Вовкины рассказы. Сказки на ночь

— Что тебя сегодня почитать, Вова?

— Мою любимую.

— Точно? Не надоела? — улыбаясь спросил отец, присаживаясь на кровать к сыну.

— Нет, мне она по прежнему нравится.

— Хорошо, слушай. — отец поправил одеяло, развернул книгу, чья обложка была уже изрядно потрёпана.

Раньше я думал, что книгу нужно содержать в идеальном состоянии. Да, считая книгопечатание самым великим изобретением человека, таким образом я старался выразить своё уважение книге. Книга — товарищ, наставник, она может быть банальным скоморохом и, она же, вашим величеством. Книга — она королева царства знаний. С возрастом я понял, что для книги высшая честь быть потрепанной, хоть и от аккуратного чтения. Самое же страшное для неё — быть покрытой пылью, самое страшное — забвение. Книга всё равно как человек: собирает потёртости, как лицо человеческое копит морщины, терпит надрывы страниц, как сердце людское хранит шрамы, вынуждена мириться с уродливыми пятнами, как человеческая биография стыдна отдельными главами. Как и люди, одни книги популярны, других выбрасывает на обочину жизни, редкие — в князи, массу — в грязи. Как и люди, некоторые не достойны вершины, иные не заслуживают дна. Мир жесток, мир несправедлив, мир таков, как есть, он полон опасностей и тревог. Но нет ничего страшнее для книги, чем пыль, нет ничего страшнее для человека, чем одиночество.

Подозреваю, что читатель после прошлой главы был крайне удивлен познаниям шестилетнего Вовочки. Но всему есть начало. Мама его умерла настолько рано, что детский ум не помнил её. Спасали только редкие фото. Однако фотографии не могут заменить... никого. Фотографии, эти памяти помощники, ты не замечаешь их ценности когда они есть и осознаешь  важность, когда их нет.

У Вовочки всё же был отец. В возрасте полутора лет, когда его жена ушла навсегда в никуда, он начал читать сыну на ночь, сначала сказки. Через два года сказки закончились несколько раз, от них устали оба. Тогда и начались эксперименты с литературой посерьёзнее, а к пяти годам Вовочка научился читать сам. Традиция же ночных чтений не прекращалась, разве на время болезней и завалов по папиной работе.

— Хорошо, слушай. — Папа Вова и сам любил эту притчу. По секрету — он сам её и сочинил. Собственно, как и целый ряд других, собранных в этот потрёпанный кустарный самиздат.

"Дуб и сирень"

Их посадили рядом. Она — сирень белоснежная временами, он — дуб стабильно ветвистый. Но белоснежная и ветвистый — это потом, сейчас маленькие, неприметные. Габариты скромные, амбиции генеральские, у сирени:

— Я хочу вырасти такой высокой, такой большой, чтобы до неба доставать, чтобы облака мои верхушки щекотали, чтобы под ветвями моими целая деревня от дождя спрятаться смогла. А у тебя, у тебя, дуб, есть мечта, есть цель?

— Нет, сирень, я просто расту.

— Ой, какой ты скучный, дуб. Как можно жить без цели?

— А мне зачем, мне просто нравится расти.

— Чудак!

И вот, в первый год сирень обходит в росте соседа своего, и во второй, и в третий. В конце концов цвести уже начинает, а дуб медленно, неторопливо следом тянется.

— Смотри, смотри, дуб, в какую красоту я выросла! Отстаёшь, дружок, отстаёшь.

— Так я и не спешу никуда.

— Это от того, что цели у тебя нет.

— Может быть.

И, вот, годы проходят и сирень неожиданно, неприятно и обидно перестаёт тянуться в небеса. Да, каждую весну белизной отливает, ароматы труженикам села раздаёт, но роста больше нет. А дуб тем временем всё выше, вверх и мощь всё набирает.
Сто лет проходит. Сирень уже стара, редка цветами, листвой редка, кора морщиниста чрезмерно, а дуб — красавец, в сорок метров высотой, с широкими ветвями, со стволом необъятным, с кроной густой, с желудями мясистыми.

— Да, дуб, ты хорош, конечно, но скажи, ты до сих пор великих желаний не имеешь?

— Нет, сирень, мне просто нравится расти и я расту, пусть и не имею цели.

Вдруг дождь собрался, капли застучали, сбивая остатки цвета с сирени и влагой звеня о крупный дубовый лист. Тут весёлая гурьба сельчан подбежала, спряталась под широким зонтом исполина. С посевной возвращались, по дороге дождь и прихватил.
И с молчаливой завистью смотрит сирень на дуб, а он ей также молчаливо ветвями виновато пожимает:

— Мне просто нравится расти, я не имею цели.

Вовочкины губы растянулись удовольствием до ушей:

— Спокойной ночи, папа!

— Спокойной ночи, сын.

Отец поправил одеяло, выключил свет, покинул Вовочкины покои. Его удивляла всегда способность Вовы дослушать его чтение до конца. По крайней мере, он знал, что улыбка была знаком — пора спать. Остальное время, сын как губка впитывал все его слова. Все.