Генеральша. Глава 12. Премьера

Премьера оперетты состоялась в канун открытия XIX съезда партии. Тема спектакля соответствовала веянию времени — о колхозе, урожае,  самоотверженности молодых колхозников, отдельных приспособленцах, которых потом наказывает жизнь, о любви и верности своему делу. Если драматический театр в выборе репертуара ещё мог спрятаться за широкой спиной русской классики, то оперетта, за спинами буржуазных Штрауса, Кальмана или Оффенбаха, чувствовала себя не уютно. Она постоянно подвергалась критике за пропаганду «буржуазных пережитков», пошлость и легковесность. Видимо, критикам казалось, что в оперетте всё ещё  витает дух театра-кабаре Зона, который, по иронии, находился рядом и которые помнят его дурную  славу и славу всего этого места на пересечении Тверской и Садовой при старом режиме —  кокотки, «нумера», бордели и прочая «порнография». А народу оперетта нравилась. Он любил её. Как раз за лёгкость, понятность, незатейливость, доступный юмор, веселье, в котором можно было отвлечься от сурового быта, пережитой войны, окунуться в атмосферу беззаботности и праздника, наблюдать за картинками чужой сказочной  жизни.
Спектакль «Самое заветное» уже ставился в Ленинграде, но большого успеха не имел. Поэтому было решено поставить его в Москве и приурочить премьеру к съезду партии.
Театр был окружен  плотным кольцом поклонников оперетты, выискивающих жадными глазами лишний билетик. Фасад театра был украшен множеством знамён, транспарантов с приветствием делегатов съезда, а над входом висел огромный портрет товарища Сталина.
«Победа» Галеева остановилась  в переулке. Иван Никитич уверенно шёл впереди, рассекая толпу, а Катя, пытаясь не отстать, семенила сзади, ловя на себе завистливые взгляды  желающих попасть на премьеру. 
Зал был шумен и заполнен до отказа. Катя с волнением окинула зал. Галеев в парадном мундире с орденской планкой, оказавшись в непривычном для него месте, заметно нервничал. 
— Какой ряд-то?
— Двенадцатый.
Они пробрались на свои места. Рядом с Катей, невозмутимой статуей, сидела сухая пожилая дама с биноклем на длинном держаке в траурном платье. За чопорность и  высокомерный вид Катерина сходу дала ей прозвище — «графиня». Её спутник, напротив, подвижный лысоватый старичок с бородкой-клинышком, в круглых очках был похож на дедушку Калинина. Он беспрестанно вертел головой  и услужливо докладывал своей спутнице о присутствии каких-то знакомых. 
— Миша Червинский… здесь, Эллочка. Он в бельэтаже с Сарочкой.
— А Василий Палыч? — не повернув головы, оставаясь неподвижной, спросила дама.
Старичок ещё раз пошарил по залу и с досадой доложил:
— Василь Палыча не вижу…  может он за кулисами? А может не смог приехать… Хотя…  Кацафа говорил, что бронировал для него гостиницу.
Катя внимательно прислушалась к разговору соседней пары. Они казались искушенными и заядлыми театралами, знающие исполнителей не по афишам, а лично.
— Стасик, от кого так разит «Шипром»? — довольно громко спросила дама. Катя поняла, что речь идёт о Галееве. Она бросила недовольный  взгляд на даму, сидящую в той же неподвижной позе, и покраснела, будто надушилась сама. Старичок  выглянул из-за дамы, извиняясь, улыбнулся и приставил трясущийся палец к губам. Катя опустила голову.
— «Шипром»? — спутник «графини» втянул несколько раз носом, улыбнулся Катерине и пожал плечами. — Нет, не чувствую. После насморка совсем перестал чувствовать запахи.
Наконец свет стал гаснуть, шум стихать, а в груди  появилась тревожная радость.  Она так давно не слышала живого оркестра, а в театре была только в детстве. Занавес поднялся. Заиграла увертюра. Ярким светом вспыхнула сцена. Центральной декорацией  было небольшое здание сельской почты, а фоном служило,  расписанное в виде колхозного пейзажа, с полями, тракторами и комбайнами, огромное полотнище. Запел хор  и началось представление.
— Стасик, не молчи, что там? — неожиданно спросила дама. Катя  заинтересованно посмотрела на неё, затем на бинокль, который она продолжала держать в руках. Старичок бегло, но достоверно рассказывал, что происходит на сцене, описывал декорации. Неожиданно дама прервала старичка.
— Кому дали роль Тютюкина?
— Я же тебе говорил, Эллочка…  Володину…
— Гришу уже совсем задвинули. Даже такой роли не дают. 
— Ну что ты…  Володин  прекрасный артист…
— А Гриша Ярон — великий артист! — повысила  голос дама.
— Да-да, Эллочка, ты права, но что поделать, — старичок покачал головой, — всё когда-то заканчивается…
— Это всё Туманов. Это он хочет выжить Гришу из театра.
— Тише, дорогая, прошу…  Иосиф Михалыч замечательный режиссер…
— Не спорь со мной, — пресекла его неподвижная дама.
— Да-да, дорогая… Но…, — старичок украдкой взглянул на спутницу и часто закивал, — Хорошо, хорошо… 
На сцене появилась главная героиня — Настя и начала петь свою партию.
— Это Кудрявцева? — спросила неподвижная дама.
— Совершенно верно, Эллочка…
— Она слишком скованна. Это оперетта, а не хор красноармейцев.
Катя посмотрела на артистку и ей тоже показалось, что та держится довольно зажато.
Генерал сидел с сосредоточенным видом, но когда на сцене появилась Рита, заёрзал, оживился. Катя украдкой взглянула на супруга.
— Панова? — спросила дама. Катя насторожилась. Было ужасно интересно услышать, что скажет «графиня» о Рите.
— Да, Эллочка...
— Хороша чертовка, хоть и стерва, но талантливая стерва. Жаль, плохо кончит.
«Сами Вы, стерва!» — чуть не вырвалось у Кати, ошеломлённая такой оценкой подруги.
Когда Рита закончила петь, Катя вскочила с места, с вдохновением захлопала в ладоши и нарочито громко, в пику словам «графини» стала скандировать:
— Браво! Браво! Бис!
— «Бисы» отменили, барышня! — не поворачивая головы,  сухо отчеканила дама. Катя замерла, удивлённо уставилась на «графиню». Старичок угодливо сложил ладошки и  умоляюще  замотал головой,  всем видом показывая, чтобы Катя не спорила с его спутницей.
— Почему?! — вырвалось у Кати. Её возмутила не столько отмена «бисов» в театре, сколько слова «графини» о трагической перспективе Риты. Вид у «графини» и до этого казался каким-то зловещим, а после её слов, сказанных с пророческой  невозмутимостью, стало тревожно.
Старичок обречённо вздохнул и повинно опустил голову.
— Потому, что превратили театр, —  при слове «театр», «статуя»  ожила и вознесла  вверх руку, — в партсобрание! Эти горлопаны  не понимают, как важно для артиста  ощущение успеха, реакция зала!
— Эллочка!  Прошу тебя…, — старичок  попытался предупредить  беспощадную критику своей спутницы нынешних театральных правил и перевести разговор в какую-нибудь нейтральную тему, без упоминания о партсобраниях, — Вот сейчас  выход  Шурочки  Степановой… 
— Я слепая, но не глухая! Я что, не слышу свою ученицу?
Катя вздрогнула  и посмотрела на даму. Та, с таким же непроницаемым видом, продолжала  «смотреть» немигающим взглядом  прямо перед собой.
— Шурочка великолепна. Правда,  дорогая? 
— Почему Вы сказали, что Панова плохо кончит? — не вытерпела Катерина.
«Графиня» лишь слегка приподняла левую бровь,  После довольно длительной паузы она ответила:
— Из-за своей дерзости. У неё хорошее лирическое сопрано, данное от природы.  Ну и держись своей тесситуры. Так нет. Панова пытается без тренировки, с наскока оседлать «До» в четвёртой октаве. Немыслимая дерзость!
— Но ведь это ей это удаётся, Эллочка? — вклинился старичок.
— Потому и говорю, что плохо кончит. Когда-нибудь сорвёт голос из-за своей  дерзости.
Катя с облегчением вздохнула и повеселела от того, что речь шла вовсе не о судьбе самой Риты, а только о её профессиональных особенностях. Скорее, всё это звучало как комплимент, чем критика. Катя улыбнулась и грудь наполнилась гордостью.
Иван Никитич, сидевший вначале, скорее, пасмурно, к концу спектакля повеселел, Стал долго и воодушевленно аплодировать. 
В целом спектакль Катерине понравился. Простые задушевные лирические мелодии  воспринимались легко и органично. Оркестр играл блистательно, актёры пели с вдохновением. Но что Катю разочаровало,  так это то, что весь спектакль был пронизан нелепым, если не сказать, глупым нравоучением. Да и тема спектакля была надуманной, лубочной с чрезмерной карикатурностью персонажей.
— Ну вот, теперь и колхозники будут рады. Про них тоже есть оперетта, — заключила «графиня,  когда спектакль закончился и зрители стоя аплодировали артистам и  музыкантам.

Галеев и Катя поджидали  у служебного входа.  Генерал был в приподнятом настроении и насвистывал мелодию «Песни неженатого парня». Рита появилась в окружении нескольких девушек. Они весело переговаривались, смеялись, обсуждали спектакль.
— Рита! — окликнула её Катя. Галеев приосанился, поправил фуражку. Рита оглянулась.
— Вы? Неожиданно…
— Поздравляю! Так было здорово! Спасибо! Иван Никитич предлагает пойти в ресторан, но я говорила, что ты, наверное, будешь отмечать со своими.
— Я не настаиваю… Поздравляю,  — Галеев протянул букет белых хризантем.
— Спасибо! Отчего же! С удовольствием! Давайте в «Националь»?!
Галеев повеселел, даже ударил кулаком в свою ладонь. Словно удачу поймал. Катя, наоборот, вздрогнула  и потупила взгляд.
  — «Националь»?  Может…  в «Пекин»? И ближе и там наверное мест не будет…
Она испугалась и подумала, что может повстречать там Бориса.
— «Националь», так «Националь». Поехали! — пресёк Иван Никитич всякие сомнения. — Появятся места.
Он махнул рукой и через минуту к ним подъехала новенькая «Победа». Иван Никитич учтиво раскрыл дверцу и, усадив дам, сел спереди.
— В «Националь», Скворцов! — бодро скомандовал Галеев.
Ехали недолго. Все молчали. Катя держалась очень скованно, Галеев говоруном не был, да и сам испытывал некоторую неловкость, боясь показаться неотёсанным болваном, рассуждающим об оперетте, о которой не имел ни малейшего представления. Рита время от времени поглядывала на Катю и соображала, что «задание» Эндрю может начать выполняться уже сейчас. Но она не хотела быть простым исполнителем чужой воли. Всё чего она хотела — это наказать генерала, сделать ему больно, а не участвовать в грязных делах американца, понимая, что за это светит гораздо бо;льшая кара, чем разбор её персонального дела на парткоме или даже изгнание из театра.
— Как Вам спектакль, товарищ генерал, — прервала тишину Рита. Галеев встрепенулся, погруженный в какие-то свои мысли.
— Мне очень понравилось! Особенно, как того хлыща отвадили, правда, Катерина?!
— Клякушева..
— Да-да, Здорово! Жизненно всё так…
— Да, мне тоже очень понравилось, — задумчиво  ответила Катя и коснулась руки Риты.
Рита перехватила её руку и сжала ладонь. Катя удивлённо посмотрела. Рита посмотрела на неё грустным, обречённым взглядом. Так смотрела мать, когда провожала в Москву. Слова «графини» всё ещё тревожно звучали в голове.
— Правда! — спохватилась Катерина, подумав, что ответ мог показаться неискренним. Мыслями она была в «Национале», где могла встретить Бориса. А это, как ковырять едва зажившую рану.

В ресторане, и вправду, был аншлаг. Швейцар с подобострастием объяснял Галееву, что мест нет, потом появился администратор. Невысокий лысоватый мужчина с розовым и гладким, как у младенца лицом, виновато разводил руками. Галеев мрачнел, выслушивая доводы администратора и, будто соглашаясь, кивал.
Катя и Рита стояли в стороне у гардероба, наблюдая за разговором. Катя была рада, что мест нет и с облегчением вздохнула.
— Нет, Филиппок не пустит, даже за большие деньги. Видно и правда, мест нет, —  обречённо подытожила Рита, — придется искать другое место.
В этот момент Галеев обернулся, словно услышав Риту, посмотрел на девушек, а затем взял администратора за рукав и придвинул ближе к себе, что-то говоря ему на ухо.  Лицо администратора стало вытягиваться, а лысина побагровела. Он испуганно закивал и  скрылся в зале.
— Хм, интересно, что ему сказал твой генерал? Наверное, пригрозил, что познакомит с природой  Красноярского края.
— Зачем ты сказала про «Националь»? Полно других ресторанов, — расстроилась Катя.
Иван Никитич с торжествующим видом подошел к девушкам.
— Ну что? Давайте раздеваться?
Катя самостоятельно сняла плащ и передала его гардеробщице. Рита же неспеша расстегнула лёгкое пальто, одной рукой удерживая букет, поглядывала на Галеева, давая понять, что ей нужна помощь. Галеев тут же подскочил и помог ей раздеться.
— Спасибо, товарищ генерал, — томно произнесла Рита, улыбнулась и взглянула на Катю, словно укорила подругу — а за тобой-то не поухаживали.
Рита была в ярком красном платье с черной отделкой и широким черным лаковым поясом, охватывающим её тонкую талию и подчёркивая бёдра. Катя перехватила взгляд Галеева. Тот буквально пожирал глазами подругу. И отметила, что теперь Ивана Никитича не смущала ни яркая помада, ни косметика Риты, против которых он был категоричен в отношении неё. Напротив, его это возбуждало и он этого не скрывал.
Появился  администратор.
— Прошу Вас, прошу Вас, проходите, — залебезил Филиппок, — очень рад Вас видеть, — обратился он к Рите, которая первой направилась в зал, — столик возле эстрады. Извините, просто такой день…
Катя с похоронным видом ждала пока Галеев возьмёт номерки и не спешила в зал.
— Ну чего ты опять накуксилась? — вполголоса спросил  супруг.
— Нехорошо как-то…
— Может,  домой поедешь?
Катерине бы ухватиться за эту возможность и не испытывать судьбу встречей с Борисом, почему-то уверовав, что она непременно встретит его здесь, но стало обидно за этот взгляд  Риты, за откровенный интерес Галеева и захотелось сделать назло — сидеть и отравлять своим видом праздник.
— Нет, пройдёт… Уже прошло.
Огромный зал встретил ярким светом, белоснежностью скатертей «в пол» на круглых столах, гомоном публики и звоном приборов. Катерина остановилась и оглянула зал. Оркестра не было.
— Прошу, вот за тот столик, — суетился Филиппок. Рита была уже возле столика и помахала рукой. Катя выдохнула и направилась к столу.
Все расселись. Официант — молодой,  с порочным лицом и надменной улыбкой человек, принёс меню. Галеев, не дожидаясь его изучения, заказал шампанское и коньяк.
— А что Вы сказали администратору, товарищ генерал? На нем не было лица.
Галеев смутился.
— Просто попросил посмотреть внимательнее.
Буквально через несколько секунд появился официант и принес спиртное. Бутылка шампанского в небольшом блестящем ведёрке с хрустящей накрахмаленной салфеткой и  коньяк в пузатеньком графине. Он ловко откупорив бутылку шампанского, налил сначала Рите, а затем Кате. Когда он занёс бутылку над фужером Галеева, тот дал знак, что не будет и потянулся за коньяком.
Первый тост был за премьеру. Галеев говорил сухо, недолго, но довольно искренно, без слащавой восторженности и желания произвести своим комплементом впечатление на Риту. Рита слушала внимательно, но, казалось, думала о другом.
— Спасибо, товарищ генерал, — улыбнулась в конце тоста  Рита, — мне приятно.
— Ну что Вы всё «товарищ генерал»? Иван Никитич, я. Не на службе, поди.
— А мне нравится к Вам так обращаться. Вы не против?
— Да… нет, — мотнул головой  Галеев. 
— А мы с Вами нигде не встречались раньше? — добродушно спросила Рита. Катя насторожилась и только переводила взгляд с супруга на Риту.
— Нет, что Вы… Я бы Вас запомнил. У меня хорошая память на лица. Да и где бы мы могли встретиться. Я в Москве-то, месяца четыре как, да и то половину в командировках. В театры-музеи не ходим, правда, Катерина?
— А до Москвы где?
Галеев запнулся. Катя вытаращилась на Риту, не понимая, для чего она спрашивает.
— До Москвы? До Москвы в Мордовии. А что, Катерина не говорила? Мы ж с ней  там и познакомились, а потом я сюда её привёз.
— Ах, да, — всплеснула руками Рита, — память девичья! Ну конечно. Я всё никак не привыкну, что Вы Катюшин муж.
Принесли закуску. Разговор на некоторое время умолк. А ещё через несколько минут на эстраде появились музыканты.
— О! Музыка, — радостно воскликнула Рита. Галеев, сидящий спиной к эстраде, оглянулся. Катя вздрогнула, зажмурилась и стала повторять  про себя: «Господи, Господи». Когда она открыла глаза, на сцене у стены стоял Борис и держал контрабас. Она смотрела на него, как на видение, не моргая. Это был её «Шопен». Те же грустные  огромные глаза, тот же смущённый взгляд, длинные, чуть вьющиеся, тёмные волосы, тонкие длинные пальцы на грифе контрабаса.
  У Кати начали неметь руки, а от головы отхлынула  кровь, в глазах потемнело. Хотелось в ту же секунду вскочить и убежать, но ноги сковало ледяной глыбой. Она опустила голову и закрыла глаза. Рита заметила перемену и посмотрела на сцену. Они встретилась с Борисом взглядами. Борис еле заметно кивнул, а на лице Риты застыла ухмылка. Галеев увлёкся осетриной и душевных терзаний жены не заметил. Только тогда,  когда налил дамам шампанского, а себе коньяк и поднял стопку, чтобы чокнуться, заметил бледность и упавшее лицо Катерины.
— Что опять? — недовольно спросил Иван Никитич. — Плохо, что ли? Бледная, вон, вся!
Оркестр заиграл Миллеровский «Лунный свет» и Катя услышала, как низкие звуки контрабаса, гулко входят в такт с ударами её сердца: «Бу-бум, бу-бум». Она набрала воздуха и украдкой взглянула на Бориса, затем перевела взгляд на Галеева.
— Нет, ничего. Я, пожалуй, пойду… поеду домой, — еле слышно произнесла Катя.
— Как жаль, — произнесла Рита таким тоном, словно только и ждала этой минуты и тем самым закрыла возможность передумать и остаться.
Галеев скривился, мотнул головой.
— Скворцов отвезёт. Пошли.
Галеев встал.
— Я сама. Извини меня, Рит, так некстати.
— Ну что ж поделаешь…, — изобразила сожаление Рита.
— Скажешь Скворцову, за мной пусть не приезжает, сам доберусь. Может проводить?
— Нет, нет, — натянула улыбку Катя и ещё раз посмотрела на Бориса. Ей показалось, что в его глазах была мольба и разочарование. Она направилась к выходу, но ноги совершенно не слушались. Катя чувствовала на своей спине его взгляд. Она прошла несколько метров и чуть не упала, оступившись, удержалась за спинку стула какого-то посетителя. Подскочил Галеев. Больно схватил её под руку и буквально поволок за собой.
— Что ж ты потащилась в ресторан? Мало того, что квёлая, так ещё и сидишь с похоронной мордой, — прошипел Галеев. Он помог ей надеть плащ и проводил до машины, — Надо тебя доктору показать.
— Отвези её домой, и свободен. Я сам, — распорядился он  у машины.
Когда Галеев вернулся в зал, Рита сияла и была ослепительно красива.
— Надеюсь, с ней всё нормально? — участливо спросила Рита.
— Беременность, — нехотя ответил Галеев, — всё нормально.
— Вот как… И давно? На каком месяце?
Галеев задумался, а Рита замерла в ожидании. Иван Никитич почувствовал неловкость. Он не знал, на каком месяце беременности его жена. Всё служба, командировки, да и сама Катерина — слова не выдавишь, что партизан. Если считать, с того момента, как Акулина заметила, получалось четвёртый. А сам-то, думал — бабье дело, разберётся. Упустил он, на самотёк пошло.
— Четвёртый, где-то. А что, Катерина не делилась с Вами? Подруги ведь…
— Да так…, — пространно ответила Рита и пожала плечами, затем улыбнулась и подняла бокал, — А давайте выпьем за знакомство?! У меня никогда не было знакомого генерала, только подполковники какие-то!
Галеев засиял. Он начал делать неуклюжие комплементы, говорил банальности, но Рита принимала всё с видом глупой дурочки, кокетливо смеялась и нарочито смущалась.  Не оставалось сомнения, что Иван Никитич крепко решил приударить за «актриской». Рите и не понадобилось прилагать никаких усилий. Галеев, как дрессированный пёс, сам притащил в зубах поводок и истово лупил себя хвостом, просясь на прогулку. А Рита  размышляла, как бы не заиграться и не остаться с Галеевым один на один, когда похоть застит глаза и черта дозволенного стирается напрочь.
Вечер подходил к концу. Галеев окончательно раскрепостился, размечтавшись о продолжении вечера у Риты дома или в гостинице. В разговоре появились двусмысленные намёки про «холодную постель» и одиночество. И если раньше Рита легко уходила  от навязчивых услуг ресторанных поклонников продолжить с ней вечер, то сейчас требовалось не просто выскользнуть, а притушить пыл и дать понять, что всё возможно, но потом, удержать интригу, не разочаровывая Галеева в своих грёзах. Это было трудной задачей. Отказ мог привести генерала в ярость, либо остудить к себе интерес. Рита  помнила и рассказ Кати и историю в Явасе. Нужно было придумать какую-то вескую причину. Оркестр уже закончил играть. Рита проводила взглядом Бориса. Галеев в это время развил бурную деятельность. Он попросил официанта принести ещё бутылку шампанского, «с собой», поймал администратора и что-то настойчиво тому объяснял. Филиппок кивал и «понимающим взглядом» поглядывал на Риту. Из чего она поняла, что Галеев задумал остаток вечера провести с ней в гостинице. Она пожалела, что слишком поторопила события. Да и не рассчитывала она, что генерал опрометью кинется в её сети. Не нужно было давать столько обнадёживающих поводов и демонстрировать такую лёгкую доступность. Переиграла. Теперь нужно выпутываться. Рита судорожно соображала, что бы предпринять, вертя пальцами фужер. Галеев уже похлопал Филиппка по плечу, что означало — дело в шляпе. Он довольно поглядел на Риту и тут подскочил официант с бутылкой шампанского. На эротической картине Ивана Никитича поставили последний мазок. Внезапно раздался крик Риты. Галеев резко обернулся и увидел Риту вскочившую из-за стола, держащую над ним руку, из которой сочилась кровь, стекая на белоснежную скатерть. Он кинулся к ней.
— Что случилось?!
— Ай! Как больно!
— Как же так?! — с досадой  произнёс генерал.
— Фужер, чуть не упал, я его схватила, а он… Ай! Сссс…лопнул! Мммм…
Рита не рассчитала, рана оказалась глубокой. Она посмотрела на ладонь и побледнела. Бросило в пот.
— Чёрт! — выругался Галеев, не столько из жалости к девушке, сколько из-за расстроенных планов, — Администратор! Тут есть аптечка?! — рявкнул генерал.
— Тут в медпункт нужно… Ай! Как больно…
Пришлось Риту вместо гостиничного номера сопровождать в медпункт, а затем домой. Возле дома они попрощались. Любовный порыв Галеева утих и он казался кротким и уставшим. На прощание Галеев попросил навестить её дома, на что Рита стала возражать, что могут подумать соседи и стала уже играть роль девушки с трепетом относящейся к своей репутации. Договорились встретиться  позже, когда заживёт рука.