Сторублёвка

Три часа ночи. Я провожал на автобус сестру. Мы шли по городу пустынными улицами, и только студёный ветер бездомной собакой неприкаянно вился вокруг нас. Зима подошла к своему исходу, но, как водится, в эти последние зимние дни как-то особенно холодно и неуютно стало на промёрзшей земле.
Мы прошли в автостанцию. Несколько человек молчаливо притулились в разных углах зала ожидания, а у окошечка кассы выступал полупьяный мужик. Его резкий голос - звучавший на неумеренно (и, наверное, не намеренно, как это бывает у пьяниц) повышенных тонах - раздавался в каждом углу. Говорил он быстро, нечётко, сминая слова и комкая речь, и трудно было понять, чего он требует и на что жалуется.
Сестра поморщилась. "Неужели здесь нет никакой охраны?" И перешла в противоположный кассе угол.
Но пьяную речь было слышно повсюду. Вскоре стало понятно, что мужик хочет уехать в Зиму, но ближайший автобус, как оказалось, только в половине седьмого. "Я уже ездил в такси, – торопливо говорил незадачливый пассажир, – мне бы как-нибудь проще... А почему автобуса нет? И только в шесть часов? А сейчас сколько?.. Послушайте! Послушайте, – стучал он в окошко кассы, – вы такая прекрасная женщина!.. Скажите... а другие автобусы? До Иркутска? Сейчас? Вы потрясающая женщина! Вы знаете это? Послушайте! А до Зимы на нём можно? Он куда едет? В Иркутск? А во сколько?"...
Наконец, окошечко захлопнулось, и внимание жаждущего общения беспокойного выпивохи переключилось на пассажиров иркутского автобуса. Вскоре послышалась уже ставшая знакомой "шарманка":
– Уважаемый! А вы - в Иркутск? Я тоже хочу... только в Зиму. Послушайте! У вас есть спички? А зажигалка? Как же вы курите? Совсем не курите? Извините...
Потом снова:
– Извините!.. У вас есть зажигалка? А спички? Вы тоже не курите? А почему?.. Ну, как хотите...
Было очевидно, что мучимый отсутствием попутчиков полупьяный мужик решил обойти всех, и вскоре мы увидели, что он приближается к нам. Это был инвалид. Он двигался. опираясь на тросточку, тяжело перемещая негнущиеся ноги и при каждом движении взмахивая свободной рукой, как оканчивающий симфонию дирижёр. Полы широко распахнутого длинного пальто вились вокруг него, будто чёрные крылья морского ската.
– Уважаемый! Нет ли огонька инвалиду войны? – обратился он по ходу к грузному пожилому человеку, только что вошедшему с улицы.
– Какой войны?! – Раздражённо вскинулся дед. – Да тебя в проекте не было, когда война шла!..
Полупьяного инвалида это нападение не обескуражило. Он даже обрадовался возможности ответить.
– Уважаемый! Не надо!.. Не надо так! Я имею право. И мне войны досталось. Я участвовал в боевых действиях...
Ситуацию круто изменил подошедший автобус.
...Он покинул автостанцию вслед за всеми. Вышел на мороз, как был: в распахнутом пальто, с не зажженной сигаретой в свободной руке, с обнажённой головой. Пока производилась посадка, чёрным скатом кружил вокруг, цепляясь к людям с вопросами и восклицаниями. Никто не слушал.
Наконец, вернулся ходивший в кассу водитель, и хромой бродяга устремился к нему: "Уважаемый! В кассе есть прекрасная женщина... она сказала, что с вами можно... до Зимы"... "В Зиму не захожу!" – Круто оборвал шофёр и захлопнул дверь кабины. "Отвечать тут за каждого прощелыгу..." – добавил он, оглядываясь в салон.
Через минуту автобус тронулся. Провожающие разошлись. Я отошёл в сторону.
Инвалид на мгновенье застыл, провожая автобус долгим взглядом. Ярко светили холодные фонари. Исходящий от человека лёгкий парок дыхания таял в морозном воздухе, как душа, наверное, тает в бессмертии...
Бродяга двинулся к автостанции. Взобрался на крыльцо и потянул дверь на себя. Не открылась. Толкнул вовнутрь. Она оказалась запертой. Он бросился к окну. Закрывшаяся в автостанции кассир грозно потрясла телефоном и скрылась.
Я повернулся уходить.
– Уважаемый... Послушайте!..
Это был глас вопиющего в пустыне.
– Послушайте! Что же у вас всё закрывается?!.
Он задыхался. Всклокоченные волосы были тронуты сединой, а может быть, инеем. В мутных, заплывших глазах читалось жуткое недоумение, как у проснувшегося, но ещё не пришедшего в себя человека. Широкое лицо было опухшим, щетинистым, на губах - черная корка... "Бродяга... И как он не чувствует мороза?"
– Деньги есть? – спросил я.
Он кивнул и насторожился, будто у меня в рукаве прятался нож...
– На такси уедете?
– Я уже ездил в такси... мне бы автобус...
– Вот сто рублей, – я сунул купюру в чёрную с потрескавшимися пальцами руку (он держал между пальцами сигарету), – и - всё! Всё!..
– Уважаемый... послушайте!..
Но я решил не оглядываться: "Бродяга. Таксистов найдёт сам"... Было четыре часа ночи.

...А в семь утра случайными прохожими в перелеске недалеко от автостанции был обнаружен замёрзший человек. Без шапки, в распахнутом пальто. В руке он сжимал незажженную сигарету и мятую сторублёвку... Утонувшую в сугробе трость никто не заметил.