Книга 3. Глава 1. Жертва. Катя. Америка, 1956 год

Книга третья "Волк Господень" из цикла "Тонкая грань". Продолжение перипетий судеб главных героев первой и второй книг, разбросанных по разным временным порталам, чтобы найти свою настоящую жизнь, свой предначертанный свыше путь.

Новые улики

Мэтт с головой ушел в расследование. Чтобы полностью оправдать Кирилла-младшего, он должен поймать настоящего убийцу. Что было очень непросто, так как дело принимало несколько иной оборот.

Кроме того, что бостонский убийца стал более аккуратен и в этот раз оставил минимальное количество следов, он был не один. На месте преступления были обнаружены и другие отпечатки пальцев, принадлежащие иному лицу.

Рисунок, оставленный на теле жертвы, был идентичен, хотя, если присмотреться, кроваво-красного цвета было побольше. Значит, преступник стал действовать аккуратнее, или это его подражатель, жаждущий такой же известности, тем более что к нему было приковано всеобщее внимание.

Журналисты гнались за сенсацией, благодаря чему бостонский кровавый убийца фигурировал на первых полосах газет, в наиболее рейтинговых новостных телепередачах и даже популярных ток-шоу. Представители СМИ пытались любыми путями достать информацию о возобновлении расследования, о новых фактах и подозреваемых.

Такая шумиха раздражала, привлекая внимание, раздувая панику и самомнение убийцы. Секретная информация о нашумевшем расследовании каким-то образом постоянно просачивалась в прессу. Идентифицировать информатора так и не удалось.

Раз уж так вышло, Мэтт решил использовать СМИ в целях расследования. Весьма поможет публичное заявление, уязвляющее самолюбие убийцы, опровергая слухи о его исключительности.

Обычно амбиции опережают исключительность, оттого, задев собственное раздутое эго убийцы, можно спровоцировать маньяка на необдуманные поступки. Представить его обычным, заурядным, выжившим из ума психом, садистом, некрофилом. Вывести его из равновесия, заставить нервничать, совершать ошибки, а это верный путь к разоблачению и поимке преступника. Зачастую маньяки жаждут быть пойманными, чтобы прилюдно ударить себя в грудь и во всеуслышание заявить: «Это сделал я».

Как сестра…

Благодаря Мэтту и Николаю Константиновичу Кирилл-мл. вернулся домой до следующего судебного заседания. Шикарная вилла родителей показалась ему еще более огромной и великолепной в сравнении с последним его местом обитания – тесной, душной, пропитанной запахом давно немытых тел и испражнений, запахом страха и безысходности – тюремной камеры смертников. Ощутив близость смерти, он ясно осознал свои основные жизненные приоритеты, и самым главным была семья, готовая ради него на всё.

Мама не отходила от него ни на шаг, будто боялась снова потерять его навсегда. Он очень волновался за нее, вся эта шумиха, льющая грязь и выставляющая напоказ их горе, злобные комментарии в прессе, глумление над их чувствами, переживаниями сильно подорвали ее и без того слабое здоровье.

Отец Кирилл-ст. вместе с Николаем Константиновичем и Мэттом разрабатывали стратегию защиты с учетом новых фактов и улик по его уголовному делу. До поздней ночи в кабинете отца горел свет и слышались их взволнованные голоса.

Как Кирилл-мл. понял из их рассуждений и споров, чтобы найти настоящего убийцу, необходимо опережать его на один-два хода вперед. Что возможно, только имея психологический портрет убийцы. Потому им очень не хватало Кати с ее опытом работы и прозорливостью.
 
Нужно было понять, почему подставляется под удар именно Кирилл-младший, кто так упорно хочет уничтожить его, лишить его жизни. В свете новых фактов нужно было снова проанализировать результаты гипнотерапии. И здесь без Кати никак не обойтись.

Они пытались связаться с нею после ее странного поведения в суде, непонятной агрессии и ненависти по отношению к своему отцу и Кириллу-мл. Муж Кати Майкл тоже ничего не мог понять, она его также игнорировала и не собиралась что-либо объяснять. Она упорно отказывалась общаться и с Ладой, чего не бывало со времен детства, у них с Катей не было никаких секретов друг от друга.

Катя никогда не отличалась затворничеством, была открытой, активной, веселой, заводилой, остроумной и острой на язык. Ее меткие замечания резали по живому или же смешили до упаду, или же восхищали своей глубиной и точным попаданием в самое яблочко. Многие побаивались ее откровенных высказываний и обходили стороной, другие же подсаживались на них, как на наркотик, постоянно ожидая ее неординарных смелых словесных баталий, мечтая, наконец, без значительных потерь, то есть, «не ударив в грязь лицом», выйти победителем.

Но насколько она была резкой, настолько могла быть и деликатной, отзывчивой, преданной, готовой на всё ради тех, кого любила, уважала и ценила. И вдруг такая неоднозначная яркая личность превратилась в замкнутую, нелюдимую, пропитанную ненавистью ко всем и вся, брызгающую слюной неврастеничку.

Кирилл-младший, пытаясь понять столь разительные перемены, произошедшие с Катей, старался заново проанализировать события судебного процесса. Всё, что происходило с ним до того, как он оказался на электрическом стуле, вспоминалось Кириллу как-то смутно, словно в тумане, издалека, будто через призму не его собственных, а других, чужих глаз.
 
Причем явственно возникало ощущение дежавю, словно он уже испытывал такое давным-давно, еще в детстве. Все эти призрачные, смутные воспоминания и впечатления всплывали отдельными кадрами, как на фотопленке, чтобы рассмотреть их, нужно было напряженно всматриваться до боли в глазах.

Зрительные образы, голоса, тактильные ощущения, волнение, чувственные порывы он воспринимал словно сквозь сон, будто он спал в чьем-то другом теле или в какой-то другой своей версии.

Тот другой, прежде чем исчезнуть навсегда, успел полюбить Катю, но Кирилл-мл. не испытывал подобных чувств. Наверное, он все-таки любил Катю, но другой, братской, отеческой любовью. Окружающие заметили изменение его отношения к ней, как, возможно, и сама Катя, что объясняло ее желание встретиться с ним наедине, в приватной обстановке.

Кирилл-мл. не знал, как себя вести с ней, чтобы не обидеть и еще более не ранить ее чувства. Ей и без того было тяжело, может, и не только из-за него, но все же не хотелось еще более усугублять и без того напряженную ситуацию.

Тем более, что родные возлагали большие надежды на положительный исход их встречи и скорейшее возвращение прежней Кати в лоно семьи. Не только для того, чтобы спасти Кирилла-младшего, а более потому, что искренне за нее переживали и скучали.

Заражение

Катя никак не могла проснуться, кошмар всё никак не кончался. Она видела свое перекошенное злобой лицо, слышала свой голос, произносящий злобные тирады, и не узнавала. Это была не она, кто-то или что-то управляло ею откуда-то изнутри.

Ужас сковывал ее, и она не могла сопротивляться. Это началось после последнего сеанса гипнотерапии с Кириллом-младшим. Уже сидя в машине по дороге домой, она почувствовала дискомфорт, чувство постороннего присутствия внутри нее, что-то терзало ее изнутри, продираясь наружу, причиняя невыносимую, непрекращающуюся ни на минуту боль.

Периодически она отключалась и вновь приходила в себя всё от той же изнуряющей, забирающей последние силы боли. Она пыталась проснуться, но кошмар всё не кончался. Она была полностью дезориентирована в пространстве и времени, ей казалось, что ее муки длятся уже целую вечность, и не представляла, как их прекратить.
 
Она ждала, когда ее накроет темнота, отключая сознание, принося временное облегчение. Эти промежутки становились всё длиннее и длиннее, она понимала, что, если перестанет сопротивляться, то однажды и вовсе не сможет прийти в себя.

Перспектива навсегда остаться во мраке ужасала, еще больнее терзала душу, тем самым будоража ее разум, подчиняя своей воле. В эти короткие мгновенья, хоть и с большим трудом, но она могла контролировать свои эмоции и двигательную активность.

Стало быть, она еще может сопротивляться и должна научиться делать это как можно чаще и как можно дольше. Получится это, только если не отворачиваться, а смотреть страху прямо в глаза, что было для нее не в новинку.

Она знала, что сегодня ей придется встретиться с Кириллом. Ей нужно было непременно пробиться к нему, иначе то, что заполонило ее, снова заставит сделать что-нибудь ужасное, как с той молоденькой девушкой в парке, но теперь уже с Кириллом-младшим.

Он словно заразил ее тем, что съедало его изнутри, оно переметнулось к ней. Катя пыталась анализировать это состояние как психолог, но не находила аналога, объясняемого с точки зрения медицины. Значит, это что-то иное, что-то необъяснимое, какая-то сила, темная сила, олицетворяющая зло, превращающая человека в монстра. И это черное зло, что так прочно засело в ней, хочет теперь выставить ее убийцей, чтобы сделать еще больнее и Кириллу-младшему и ей самой. Она почему-то была уверена, что конечная цель не она, а Кирилл.

Он обладал каким-то светлым даром, за ним-то и развернулась эта жестокая охота, чтобы загнать в угол и заставить сдаться, спекулируя его любовью, привязанностями, дорогими его сердцу людьми. Похоже, и ей это льстило, Катя была из их числа, хотя он смотрел на нее теперь как-то по-другому, без прежней нежности и восхищения. Как его предупредить, как дать понять, что это не она буйствует и убивает, а то, что внутри неё, и потому именно она сейчас для него особенно опасна.
 
Катя стала вспоминать всё, что она слышала об экзорцизме – религиозном ритуале изгнания темных сил из человеческого тела. Несколько раз она пыталась приблизиться к церкви, где проводились отчитки, но, едва ступив на порог, поворачивала обратно.

Оно, черное зло, глубоко засело в ней, намертво вцепилось в нее, делая еще больнее, но Катя училась использовать этот запредельный болевой порог в качестве самозащиты, чтобы пробудить сознание, подчинить его своей собственной воле. Потому Катя, соображая намного продуктивнее и быстрее, чем в обычном нормальном состоянии, смогла сделать то, что собиралась.

Обряд отчитки проводился в окружении зеркал в человеческий рост. Проводивший обряд священник добросовестно делал свое дело, выманивая злого духа, чтобы навсегда запереть в зазеркалье. Катю, несмотря на все весомые доводы и то, что ей пришлось перенести, разбирал смех.

Но когда священник, глядя в зеркало, потребовал назвать имя не на шутку разгулявшегося злого духа, Катю скрутили конвульсии. В полузабытье она видела множество сменяющих друг друга перекошенных в немом крике лиц мужских, женских, детских и, наконец, свою исказившуюся физиономию, произносящую чужим голосом, звучащим откуда-то изнутри, бьющим по нервам, вызывая дрожь:
 
— У меня много имен, и ты, жалкое ничтожество, знаешь их все. Вздумал тягаться со мной? Посмотри на меня, ответ в моих глазах.

Через мгновение зеркала словно взорвались с оглушающим звоном, рассыпаясь на мелкие разрозненные осколки вместе со своим отражением, на какое-то время зависая в воздухе, прежде чем обрушиться наземь.

Катю что-то швырнуло на пол, она упала прямо на осколки, при этом не ощущала боли, только чувство брезгливости и омерзения. Пытаясь скорее смахнуть с себя вонзившуюся в ее тело нечисть, Катя видела в каждом осколке те самые страшные мертвые глаза, выпирающие из глазниц и кровавые слёзы.
 
— Не смотри ему в глаза! — кричал ей священник. Он говорил что-то еще, но Катя не слышала, сознание медленно покидало ее.

Борьба

Катя очнулась в комнате Кирилла. Раздирающая боль снова возвращалась, постепенно возрастая, заполняла ее изнутри, терзая и выматывая. Он что-то говорил ей или о чем-то спрашивал, но она пока ничего не слышала, полностью сосредоточившись на своих внутренних ощущениях.

Продираясь сквозь боль, Катя пыталась снова перепрыгнуть болевой порог, чтобы пробиться к Кириллу. Поначалу его голос звучал откуда-то издалека, постепенно приближаясь и становясь яснее и разборчивее.

— Катя, ты слышишь меня?.. У тебя какое-то отсутствующее выражение лица. Ты хотела повторить гипнотерапию...

— Нет! — резко выкрикнула Катя.

Кирилл вздрогнул от неожиданности. С тревогой посмотрел ей в глаза.

Она постаралась взять себя в руки и более спокойно продолжила, причем каждое слово давалось ей с трудом:

— Просто я подумала… меня и раньше это беспокоило... что такие сеансы… слишком вредны для психики.

Тут ее скрутило, перегнуло пополам, она, задыхаясь, схватилась за горло, затем продышалась и спокойно и размеренно продолжила:
 
— Хотя это всё, конечно же, домыслы, так что приступим прямо сейчас, чего тянуть.

Через несколько минут ее лицо задергалось, она с трудом произнесла:

— Не слушай ее… Это не я… Не соглашайся с ней… Она снова хочет влезть в тебя, чтобы… убивать твоими руками.

Катя схватилась за голову, застонала и, почти теряя сознание, шепотом проговорила:

— Вспомни суд… Ее слова… Это была не я... Не я.

Кирилл мл. едва успел подхватить Катю, прежде чем та упала, осторожно уложил на диван. Он с тревогой оглядывал ее мертвенно-бледное лицо, на котором сменялись через короткие промежутки времени гримасы боли, ужаса и отчаянного сопротивления.

Создавалось впечатление, что Катя боролась, насколько хватало сил, с чем-то или с кем-то где-то внутри своей головы. Катя – боец по натуре, она отчаянно сопротивляется, но силы ее явно на исходе.

Кирилл пытался вспомнить судебное заседание, о котором упоминала Катя, и вообще, как он попал на электрический стул. И ничего, полная пустота в голове на этот временной период. Может, потому Катя видит в нем кого-то другого, того, кто знает, как ей помочь, а ему оставалось лишь беспомощно наблюдать за ее мучениями.

И Кирилл Кириллович Петровский-младший, не ведая о том, оказался прав. Это действительно была не Катя, и это так поразило и напугало тогда на судебном заседании совсем другого Кирилла, Кирилла Петровича Филонова, что так любил Катю и так боялся за нее, потому что знал, что с ней происходит. Вот что не давало ему покоя все время, что провел в тюрьме. Он боялся не успеть, чтобы вернуть ее, чтобы изгнать то, что съедало ее изнутри, и не успел…

Избавление

Внезапно Катя резко вскочила с дивана и словно окаменела. Она стояла напротив иконостаса, сложив руки и с мольбою глядя на икону святителя Николая Чудотворца. Прасковья Тихоновна перенесла бережно хранимые еще бабушкой, а теперь и ей самой, передаваемые из поколения в поколение иконы Спасителя, Богородицы и Образы Святых в комнату сына. Она сама всегда получала облегчение и надежду, молясь перед Образами, и потому, волнуясь о сыне, хотела, чтобы он был поближе к почитаемым ею святыням, как будто под их присмотром и защитой. Кирилл не стал возражать, сначала желая успокоить мать, а потом и действительно стал чувствовать себя гораздо спокойнее и увереннее, к нему вернулся сон, он уже не помнил, когда так крепко и безмятежно спал.

Кирилл попытался усадить Катю на диван, но так и не смог изменить положение ее застывшего, вытянутого в струну тела, оно было абсолютно неподвижно и при этом окружено ярким, слепящим глаза сиянием. Поначалу Кирилл заметил вокруг Кати какие-то неясные блики, которые с каждой минутой становились всё ярче и горячее, обжигая и не давая дотронуться. Слёзы, серебристым жемчугом застывшие на её щеках, переливались в этом ослепительном сиянии.

Катя видела, как тяжело переживают за нее родные, но никак не могла к ним пробиться. Она изо всех сил старалась не отключаться, преодолевая раздирающую боль, пока тьма безжалостно продиралась сквозь ее измученное тело, еще более распаляясь и зверея. Густой черный рой метался в поисках выхода из сияющего обжигающего кольца, что, медленно смыкаясь, приближал неизбежный конец.

Катя, обращаясь к слепящему свету, просила дать ей силы выдержать ниспосланное испытание. Она была готова ценою собственной жизни навсегда похоронить в себе все это черное зло ради своих близких. Катя старалась не терять из вида их лица, прощалась с ними, постепенно отдаляясь, стремясь куда-то в чистую безоблачную высь, приобретая долгожданную легкость, невесомость… Вместе с тем испарялась боль, душевные терзания, ее окутывали удовлетворенность и блаженство.

Она была далеко и в то же время здесь, но ее уже не трогало горе, слезы, переживания близких, она была спокойна и счастлива, растворяясь в завораживающе прекрасном сиянии, воспаряя все выше и выше.

И все же что-то до сих пор беспокоило ее, когда, покидая свое бренное тело, где-то в прозрачной глубине зрачков заметила маленькое темное пятнышко, но, приняв его за безобидный блик яркого сияния, с восторгом воспарила ввысь чистым легким невесомым перышком.

Катя простояла неподвижным изваянием несколько месяцев. Кирилл, Прасковья Тихоновна, Лада, Майкл не отходили от нее, сменяя друг друга, ни на минуту не оставляя без присмотра. А в один из погожих весенних дней, в канун светлого праздника Пасхи Катя внезапно обессиленно рухнула на руки, дежурившего возле нее Кирилла.

Склонившись над Катей, в последний раз заглянув ей в глаза, он будто приклеился к ней взглядом, и в это самое время почувствовал резкую пронзительную боль, словно что-то попало в глаз. Это длилось считанные минуты и прошло так же быстро и внезапно, как и появилось.

Кирилл все еще обнимал ее, когда Катя как будто на какое-то мгновение пришла в себя, обвела прощальным взглядом лица, сгрудившихся вокруг нее дорогих ее сердцу людей, улыбнулась, испустила последний вздох и умерла. Облегчение, спокойствие и умиротворение навсегда застыли на ее лице.

Вместо Кати…

Прасковья Тихоновна тяжело переживала смерть Кати. Она знала, что происходит с молодой женщиной, остро чувствовала ее метания, боль и отчаянное сопротивление тому, что росло в ней, крепло и отчаянно рвалось наружу.

Прасковья всеми силами пыталась занять место Кати в отведенном ей испытании. Но никак не могла с ней связаться, Екатерина не видела, не слышала ее, не чувствовала ее прикосновений.

На месте Кати должна была быть Прасковья, эта миссия с рождения была уготовлена ей. В глубине души, где-то на подсознательном уровне, она всегда знала это и всю свою жизнь шла к этому во всех временных параллелях, чтобы объединиться в мощное единое целое, утроив свои силы для решительного противостояния своему темному отражению. Она породила и выпустила ее наружу, она должна была и уничтожить ее.

Но бесовка, чувствуя угрозу, пытаясь улизнуть, постоянно изворачивалась, ускользала и скрывалась, прикрываясь дорогими сердцу Прасковьи людьми, безжалостно вгрызаясь, превращая их жизнь в кромешный ад. Так было с ее мужем, с ее сыном, а вот теперь и с Катюшей.

Прасковья не могла так бесцеремонно вторгаться во внутреннее пространство человека даже для благих целей не только оттого, что это небезопасно, но и оттого, что человек вправе сделать собственный выбор: чью сторону принять, поддаться, спастись или пожертвовать собой. Потому Прасковья, всячески пытавшаяся достучаться до Кати, была для нее невидимкой.

Катя сделала свой выбор окончательно и бесповоротно, ценою собственной жизни выполняя ее миссию. Это сильно подкосило Прасковью, она никак не могла смириться с безвременным уходом Кати из жизни.

Силы потихоньку покидали Прасковью, сияние постепенно меркло, но не пропало даром, его подхватила, снова зажгла яркими разноцветными переливами ее маленькая праправнучка, названная в честь прапрабабки.

Все чаще во сне Прасковья видела свою бабушку посреди цветущего яблоневого сада, улыбающуюся и протягивающую к ней руки, Прасковья бежала что было сил, но никак не могла приблизиться. Наконец она нагнала бабулю, прижалась к ее теплой, испещренной мелкими морщинками щеке, почувствовала ее теплые натруженные руки на своих плечах.

Они шли, обнявшись, все дальше и дальше, постепенно растворяясь посреди благоухающего, сияющего белизной яблоневого цвета. Прасковья знала, что, погаснув в этом мире, вновь зажжется в другом. О, это непередаваемое ощущение безграничной свободы, ощущение полета, она всякий раз испытывала его, навсегда покидая тот или иной мир, ту или иную реальность. Вероятно, оттого, что точно знала, где находится источник ее сияния, ее настоящее место – место пересечения временных параллелей, самый опасный пограничный рубеж между добром и злом, между счастьем и горем, между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью.

И от этого выбора зависит ход истории, будущее данной реальности, определяя, как в конечном итоге сложится мозаика из бесчисленного количества причудливых переплетений человеческих судеб.

Прасковья со светлой грустью прощалась с этим миром и всеми, кто связывал ее с ним. И уже покинув свое бренное тело, вдруг ясно увидела злорадную ухмылку ее ненавистного отражения в самой глубине зрачков своего единственного сына Петровского Кирилла-младшего.