врал мне Виктор Михалыч. Только непонятно зачем. Не хотел, чтобы я у него поселился? Но ведь я и не просился к нему, даже оставаться не хотел в селе, но он уговорил меня задержаться на три дня. Зачем?
- Ну, я пойду?
Женщина поправила на плече сумку и покосилась на мою перебинтованную руку.
- Как вы только с ее курами уживаетесь.
Мои мысли были настолько заняты непонятным поведением фельдшера, что я даже не расслышал.
- Что?
- Куры, говорю, у Мироновны, больно уж боевые. К ней недавно одна наша женщина зашла, Мироновны дома не было, а дверь не заперта. Ну, она постучалась и в дом. А куры на нее как набросятся! Едва не заклевали. Хуже собак, ей богу.
- Нет, меня куры не трогают.
- А-а, - женщина больше не улыбалась. — А то у нас в селе, знаете, что говорят?
- Что?
- Брешут, конечно, сейчас в это уж и не верит никто, все грамотные стали. Только все-таки некоторые поговаривают, что Мироновна с нечистой силой якшается.
Я выдавил из себя подобие улыбки.
- Ну, это вряд ли. Я тут третий день живу, и пока чертей не видел.
- Ну, ну. Вы когда уезжать-то собираетесь?
- Завтра Виктор Михалыч снимет повязку и уеду.
- Это на трамвайчике что ли?
- Ну да.
- Так Виктора Михалыча завтра не будет.
- Как это не будет? Мы же с ним договорились!
- Уезжает он сегодня.
Чем дальше продолжался наш разговор, тем интереснее становилось.
- Куда?
- Сказал в райцентр. Там заночует, а вернется только после обеда... А вы завтрашнего дня не ждите, сегодня уезжайте.
- А что случилось?
Лицо женщины стало очень серьезным, даже озабоченным.
- Да так. Знаете, как говорят, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
- А еще говорят, не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра. Может мне так понравилось в вашей Осиновке, что я здесь совсем останусь.
Я засмеялся собственной шутке, и женщина тоже засмеялась.
- Ну, тогда ко мне переселяйтесь. У меня тоже комната свободная. Да и помоложе я Мироновны лет на тридцать.
- Я подумаю.
- Ну, думайте. Надумаете, приходите.
Я вернулся в дом, положил телеграмму на стол и принялся размышлять обо всем, что только что узнал. Ничего хорошего из моих размышлений не выходило. Получалось, что добрый, чуть косоглазый сельский фельдшер на самом деле был отпетым вруном, почему-то темнил про своих родственников, уговорил меня остаться в селе и направил жить к не менее странной старухе, которая водится с чертями и режет по ночам кур. Одним словом получалась полная ерунда, потому что Галина Мироновна выходила из моих рассуждений какой-то ведьмой, а единственный на селе врач - ее пособником. Я развернул телеграмму. В ней было всего одно слово - «Приезжай».
Скоро вернулась хозяйка. Выглядела она отлично - бодрая, крепкая женщина совсем еще не пенсионного возраста. Я отдал ей телеграмму. Она взглянула на нее, свернула, положила в карман кофты и сказала.
- Вы завтра уезжать собирались.
- Да.
- Остаться не надумали еще?
Я пожал плечами.
- Нет, а что?
- Если нет, тогда рассчитаться надо. Я сейчас уеду, сестра моя из соседней деревни к себе зовет, вернусь только завтра, вас уже не будет.
Я вынул из кармана деньги.
- Сколько я вам должен?
Она улыбнулась.
- Денег мне не надо.
- А что же? У меня больше ничего нет.
- Вы мне что-нибудь на память подарите.
- Что же вам подарить? – удивился я.
- Все равно. Чего не жалко. Пустячок какой-нибудь.
Я был в растерянности. Она заметила это.
- Вы только не удивляйтесь. Я старая женщина, деньги мне ни к чему, я пенсию исправно получаю, а подарков мне никто не дарит. А так получится, как будто вы мне подарок сделали. Я вас вспоминать буду.
- Так мы ведь с вами почти не знакомы. Хотя...
Я прошел в свою комнату, вытряхнул содержимое сумки на кровать.
Из всех вещей был только свитер, сменное белье, ключи от квартиры, нож, расческа, пара чистых носовых платков и фотоаппарат. Сувениров я не покупал, дарить их было не кому. Если бы знать заранее, что за ночлег придется расплачиваться подарками, тогда что-нибудь прикупил бы, сувенирных магазинов и лотков в местах, где я побывал за эти дни, было немало.
- А вы мне платочек подарите, - сказала Галина Мироновна, высунувшись из-за моей спины.
Я протянул ей оба платка.
- Вот. Спасибо вам за приют.
Хозяйка спрятала платки в карман.
- Если вы сегодня уезжаете, то мне надо другое место для ночлега найти.
- Зачем же. Оставайтесь. Дом я никогда не запираю. Завтра утром встанете, дверь прикроете, да пойдете себе.
Наверное, на моем лице было написано неподдельное удивление, потому что женщина изобразила что-то наподобие улыбки и объяснила:
- Ко мне люди почти не заходят. Курочек моих боятся. Хотя чего их бояться? Куры, как куры, только черные, они мне еще от моей бабушки остались. Живут тут у меня да сами и плодятся. Но народ-то у нас темный, чуть что не так, не как у всех, то значит уже нехорошо. Слыхали, небось, что про меня в селе-то говорят? Что, мол, ведьма я, что травки и корешки для колдовских дел собираю.
- Кое-что слышал, - согласился я и улыбнулся. - Я и сам так подумал, когда первый раз в ваш дом попал.
- А вы не думайте и не верьте никому, только сердцу своему верьте... Пора мне. За подарочек спасибо. Прощайте.
Она посадила в корзину двух кур, накрыла их тряпьем так, что только головы торчали, повернулась ко мне, сказала: «Это гостинец», и ушла.
В горле пересохло.
Я нашел на кухне стакан травяного отвара, которым старуха отпаивала меня вчера, выпил, и через несколько минут почувствовал, как слипаются глаза и мутнеет в голове.
Добравшись до постели, я отключился.

Мне снились черные куры.
Потом их сменил симфонический оркестр.
Молчали трубы и скрипки, молчали флейты и валторны, Жил только огромный черный рояль. За ним сидела девушка в легком белом платье. Я слышал музыку. Она была прекрасной и в то же время вселяла в меня ужас.
Не знаю, от чего я проснулся - от этого ужаса, или от музыки. Но когда я открыл глаза, была ночь, а за стеной в комнате хозяйки играло фортепиано.
Я вскочил.
Старуха уехала. Кто же тогда играет? Что за чертовщина? хозяйка вернулась и сейчас, как и в прошлые ночи, сидит в своей комнате и играет на фоно? Или не играет, а работает радио, которое почему-то каждую ночь в одно и то же время передает одну и ту же мелодию.
Стоило проверить, какая из этих версий верна. Я на цыпочках вышел в зал и подошел к спальне хозяйки. Через узкие щели двери пробивался слабый свет. Старуха была дома.
Самым благоразумным сейчас было бы вернуться к себе и спокойно спать до утра, но мне вдруг со страшной силой захотелось посмотреть, как хозяйка, скрючившись, сидит за инструментом и старческими пальцами умудряется так здорово играть.
Я очень осторожно приоткрыл дверь, надеясь, что занятая игрой старуха меня не услышит.
На столе у окна горели две свечи, едва освещающие комнату.
Я открыл дверь шире. За ней стоял шкаф, загораживающий левую от меня половину комнаты. Пианино я не увидел, по-видимому, оно стояло за шкафом. Еще не поздно было закрыть дверь и уйти. Но, испытывая одновременно животный страх и какой-то непонятный восторг от того, что я сейчас узнаю что-то совершенно необыкновенное, я сделал несколько шагов, заглянул за шкаф и замер, не веря своим глазам.
У стены стояло высокое черное пианино. Рядом табурет. Вокруг почти невидимые в тусклом свете сидели все старухины куры. Они и я были единственными живыми существами в комнате. Старухи не было, но клавиши инструмента, словно под невидимыми руками музыканта вдавливались сами собой.
Пианино жило своей самостоятельной жизнью! Само играло!
Наверное, так сходят с ума. Позже, вспоминая эту историю, я не мог дать объяснения своим действиям. Схватив тяжелый табурет, я со всей силы обрушил его на клавиши.
Инструмент взвыл как огромный раненый зверь. Вместе с треском и звоном лопающихся струн этот вой слился в такой невообразимый тарарам, что я бросил табурет и зажал голову руками.
В этот миг куры всей стаей накинулись на меня.

Ночь я провел в разрушенной церкви.
Почти голый, покрытый ранами, нанесенными крепкими, будто железными, птичьими клювами и когтями, дрожащий от холода и перенесенного потрясения, я дождался рассвета.
В селе, приветствуя зарождающийся день, кричали петухи. Я подошел к дому, влез в незапертое окно своей комнаты, схватил в охапку одежду и сумку и навсегда покинул это проклятое место. Трамвайчик я дождался на берегу.
Только когда он отчалил от берега, и Осиновка скрылась за поросшим молодым березняком холмом, я вздохнул свободно, и невольно перекрестился, хотя никогда раньше этого не делал.
Мои руки, ноги, плечи, спина здорово пострадали от старухиных кур. Я насчитал тридцать небольших рваных ран. Их не было только на лице, которое я прикрывал руками. Боли я почти не испытывал, наверное, еще сказывалось мое возбужденное состояние.
Конечная остановка речного трамвайчика – Чистополь, старинный провинциальный городок с приличной пристанью, где останавливаются большие круизные теплоходы.
Я сошел на берег, намереваясь немедленно показаться врачу, обработать раны.
Но врач уже ждал меня, и не в поликлинике, а на пристани. Это был Виктор Михалыч.
Я не сразу узнал его. Он был одет в белый мятый костюм, на голове сетчатая шляпа.
Виктор Михалыч подскочил ко мне, схватил за локоть и горячо зашептал:
- Отдайте то, что вам не принадлежит!
Я попытался освободиться, но он крепко вцепился.
- Что вам нужно?!
- Тише, Андрюша, не надо, чтобы на нас обращали внимание. Отдайте то, что вам подарила эта сумасшедшая.
- Я вас не понимаю.
- Все вы прекрасно понимаете! Медальон!
Мне, наконец, удалось от него оторваться, и я быстро пошел вперед. Он догнал меня и снова клещом вцепился в руку.
- Вы не понимаете, Андрюша! Вы еще молоды, зачем вам губить свою жизнь? Отдайте медальон, и я вас оставлю!
Я остановился.
- Вы мне угрожаете?
- Что вы! Ни в коем случае! Но этот медальон принесет вам только несчастье.
- С чего вы взяли? Вы даже не знаете, откуда он у меня.
- Знаю, Андрюша, и очень прошу вернуть. Без него мы не можем похоронить покойницу.
- Кого?!
- Вы не знаете? Конечно, откуда вы могли знать. Галина Мироновна умерла сегодня ночью.
Я сорвал с груди медальон и сунул его в горячую ладонь осиновского фельдшера...

Много позже я снова услышал мелодию, звучавшую в комнате Галины Мироновны.
Она была написана в 17 веке и называлась «Я молод и радостен».

90-е.