Глава 1. Этот сумасшедший Дали

         

1992-93 годы выживания предпринимателей и сибирских нефтяников в России, пытающейся подняться с колен на обломках СССР. Герои – женщина 38 и мужчина 50 лет, желающие построить совместную жизнь. 
               
Часть I.  Его последняя женщина               

Разбегающиеся Галактики. Галактика Млечный путь. Камера начинает фокусироваться на планетах. Выбирает планету Земля. С высоты птичьего полета узнаем Москву, Крымский мост, Москву-реку, ЦДХ, парк Горького, начало Ленинского проспекта, перспектива. 
По левой стороне из дверей магазина, густо облепленного волнующимся народом, протискивается молодой парень, держа на уровне головы две бутылки с водкой. Немного дальше у магазина «МЯСО» стоит длинный ручеек спокойной очереди. Камера начинает брать правую сторону, узнаем Храм царевича Димитрия, 1ю Градскую больницу. Крупно показывает сталинский дом.            

 Глава 1. Этот сумасшедший Дали

 С а м а я  п о с л е д н я я
 На выставку Сальвадора Дали он собирался уже три дня. И не то, чтоб было некогда, какие у него сейчас дела! Видимо, его чутье, которое не раз сослужило ему верную службу, и здесь подсказало: «Рано, рано, а вот сейчас – внимание! Пора! Пошел!»

  С вечера он осмотрел брюки своего единственного темного костюма и неудовлетворенный их состоянием слегка их подгладил. Выбрал поновее белую рубашку в полосочку, положил носовой платок, новые носки, бархоткой навел глянец на единственных черных со стоптанными пятками ботинках. Это все он проделал при жене.
   «Удивительно: ни одного слова, ни одного вопроса. Неужели такое безразличие? Зачем же тогда жить вместе?» Невеселые возникали мысли.

   На следующий день, дождавшись пока, наконец, жена и сын соберутся и уйдут на работу, он, не спеша, побрился бритвой «Жиллетт», а не как всегда электрической, сделал на тщательно выбритое лицо горячий компресс, повизжал под холодным душем.
Услышав звонок из кабинета, идет туда в трусах и майке. Включает на аппарате громкую связь, берет со стола сына глянцевый журнал, начинает рассматривать и говорить по телефону.
   - Да, привет тебе, Гафар! Рассказывай, что у вас нового?
   - А что у нас? Все движется в одном направлении. Нефтяные скважины истощаются, их бросают. Выдаиваем из скважин последнюю нефть. Зарплата падает. Мужики начинают уходить. Скоро будем ездить на работу за сто километров. Мелькнул лучик тогда с твоим проектом по восстановлению производительности скважин с помощью английской технологии и скрылся. Позвонишь через месячишко, а меня уже здесь не будет. Да и самого Акционерного Общества. Ну, ладно, будь, Георг! Не пропадай надолго! Да, как твое здоровье?
Георгий, стоя, листает журнал.
   - Вот сейчас собираюсь к своему врачу улаживать отношения. Пристает: «Вы меня не слушаетесь, вы меня не слушаетесь! Вы не выполняете мои рекомендации!» А потом иду на выставку. 
   - Да, - вот столичная жизнь! – с ноткой зависти говорит Гафар.
   - Давай, Гафар, меняться?
   - А чего так?
   - Да надоела мне эта тягомотина! То врачи, то жена!
   - Все наладится, Георг! Ты умеешь разруливать проблемы, решишь и семейную. А своим здоровьем заниматься надо. Ну, будь здоров!      
    - Постараюсь. И тебе не кашлять, Гафар! Не отчаивайся! При против ветра и дойдешь, куда надо!

 Еще не одетый в одних трусах и майке Георгий на кухне проглотил бутерброд с сыром и чашечку кофе. Через пятнадцать минут, недовольно осматривая одетого типа в зеркало в крохотном коридоре, он про себя заметил: «Куда ты юность прежняя девалась?» Под глазами видны синеватые тени, на лбу - не распрямляющиеся две продольные складки, на переносице наметились две поперечные. Углы рта окаймлены симметричными морщинами. Глаза... глаза немного влажные, еще моложавые и проницательные, но в них просматривались не исчезающие даже при редкой улыбке грустинки. А фигура... фигура еще ничего. В общем - сзади пионер. Был бы пионер, если бы не начинающая лысеть макушка. И с чего это?
«Это Вадик его тогда полил кипятком, перепутав чайники, когда мыли голову в общаге на третьем курсе. Да, уж, мог бы выглядеть и получше».
Он без сожаления расстался с двойником, запер дверь и через минуту оказался в солнечном утре.   

Под козырьком подъезда стоит мусорная урна, сверху обрывки газеты, бутылка четвертинки водки. Двое пьяненьких мужиков пьют из банок пиво.               
Дверь открывается, выходит Георгий. Один пьяненький, принимает стойку смирно и прикладывает к непокрытой голове руку, отдавая ему честь.               
Георгий ухмыляется, кивает, выходит из-под козырька, поворачивает под девяносто градусов направо вдоль зеленых кустов, останавливается. Берет с зеленых кустов упавший   желтый лист, нюхает его. Поворачивается к солнышку, закрывает глаза, поднимает голову, замирает на три секунды.
«Ах, какой чудесный лекарь любого смурного настроения – это, солнце! Как ласково, нежно ты можешь дотрагиваться своими теплыми утренними лучами до щек, лба, заигрывая, заглядывать в глаза, растапливать и испарять остатки любой печали, разглаживать морщинки, заряжать своим солнечным настроением на целый день. Привет тебе, солнце! Спасибо тебе, солнце! Выглядывай, пробивайся меж облаков почаще, а еще лучше - свети всегда!»    
 
Решительным шагом идет дальше, к метро.
Наконец, поликлиника. Через пару ступенек, как всегда, Георгий взлетает на четвертый этаж. Большой холл. Паркетный пол, натертый мастикой. Картины на стенах в дорогих рамках. Кожаные диваны. У стены, которую занимают окна, - множество кадок с высокими тропическими растениями. На диване сидит солидная пожилая пара. Напротив - сидит подполковник. А к его врачу, о, удача, никого нет. Георгий входит, здоровается.
   - Ну, коли вошли, то садитесь. А я не могу дозвониться до начальника отделения именно по вашему вопросу. Иду к нему, подождите!
Большое окно, стол, стопка медкнижек. Белая фаянсовая раковина, над ней, - зеркало. Георгий сидит рядом со столом врача на стуле, листает толстенную книгу. На стене большой плакат с анатомическими органами человека.
Быстро входит женщина-врач 40 лет, в белом халате. Садится.
    - Не застала начальника отделения, где-то мотается! Что мне с вами   делать, Георгий Петрович? Пишите расписку: «Мне врачом Савельевой М. Г. доведены возможные последствия об отказе лечения преднизолоном».
   - Да! Коротко и ясно, Марина Германовна! И я пойду домой. Точнее на выставку. Вот, и в вашей книге написано, что преднизолон убивает печень и поджелудочную железу.
   - Эта книга для врачей, положите ее на место! А вы, помните о последствиях, если его не будете принимать, которые я довела до вас?
Георгий улыбается.    
   - От больных не должно быть никаких секретов! Ха, последствия! Что пнем по сове, что совой по пню!
   - Вы не исправимы, Георгий Петрович! Как жалко, что всех пенсионеров переводят со следующего месяца в другую поликлинику. Я вас прошу, строго выполняйте мои  рекомендации!
   - Непременно, Марина Германовна! До свидания! (про себя) «Я и пришел к вам с утра, чтобы на выставке Дали было мало народу. А это всего две остановки троллейбусом».

В Центральном доме художников народу было немного, и он с облегчением вздохнул. Он не любил шумные выставки. Это мешало ему сопереживать, погружаться в авторские секреты, следить за сочетанием красок, манерой письма, угадывать мысли автора, сопоставлять их со своими, находить «коронные приемы» и просто наслаждаться.
Уже в первом зале висит огромный портрет Сальвадора Дали с закрученными до глаз тоненькими усиками и выпученными глазами.
  Медленно, очень медленно, Георгий двигался от одной картины к другой и решительно не понимал этого сумасбродного испанца. Перед ним вставал его саркастический взгляд, его "выпендрежные" усы, и все в нем говорило: «Ох, удивлю я! Ох, поражу! Ну, убью, просто наповал!»
  На лице Георгия отражается растерянность, иногда глаза его расширяются, рот приоткрывается. С картин глядят на него образины со свиными пяточками, ржут над ним люди с лошадиными зубами, слоны ходят на журавлиных ножках, гипертрофированные обнаженные фигуры жителей Прато в аду заламывают руки, ставят его в растерянность, потешаются его озадаченным видом. 
 Росло, пока, недоумение и осознание того, что он присутствует на каком-то спектакле, где является тоже действующим лицом. А все остальные участники и стоящие под стеклянными колпаками, и висящие на стенах, начиная с этого ехидного с невообразимыми усами, разыгрывают его, насмехаются над ним, ставят всякий раз его в глупое положение своими неестественными выходками. А после этого дружно «ржут», видя его растерянность, его недоумение, неподготовленность его реакции, вдоволь потешаясь над его озадаченным выражением. Совсем погрузившись в раздумье, он вдруг услышал еще один смешок и почувствовал еще один взгляд.
   «Ну, это слишком, так отключился, что недолго себя на посмешище выставить, рядом с этими…»
   Он перевел взгляд на очередное полотно у заворачивающей стены и увидел смеющуюся беззвучным смехом физиономию. Однако в ней не было ничего искаженного этим фокусником. Ничего не поняв, он прищурился. У портрета глаза не вылезали на лоб, нос не превращался в свиной пятачок, а зубы были даже не лошадиные...
   «Матерь Божья! Так это - живая дама, голова которой была на фоне рамки какого-то портрета».

   Его удивление, видимо, было настолько велико, и сам вид его был настолько растерян, что живой портрет закрыл лицо каталогом и прыснул в этого противного усатого человека. Георгию стало неловко за себя, он стушевался, стал поправлять ворот рубашки, его уже стала наполнять злость на этих обезображенных на портретах, на этого клоуна с усами и на эту даму.
   «Не хватало только ее, мало того, что над ним насмехаются эти с портретов, так еще и живые... Так ему, сукину сыну! Глупец он, конечно, глупец, дал повод, поддался, углубился, видите ли…»
 
  Придя в себя от секундного замешательства, он развернулся, чтобы покинуть этот цирк, из-за плеча недобро взглянул на даму и снова застыл в неудобной позе. Дама, подняв вверх каталог с портретом Сальвадора Дали, спешила явно к Георгию. Ее лицо выражало участие, сочувствие, извинение. Конечно, к нему, ведь рядом никого не было...
     - Не убегай, слышишь, не убегай, ну, сделай над собой усилие, это последняя твоя женщина во всей оставшейся жизни, самая последняя, самая!  - шептал ему в ухо его Эго.
    - Простите меня, ну, пожалуйста, не злитесь, я не хотела, я ведь над собой так же смеялась. Правда, не верите?
 Георгий не знал, что ответить. Он смотрел на это приятное искреннее лицо, слушал извиняющийся голос, в нем еще боролась собственная строптивость, он еще мог взбрыкнуть, даже сказать что-то холодное, ледяное, отталкивающее… нет, нахамить он не мог...
     - Ну, хотя бы помолчи миг, помолчи! - тот же голос в ухо. - Иначе участь одинокого волка в глухом лесу тебе не избежать. Помнишь, что тебя ждет?               
     - Ну, пожалуйста! Простите меня!

Георгий вдруг почувствовал такую теплую, такую успокаивающую ладонь на своей ладони, ее глаза заглядывали в его глаза все глубже, все нежнее, все ласковее, - и злость его обмякла, слава Богу, он оттаивал, он теплел. Признательная улыбка медленно вползла на его губы, он тихонько сжал ее ладонь и первый раз посмотрел на нее, как мужчина.
     - Простили, да? Простили? – как ребенок обрадовалась она. - Вот и хорошо, вот спасибо! Поверили! Я над собой так же смеялась, правда, правда! Я сама минуту назад выглядела такой же одураченной... ох, как же хорошо вы меня изобразили, что я не сдержалась. А вы умеете сопереживать, и вы очень искренний. Возьмите меня под руку, пойдемте дальше осматривать залы. Ну, теперь мы не будем с вами простаками, правда?
   Она по-детски наклонила голову набок и заглянула ему в глаза. Ее взгляд вернулся из его глаз и сейчас искрился, вспыхивал, дрожал, так играет солнечный луч сквозь качающуюся на легком ветре листву, а ее голос хотелось слушать и слушать, хотя значения ее слов стали доходить до него с большим опозданием. Ему нравилась музыка ее речи, необычный тембр ее голоса. Ему показалось, что она поет ему один из его любимых романсов «Нам звезды кроткие сияли».   
     - Вы меня слышите? - донеслось до Георгия. -  Где вы летаете? - она с интересом посмотрела на него.
     - Все в порядке. Я прилетел, я слушал ваш голос.
     - И меня не слышали? Так бывает?
     - Бывает, - он сказал это тихо и серьезно.
Она странно посмотрела на него, хотела что-то сказать и раздумала. Потом решительно на него взглянула и, потянув за руку в соседний зал, уже на ходу, заглянув ему в глаза, очень буднично сказала:
     - Меня зовут Анна.
     - Георгий, - так же просто ответил он, и они вошли в новый зал.

Они ходили от портрета к портрету, и Анна возмущалась: почему это Сальвадор нарисовал так, а не вот так? Почему черной краской, а не красной и не зеленой? Почти все ее вопросы были наивны, как вопросы четырехлетней девочки, и почти на все вопросы Георгий не знал ответа. Это его забавляло, он не злился, ему был интересен ход ее мыслей.
Как мог он старался ей помогать находить ответы, а сам украдкой, мельком разглядывал ее лицо.               
Снова голос в ухо, его второго «Я».
   - Что, опять загадка, уже не Дали, а вечная загадка женского возраста, хорошо ухоженной, следящей за собой, женщины.
Георгий скосил глаза на Анну. «Конечно, ей не тридцать, хотя выглядит она, ну, максимум на тридцать три. Нет, не надо круглых цифр, тридцать пять, - это для нее, действительно, много. А сколько же ей на самом деле?  А лоб ведь совсем чистый. Боже, так у нее оказывается ямочки на щеках, когда она смеется, нет, даже не ямочки, еще пикантнее, только слабые намеки на ямочки. Ой, как хочется дотронуться до этой впадинки, зафиксировать ее... о, уже исчезла... ах, черт, что же она спросила?»
    - Когда Сальвадор обычно работает днем или ночами? - Георгий отвечал...
   «Да-а, морщинок у смеющихся глаз для тридцатилетней дамы, пожалуй, многовато».
   - А сколько надо? Только две? Только три? – снова голос его второго «Я». - Тоже, знаток женского возраста нашелся. Кр-р-р-р-упный специалист по женским…»
   - Что вы сказали? – не расслышал вопрос Георгий, занятый своими мыслями.
Анна повторила, и он снова ответил.
   «И вот у рта уже намечаются чуть-чуть, совсем чуть-чуть, такие симметричные. Боже, да ей так лучше, она так трогательнее выглядит! Абсурд, чушь собачья... когда морщинки шли женщине? Додумался, специалист хренов».
     - Э-э-э, да, пожалуй, вы правы, Анна, - так и не поняв вопроса, успел вставить он.
     «А щеки немного пухловаты. Да где же пухловаты? Когда женщина смеется, они у всех немного надуваются. А кожа, какая нежная кожа! Странно, ведь лицо с явными признаками свежего загара. Такой загар в Москве не получишь. А где? И, главное, - ни капельки не блестит, не лоснится! Неужели ничем не мажется?»
     - Н-н-не знаю, Анна, не знаю, - наугад ответил он, - я плохо разбираюсь в этих делах.
     - Что? Да, да, конечно... - ответил он опять, видимо, невпопад.
     «Нет, явно на тридцать три не тянет. А кожа, какая кожа! Ох, как было бы хорошо прикоснуться щекой к ее щеке. Вот только тогда и можно понять, что такое…»
     - Как вы сказали, Анна? – попытался он понять ее фразу. - Согласен, полностью согласен...
 «Интересно, а чем пахнет ее кожа и пахнет ли вообще? Бредовый вопрос, конечно, пахнет. У любой женщины пахнет, даже, если она ничем не мажется».
     - Ой, опять специалист объявился, - голос его Эго, - и все-то он про «их» знает, и везде-то он…»
    - К-к-конечно, конечно, слушаю, Анна...
    «И все-таки надо незаметно понюхать». Он совсем по капельке, очень незаметно приблизил голову к ее голове и наклонил ее, демонстрируя полное внимание к собеседнице, а сам тихонечко втянул ноздрями воздух.
   - Ну и как? – хитро улыбаясь, спросила Анна, остановившись.
   - Что как? - отпрянул Георгий.
   - И чем пахнет?
   - Э-э-э...
   - Так уловили вы что-нибудь, конспиратор?
   - М-м-м....
   - Ну, хоть какой-то аромат? Или у вас хроническое заболевание органов обоняния?
   - Да, - промямлил он.
   - Что да? - удивилась Анна. - Совсем ничего не почувствовали?
Она приблизила свои губы к его уху и прошептала, кокетливо оглядываясь:
   - Ну, скажите, мне интересно.
   - Э-э... не успел ... точнее не понял... н-но, что-то очень тонкое...
Анна отодвинулась от него, изучая, с нескрываемым интересом на него посмотрела и засмеялась тихим смехом.
   «Вот это женщина! – озадаченно подумал он. - Не может же она читать его мысли, скорее всего, он очень неловок, очень не искусен, напрочь забыл правила игры. А знал ли он их когда-нибудь?
     И все-таки кожа ее пахнет, а вот чем? Ну, неужели нет аналога запаха, не может быть, чтобы он не нашел хотя бы близкого, надо бы еще понюхать, впитать в себя этот тонкий, почти неуловимый аромат, удастся ли? И как теперь незаметно это сделать?»
   - Да, в этом зале полотна будут посложнее, покрасочнее... согласен... конечно, - ответил он на какую-то фразу Анны.
   «А вот подбородок, пожалуй, у нее чуть выдается вперед и островат немного, не Афродита она, конечно. Да и почему это эталоном должна быть Афродита Праксителя?* Она по сравнению с Анной - толстая баба с короткой шеей и круглым лицом.
 
     *Автор скульптуры, IY в. до н. э. (Э-э, поосторожней в сравнениях, Георгий).

     - Что, Анна? Эта линия? Да-а, вы правы, слишком вычурна... а, может, Дали специально, смотрите, Анна, и цвет выбрал кричащий, желтый, чтобы подчеркнуть, чтобы остановить взгляд...
     - Ну что вы, Анна, какой я знаток - дилетант-любитель...               
Внимательный взгляд Анны, был похож на взгляд учительницы, накрывшей нашкодившего ученика, но решившей, снисходительно, не наказывать его, подождать, посмотреть на его поведение.
Он перевел разговор.
      - Анна, постойте, мы не должны пройти вот этого безголового ангела с дырой в груди.
   Анна глядела на своего спутника с подозрительным любопытством и не скрывала этого.
     «Интересно, как это понимать? Что она не согласна с тем, что он обратил ее внимание на две скульптурки Дали? Ну, так это его мнение, она может иметь об этом - собственное, на то и искусство, если только это искусство. А вдруг она прочитала его мысли про ее губы? Нет, это уж слишком! И, все-таки, странный взгляд.
А какие у нее глаза? Темные. Да не совсем. Пожалуй, светло - карие... и бархатистые, а зрачки-то, вот отчего взгляд такой притягательный, в светлую крапинку, в ситчик какой-то, чуть ли не в мелкий, мелкий цветочек».
   
Пикантное это было зрелище. Они стояли возле бедного безголового ангела, у которого не было сердца, и смотрели в глаза друг друга уже секунд десять, не отрывая взгляда, и не могли насмотреться. На них уже стали обращать внимание, кто с пониманием, кто с завистью, кто с раздражением, а им не было ни до кого дела.
     - Это глупо, наконец, - первая очнулась Анна, - нам не семнадцать лет.
     - А сколько? - спросил он, глядя в ее глаза.
    - Пошли, - Анна решительно взяла его ладонь и потянула на выход.
Все, кто был рядом, отвлеклись от этого чудака Сальвадора и, наблюдая за ними, с уважением расступились, освобождая путь Анне.
     «А народу-то прибавилось», - невесело подумал он, не догадываясь взять Анну под руку, и, как сопротивляющийся козел на поводке, тащился за нею.
   Анна взяла его под руку сама, он подстроился под ее быстрые шаги, и они проскочили залы.

   Все сальвадоровы дети: кто с полотен, кто в стеклянных колпаках (эти, видимо, недоношенные), поворачивали лошадиные, бычьи, слоновьи, змеиные, человеческие головы с совиными глазами и свиными пятачками вслед, и Георгий удивленно заметил, как минутная стрелка сальвадоровского вечного времени перетекла в обратном направлении с цифры шесть на цифру пять. И никто на это не обратил внимания! И не мудрено, ведь это не для них вечное время пошло вспять. Это только для Анны и Георгия, только для двоих.
Уже выбегая из последнего зала, Георгий поймал ехидный взгляд Сальвадора и с ужасом успел увидеть, как тот подмигнул ему.
Они с Анной накинули плащи и выскочили на улицу.

   День явно удался. И если солнечные лучи полтора часа назад, упираясь в отдельные плотные облака, пытались тщетно их раздвинуть, то сейчас солнце сияло в огромной синей бреши, и всякий радовался ему, и замирал от удовольствия, останавливался, поднимая голову и закрывая глаза.
 
  Анна потянула его не к метро, а куда-то вбок к набережной. Они подошли к кучке сиротливо стоявших машин, терпеливо ожидавших своих хозяев, которые явно были на выставке. Анна достала на ходу из сумочки брелок с ключами и окликнула Георгия.
   - Вы куда?
   - К машине, наверное.
   - А чем вам это не машина?
   Он почему-то облюбовал для нее синюю «шестерку» Жигулей. Анна остановилась рядом с небольшой машиной цвета зеленый металлик, которая поприветствовала хозяйку коротким радостным визгом, и Анна открыла дверь для него на место водителя.
    - Садитесь за руль!
   - Я-я-а-а?
   - Вы-ы!
   - Откуда вы знаете, что я вожу машину?
   - Это видно сразу.
   - Но я за такую ни разу не садился...
   - Вот и хорошо, испытаете ее.
   - У меня нет прав.
   - Нам недалеко ехать.
   - А если остановят?
   - Значит, не повезет, заплатите штраф.
   - А если у меня нет денег?
   - Нет проблем! Заплачу я, садитесь! - Анна улыбнулась ему.
   - Очень доходчиво! С тобой не соскучишься, Анна, - впервые обратился он к ней на «ты».
   - Хочу надеяться.
   Они сели. Он осмотрелся. Это был фольксваген «PASSAT». Анна только раз подсказала ему, и они поехали.
    - Ты всегда так мучаешься вопросами? – с осуждением взглянула на Георгия Анна.
    - Почти, - скосил на нее глаза в зеркало Георгий. 
За всю недолгую дорогу, а ездил он всегда по городу напряженно, особенно после той страшной аварии, к нему не раз между сигналами светофора, нахальными пешеходами, раздолбаями водителями иномарок, стучалась и никак не могла овладеть его сознанием одна единственная мысль:
   «Так это и есть последняя его женщина? Почему последняя? Как все просто! Неужели свершилось? Почему же свершилось, когда только все еще начинается! Нет, это все-таки, чудо! Ведь это он предчувствовал!»
   - Что предчувствовал? – послышался голос второго «Я». - Спокойно, чудик, чуть не зацепил нахала! Ну-ка, все внимание - на дорогу, а то устроишь обоим такое чудо...
   -  Слава Богу, приехали! - выдохнул Георгий.
 Действительно, ехали они недолго. Не успели подняться на Октябрьскую площадь, проехать десять минут по Ленинскому проспекту, как Анна попросила свернуть направо. Это был сталинских времен кирпичный дом.
   - Анна, а машина очень послушна в управлении, давно у тебя она? - не зная, чего ему сдалась эта машина, спросил Георгий.
   - Что тебе эта машина? Давай без вопросов, ладно?

К а к  в  ю н о с т и
     Георгий с интересом осматривал просторный холл подъезда с цветами на полках и полу, с картинами на стенах. На столике, - огромный аквариум с цветными рыбками.
Они проскочили консьержку, и Анна поздоровалась.
Вошли в просторный в зеркалах лифт.
В лифте он, в который раз, взглянул на Анну, она ободряюще ему улыбнулась, сжав его пальцы.
Анна с облегчением втащила его в квартиру, закрыла за ним дверь, и пока он, прислонившись к двери, стоял молча, не зная, что сказать, Анна проговорила:
   - Только сразу прошу забыть мою квартиру и никогда меня не преследовать, это моя единственная просьба.
   - Хорошо, если ты так хочешь, - послушно сказал он. А сам подумал:
«Там, посмотрим».
   Анна поколебалась только пару секунд, затем опершись на его руку, которую не отпускала до сих пор, чуть приподнялась и влажно поцеловала Георгия в губы слегка раскрытыми губами, глядя ему прямо в глаза, пытаясь прочитать в них, что он о ней думает.
   - Вот это да-а-а! - выдохнул удивленно Георгий.
Анна очень мило усмехнулась, провела зачем-то пальцем по уголочку его губ и упорхнула в комнату, оставив дверь открытой и явно приглашая его войти.
Он надумал снять ботинки, повесил пиджак на вешалку и тщательно осмотрел ее, - ни одной мужской вещи. Это его порадовало и озадачило одновременно. Копошились какие-то мысли, поднимались вопросы, но он, во – время, вспомнил ее требование: «Давай без вопросов, ладно?». Однако, вопросы от этого не пропадали, а выстраивались один за другим.
 
Медленно поднимая голову вверх, он уперся взглядом в потолок.
    «А говорят, плохо дышалось в сталинские времена? Как могло плохо дышаться в такой огромной кубатуре с потолком в три с половиной метра, - мелькнула непутевая мысль.
 «Мать честная! Вот что, оказывается, называется холлом, - это помещение в десять его коридоров! А где же у Анны хранится все барахло, которое обычно скапливается в прихожей? За этими дверями белых купированных шкафов, что ли?»
   - Ты чего, Георгий, никак не можешь пройти в открытую дверь? А-а-а, ты в одну половинку двери принципиально не входишь! А что и правильно делаешь! Георгий, прости меня, я не гостеприимная хозяйка.
Анна вышла к нему в холл, взялась за позолоченную изогнутую ручку открытой половинки двери, зачем-то закрыла ее снова. Потом изящным движением нажала на обе ручки и, потянув на себя, открыла с легким поклоном одновременно сразу две половинки высоких филенчатых дверей, выкрашенных, как и стены, под слоновую кость. В верхней половине дверей он успел заметить «заиндевелые стекла». 
   - Прошу, - опять с легким поклоном головы пригласила Анна.
   В носках, важно задрав подбородок вверх, сунув руки в карманы брюк, выпятив вперед несуществующий живот, Георгий сделал пару шагов в комнату, не взглянув даже на фыркнувшую Анну.
   Стены комнаты были бледно-салатового цвета.
     - Осваивайся, - с улыбкой произнесла Анна, закрывая за ним двери и подталкивая его к тахте.
   - Попался, серенький воробушек! - ехидно прозвучал в ушах голос его второго «Я».
   - Ничего, прорвемся.
 
  Первое, что бросилось в глаза, - это тахта, стоящая вдоль левой стены с яркими атласными подушками.
   Он наблюдал, как Анна при нем наводила косметический порядок: исчезла пара видеокассет, лежащих рядом с видеомагнитофоном; аудиокассета спряталась в коробке за стеклянной дверкой под телевизором. Палочка со страусиными перьями ловко бегала по японской радиоаппаратуре, по акустическим колонкам, по телевизору. Хозяйка явно была не готова к его визиту.
    - Выбери себе музыку по вкусу, - кивнула Анна на коробочки с лазерными дисками и вдруг, раздвинув боковую стену, исчезла за ней, оставив его с полуоткрытым ртом.
Только тут он увидел, что метра два стены занимают складывающиеся гармошкой две раздвижные пластиковые двери.
 
  «Вот потихоньку выясняется, зачем в такие дома стремятся люди: высокие потолки, громадный холл, раздвижная стена. По звону посуды ясно, - там кухня. Ладно, он надеется, посидит еще и на кухне. А сейчас, как сказала Анна, надо здесь осваиваться.
Для современных шикарных квартир, - эта, пожалуй, довольно скромная по габаритам комната, не более двадцати пяти квадратных метров, но какая-то... какая-то... Что-то не так. Где-то что-то происходит».
Он прислушался, и с трудом различил струю душа с хорошим напором. Точно, в ванной комнате был включен душ. Он еще не успел сообразить, что к чему, как появилась Анна.
      - Пока ты будешь в душе, я сотворю что-нибудь перекусить.
Она положила на спинку кресла аккуратно сложенный белый махровый халат.  Посмотрела на его носки, выпорхнула в холл, появилась в дверях и бросила к его ногам шлепанцы, мужские.
     «Ну, как же он их не заметил?»
    - Их никто не надевал, ты первый, - перехватила его взгляд Анна и снова ободряюще посмотрела в его глаза.
   «Ох, уж, эти глаза!»
Он сразу расслабился, напряжение исчезло, ему стало спокойно, даже захотелось напеть какой-нибудь любимый мотивчик.
   «Поразительно, какая терапия от ее успокаивающего взгляда, какой быстрый результат! Кто она? Уж не представительница ли нетрадиционной медицины? Если нет, то вполне может работать ею».
 Он разделся до трусов.
   «Ну, надо же, как чувствовал, впервые надел подаренные сыном моднячие трусы: с геометрически правильными цветными фигурками, с кнопочкой на разрезе». 
 Он прокрался в ванную через дверь, в которую вошел, почему-то держа в одной руке шлепанцы, а другой, прижимая к боку сложенный халат.
Анна звенела посудой на кухне.
  «Ого! Вот это зеркало!»
  Во весь рост с двери ванной на него смотрел мужчина средних лет, в трусах, со  шлепанцами и халатом под мышкой.
«А что, грудные мышцы есть и довольно рельефные. А косые?», - он бросил шлепанцы, положил халат на белую тумбочку, развел в стороны руки, согнул их в локтях, напрягая бицепсы и стараясь выделить косые мышцы. С боков что-то вяло выделилось, едва заметно, он выдохнул, - тотчас пропало и даже это.
   «Черте что и сбоку бантик! Нет, чего там, - пытался он ободрить себя, - все равно торс явно спортивного мужчины, и руки сильные, во, как трицепс ходит! И плечи, что надо. Ну, а пресс - это вообще гордость, почти как у Лаокоона,* боровшегося со змеями. Ну, а в трусах?»
 
     *По - видимому, Георгий имел в виду скульптурную группу «Лаокоон и его сыновья, обвитые змеями» Скульптура Агесандра, Полидора и Афинодора, I в. до н.э.

Он снял их, посмотрел на свою главную мышцу, которой суждено, наверное, сегодня, сейчас, сыграть ведущую роль.
   «Так себе, не впечатляет, - положил на ладонь, зачем-то взвесил, - не тянет».
  С надеждой еще раз посмотрел на нее и тихонько сказал.
    – Не подведи, слышишь! - затем он решительно сбросил ее с ладони и подошел к ванне.
    - Мать честная! Вот это агрегат! Джакузи, что ли, такой называется?
Он смотрел на это произведение итальянского искусства, овальной формы микробассейн цвета бирюзы, на такого же цвета стены вокруг него, потрогал их для чего-то пальцем, поскреб ногтем ...
   - Да-а-а, - выдохнул он удивленно.               
  «Ну, эта дырка закрывается пробкой на цепочке, это, конечно, слив. Ё-К-Л-М-Н! А пробка-то позолоченная! Это - кран с двумя ручками... неужели настоящее золото? Понятно, - для горячей и холодной воды, а эти восемь дырок для чего? А эти кнопки еще зачем? Нет, уж, лучше подождать ими пользоваться до лучших времен. Полезай-ка ты, дружок, под душ и попытайся хоть душ принять, если сможешь!»
Он залез в джакузи, повернул матовые створки пластика, образовав душевую кабинку, и включил душ. С удовольствием фыркая под тугой колючей струей, подставлял под нее плечи, спину, грудь. К большому его сожалению, мочалки у Анны не оказалось, и он выбрал большого зеленого слона из губки.
    «И все-то у Анны с причудами. Почему именно слон? Почему зеленый? Ну, как у этого сумасшедшего! Да, потереться, как следует, сегодня не удастся».
Он намылил зеленого слона, и потом стал ожесточенно натирать себя.
Затем его внимание привлекла батарея флаконов на полке. Он все пересчитал. Их было восемь. Облюбовав один самый красивый, отвернул головку, понюхал - пахло замечательно. Он вылил треть содержимого на голову и стал взбивать пену.

    - Ты что мыться сюда пришел? 
    Створка кабинки душа повернулась, - перед ним стояла голая Анна.
Георгий вздрогнул от неожиданности, пальцы прилипли к волосам, с головы на глаза, на рот, на подбородок текла пена, а он стоял с открытым ртом, мигающими от пены глазами и пытался рассмотреть возникшую вдруг перед ним женщину.
Анна не смогла больше спокойно лицезреть этого Афродита, рождавшегося из пены, и закатилась заразительным смехом.
   - Может, поможешь даме войти? - с трудом раздвигая свой смех, вставила она фразу.
  - Я что… забыл закрыться? – стал приходить в себя он.
  - А если бы закрылся, то меня не впустил бы? – хохотала Анна. – Ну, так как, мне выйти?
Он протянул вслепую руку, от жжения глаз не было никакой мочи смотреть, он крутанул головой, откинул ее, подставляя под струю душа, и пена хлопьями полетела во все стороны, забрызгав Анну.
Анна взвизгнула от неожиданности, так и не получив поддержки, сама схватила его протянутую в никуда руку, и через секунду Георгий прижимал Анну к себе, обильно поливая ее смываемым шампунем.   
    - Волосы! Ты же намочил мне волосы, - пищала она, пытаясь отбиться и выскользнуть из его цепких клешней.
   Он, как ему казалось, нежно прижал ее к себе, но Анна, упираясь в его совершенно безволосую грудь своими кулачками, почему-то жалобно причитала:
     - Э-э, не очень-то! Раз-да-вишь! Я еще при-го-жусь... от-пус-ти!
 И он расслабил свои мышцы и, слегка поддерживая Анну под лопатки, положил ее голову на свое плечо.
Их соски, он заметил это, тоже впервые встретились, но еще не целовались. Он недовольно подправил правый и левый уклоняющиеся соски Анны, приставил их точненько к своим и нежно прижал Анну к себе. Та сначала ничего не поняла, и лишь при последней стыковке до нее дошел смысл его коррекции, и она странно всхлипнула.
 
   Секунд пять они молчали, слушая шипение и звон тугих струй, разбивающихся об их голые плечи, бедра, спины, звонко барабанящих по створкам кабинки, по стенам, плитке на полу и с журчанием стекающих ручейками между их плотно прижатыми телами. И как они только находили зазоры?
    - Закрой как следует створки, соседей внизу затопим, - «прожурчала» Анна ему в ухо.
Он чуть отодвинулся и повернул Анну так, чтобы струи били ей в шею, чтобы можно было дышать. Она откинула голову назад и задрала подбородок.
    - Какая линия! - вырвалось у него совершенно искренне.
Он провел пальцами от кончика подбородка по неестественно длинной шее, образующей почти вертикальную прямую, которая тянулась до небольшой ямочки посередине между двумя ключицами. А дальше продолжалась между левой и правой грудью и только у пупка забиралась на небольшую окружающую его возвышенность.
 Снова весь этот путь он повторил губами и языком и, дойдя до возвышенности, вдруг неожиданно для себя и для Анны припал на одно колено, прижался губами к ямочке пупка и с шумом, как остаток горячего чая с блюдца, осушил всю лунку.
 Анна вскрикнула и инстинктивно втянула живот, а он, уже поднимаясь, жадно всасывал вместе с поцелуями струйки, стекающие между грудей.
      - Спасай меня... Анна... я тону, - пробулькал захлебывающийся Георгий.   
 Она отклонилась от струи, притянула к себе его голову, открыла для поцелуя рот, и, он, очень удачно подняв свое лицо вверх, мгновенно наполнил ее рот стекающей с подбородка струйкой воды.
 Анна фыркнула и уже более решительно потянула еще раз его голову. На сей раз, Георгий был весь смирение и покорность, но как только ее губы были близки к его губам, а ее рот открылся, ему на бис удался повтор.
 Уж такого коварного подвоха Анна не ожидала и захлебнулась водой на вдохе перед поцелуем. И тотчас он схлопотал смачный шлепок по заднице от закашлявшейся Анны. От неожиданности он завопил, вот тут-то Анна и не упустила свой шанс. В первое мгновение она прижала к его орущему рту губы и пресекла это безобразие. А во - второе мгновение, повиснув вся на его шее, устроила ему такой засос, заодно прикусив его нижнюю губу, что Георгий замычал, пытаясь стряхнуть с себя ни то дикую кошку, ни то пантеру. Но, почувствовав удушающее сдавливание на шее, понял, что лучше не трепыхаться, не искушать судьбу и отдаться на милость победительнице. И он не ошибся. Хищница, не спеша, все еще опасаясь коварства, сменила гнев на ласку, и скоро ластилась к нему, как послушная любящая кошка, вылизывая его рану. Его мычания и стоны, наконец, затихли, и она позволила прополоскать и остудить пылающую огнем губу.
     - Не сердишься? - промурлыкала Анна, все еще не отлипнув и не разжав на его шее своих рук.
Он бережно взял в ладони ее голову, заглянул в ее глаза, с еще не потухшими хищными желтыми искрами, затем в несколько медленных поцелуев снял с ее ресниц дрожащие капли, собрал вокруг ее головы мокрые волосы, положил их на ее левое плечо и уткнулся в них лицом в знак окончательного примирения.
Подняв чуть-чуть ладонями снизу ее груди, так, что скатывающемуся потоку не в силах было забраться на соски, чтобы падать с них вниз водопадами, он прикрыл по очереди каждый сосок своими губами, попросту отправив их в рот. Выпускал он нехотя, особенно левый, не рассчитав и сильно сжав его губами, за что тотчас получил тумак по спине.
     - Я живая! - услышал он в ухо.
 Он как-то об этом не подумал. Он подставил ее голову под струю, собрал сзади ее волосы и перекинул их на лоб.

 Анна стояла перед ним совсем рядом, совсем близко, высоко подняв голову; за водопадом ее русых волос, скрывающих лицо и едва прячущих соски, угадывался открывающийся и закрывающийся рот. Он не удержался и посмотрел, а нет ли у нее чешуйчатого хвоста, так походила Анна на только что вытащенную из моря русалку.
 К сожалению, а может, к счастью, хвоста не оказалось, зато были стройные загорелые ноги, узенький белый отпечаток на загорелой попе в виде буквы «Т», делящий попу почти симметрично вдоль и поперек.
     - Ну что, нашел хвост? - ехидно спросила Анна.
Он булькнул от неожиданности, но ничего не ответил, поскольку был увлечен исследованиями.
А спереди обнаружился белый оттиск маленького треугольника от плавок, а на нем, чуть поуже, явно бритый с боков, треугольник аккуратных коротких русых волос, едва прикрывающих заветную расщелинку, которую вот уже столько времени сторожил его ревнивый «Гусар».
      «Ну и дела! Неужели она ходит в салон и делает фасонную стрижку?» -  озадаченно подумал он.      
 Положив свою грубую лапу на самое нежное белое место Анны, он погладил чуть проступающие стриженные русые волоски и слегка отодвинулся, чтобы посмотреть, как это выглядит.
 
На месте белого треугольника совершенно инородным телом торчала разлапистая смуглая с короткими пальцами грубая мужская пятерня, перевитая многочисленными вздутыми голубыми венами. И по всему, по этому, весело бежали струйки прозрачной воды.
     - Ты что, художник? - удивленно подняла голову Анна. -  А может, ты сбежал из мужского монастыря?
     - Не угадала, но близко.
А потом он поплыл своей ладонью вверх по течению и, конечно же, попал в водоворот в самом глубоком месте, в районе пупка.
     - Нет, пожалуй, это самое глубокое место после белого треугольника, - поправился он вслух. - Что же делать? Придется покружиться в водовороте.
     - О, выплыл благополучно, - комментировал он, - приближаюсь к двум «Ниагарским водопадам», закрытым джунглями волос.
 Чуть отодвинув от себя обладательницу этих уникальных явлений природы, он приблизил водопады друг к другу и попытался накрыть их одним поцелуем, но из этого ничего не получилось. Горевал он недолго и накрыл вместе с кончиками волос сначала один, секунд на пять, и, чтобы было не обидно, - на столько же, второй сосок.
 
Анна напряглась, ее ладошки легли Георгию на лопатки, и она вжала его в себя, волосы, закрывающие лицо раздвинулись, из них выступил сначала нос, потом полуоткрытые губы, которые впились в его губы, и они затянулись долгим страстным поцелуем.
 
Бедный георгиевский «Гусар», ощутив прильнувшую к нему «Хозяйку», забесновался. Как вдруг, нежная женская рука ласково взяла его, поставила по стойке «смирно», и он услышал назидательное:
     - Не дергайся, здесь не «отколется»!
    «Счастье было так близко, так возможно! А он-то, глупый, так надеялся! Ну, ладно, еще не вечер!»
 
И вдруг монотонно журчащий поток разом прекратился, и в тишине раздался голос Анны:
     - Нет, с тобой расслабляться нельзя.
     - Но я же ничего толком не рассмотрел, не погладил, ни с чем близко не познакомился!
     - Ни все сразу, - рассудительно сказала Анна, подавая ему длиннющее белое махровое полотенце с каким-то вышитым рисунком, который Георгий пытался понять.
      - Так ты полотенце будешь рассматривать или меня все-таки вытрешь?
      - Конечно, конечно, - зачистил он и, скомкав край полотенца, энергично провел Анне по позвоночнику.
      - А-а-а! Поганец! - завопила Анна.
Георгий вздрогнул и опустил руки.
      - Ты на живодерне, случайно, не работал? - кричала она. - Ты с кем меня спутал?
 С носа и волос Георгия еще падали капли, глаза его моргали и тупо смотрели на Анну.
     - Ну, ничего тебе доверить нельзя! Промокай спину! Нежнее! Ты меня понял?
 Он пожал плечами, наложил полотенце на спину Анны и стал осторожно разглаживать спину от позвоночника в обе стороны. Но тотчас верхняя половина полотенца упала ему на руки, хорошо не в ванну.
 Анна прекратила вытирать маленьким полотенцем свои волосы, обернула его вокруг головы, превратив в тюрбан. Потом взяла два верхних конца полотенца из его растерявшихся рук, накрыла спину и слегка расставила свои руки на уровне плеч.
     - Промокай, сейчас не упадет.
 Георгий, что-то напевая, разгладил полотенце на шее Анны под самыми волосами и посмотрел вниз. Видны были только ее пятки. Это его удовлетворило.
     - Ну вот, теперь у меня руки свободны, - сказал он довольно, и его ладони быстро забегали по бокам, по ногам и, конечно, особое внимание было уделено ягодицам
     «Жаль, что через махровое полотенце».
 Не обошлось и без замечаний. Когда он проверял сравнительные характеристики левой и правой ягодицы на упругую отдачу, утапливая в них два пальца и, наблюдая, как быстро они вылетают оттуда, Анна бестактно оборвала его.
     - Испытания уже проведены, не трудись, я тебе покажу отчет.
     - Кем? - искренне возмутился испытатель.
     - Мною, ревнивец несчастный, - отрезала Анна.
 Тогда он взял висящие с боков кромки полотенца и попробовал завернуть Анну      спереди. Получилось даже с небольшим перекрытием. Везде, кроме груди. А если бы и там хватило бы полотенца, то прикрыть грудь он все равно бы «не смог».
   «Не смог бы - и все!»
 Бережно приподняв, как свою собственность, левую грудь, Георгий аккуратно промокнул ее снизу, затем тоже проделал и с правой. И сразу заработал комплимент.
     - Ты в какой женской бане работал? - удивленно спросила Анна.
     - В самой престижной, - парировал банщик.
     - Да, видно сразу, профессионал! Стой! - властно приказала она.
Анна дала в руки другое полотенце. Затем повернула банщика к себе спиной и быстро отшлепала его своими ладошками, начиная с плеч и кончая икрами, почему-то ни секунды не задержавшись на его ягодицах.
    «Неужели мои ягодицы так уж плохи?» - мелькнуло у него.
  Анна повернула его еще раз, оценивающе пробежала взглядом по его голому фасаду, ухмыльнулась чему-то.
      - Дальше я не умею, я не работала в мужской бане, - с деланным сожалением сказала Анна.
Он запахнул бедро Анны и стал промокать от колена выше и выше пока не дошел до «Хозяйки».
    - Хватит, а то у тебя получается слишком профессионально, - остановила его Анна и вылезла из джакузи. - Как в таких случаях расплачиваются? - наивно задала она вопрос.
     - Натурой, - скромно потупил взор банщик.
     - И тебя на всех хватало? - допытывалась Анна, запахивая халат.
     - На избранных, - отвечало воплощение непорочности.
 Анна скользнула взглядом по оттопыренному полотенцу, усилием воли сжала губы и исчезла из ванной

  Пока Анна, сидя у Георгия на коленях, сушила феном и одновременно расчесывала его и свои волосы, он рассматривал комнату.
  Ничего лишнего. Даже в этой достаточно плотно обставленной комнате, все равно чувствовался свободный объем. Это, наверное, потому, что самая высокая застекленная стенка было ему чуть выше плеч.
 
Двуспальная тахта, обтянутая каким-то цветным материалом с персидскими мотивами, огромные с подобными рисунками подушки на ней; вплотную к подоконнику - наполовину застекленная тумбочка с телевизором, и радиосистемой - все одной японской фирмы. Сквозь стекло просматривались английские детективы, судя по переплетам, лазерные диски.
Над балконным окном сверху, чуть прикрывая его, спускались гофрированные зеленые шторы. Такие же шторы дугами свисали по обе стороны от окна. Слева над тахтой несимметрично висели три картины, в одинаковых позолоченных, как и окантовка на зеркалах, рамках. На одной - какой-то тропический океанский пейзаж с убогой хижиной, с крышей из коричневых пальмовых листьев, и с неестественно бирюзовой лагуной, врезавшейся в желтый песок. У хижины стояли всего три зеленые пальмы.
Но все равно, во всем угадывался золотой свет, и тянуло ступить босой ногой на солнечный песок.
     А другая - глаза устают от этих черепичных крыш, стрельчатых резных окон, шпилей костелов, затейливых флюгеров, многочисленных труб.
   «Неужели художник порхал над ними, пока их писал? Нет легкости. Утомляет. А потом, в каждой картине должна быть своя мелодия. А здесь ее нет».
На третью картину с деревенской церквушкой и погостом у него ничего не отозвалось, даже...   
    - Мне уйти?
Анна уже несколько минут не расчесывала его и смотрела на него с поднятым жужжащим феном в руке.
   - Прости меня, - Георгий прижал к себе пушисто - мимозное создание и поцеловал в шею.
    - Ведь, это же твоя частичка, - он кивнул на картины, - а я хочу понять тебя.
    - Понимай всю, не по частичкам.
    - У нас ограничено время?
    - Время всегда ограничено, даже, как мы уже знаем, у Дали. До вечера тебе меня хватит?
    - До вечера только? – деланно возмутился он.
    - Это не мало, - усмехнулась Анна.
    - Не-е-т, так мы не договаривались. Если бы ты мне сразу сказала, я бы и не подумал ехать с тобой! - Он сделал вид, что сгоняет ее с колен.
Анна не шелохнулась и смотрела на него погрустневшими глазами. Георгий понял, что переходит через край и нужно срочно остановиться. Он взял фен из рук Анны, и начал, повторяя ее движения, расчесывать и просушивать ее волосы.

Н а  т е м у  Б е р н с а
Ему пришла в голову какая-то поэма его любимого шотландца,* и Георгий начал ее тихонечко напевать, качая Анну, с закрытыми глазами примостившуюся у него на коленях.

       *Роберт Бёрнс, шотландский поэт, которого почитают в Шотландии, как у нас Александра Пушкина. Прожил тоже 37 лет (1759-96). «Ночлег в пути», в прекрасном переводе С. Маршака. (Грубо искажен Георгием. Автор присоединяет свой гнев к справедливому гневу читателей).

Георгий пел о том, как его, измученного и опустошенного, настигла житейская метель, как он поехал в ЦДХ**, чтобы там обрести душевный покой, но над ним насмеялся сумасбродный усатый и вся его компания...
      
     **ЦДХ – Центральный Дом Художника.
 
     Меня в хандру накрыла тьма,
     Осенний холод, словно снег.
     Закрылись наглухо дома,
     И я не мог найти ночлег.
     По счастью женщина одна
     Меня, увидев в ЦДХ-а,
     Свой предложила дом она,
     Не побоявшись и греха.

 Он прерывал свою колыбельную, целовал мочки ушей этой женщины, волосы на висках, на лбу, на макушке, на шее, за одним ухом, приговаривая при этом, что, пустив его бездомного, она уже искупила свой грех...

      Она тончайшей простыней
      Застелет скромную кровать
      И, водкой напоив меня,
      С собой положит рядом спать...
 
   - Какая самоуверенность! – сквозь зубы процедила Анна.
   Пропустив мимо ушей ее замечание, он рассказывал этой женщине, что все русоволосые некрашеные блондинки нарасхват приглашают его в свои спальни, а он всем красавицам предпочел Анну, и укрепляет поцелуями ее русые такие блестящие, такие мокрые, такие шелковистые, такие душистые волосы...
   
      Был светел лен ее волос
      И разлетался, как метель,
      Она была грознее гроз,
      Та, что постелет мне постель.
       И тело в профиль, даже в фас
       К себе притягивало глаз,
       И грудь ее была упругой, -
       Она могла бы стать подругой.
       Я целовал ее в уста - 
       Ту, что постелет мне постель,
       И буду целовать туда,
       Где чисто выбрито теперь.

Одна бровь у Анны чуть-чуть недоуменно поднялась, и исполнителю колыбельной пришлось пояснить, что он надеется с помощью поцелуев вырастить и выхолить русые волосы еще и там, где безжалостная хозяйка их выбрила.
  Закрытые глаза Анны дрогнули, губы натянулись. А плешивый нянь продолжал, покачивая.

        И ныне, Господи ты мой,
        Молить тебя почти не смею,
        Не выгоняй меня домой
        Дай здесь состариться мне с нею!*

    *«И ныне, Господи, я беру сию сестру мою не для удовлетворения похоти, но, поистине, как жену: благоволи же помиловать меня и дай мне состариться с нею!»
    «И она сказала с ним: аминь». (Книга Товита, 8: 4-8).

И Георгий пояснил, на случай, если Анна еще его слышит, что, ежели, она его прогонит сегодня, это будет ее большой ошибкой, которую она себе никогда не простит.
Эх, Анна, ты должна была действовать по священному писанию. Скольких морщинок ты избежала бы на своей душе?
   
        Она не спорила со мной,
        Не открывала милых глаз,
        И на коленях у меня
        Она уснула в ранний час.      
        Целуя веки влажных глаз
        И локон, вьющийся, как хмель,
        Я говорю ей: «Много раз
        Ты будешь мне стелить постель!»               

   Он пел ей свою галиматью вперемешку с оригиналом любимого поэта, не переставая расчесывать, целовать, сушить.   
Анна, по-видимому, и вправду забылась. Она сидела у него на бедрах, поджав ноги, обхватив руками его шею и, почти спрятав свое лицо в вырезе его халата.
 
  Георгий перестал петь, выключил фен и прислушался. Дыхания слышно не было, и, если бы не теплые руки, теплое ее тело и обогреваемая ее дыханием его грудь, - впору вызывать «Скорую».
 
  Он осторожно, боясь разбудить, приподнял Анну, положил ее на тахту и начал уже вынимать ее из халата, как вдруг, открылся один ее хитрый глаз, затем другой...
                - Так ты не спала, притворщица?               
Анна, раскусив его планы, быстро сняла ноги с тахты и, резко выпрямившись,  притянула его не вполне высохшую голову, теплыми губами нашла его губы, и ее руки долго взбивали ему волосы на затылке, на висках, искали их на его плешивине, и, совсем задохнувшись, она с трудом оторвалась от его ненасытных губ и заглянула в его глаза. Затем расцеловала их и его брови.
    - А как же скорая разлука, Анна?
    - Немного подождет.
    Схватив его за отворот халата, она заставила его подняться, быстрым движением разложила тахту… и потащила его к раздвижной двери. Какая цепкость, какая сила! Как он не упирался, боязнь оставить халат в руках Анны и предстать пред ней, в чем мать родила, заставили его подчиниться. И вот она в стене раздвинула ту самую дверь.               
 
     «Так вот какая это кухня! Разве это кухня? Можно ли назвать кухней помещение размером с комнату, из которой его только что выволокли?»               
Сразу справа стоял огромный овальный с массивными шестью резными лапами стол.
В центре этого стола стоял всего один цветочек с тремя ярко - зелеными пушистыми веточками, а по обе стороны от него, на узких сторонах стола, - два одинаковых прибора: крохотный мельхиоровый стаканчик, небольшая рюмочка, маленькая расписная в японском стиле тарелочка, на которой лежал один, только один, кусочек белого хлеба, и рядом с ним - три дольки какой-то белой рыбы; на краю тарелки - пара долек лимона и ярко - зеленый кустик петрушки; с правой стороны от тарелки на красивой льняной вышитой салфетке лежала какая-то хитрая вилка.
Георгию сразу все это не понравилось. Во-первых, он еще был сильно возбужден, и минуту назад ему казалось, что он вынет Анну из халата и, наконец, познает ее. Во-вторых, к чему эти приборы в противоположных сторонах стола? Конечно, романтично, изысканно, со вкусом, но не лучше ли было сесть, как Рембрандт с Саскией? * И что это за мельхиоровый наперсточек стоит у его тарелки? Неужели Анна всем мужикам, кто здесь бывает, ставит эти унизительные «стаканы»?  Или это только ему?

   *Картина Рембрандта «Автопортрет с Саскией», где та сидит у него на коленях. Голландский живописец (1606-69 г).               

      - Что ты будешь пить? Есть хорошее белое вино под рыбу, - предложила Анна.
Он без интереса посмотрел на стоявшую бутылку и попытался прочитать на этикетке марку, но только рассмешил Анну.               
    - «Шато Лабори», - великолепное французское вино, - пришла она на помощь.               
    - Нет, Анна, давай пить вместе, что-нибудь одно и покрепче, - не согласился Георгий. - А потом, я привык пить самое не вредное вино для здоровья, - водку. Причем, с гарантией качества. А это одна марка - на Самокатной 4.
    - Подойди к бару, выбери сам.
    - Ничего себе! – подойдя к бару, присвистнул Георгий. - Тебе что идут поставки на дегустацию со всех стран мира? Я не вижу ни одного родного российского сучка:   «Московскую», «Столичную», «Кристалл», наконец, а в этих этикетках я не разбираюсь.               
     - Жаль. А мне казалось...               
     - Это тебе только казалось, Анна.               
     - Тогда я тебе советую вон ту, ни эту, дальше, еще правее, да, да, она.               
     - А что это?               
     - Читай, - улыбалась Анна.               
     -  Этот виски двенадцатилетней выдержки, - Георгий вертел в руках пузатую бутылочку с черно - коричнево - золотистой этикеткой.
     - Угу, - мурлыкнула Анна.
     - Виски шотландских принцев, - переводил Георгий.               
     - Угу, - опять промурлыкала Анна.
     - Шивес Ригел, - продолжал ободренный Георгий. Анна улыбалась.               
     - Премии Скоч виски, - неуверенно закончил Георгий, рассматривая
старинную фамильную геральдику. Анна цвела.
     - Отрава какая-нибудь? Ты пробовала?    
     - В Эдинбурге была неплоха.
     - В Эдинбурге?
Георгий взял бутылку, посмотрел на свет жидкость чайного цвета, потом поболтал, еще раз посмотрел на свет, надеясь, что вот сейчас на дно начнут опускаться хлопья. Странно, в жидкости ничего не плавало.
    - Рискнем, а? Он отвинтил пробку и, смотря на Анну, понюхал горлышко, затем презрительно налил в крохотные мельхиоровые стаканчики.
   - Ты можешь сесть к своему прибору? Ну, я тебя очень прошу, ну, пожалуйста! - настойчиво уговаривала Анна.
   Георгий снял руку с ее талии и обиженно пошел на свое место.
   - Я хочу выпить за тебя, Георгий, за то, чтобы ты не обманул моих ожиданий.
   Он хотел было вскочить, чокнуться с ней, заодно и поцеловать, но Анна, как колдунья, выставила вперед ладонь, только посмотрела на него и ему сразу расхотелось.
    «Колдунья», - подумал он, глотая в общем-то приятный на вкус нехолодный виски. Но он еще не сдался.
    Анна уже принялась за рыбу, когда Георгий подскочил к ней со своим крохотным стаканчиком и бутылкой.
   - Постой, Анна!
   Анна в удивлении перестала есть.
    - Можно сразу второй?
    - Интересная мысль, - взглянула на него пристально Анна. 
    - Это очень важно, эти тосты нельзя разъединять!
   Он налил снова. Обнял ее за талию и почти грубо поставил на ноги.
    - За тебя, Анна, за нас с тобой!
   Он чокнулся с ней, поднес к губам свой наперсток и задержался, глядя на Анну, прося ее взглядом присоединиться. Она помешкала секунду, укоризненно качнула головой, и они вместе одновременно выпили.
   Одной рукой Георгий взял из ее рук стаканчик и, не глядя, сзади, пытаясь поставить его на свое место, поставил его, наконец, на рыбу, другой рукой он крепко прижал к себе Анну, жадно втянул в себя ее рот и его язык почувствовал еще не растворенную у нее во рту горечь виски.
Одна ладонь его быстро переместилась с талии на плечо, обнажила его и стала гладить; потом удалось извлечь на свободу ее левую грудь, которую Георгий приветствовал жадным поглаживанием и помятием; Анна в это время не могла оторваться от его шеи.
     «Ну, чего она нашла в этих жилах? Вот ее грудь - это что-то!»
Теряя контроль над собой, он сильно втянул в рот ее сосок.
Молоко не пошло, зато к его шее будто прикоснулись раскаленным углем, и он, застонав, выпустил сосок.
   - А-а-а, опять кусаться?!
 
 Он подхватил Анну на руки и стал выносить ее из столовой. Она пыталась брыкаться, надеясь вырваться. Не тут-то было. Тогда она пошла на хитрость.
   - А рыба? А... кофе? - барахтаясь в его лапах, пропищала она.
   - Завтра приду съем...
   - Я лимон хочу... - затянула Анна.
   - А я - тебя! - мрачно парировал он, продираясь в раздвижную дверь с Анной в руках.
 
  Он почти бросил ее на тахту, придавил Анну своим телом, лишив свободы действий, выпотрошил под визг ее из халата сначала набок, потом на живот, и пока сам выпростался из своего халата, успел поцеловать ее между лопаток, а она успела повернуться на спину...
   Большего он ей не позволил, да она не очень-то и хотела.

К т о  и  щ е т,  т о т  н а х о д и т
 Кто ищет друг друга и желает знать ближе, тот обязательно находит.
   И Георгий нашел Анну. А его доблестный «Гусар» нашел «Хозяйку». И мужчины отыгрались за насмешки и унижения и взяли верх, хотя могло быть и по - другому. И дамы были не в накладе и получили все, что желали и даже более того. И победителей не было, как не было и побежденных...
 
 Они лежали, как два пловца, вконец обессилевшие, не в состоянии двинуть ни одним своим членом, вынесенные на берег самой высокой волной из бушующего моря.
   Они сделали столько отчаянных безуспешных попыток взобраться, оседлать ту самую единственную волну, которая не даст захлебнуться, не даст потонуть в бурном море страсти! И эта самая высокая, самая страшная волна, с которой, упаси, Господи, сорваться, упоительно, с замиранием сердца, подняла их на свой гребень, пронесла над бушующими валами, отдала свою энергию блаженства и ласково опустила их уже не содрогающиеся тяжело дышащие тела за пределы кипящих страстей.
    Они молодцы, им удалось взобраться на эту волну. Было бы обидно, если бы этого не случилось. И ведь не случается порой и даже нередко.

   Анна и Георгий лежали средь разбросанных по тахте и полу подушек и халатов, с пустыми от всяких мыслей головами, наверное, и не понимающие вовсе, где они и что с ними случилось.
   Ее пальцы тихонечко поползли к его руке, дотронулись до его пальцев и совсем слабо пожали их. Он не отреагировал.
   Георгий лежал, прислушиваясь к себе, и только сейчас начинал осознавать, что вовсе не пустота разлита в нем самом и в его голове, а какое-то редкостное чувство невесомости. Он летал где-то высоко, летал, радостно удивляясь, как у него само собой все это получается!
   Вот в него стало проникать что-то торжественное, величественное, он легко и неслышно стал лететь на эти звуки. Упругие, плотные, осязаемые, он летел, опираясь на них, звуки то поднимали, то опускали, то медленно кружили его. Несомненно, это был орган. Где он? Георгий пригляделся. Черепичные крыши, крыши, крыши. Вот остроконечные шпили, повсюду стрельчатые окна, причудливые цветные витражи завораживали взгляд. Вот откуда возносилась к небу эта божественная мелодия Баха, которая поднимала его, проникала ему в кровь, благоговейно принималась его сердцем и разносилась им в самые отдаленные уголки его тела, так что скоро зазвучал и он сам.
   Над крышами поднимались теплые испарения, насыщенные озоном недавно прошедшего теплого дождя, дышалось легко и свободно.
     - Кстати, - Георгий вздрогнул, - это все картины одного художника, - прошептала Анна, наблюдавшая за ним одним полуоткрытым глазом.
   Он ласково повернул ее на себя, и они пристально стали вглядываться в глаза друг друга. Он заметил, что ситчик ее зрачков излучает какую-то затаенную печаль.
     - Ты чего, Анна?
     - Так, - ушла она от ответа.
     - А все же?
     - Накрой меня.
     - А, может, мы будем откровенны друг с другом? - неуверенно спросил он, накрывая Анну вместе с собой ее желтым махровым халатом.
     - Зачем?
     - Но мы же узнали друг друга.
     - Как любовники, не больше, - она говорила тихо, почти шептала.
     - Я хочу узнать о тебе все: кто ты, что ты...
     - Зачем ты, - тихо поддразнила она.
   Он поднял ее плечи, хотел заглянуть поглубже в ее глаза, но она их закрыла.
     - Не хочешь, значит. А мне интересно.
   Он поцеловал один уголок ее губ, ставший таким упрямым.
     - Я хочу знать о тебе все, - он поцеловал другой не менее упрямый ее уголок.
  Анна не открывала глаза. Точно какая-то дымка грусти, которую она не хотела показывать, вдруг просочилась из них, и Георгий принял ее своими губами. Затем еще раз поцеловал ее глаза. Но и после этого не смог разгадать причины. Анна молчала.
  «Уже созрела до скорой разлуки», - подумал он.
     - Анна, - решился попытать он еще раз, - я тебе нужен был, как мужчина и только сейчас? Ты меня добилась. Я уже тебе не интересен?
  Анна открыла глаза, они были наполнены слезами.
     - Не спрашивай, Георгий, а то я заплачу, - совсем жалобно, чуть не хлипая, прошептала Анна и, вся, прижавшись к нему, стала нежно целовать все его лицо, каждый раз всматриваясь в это место; его шею, его грудь...
 
   Он чего-то не понимал. Но одно уже прояснилось: Анне было хорошо с ним, и это не мало.
     «Это хороший фундамент. На нем можно строить отношения дальше, если только она опять не уйдет в себя. Все остальное – суета сует».
    Анна лежала на нем, уютно подоткнув голову под его подбородок; ее ладошки медленно гладили его плечи; ее груди отдыхали на его груди.
   Георгий перебирал ее русые пряди, вытаскивая их из-под краешка халата, прикрывающего Анну.
     - А что там делает мой «Гусар»? - чуть слышно спросил Георгий.
     - Тихо, «Хозяйка» спит у него на коленях, и он сам, кажется, тоже спит, - пропела, а не сказала Анна.
     - Тогда он не «Гусар».
     - Не буди их, он славно потрудился.
     - Ну, а «Хозяйка», хоть, довольна?
     - Она на седьмом небе, ты сам это знаешь, - пропела опять Анна. - Помолчи.
               
К а к  ж е  р е в н и в о  А н н а  о б е р е г а е т  с в о й  м и р
      «Как же ревниво оберегает она свой мир от постороннего взгляда, очень дорожит им и боится за него. Боится, что его разрушат? Значит ее мир недостаточно прочный. Бережет душевный покой? Боится, что мои вопросы доставят ей неприятные минуты? А врать не хочет - и за это спасибо. Хотя ему, первому встречному, можно было «залить» что угодно. Хочешь - верь, хочешь - не верь.

   А вообще-то, с какой стати она должна перед ним распахивать душу? Кто он ей? Здравствуй и прощай! Да и какое право он имеет ломиться в чужой мир? Бередить душевный покой этой женщины? Не простой, видимо, женщины, очень интересной, неординарной; такой с виду деловой, а на самом деле такой женственной, такой беззащитной».
Он весь ушел в себя и смотрел сквозь Анну явно отсутствующими глазами.
От Анны это не ускользнуло, и она властно приказала:
     - Так, где ты там со своими мыслями? А ну, продолжай вслух, ишь, уединился в обществе! И где ты только воспитывался? Ну же, продолжай вслух, слышишь!
     - Такая… с виду, деловая, - он продолжал медленно, как во сне, - а на самом деле… такая женственная… и легко ранимая.
 
 Он по-прежнему смотрел сквозь Анну и не видел, что она, широко раскрыв глаза от удивления, выпрямилась и, затаив дыхание, уставилась на него, как на колдуна какого.
   - И дается ей это не просто, - тянул он, - много сил уходит - держать себя в рамках, как того требует окружение... все время на нервах... все время в напряжении...  а как ей хочется… побыть в душевной, простой обстановке... просто женщиной... и чтобы нашелся мужчина… Георгий, например, который оценил бы ее... которому она была бы нужна... чтобы с ним ей было легко и надежно...
    Анна уткнулась носом ему в щеку, хлюпнула, и они некоторое время лежали молча. Потом, будто что-то стряхивая с себя, она приподнялась и тихо сказала:
    - Через пять - семь минут, чтобы вышел из ванны. Буду тебя кормить.
   Она легко спрыгнула с его бедер и быстро скрылась в открытых раздвижных дверях. Потом тотчас возникла снова.
   - Не мочи голову, надень шапочку! - и вновь исчезла.

Р а з д у х а р и л с я  м у ж и к
 Анна, разогревая в столовой мясо, вдруг вздрогнула и прислушалась. Сквозь плеск воды, фырканье, из ванной раздались вопли. Она собралась, готовая поспешить на помощь, но вопли быстро оформились в мелодию.
  «Постой, постой, слова, правда, странные... Так это же ария герцога из                «Риголетто».
 А из ванной неслось:
      
       Ласки ми-и-лой докучны быва-а-ют...
      
    - Ах, говнюк, - разобрала, наконец, слова Анна, - ну, ты у меня сейчас допоешься!
 Она решительно подошла к двери, та была закрыта. Анна подняла кулачок...
      
       Пусть поча-ще-е меня вспомина-а-ет,
       Где Георгия не-е-ту, быть не может любви!
      
    - Вот еще фрукт свалился на мою голову! Ишь, чего возомнил! - Кипела Анна.
 Но тут «говнюк» так прилично вытянул куплет, что она опустила руку. А из ванной продолжалось:
         
          Если вдруг мне-э так понравилась Анна,
         То сам А-а-ргус…*
       
     *Стоокий Аргус, в древнегреческой мифологии сторожил любовницу Зевса – Ио.

   - А-а-а, так я понравилась все-таки», - торжествующе расплылась в улыбке Анна.
  Она не считала уже себя задетой, но тут...
      

         Я сего-о-дня от нее в восхищенье,
         Завтра то-о-же скажу о друго-о-й...
       
    - Сейчас допоешься, голодным выставлю! - прокричала в дверь Анна.
   
          За-а-а-а-втра то-о-же-э скажу о другой!

   Она слушала, прислонясь к косяку, и улыбалась.
 
 «Раздухарился мужик. А ведь ему действительно хорошо! Вот, дуреха! Кому будет плохо? Поимел женщину, обласкали... знает, что напоят и накормят сейчас, - вот и расслабился... Неужели он и впрямь думает, что еще раз переступит порог ее квартиры? Интересно, какой он все-таки в будничной жизни? Искусил ее этот сумасшедший Дали привезти его к себе А, ведь, наверное, помани его любая другая женщина, и он был бы с ней в точности такой же! А она, привези она другого, а не его, неужели бы вела себя так же, как сейчас с ним? Ну, нет! На нее наваждение какое-то напало! С ума сойти! Она так непозволительно себя вела, это все Георгий виноват: такой проникающий взгляд, такие ласковые руки, а голос... Никогда она так быстро не таяла, так и раскиснуть недолго. Ну, кто же знал, что еще попадаются такие мужики! Ну, и заварила она кашу!»
 
 Он вошел в столовую, запахивая халат, светясь, как начищенный мельхиоровый чайник, и, благоухая, как наложница из гарема, которой предстоит провести ночь с арабским шейхом.
    - Ты смотри, опять мыл голову! - возмутилась Анна.
    - А ты эгоистка, Анна, сама моешь голову всякими шампунями, как его... Хер...бел ... там еще розочка нарисована, а на пузырьке с кондиционером - подсолнух...  ну, подскажи...
     - «Хербел эссенцис».    
     - Вот, вот, хербовая эссенция.   
     - Перестань похабничать, это лучшие из шампуней и кондиционеров.
     - А я и не сомневаюсь, у тебя плохого не водится. Теперь и у меня будут густые здоровые русые волосы, и, надеюсь, лысина даже зарастет. Ни тебе одной хочется иметь роскошные волосы.
Знаешь, - он понизил голос и даже оглянулся, - я и «Гусару» своему шевелюру намылил, пусть будет теперь не брюнетом, а блондином, как «Хозяйка».  Жаль, что времени мне даешь очень мало, сколько надо было держать, не смывая, полчаса?    
     - Ну, все, конец моему терпенью, какой нахал, а? - возмутилась Анна. -  Вы только подумайте! Заваливается в ванную, ведет себя, как дома, переводит мой любимый шампунь и на что? Какого черта? Чтоб завтра купил мне новый! Нет, что я говорю! Ты же больше сюда ни ногой не ступишь! Гони деньги за шампунь! Немедленно!   

Анна грозно стала наступать с ложкой на все еще довольного и сияющего Георгия. Затем тревожно и подозрительно втянула в себя воздух и застонала.
     - Так оно и есть! Мой арабский крем с розовым маслом! Негодяй! Вор! Щас ка-а-а-ак дам тебе, мой дорогой, и придется тебе искать свои клочки по закоулочкам! - она пыталась достать его голову ложкой, но Георгий забежал за стол, продолжая удовлетворенно сиять от проделанного в ванной макияжа.
     - Ну, ты не права, Анна, - бегая вокруг стола, продолжал он, - я же выхожу из ванной к женщине, можно сказать, к желанной женщине... а от меня никак не будет пахнуть... или просто будет пахнуть мужиком... я же такой ей не понравлюсь. Вот сейчас - другое дело... видишь, ты сразу обратила на меня внимание... я стал, как и раньше, молодой и красивый! И даже, по-моему, ты домогаешься меня... уже, видимо, сильно меня хочешь...
 
 Последний поворот вокруг стола Георгий пробежал медленнее, чем надо было, и схлопотал все же по затылку, хорошо, что вскользь.
     - Анна, ты не права, у тебя ложка в каком-то соусе, а я голову, между прочим, побрызгал французским дезодорантом и под мышками, правда, тоже...
    - О-о-о-о, - бессильно простонала запыхавшаяся Анна и остановилась, злобно сверкая глазами.
    - Кстати, у тебя на сковородке сгорит что-то вкусное.
    - Ну, погоди у меня, я до тебя доберусь, - и Анна метнулась к газовой плите спасать соус.
    - Вот видишь, - продолжал Георгий довольно, предусмотрительно стоя с противоположной от Анны стороны стола, - как ты меня такого душистого страстно захотела! Но я тебя такую страстную боюсь. Сделаешь что-нибудь со мной, откусишь чего, а потом выгонишь и скажешь, что так и было. 
Анна прыснула в сковородку и стрельнула в Георгия лукавыми глазами.
    - Так это крем арабский, говоришь, с розовым маслом? То-то мой «Гусар» выглядел таким довольным, когда я его им мазал!
     - Ой, мамочка! - завыла Анна и бросилась в ванную.
Оттуда раздались ни то всхлипывания, ни то причитания. Затем дверь ванной с треском захлопнулась, и Анна влетела в столовую с красивой черной баночкой, на которой золотом была нарисована роза, а по окружности шли буквы арабской вязи, Георгий помнил это.
Такая Анна сразу ему не понравилась, и он напрягся. А когда он увидел, что Анна выбирает среди висящих на стене деревянных красиво расписанных черным и красным лаком по золоту, так необходимых на кухне предметов, длинную толстую скалку похожую на бейсбольную биту, видимо, для раскатывания теста, Георгий понял, что за столом теперь не спасется и опрометью бросился в комнату.
Предчувствуя близость наказания, что-то крича, Анна влетела в комнату, держа в руке биту, как булаву.
     «Нет, не изучала Анна тактику, и где она только училась? Не изучала, это точно!»
Георгий, стоявший за дверью, одним прыжком очутился сзади и плотным кольцом рук обхватил ее пониже груди, прижав к телу и ее руку с битой.
Анна вскрикнула от неожиданности.
      - Поздно рано вставать, амазонка, слишком поздно!
Ее ноги оторвались от пола, и она медленно поплыла к тахте, задыхаясь больше от гнева, чем от объятий. Георгий бережно положил ее чуть трепыхающуюся на себя, перевернуть ее лицом к себе было делом техники, только раз Анна пискнула. Для надежности он обвил ее бедра своими ногами. Так деловитый паук бережно пеленает муху, перед тем как высосать из нее жизнь.
Анна дергала головой, посылая душегубу проклятья, а он, предвкушая пир, аппетитно смотрел на нее; затем нежно запечатал ей рот и стал душить ее... поцелуем.      
Ах, какая сила скрывается все-таки в простом поцелуе! Нет, только в страстном поцелуе скрывается удивительная сила!
Минуту назад бешенная, разъяренная, сильная женщина, которой ни то, что, упаси Бог, попасться под горячую руку, смотреть даже на нее было страшно, вдруг обмякла, успокоилась, выронила свое оружие, и уже сама начала отвечать не менее страстным поцелуем.
Ее кончик языка проникал все глубже и глубже ему в рот, загнав куда-то его язык, щекотал верхнее и нижнее небо, пересчитывал зубы, потом находил его язык и дружески извинялся за свое нахальство; убегал к губам, заигрывая с ними, потом вдруг снова набрасывался на него и осыпал нежностями... Незаметно хватка Георгия ослабла, чем сразу воспользовались чуткие руки Анны: одна ладонь нырнула под его затылок и крепко прижала его уставшие губы к ее губам, а вторая - в разрез его халата, на полюбившуюся левую грудь и стала растирать ее, наверное, чтобы подогнать сердце, ускорить кровь и подхлестнуть страсть. 
   - Ты замечательно целуешься, - запыхавшись, тихо произнесла Анна, - какая женщина тебя научила этому?
   - Анна, я хочу тебя... очень.
Анна прикрыла его рот своими губами и прошептала в его губы:
   - Да-а? Я тоже хочу тебя.
   - Это же прекрасно, когда два человека хотят друг друга... - и еще, что-то хотел добавить Георгий, но Анна его перебила.
 
А н н а  г а с и т  р а з г о р а ю щ и й с я  к о с т е р
     - Через час нам надо выходить, я не могу сорвать важную встречу, а я еще не одета.
     - Но мы хотим друг друга, разве это не главное?
Анна целовала, будто в последний раз, его подбородок, кончик носа, брови, глаза.
     - Я очень тебя хочу, - прошептала она опять, - но не судьба, видно... давай сегодня ценить то, что имеем.
     - А завтра? Не ты ли говорила, что я здесь в первый и последний раз?
     - Да, говорила, - ее голос дрогнул, - вероятно, так и будет.
     - А без вероятно?
     - Так и будет, - более решительно повторила Анна, посмотрела, как бы запоминая его глаза, и быстро встала. - Пойдем, Георгий, я тебя покормлю, - уже в дверях сказала она.
     - Ты, Анна, не расслышала, я тебя хочу, а не твою пусть даже вкусную стряпню. Неужели ты променяешь пищу любви на пищу желудка?
     - Ты вынуждаешь меня, Георгий, ломать мои правила. Я была бы рада с тобой целый день питаться пищей любви.
     - Нам не дано слишком высоко отрываться от земли, - продолжала она, - кто об этом забывает, тот разбивается, и если даже останется жить, то уже никогда не взлетит. Не дай мне разбиться, прошу тебя, не дай обмануться в тебе. Я и так почти все делаю по наитию, со слепой верой в тебя, что ты не сможешь сделать мне плохо.

Никогда до этого Анна так с ним не говорила и так на него не смотрела.
Георгий не совсем понимал, о чем просит его Анна, но шестым чувством, которым у него было сердце, а оно никогда еще не подводило, он ощущал невидимую установившуюся связь их душ, их стремление друг к другу, потаенную радость, доставляемую от общения словами, жестами, глазами, мыслями. И, наверное, он только сейчас начал догадываться, что Анну напугал так неожиданно вспыхнувший костер ее чувств, что она своей холодной волей гасит его, не дает ему разгореться, что ей самой грустно и больно видеть это. Что есть нечто, пока ему неизвестное, которое управляет ее чувствами и которому подчиняется она сама. И вот она просит помочь его справиться с этим неожиданным для нее самой бедствием.
     - Анна, я все сделаю, как ты просишь, только бы твои глаза светились радостью, а в твоем голосе не звучала грусть.
     - Спасибо тебе... милый.
     - Повтори еще, - попросил Георгий.
Анна, явно смущаясь, спрятала свое лицо у него на шее.
     - Иди в столовую, мне надо позвонить, я быстро.

В столовой два прибора стояли рядом, это уже было лучше, чем вначале. Георгий сидел в ожидании Анны, разглядывая просторное помещение. Сейчас столовая больше походила на уютную гостиную для теплой компании. Уют, пожалуй, ей придавал фарфоровый плафон с бронзовыми украшениями, низко висящий над столом на трех бронзовых цепях.
И так Георгию захотелось здесь остаться, просто посидеть с Анной, пусть даже рядом, и попить чай, за какой-нибудь неторопливой беседой, что у него от неосуществимого желания заныло в груди.
 
Из комнаты Анны до Георгия донеслись какие-то странные звуки.
      «Так Анна, оказывается, говорит по-английски! Нехорошо подслушивать, но не виноват же он, что слышен даже самый тихий разговор.   
 Так, так, обстоятельства ее задержали, и она не будет заезжать в офис, а приедет прямо в торгпредство... не слышно... вот... договор подготовлен... о, черт, непонятное выражение... чего-то не должно быть... она все проверила... не слышно... до встречи, Майкл».
   «Вот оно что, - быстро бегали мысли, - работает Анна в инофирме или в солидной компании, коли договор обсуждается в торгпредстве; знает английский; если отвечает за договор, то работает не переводчиком и не простым менеджером... обстоятельства - это он, Георгий, а ... «everything should go smoothly» - что такое? «Все должно пройти... ровно, нет, точнее – гладко. Вроде так».
     - Может, выпьешь что-нибудь? - предложила вошедшая Анна.
     - А ты?
     - У меня деловая встреча, я не буду.
     - А я в одиночку не пью, - нахохлился Георгий.
 
 Они ели и говорили ни о чем. Он хвалил вкусно приготовленное мясо, грибной соус, красиво уложенный салат, ел с видимым аппетитом, но вкуса пищи не ощущал и старался развеселить себя и Анну. Она ела мало, неохотно, незаметно смотрела, как он поглощает еду. Потом заложила посуду в моечную машину, протянула Георгию большую грушу.
Он кормил Анну ее грушей, не забывая периодически сам от нее откусывать. Несколько крупных кусочков он предлагал ей из своих губ в придачу с поцелуями, и Анна охотно их принимала. Затем она отправилась в свою комнату одеваться, попросив его не входить туда, и сказала, что она надеется, что он будет готов к ее выходу.
Одевшись, Георгий поставил первый попавшийся лазерный диск, развалился на тахте, откинул голову, закрыл глаза и растворился в звуках...

С первых нот он узнал проникновенный голос Френка Синатры и любимую свою песню «Дым сигареты», постоянно забываемого им американского композитора, вошедшего в мировую классику этой своей гениальной песней. Баловень женщин Френк, пел о хорошо знакомой ему боли разлуки со своей любимой. В его голосе не было отчаяния, была только легкая, как тающий сигаретный дым, грусть расставания. У Георгия запершило в горле и защипало глаза от этого дымка. Его взгляд скользнул на картину, которая вначале показалась ему уж совсем непримечательной, а теперь зеленый купол убогой церквушки с золотым крестом и заброшенный под ней погост щемящей тоской резанули его чувства,  он задохнулся от схватившей его боли, а на глазах выступили слезы.

 Вдруг он почувствовал, что он не один. Георгий открыл глаза. Прислонившись к двери, стояла Анна и широко открытыми глазами смотрела на него.
Георгий поднялся ей навстречу, перед ним стояла знакомая и незнакомая женщина.
Он подошел к ней вплотную, продолжая рассматривать и не решаясь дотронуться до нее. Анна молча смотрела на него, не изменяя позы.
     - Пошли? - неуверенно спросила она.
     - Анна, сядь ко мне на колени на три минуты и выходим. Боюсь, что такая женщина никогда больше не будет сидеть у меня на коленях; я хочу запомнить мгновенье.
 Анна села, обняла Георгия одной рукой за шею, глядя на него со снисходительной и немного грустной улыбкой. Что ж, она могла себе это позволить.

 У него на коленях сидела уверенная в себе красивая женщина, в деловом темно - синем костюме: в юбке - миди без пояса; из нагрудного кармана жакета выглядывали четыре малюсеньких уголочка голубого батистового платка; в ослепительно - белой тончайшей блузке с манжетами, выглядывающими из рукавов жакета, и строгим английским воротничком; ее темно - русые волосы были гладко причесаны и собраны на затылке в аккуратный узел, который держался неизвестно на чем; на ногах были черно - матовые классические английские туфли. Глаза только чуть подведены, ресницы даже не накрашены, а на губах - светло - сиреневая помада. В ушах этой женщины были скромные бриллиантовые серьги, на пальце левой руки - с такой же оправой маленький перстенек.
   «Куда подевалось полное участия выражение лица? А глаза? Это же совсем другие глаза! В них нет искорки лукавого добродушия, нежности, от них не исходит ни капельки тепла!
 О, знакомый тип холодных пресыщенных жизнью красавиц! Видал, видал он их не раз, да что видал - говорил с некоторыми и затыкал уши от их словесного поноса! Одной минуты хватало, чтобы интерес к красавице пропадал даже, как к женщине. Попадись такая Анна ему в зале - не сидела бы она сейчас у него на коленях, это точно».
С плохо скрываемым чувством опасения Георгий продолжал рассматривать не его Анну.
И вдруг куда-то исчезла тонкая материя ее юбки и его брюк, ее трусиков и его трусов. Он ощутил телом, где сидела Анна, тепло ее голого тела. Это было даже не тепло, это уже разгорался огонь, огонь обоюдного желания, он чувствовал это.               
 
   Анна не сдержалась первой и, прижавшись к нему грудью, обняла его за шею, и они, в который раз, за сегодня, слились в страстном поцелуе. Его «Гусар» не смог выдержать такой пытки (а кто выдержит?), и ему показалось, что Анна приподнимается, но она с упоением продолжала утолять жажду любовным напитком под названием «поцелуй».
 Анна первой и опомнилась. Похоже, и она испугалась такого возможного исхода. Она отскочила от Георгия, держась одной рукой за стену, зрачки ее расширились, грудь заметно поднималась, ей не хватало воздуха. Она смотрела на него так, как пчела смотрит на мед, когда, неосторожно сев на него, и, вкусив сладостного нектара, вдруг чувствует, что начинает тонуть, пропадать. Тогда из последних сил своих крыльев отрывается от сладостной своей погибели и, неподвижно жужжа над ним, не в силах побороть себя, размышляет: «А не попробовать ли еще раз, а там - будь, что будет!»
 Анна подавила искушение.
     - Все! Это был последний поцелуй! - как установку себе произнесла она. И с улыбкой сожаления добавила:
     - А «ЕМУ» - мои глубокие соболезнования.
 Георгий не видел этого. Закрыв глаза и скрепя зубами, он напряг всю свою волю, чтобы сдержаться.
    - А на хрена тебе такие испытания! –  раздался в ушах голос его второго «Я» - Дурак, устроил «Гусару» и «Хозяйке» такой стресс! Задержись вы еще на пару секунд в поцелуе, я не дал бы не только одного «зелененького», но даже и рубля «деревянного» за тот договор, который ей предстоит обсуждать через полчаса!
 Анна, закончив подкрашивать губы, осмотрела еще раз себя в зеркало и подала ему руку.
     - Пошли! - мягко, но требовательно сказала она.
     - Анна, Вы, как всегда, прекрасно выглядите! - сказала улыбающаяся, прилично одетая пожилая консьержка.
     - Спасибо, тетя Валя, - улыбаясь, ответила ей Анна.
     - Как обычно поздно приедете?
     - Да!
     - Я буду ждать Вас.
     - Ты что уснул? - Анна взяла его за руку.
«Черт, опять забыл взять даму под руку, - он исправился на ходу. - А вот и ее фольксваген,  очень послушный в управлении».
     - Нет, я такой «сонной мухе» не доверю сейчас машину! - протянула Анна.
Он и не возражал. Настроение его упало.
     «А с чего ему не падать? Так счастливо приобрести и так внезапно потерять такую женщину! Потерять навсегда! Никогда больше не дотронуться до нее рукой, никогда больше не услышать ее вкрадчивого голоса; ему и видеть ее запрещено! Ну, - это фигушки! Нет, нет, успокойся, Анна, преследовать он тебя не будет, но и не спросит тебя. Если надо - подкараулит, поглядит на тебя хоть издали. «A cat may look at the king!»* Не запретишь! Перебьешься! Сейчас у нас свобода, все-таки!»

*И кошке дозволено смотреть на короля! - англ.               

Георгий совсем ушел в себя, не заметив даже, как сел на место пассажира рядом с Анной; что-то односложно отвечал ей, но главный диалог он вел сам с собой.
     - Я могу тебя подвести только до «Октябрьской».
    Он кивнул.
    «Интересно, сегодня у Анны он сам вел себя, как немного сумасшедший Дали. Да и она тоже».
     - А я и раньше подозревал хозяина, а тут ты сам признался! – возник второе «Я» - А что, очень похоже на то. И Анна от тебя не отставала.
«И как только русская Гала, - мелькнуло вдруг у Георгия, - могла себе выбрать этого сумасшедшего испанца, который гордился своим сумасшествием. Оказывается, это Гала все сделала, чтобы в глазах всего общества он был таким. Сколько лет она носила его картины по разным меценатом, чтобы те, наконец, его заметили.
Это Гала продвигала все его сумасшедшие проекты и добилась своего! Его начали признавать, и он стал ДАЛИ! И она всю жизнь была его музой.
     - А вот твоя Анна, - как всегда не к стати, возник второе «Я», - не такая. Тебе с ней не повезло, - Ишь, чего захотела? Чтобы ты забыл ее и даже дорогу к ней! Она поиграла сегодня с тобой, как кошка с мышкой. – Ухмыльнулся второе «Я». - И скажи спасибо, что выпустила тебя. Так что, не особо печалься, хозяин. Еще не одна кошечка перейдет тебе дорогу в твоей непутевой жизни.               

Остановившись, Анна сидела, не глядя на него, в задумчивости чертила пальцем по рулю.
     - Ты знаешь, Георгий, ты – мужчина… вероятно, у тебя семья, дети... тебе тяжело сейчас, ты увлекся, но мне, поверь, еще тяжелее. Я, видимо, увлеклась не меньше... я чуть не плачу. - Анна почти всхлипнула.
 Он скосил на нее взгляд. Анна часто - часто заморгала ресницами и с трудом справилась с собой.
     - Но что же делать? Мы не должны отрываться от жизни, она этого не прощает. Попытайся понять, надо жить по ее законам. Давай расставаться. Не судьба, видно. Целуй меня в щеку, - и она показала пальцем.
Георгий холодно поцеловал. Анна смотрела на него сочувственно.
     - Ну, иди. Удачи тебе.
Георгий открыл дверцу и еще не поставил на землю ноги, как Анна схватила его за плечо. Он повернулся к ней и посмотрел в глаза. Зрачки ее чуть заметно метались. У губ прорезались страдальческие складки, лицо напряглось.
    «Нет, ей все-таки все тридцать пять», - подумал он.
   - Спасибо тебе за эти шесть часов, мне было хорошо с тобой, даже слишком хорошо, - с трудом выдавливала из себя Анна, - и это плохо... ну, иди! Прощай!
 Георгий вышел из ее уютного автомобиля и застыл. Секунды три он стоял спиной к Анне, потом резко обернулся, открыл дверцу, просунул только голову в салон и нерешительно тихо сказал:
   - На кухне, на бумажном полотенце, я написал свой телефон... так, на всякий случай.
 Анна молчала.
 Ему показалось, что жалость к нему проступила на ее лице. Он отпрянул, резко захлопнул дверцу и, круто развернувшись, зашагал прочь.

Т е б я  ж а л е ю т, к а к  п о с л е д н е г о  б о м ж а 
  - Ну, что, кретин, добился своего, тебя жалеют, как последнего бомжа, просящего милостыню, – взорвался второй «Я». - Не утерпел, все-таки. Прорвало! Где же твоя гордость, что ты никому и ничем не обязан?
Георгий быстро шел, осыпая себя проклятьями, уничтожая себя, и не видел, как, положив голову на руль, давилась слезами Анна.