Глава 3

В тот день, проехав значительное расстояние на трамвае по полупустым улицам, Миллар оказался у двери самого непрезентабельного жилища, которое можно представить – домишко на самой окраине, на улице, которая только планировалась, а сейчас была кое-как покрыта деревянным настилом. Дом стоял на этом подобии улицы в полном одиночестве, обращая направо и налево глухие кирпичные стены без окон, с фасада осыпалась штукатурка, пятна сырости ползли с фундамента вверх,  и весь он напоминал преждевременно состарившегося неудачника, так и не достигшего ничего в жизни. По соседству виднелись строительные площадки, на которых никто ничего не строил, лежали груды кирпичей, занесённых снегом, на деревянных щитах трепетали на ветру лохмотья объявлений, которые никто не читал. Гнетущая картина заброшенной стройки смутно вырисовывалась сквозь ранние зимние сумерки.
На третьем этаже Хорт уже ожидал в дверях.
- Я увидел, как вы идёте, у нас тут транспорт ходит редко, прохожие как на ладони, - он усмехнулся. – Если вы вновь почтите меня – доставите мне удовольствие, - поправился он, - своим посещением, я не советую вам идти в темноте без револьвера в кармане. Моя квартира смахивает на разбойничий вертеп, вы не находите?
«Есть немного», - подумал Миллар, осматривая грязные стены, на которых не было ничего, кроме беспорядочно развешанных подставок для трубок и пары скрещённых фехтовальных рапир – очевидно, всё, что осталось со времён студенческой жизни, закопчённый потолок, неопрятно покрашенный деревянный пол, огромной рыжий диван с прорванной в одном месте обивкой, сквозь которую вылезал конский волос. 
Миллар получил приглашение расположиться на рыжем диване, пока Хорт, выбрав сигару для гостя, зажигал себе длинную трубку. На несколько минут воцарилось глубокое молчание, так что вся сцена стала напоминать курительную вечеринку, а не встречу для запланированной беседы. Наконец Хорт отставил пенковую трубку и заговорил, но на совершенно постороннюю тему:
- Забыл, говорили ли вы мне, что уже виделись с фрау Эльснер?
- Да, я был ей представлен.
- И больше никому?
- А кому ещё?
- Значит, вы не видели фрейлейн Тёклу? – спросил Хорт с каким-то острым боковым взглядом на занятого своей сигарой Миллара.
- Нет, но возможно я слышал её. Кто-то играл на пианино. Дочь, я полагаю?
- Единственная дочь, - кратко сказал Хорт и снова погрузился в молчание.
Подождав ещё минуту, Миллар прямо обратился к нему:
- Я тоже хочу задать вопрос. Я спрашивал вас утром, можете ли вы познакомить меня с кем-то из офицеров. Вас это по какой-то причине взволновало, но вы не ответили ни «да», ни «нет».
Вздрогнув, Хорт вышел из задумчивости. Он поднялся, подошёл к двери и выглянул, как будто чтобы убедиться, что в коридоре никого нет.
- Да, этот вопрос задевает меня за живое, - сказал он, медленно возвращаясь. – Вы не поверите, насколько вы поразили меня этим утром, заговорив об обязательном призыве. Каким образом вы, англичанин, выступаете в этом вопросе адвокатом дьявола, объясните? 
- А вы объясните мне, как вы, немец, выступаете против системы, которая принесла столь блестящие результаты и выдвинула вашу нацию на первое место в мире?
- Я не немец, - возразил Хорт почти свирепо.
- Как так?
- Я – человек, рождённый по случайности в Германии, которого этот простой факт не может заставить отождествить себя с ненавистными институтами полицейской власти.
Видя, что Миллар смотрит на него в изумлении, он продолжил:
- Вижу, вы удивлены, да я и сам себе удивляюсь. Обычно я более сдержан с посторонними людьми, в особенности, с немцами. Но вы не немец, а я легко поддаюсь первому впечатлению. Что-то говорит мне, что вы не злоупотребите моей откровенностью.
- Конечно, нет, но всё же…
- Вы хотите понять, кто перед вами, что я за человек.  Открою вам сразу самое худшее. Или, лучше, скажите вы мне сначала, что вы знаете об анархистах?
- Анархистах? Ну, я знаю о них только по слухам. Под анархистами обычно подразумевают метателей бомб в королевские кортежи.
- Ясно. Но это – не анархисты, это – террористы. У нас с ними нет ничего общего. Как можно бороться со злом посредством зла? Искоренение зла – основа нашего учения. Избавление не в бомбах. Но если желать от всего сердца изменения существующего несправедливого общественного порядка, замены его на более разумное и счастливое устройство, посвящать все свои свободные часы на поиск средств к этому – значит, быть анархистом, тогда я – анархист и готов умереть за свои убеждения. 
Он так и не сел, продолжал стоять перед своим гостем, а тот с удивлением смотрел на его смуглое взволнованное лицо, озадаченный, но против воли увлечённый страстной речью. 
- Я вижу, вы возмущены – этого следовало ожидать. Для начала, вы – англичанин, то есть сравнительно свободный индивид по современным меркам. Затем, вы – человек обеспеченный, принадлежите к социальному классу, который является бенефициаром нынешнего положения вещей. К чему вам желать перемен? Вы лично от них выгоды не получите, в отличие от тех, на кого вы привыкли смотреть сквозь линзу сухой статистики или пафосных газетных статей – всегда в отдалении, никогда как на своих братьев. Конечно, вы участвуете в благотворительности, подаёте медяк нищему, и, я уверен, всегда хорошо обращаетесь с рабочими на вашей фабрике. Но что вы вообще знаете об их жизни? О горькой бедности мужчин и женщин, благодаря труду которых вы имеете свой обильный обед, а они – кусок хлеба. Вы заходили в их жилища? Лежали на их жёстких кроватях? Я лежал! Пробовали их пищу, больше похожую на объедки? Я пробовал! Спёртый воздух, которым они дышат, заставил бы вас зажать нос. Если б вы знали всё это, вас не удивило бы количество бомбистов, напротив, вы были бы удивлены, что их так мало!  Вы бы с удивлением спросили себя, почему половина человечества – нет! что я говорю! – девять десятых человечества покорны как ослы, слабоумны настолько, что подчиняются тирании одной десятой.
Задохнувшись, он остановился, и, подойдя к столу, начал нащупывать спички, так как к этому времени сумерки совсем сгустились. Миллар, тронутый проникновенным тоном Хорта, машинально следил за его движениями и заметил, что его рука, когда он нашёл спички и начал зажигать жестяную керосиновую лампу, дрожит. Плохо обрезанный фитиль с трудом затлел.
- Боже упаси, чтобы я говорил, что всё обстоит так, как и должно быть, - заметил Миллар после довольно длительной паузы. – Существующий порядок вещей имеет свои изъяны – глубокие изъяны, допускаю, но ничто не указывает на то, что возможно лучшее устройство. Но меня озадачивает ваша злость против армии, армия же не виновата в несчастьях бедных?
- Армия – орудие правительства, самое весомое и эффективное. Ни одно правительство не чувствует себя в безопасности, не отгородившись от народа штыками. И поскольку я - против правительства, я - против армии. И всегда буду против, даже если бы все эти нарядные мундиры и сверкающие шлемы не оплачивались из кармана голодных людей.
- Но вы же сами, должно быть, прошли через армию?
- Если бы сам не прошёл, возможно, ненавидел бы её меньше, - сказал Хорт с мрачным спокойствием. - Теперь вы знаете мой образ мыслей; можете представить, что это значит, с такими взглядами, - быть вынужденным надеть униформу и потерять свою индивидуальность в безликой массе, двигаться не потому, что я этого хочу, а по приказу, изрыгаемому каким-нибудь красноносым сержантом, которому в обычной жизни я бы и руки не подал. Подчиняться человеку, который тебе не ровня ни по воспитанию, ни по образованию, ни по чёму, что наиболее ценно в жизни, но который по праву мундира может тобой командовать, под чьим нетрезвым взглядом ты должен трепетать, без разницы - кипишь ты от возмущения или нет. Вот лишь одно из «очарований» системы, в которой личные чувства не значат ничего.
Миллар молчал, задумавшись. Он ожидал услышать, что угодно, но не это. Он был в замешательстве, но не поколеблен. Его законопослушная британская душа не могла согласиться с таким потрясением основ.
- Ясно, во всяком случае, что я опять обратился не по адресу, - наконец заметил он со смехом, которым надеялся разрядить обстановку. – Мне явно не везёт в этом вопросе.
- Не уверен в этом, - сказал Хорт, усаживаясь на место после беспокойной беготни по комнате, вновь берясь за свою выгоревшую трубку. – Я обещал помочь вам, если смогу, и, как бы ни был противен мне сам предмет, я привык держать свои обещания. Я не могу ввести вас в круг военных, я сделаю что-то другое – я обеспечу вам приглашение.
- Куда?
- На большой общественный бал, что состоится в следующий четверг. Бал прессы, один из самых шикарных  балов масленицы. Уж там-то увидите тьму военных. Да…это будет лучше всего, - пробормотал он, вдруг задумавшись. -  Увидите военных во всём их блеске, – и про себя добавил, - лекарство не хуже прочих.
- Разве вы можете пойти на такой бал?
- Почему нет? Что вас удивляет?
- Но ведь посещение роскошных балов как-то не согласуется с взглядами, которые вы только что высказали…
- Мне нередко приходится идти против своих взглядов, - угрюмо возразил Хорт. – Вы думаете, с моими взглядами согласуется работать на герра Эльснера, чтобы он стал ещё богаче? Зачем я это делаю? Затем, что мне надо на что-то жить, а другого выбора у меня нет при нынешнем раскладе.
И он бросил презрительный взгляд вокруг себя на унылую комнату, столь скупо освещённую керосиновой лампой, что углы её тонули во мраке, и так скудно отапливаемую железной печуркой, что ноги Миллара уже начали ныть от холода.
- Конечно, приходиться склониться перед необходимостью, - упрямо вернулся к своей мысли Миллар. – Однако, что до простого удовольствия…
И снова Хорт прервал его.
- Что до простых удовольствий, от них я вовсе не собираюсь отказываться.
Его раздражённый тон показал, что замечание Миллара его по какой-то причине задело.