Клад. Часть 2 глава 3

Глава 3
-------------
Скульптор и Судьи

**
      Завьюжило, ветер перехлёстывал где - то оборванные на столбах провода.  Белой
скатертью были накрыты крыши домов, Будто незримый Скульптор, прятал свой маленький
город под сукном. Охлождая лоб ладонью перед тем, как откроется широкая Занавесь. За
которой танцующие Зеркала,  примут задумчивый блёск послевкусия,  и эхом отразится
Рукоплескание. Скульптор скажет;
      "Но ведь Я ещё не сдёрнул сукно.  Я еще не снял свой запачканный фартук. Мой
город зябок. Он ещё не готов, как и ваши сердца."
      "Мы не спим, мы переливаем, с одного ковша в другой ожидание. Поднимая снегами
кружащююся поступь, которой наполнялась каждая ночь.  За Тобой закрываем мы двери,
чтоб открыть для них отражение в ином." 
      "Я не скину сукна, белый мир укрывающий черный. Весь он в саже, как не вымытые
руки печника. Что перекладывает уже чёрные камни, чтоб остаться здесь навсегда." 
      "Небо это всё, что Ты можешь нам предложить. На вершине холма в одиянии белом.
Есть Огонь, который нельзя потушить. В длинных одеждах подвязанных по перстям
слышат Первые.
      "Смерть это безумие жизни, а жизнь это чёрные камни. В доме том, где не будет
сукна. ..Тогда оставляйте себе Занавесь. Чтобы пыль не летела в глаза."
      Гринька в поту пробудился от сна, и холодная зябь, пробегала под мятой одеждой.
Ломились суставы,  на сырой и мокрой Земле.  На заброшенном холмике,  где осталась
Надежда. Куда же занесло в непогоду превыкших к холодной постели друзей?  Под небом
открытым поющих о силе Добра. И мир полутёмный, незнавший гостей, Ложился на крыши
посланником сна. И только лишь камни растут на дороге. И только лишь гром стучится в
окно; Но кто же разделит и ветер и слёзы, Что бьют по лицу, встречая лицо. И серость
ночи в запечёной, как угли картошке. И корка одна на платочке у ног. Забудут и тех, кто
страдал понемножку.  Но выше страдания того, кто Любил больше всех. Где аршин коим
можно измерять всё небо?  Не в сердце ли он, как зерно?  Да, семичка та, всего лишь
горчичная, что души спасает от мира сего.
      Рядом Ленька, как дервиш скрутился; в нахлобученном репеём длинном рубище на
вроде плаща. И не праздные руки скрутились в обнимке, будто греет он Зёрнышко то для
тебя. И засохшие слёзы тускнели всю ночь, на морщинах написано имя сестры.  Не гони
ты метлой со двора;  Тех кто в дом твой приносит добро.  Пусть не в золоте литом оно
воспылает. Но пример этот брать никчему не зачем. Для него это корка всего лишь сухая.
Для тебя это может быть больше чем мир. Подпирая под шапку картонку дырявую. Он не
видел тех грозьдьев блестящих, что сводят с ума. Быть может Счастливей он всех настоящих?
Потому, что не знал, искушения сего.  Испытай? Испытай ты себя хоть на столько, сколь
вместится на ушко иглы.  Может станет тогда эта ноша сокральная, больше той, что он
смог донести.
**
      В часе ходьбы, рядом Пир и гуляние, Для "бояр" (показуха). Сытых Польских
слощавых Панов.  Что на Юг прикатили на Семинар приглашенные  (по обмену опыта),
Посмотреть, что не додал им Бог.  Не на жизнь, не на Труд, а на землю Он  (Пан),
приехал смотреть. Сколь завидует он каждой крошки твоей. Сладко улыбается; Да, по
плечу хлопает "Бардзе прошу", приглашая тебя, на твой собственный обед.
      А ты крутишься, вертишся, как лесной муравей. На полянке шатёр бочки с Квасом
пестрят.  На столе медовуха обставлена блюдами;  Кто то в пляс, устремился не в такт.
Разгибаясь гармошка покатисто,  Ухмыляет вспотевшие рты.  "Бардзе прошу",  душа
покладистая; Мы тебе итекетки в займы. А ты душу свою вместе с пашнями, Не попросим
мы много "Чудак". Вывози всё Холуй. Что Советскою властью вам дадено! Будешь вечно
ты жить за гроши. Продавай, ведь у нас покупается Всё! Выгребай под чистую, что нажито.
Теми, кто на Заре дорожил каждой каплей сего. То, что Памятью для всех называется.
**
      Лёнька с Гринькой подались в поля.  Ещё относительно тёплым Осеним денёчком. 
Выехали после обеда, на  "Мотокросике"  Гриньки.  С утра не поехали,  по причине
занятости.  Всё же надеялись,  что к вечеру управятся,  и скоренько вернутся домой. 
Сколько Бог даст, насобирают, набьют, И на том Божия милость, "Спасибо!"
      Гринька летел, как ветер. Вязаная серенькая шапочка с двумя белыми полосочками
имела самый  "мотокросный"  вид.  Не хватало только очков,  как у Горнолыжников с
широкой плотно фиксирующей резинкой.  Где он давил на педали,  а Ленька сзади на
багажке,  только успевал местами поднимать ноги над то здесь,  то там,  блестящими
лужицами. Эта ответвлённая Дорога, была под асфальтом. Который начинался с кольцевой
объездной дороги,  и к сожелению заканчивался метров через двести.  (потому, как
видимость для отчётности была создана, а дальше, на кой та дорога? Денежки украли, и
порядок!)  Эта дорога шла к одному из небольших близ-лежащих сел, с энергетическим
названием  "ПроводнОе"  Цель поезки была ясна,  как белый день.  По исключительной
благоприятности имеющихся сведений.
      Не далеко,  в киллометрах десяти к северу,  (чуть в сторону на пару километров
съезжая с выше указанной дороги) уже начинались убраные первые поля Подсолнечника.
Знакомый Лёньки, Васька тракторист, выложил всю правду, как на духу! Ну, конечно же
дёрнув грамм четыреста "крепенькой".  Информация с первых рук, попадала в основном,
только самым надёжным и проверенным товарищам! Потому как и Димка, который не за
долго до этого уже объзжал в тех краях поля, (сояшник на которых созрел) Был прямым
свидетельством сказанного Васькой. (И оснований не доверять не было).  Все это было, 
как раз тогда,  когда заболела Танюшка, (восполением легких).  Тогда то уборку (в тех
краях) отложили, (дать выстоять и просохнуть подсолнечнику),  по причине того дождя, 
который застал в расплох в  "тот"  злополучный день Гриньку у Женьки (Маслобойщика).
И вот,  через десять денёчков уборка в том краю уже шла полным ходом.  Танюшинька
уже к тому времени Слава Богу поправилась. Гринька летел, как угорелый. Но по дороге
случился конфуз. Порвалась цепка; "А чтоб её!" Ну возвращатся конечно же они не будут
на пол пути!  (В том то и дело, что они сокращали время, исключительно потому,  что
Гринька давил на педали)  А назад?  Ну, если Повезёт даст Бог;  да, мешечек будет..
Соберались катить нагрузив поклажу на  "мотокросик"  и пешачком да,  за пару тройку
часиков думали дойдут.  А так,  добавились ещё пару часиков,  не вошедшие в планы
"росходов".  (А сояшника там было просто завались).  Комбайны  "Нива"  Советские!
После них соберать, Одно удовольствие. Такие "Головки", что бахнул палкой раз, и пол
ведра. Просто Красотища!) Они к полю когда добрались, ещё петляя по посадкам, пока
нашли. Уже было около пяти часов вечера. На радостях, не знали в какую сторону идти.
(Четыре поля,  как одно.  Разделённые полевыми дорогами,  были полностью убраны).
      И там, и там, вдоль борозы, по накатанной, между штурпаками валялись "головки"
и большие и маленькие. Уже вызревшие, твёрдые, плотно набитые, как камень! Именно
тот, что на Масло! Просто Рай земной, от этого богатства! Как в Американских фильмах
про Индейцев.  Где находят ковбойцы Золото,  "Золотые жилы".  Только,  по какой-то
причине, сразу начинают все друг друга "кокошить" Чего им вечно не хватает?  Ума не
приложу..). Так вот, это была настоящая "Жила" только из Подсолнечников! И другого
богатства (им) нашим Друзьям не надо!  Гринька думал о том, как он притянет целый
мешок семечек! Боже, как же будет рада Оксанка с Танюшкой! Слёзы радости были на
глазах. А Лёнька от Радости чуть ли не воспарял над полем, как "Ёжик на облачке" из
мультика "Трям!" В самых Счастливых мыслях, что Наташка не будет с поникшей головой, 
просить "копейку" у откормленного толстощёкого Фермера с перстнем на пальце.  И они
решили, Сколь есть куда набить, всё заполнят! А было в корзинке богажника, что спереди 
Аж три больших мешка!  Ну, и Гринькин "не прозрачный" пакет.  Который тоже был не
маленький. Нельзя упускать момента, раз так повезло!  Это был поистине редкий Случай! 
Конечно, всегда на "сбирках" можно насобирать, Да, набить Сояшника. Только за целый
День! И максимум (тоже, если повезёт), по пол мешечка на "брата". Даже, если очень
потрудится, и намотать километров тридцать, пока насобираешь. Потом сел по средь поля
Постелил ряднынку (покрывало).  Стульчик маленький раскладной и вода всегда с тобой. 
Ну, и перекусить чего нибудь. Труд, вроде не тяжелый. Но, и не легкий.  Вымотаешься
потом, еле преплетаешь ноги домой.  Всё, на что сил хватает, это упасть на лежанку. И
забыться крепким сном. На поле же, не было ни души.
      И давай они соберать.  Пару мешечков сразу  "головок"  за пол часа набрали.
Потом Гринька растелил ряднынку все богатство высыпали с мешков. Лёнька сел бить;
А Гринька по накатанной от комбайна пошел дальше и дальше,  и возвращался всегда
с полным. И таких мешков в целом было собрано больше десятка. А Лёнька колотил,
как "Заяц барабанщик" только шалуха, как пыль летела в разные стороны. Да, сыпалась
семечка. Где-то на пятом мешке пересыпали и наполнили первый под завязку практически
чистой семечки мешечек,  что и веять не надо.  Когда уже значительно потемнело они
добивали вдвоём последнее. Уморенные; И намаялись и устали. Но зато, на лицах у них, 
улыбки сияли. Гринька говорит, вытирая шапкой лицо и затягивая последнюю завязку:
      - Ух, брат Лёничка, Слава Богу!  Вот и Потрудились на Славу!  Уж с Божией
Помощью до дома,  как нибудь доберёмся.  Главное, что не пустые, как бывало в том
году. - А времечко было уже около десяти.
      Лёнька говорит:
      - Трогать надо. А, то-б, как не заблукать, нам по сим посадкам. Главное выбраться
на "проводную" дорогу, а там уж ноги и сами доведут.
      Ну вот, как обвязали всё; на раму значит вдоль, чуть на руль кинули один мешок.
На багажник сзади два. Ну и пол торбы Гринькиной в ту-же его любимую корзинку спереди.
Поковыляли.  А темень ложилась всё гуще на поля, на овраги.  От реки, что была не
далеко за ними, веяло таившимся холодом. Только серым заборчиком, по-лево и по-право,
как натыканные шворни густели и перехлёстывались деревья.  Липы,  Дубки, разная
Лиственница и Акация. И где нигде по краям кусты. Заросшие кусты. Вишняка, Рябинника, 
Лещины, и всякого прочего.,
      Черное небо, ещё не подсвеченное луной;  Мрачно стелило путь вдоль косматых
зарослей. Ветерок обдавал не поддельной свежестью. Не большой ров вдоль просёлки, был
Путеводной Звездой.  Ни огней в дали, ни света, ни отражения.  Будто всё умерло,  но
только заросли оживали. Из, днём безобидных полосок весёлых Дубков, в дремучие леса
в ночи. Ни лая, ни писка, ни свиста.  Только ночные Птицы колдовали в глухих местах.
Заставляя время от времени вздрагивать сухие ветки.  Во тьме, сливаясь с их чернотой;
Сычи' и Совы; Где-то вспархнувший крыльями Филин; Всяка зверюшка спряталась в своей
норке.  И следы Волчьи, и где-то ко оврагам ближе к реке, не больших Кабанов.  Но
Гринька с Лёнькой не "Зайчики", чтоб страху напустить себе на спины.
      Гринька катил  "мотокросик"  Лёнька рядом, в мешковатой длинной куртке. Ещё
накинул на плечи рядныну, (покрывало)  красноватого цвета с широкими полосками по
краям в три ряда.  И был похож, на северо Американского индейца племени Сиу, или
Шайенна.  Ещё он нёс раскладной стульчик и тряпчаная торба через плечо  (с водой,
немного сырой картошки,  пол булочки хлеба,  луковица и сало)  дополняла полный
"индейский" гардироб. Ну, за исключением густых "перьев". Потому, как ему по "рангу"
не положено.  Но зато, у него был острый нож!  И тюковальная верёвка.  Чтоб при
необходимости всегда была под рукой.  Завязать, подвязать,  Ну, или в конце концов
заместь пояска, или тех же шнурков. Гринька же в фуфайке. Под которой его бессменная
куртка!  Ну,  и конечно же Дедушкин свитер.  Штаны от  "спецовки"  и ботинки, не
снашивались Никогда! Потому и были, главным атрибутом его завсегдатайской неброской
одежды.
      Поклажа наваленая на  "мотокросик"  была откровенно тяжела (около ста кил)
Гринька, как  "першерон"  не торопясь и неспеша (чтоб не потерять равновесие) правил
железными руками столь тяжелый, но придающий силы груз. Потому, как ноша сия была
в радость, и нисколько не тяготила его уставшие ноги.  Выбрав удобную колею, мягко
катил,  уносясь в своих скромных мыслях,  как он обнимает нежную и хрупкую Оксанку
своими медвежьими руками. Лёнька "индеиц" представлял, как он вывалит своё "богатство"
к ногам любимой сестры Наташки. И будет какое-то время на сердце спокоен, что ей не
придётся опять в который раз унижаться, выпрашивая Свои-же собственные заработанные
деньги.  У лишенного простой доброты и честности откормленного толстого Фермеришки. 
Молча шли, не обращая внимания на серость и мрак окружающей ночи.
      Но всё-же пришлось им немножко заплутать. Збившись с просёлки, повернув не в
ту сторону.  Всё казалось таким одинаковым,  будто два близнеца потерялись у матери.
Заколдованы ночью в леса.  Плачут совами,  тихо всхлипывают,  взявшись за руки,
Поднимают на небо глаза. И на ощупь к Сестричкам двоюродным тянутся, чтобы Звёзды
зажги фонари. Чтобы капелька Света обрадовала, сняв заклятие холодной ночи.
      Дождь и ветер забил по листве. Мёртвый Холод ложился на плечи. И забывшись,
как будто в бреду,  как на исповеди повторял те-же речи. - "Забери моё сердце Заря;
Может камень согреет меня.  Может буду, ещё я живой;  Хоть бы чуть, хоть бы где-то
родной."- Опустившись на землю и кроны. Отрывал по листочку зелёному.-"Ночь брасает
меня на луга. На леса, на поля, на тебя." - На остатке блестящих мечей, Его жизнь, и
огонь и вода. Только с ними он мог обрести, То, что сердце пронзает всегда. Леденящий,
всё так-же немой. Если кто-то узнает..?  Станет тут же, он, каплей родной. Разлетаясь,
как стрелы с бойниц.  Нету глаз,  нету лиц,  нету птиц.  Только стынет безумная кровь. 
Только после, его ты поймёшь. 
      Плачут Ивы у небесной тропинки;  Завиваясь куда-то сквозь сон.  И замолкли
причудливые птицы, и усилился ждавший их дождь.
      Вот так, не жданно и не гаданно пустился, как-бы из невидимых тучь, по причине
которых и была сильная темень.  Довольно крупный, и пронзительный дождь.  Холодный,
не осталяющий шансов никому.  Разбивая остатки сна тишине и поглощая всё на своём
пути. Ветер хлестал гнущиеся тоненькие деревца.  Как колоски вдоль дороги прижимались
слабенькие кустарники. Залысины блестели на земле перекатанные снова и снова полосками
набирающего свою силу Ливня.
      Наши друзья бросились в посадку,  пытаясь укрыть хоть как - то своё сояшное
богатство.  Моментально вымокая под "ледяной рукой",  этого таявшего и похожего на
голубой град сильного Дождя.  Тото была,  какая-то настораживающая тишина оседавшая
холодным потоком воздуха.  Как на исповеди, пред прилюдией исчерпывающей всё выше
сказанное.  Деревья косматые расставляли руки.  Будто не хотели пускать,  наших
заблудившихся по-средь ночи Путников.
      "Последние рубежи пали, оседлав землю ничком. Красоты сей Осенней, Хранителей.
Которые в торжестве своём ещё вечером гуляли у реки и рассказывали друг-другу свои
истории. Лёгким дунавением Ветра облетая свои владения".  Которое и стало для наших
Друзей; и Радостью и Проком и Убежищем. Что делать?
      Гринька в мыслях крутил все доступные варианты.  Но ничего не приходило.
Мокрые лица смывали с себя пот и пыль бьющего их по-щекам ливня. Их убогая одежда
уже промокла.  Глаза в темноте блестели Лунным светом.  Холодные руки сжимались от
безысходности. Всё, что они быстро успели сделать, это хоть как-то накрыть покрывалом
своё "богатство". В том краешке куда они занырнули, густых больших деревьев не было. 
Только около дороги было несколько Дубков.  И то, молодых.  Хоть и заросли кустов
местами были непралазные,  это нисколько не облегчало их затруднительного положения.
И тут, Лёнька говорит:
      - Надо пройти метров сто до поворота, Помойму я узнаю, эту реденькую посадочку.
За ней, должен быть холмик.  Да.  Тот, что в краю поля. Гринька тоже знал это место.
Оно называлось  "Второй" (право не понятно почему  "второй",  потому как где был
"первый", так никто и не знал).
      Гринька говорит:
      - Надо же занесло нас! До "Проводной" Топать и топать..)
      А что до холма?  То стоял там один белый Столб,  вероятно и название дано
благодаря его идентичности. Абсолютно голый. Видемо и проводов на нём никогда не было.
Ещё в Советское время он нашел этот бугорок.  Может хотели проложить здесь линию?  В
те времена люди всегда, что-то Строили.  Не то, как сейчас.  Кто-ж знает,  почему он
Один так и остался здесь? Бог его знает! А "первого" или "третьего" так никто в том краю
никогда и не видел.
      В пору уборки прилегающих полей, на Холмике этом, можно было передахнуть на
страде, укрывшись тенёчком. Потому, как там были деревца. Шелковица в пару метрах от
столба и несколько стареньких диких Вишень. Низеньких, но разлапистых. Не столь толстые
стволы сколь густые ветки. И несколько всяких других взявших своё начало по Воле Божией.
Так же окружавших, сей голый Столб.  Были там и кирпичи на которых буквой "Г" была
руками Селян положена лавочка.  Кирпичи и разные камни вероятно были подобраны
трактористами; И из года в год, сносились на этот бугорок. Не то чтобы "куча" Нет. Но
всё же были. Плюс, там можно было найти и клиёнку под лавочкой. И Бог знает что ещё.
Холмик этот был в диаметре метров семь. Некий "островок" в поле. В тридцати метрах от
полевой дороги.  Деревца.  Не особо заросший низенький кустарник.  И по середине эта
белая "Мачта".  Вот к ней-то и рванули наши Друзья, в надежде укрыться.  С досок кои
стелии накладную лавочку и клиёнки смастерить на скорую руку хоть бы какой навес. И
может развести крохотный Очаг (хотя разводить костры Запрещено!) Но, из-за нужды, и
так, как они люди в этом плане очень ответственные.  Думаю, читатель не будет против,
дать им согрется., Да, хоть бы, на часок. Чтоб просохнуть. Кругом ни души, и поля эти
давно убранны, продискованы. Тем летом там росла Пшеница. Так и случилось. Лёнька не
ошибся!  Именно за этой реденькой посадкой в которую они ранее "занырнули" и был тот
поворот полевой дороги. Которая "Т" образно соединялась с похожей посадкой и такой же
дорогой.  Которая раскинула свои руки вправо и влево.  (они хоть знали теперь точно в
какую сторону им предстоит идти).  Так вот, дойдя до поворота, и перебравшись сквозь
родственную посадку на той стороне, и был тот  "Островок"  с загадочным названием,
"Второй".
      А в это время.  Коим натикано было,  уже два часа ночи.  Бедная Оксанка не
находила себе места. Танюшинька её к сердцу прижемала, успокаивала:
      - Всё будет Хорошо!  Родненькая не плачь! Всё будет Хорошо! - А глаза Оксанки
были набраны слезами:
      - Господи! Танюшинька., Говорил, что к вечеру будет! Где же он? Где? Слава Богу,
что хоть Лёничка с ним! Что не один!  И потянуло же их в те края; Там же дикая глушь
немая. Искать будут не найдут. Последняя полоса полей. А дальше балки овраги обрывы;
непролазные заросли у "Тихой". Господи, Помоги!  Сохрани! - И льёт слёзы. - Дождь
какой? Прям хлещет! А там видно ещё сильнее. С Севера пришел. Господи, что же делать? 
А если к утру не явятся я умру. 
      Танюшинька гладила её успокаивала. Прекрасно зная те края. Потому, как по работе
ездила туда, и не раз, на свеклу. Может не совсем где Гринька с Лёнькой застряли.  Но,
всё-же в тех местах. То, всё одно., Глухомань там дикая. Туда на Охоту в сезон,  Разве
что с компанией удобно податься.  Рыбаки через те дебри на реку не ходили.  А с той
стороны реки, опять поля. Но примыкают они к воде, прям недалече.
      Бил дождь по стеклу. А свечка на блюдце горела. И нахлынувшей резанной боли
в груди, нет лекарства унять. Сердце жмёт, колит. Мысли бьют больнее. И растерянный
взгляд, будто просит, возвратится назад. Отражая тепло, рук и сердца того., Кто готов
за неё умереть.  Сколь же чувство должно быть велико?  Чтоб от этого чувства могло
сердце гореть!  Губы вздрагивали еле еле. Пальцы жали невинный платок. И, как будто
весь мир украли. Дав ему, пожизненный срок.
      Вдруг, в дверь дробь отстучала.  Переходами лестниц поднимаясь и падая, мысли
сбились с пути. Но как будто капелька света во тьме засверкала, точкой маленькой, мир
свой найти. К двери кинулась, платок обранив. Распахнув, на пороге Наташа. И на мокром
лице взгляд безмолвно молил., И косыночку пальцы сжимали так-же.  Боже. Перекинулись
руки.  И объятие Воскресло из мглы.  Чтобы знала та боль, не бывает иначе. В Русском
сердце нет ей другого пути. Только станет родней эта боль. Чем сильней тем родней. По
другому никак. Не умеет Любить она как-бы., Потому, что Богом дана, не за так.
      И Танюшинька укрывала Наташу.  Та дрожала, как Свечи огонёк.  Только руки всё
крепче Оксанке сжимала; Гладя их, Да, поможет им Бог.
      Сестра Лёньки Наташа, была очень Красива. И почему-то когда печаль, или тоска
настигают подобную красоту, То Она, становится Совершенней. Более чувственна и неотразима.
      Будто у неё появляются Ангельские незримые крылья. И она, как бы освещена легендой
невидимых тонов. Её лицо. Опущенные глаза. Шея. Подбородок.
Любая черта принимает то, что называется непостижимым. Невозможно дотянуться к ней,
чтоб хоть чуточку почувствовать эту тайну.  Дыхание тела лепестка.  Свечение её души.
Грустные веки. Легенда губ. Непередаваемые морщинки. Брови.  Ненашедшие голубого
Лучика в воде,- растаявшего линией её Лица. Губной островок тонущий над шепотом.
Играющие с закатом реснички. Напоминание утра о том, что цветы живы на кончике
маленького носика. Лелеющие время в Летнем саду, находят себя, как цветущие
Золотые лилии локаны.
      Вероятно, такое лицо может быть совершенным только для Художника?  Художник
чувства. Художник печали. Художник тоски и грусти.  Художник слёз.  Или прикосновения?
Её тепла?  Художник невидимых опущенных глаз?
      Много ли можно сказать о Глазах?  Да о них, можно говорить, целую вечность; И
ни на мгновение не приблизится к тому, что находится в них. О чём мечтают. Где прячутся.
Что скрывают. Откуда видят глубину?
      Можно увидеть тысячу прекрасных Лиц подобных её Красоте. Но, никогда не встретить,
только Одного.  Чтобы сказать; - "Я нашел Совершенство!" - Лишь потому, что оно не
может быть Постижимым. Ни тобой, никем. Ни одним Художником.
      Мы всего лишь можем искать., Из столетия в столетие; Чтоб когда нибудь сказать,
- "Я был рядом с Ней! Я пил с Ней из одного ручья. А Луна, укрывала Её плечи. И вода
становилась огнём. На Закате. Были мы, как снег с Ней.  Но Я расстаял раньше. Потому
что жизнь моя, как трава в поле. И не останется меня; А Она будет жить незримо под
Ангельскими крыльями; Когда печаль и тоска увлажнят Её веки.  Потому что Слёзы на
Лице Её, быть может и есть Совершенство.? Непостижимое всей Красоте."
      Слёзы капали.  Дождь тарабанил в стекло.  И малиновый чай остывал на столе.
Танюша между Оксанкой и Наташей, восполняла то, что впитывало на платке. Плечи гладит,
растирает продрогшую Красоту. Как Божественный Цветок, над ними Крылья свои
расправляет, 
чтобы капелька Неба не осталась в углу;  Под Ивовым листочком тихо плакать дождю.
Нето на горе, нето на беду. Вся Любовь, коей в ней, как в Заре Золотой, разлилась
теплом несказанным.  Сколь ещё, в этой жизни будет минут, чтобы лишний раз не
заплакать? Пахнут Вишнёвые прутики в баночке, И малинка для них, как сестрица Весны.
Напоила Наташу с Оксаночкой лечебным отваром;  Всю заботу до капли вливая Свою.
Чтобы Свет и тепло с этих худеньких рук, в горизонт золотой обратились в тот час,
Когда Сердце прижмётся к родному Плечу, и прольётся (слезами) от счастья не раз.
      А наши Друзья, преодалев не большие трудности, уже падали с ног под Шелковицей,
На  "Островочке"  в виде низенького холмика.  Наспех накрытый навес,  из двух досок и
клиёнтки, опорами которого стали деревца у столба. Был самой большой Радостью. Укрыв
своё  "богатство"  От счастья закрывали глаза у маленького очага.  Разложенного самой
малостью сухих веток, найденых под клиёнкой. Несколько спечёных картошек, были царским
обедом; с кусочком сала и хлебом. Испачканные грязные лица, Глаза которых сияли, как
дети; которые будучи в Пионерском лагере отправились в поход, Застав непогоду, грелись
у костра и рассказывали друг-другу разные Истории. Про лесных жителей, которые соберали
звёзды в поле.  И до рассвета должны были вернутся в свои зелёные дома. 
      Где-то к четырём часам, и дождь уже заметно поутих. Ещё раз крылатые близнецы
запустили свои стрелы в тучи, чтобы полностью освободить небо от черной тоски.
Проявлялась картинка, как Эпилог в загадочной сказке.  Только всё было вокруг живым. 
Верхушки деревьев покачивались, на фоне неба отливая предутренней мглой.  Холод уже
небыл таким не родным. Всего лишь зябкая прохлада напоминала о том, что он живой. 
Переправы сведя на нет, с неба скинув лестницу. Старший брат Царицы Ночи безымянный
Сумрак возвращался домой. Проводив Сестрицу в чащу и овраги. Сам же обернулся еще, 
глянул на горизонт, До того, как появятся первые серебрянные проблески. Озябшим серым
плащем укутавшись, Проговорил; 
      - "К Вам вернусь Я родные Поля. И к Тебе Невеста моя Река. К вам же, Дубки
и Осины сторжей Я поставлю!  Чтобы тайны мои Филин не унёс., Чтобы Совы и Сычи
не украли. Когда болотный Лунь закричит высоко над моими Лесами пролетая, День под
облаками небом переливая. Грозный батюшка Светило, гупнет посохом сухим., Розовые
облака опуская. Меж голубыми островками к горизонту руку потянет. Тогда уж встречайте!
Поведу Я Сестрицу к Вам, густым небом синим.  Месяц Царевичь молодой сегодня Пир
затевает!  Звёзды у озера будут гулять.  Искать себе Суженных.  Так, что загадывайте
Желания!  Все сбудутся!  Как и не осеротеть мне до скончания дней.  Сколь бы нибыл
высок сей порог., Ровно в двенадцать, через него, все переступают."
      К обеду, с тех пор, как уехали в поле, ровно через сутки они вернулись домой.
Сколь было слёз счастья на глазах Оксанки и Наташи.  Танюшка тихоничко радовалась
и улыбалась, стоя в сторонке глядя на них. Гринька бросил зайдя в калитку велосипед
с мешками.  Когда Оксанка бросилась ему навстречу.  Наташа вся в слезах кинулась
обнимать брата. И уже не было дела до сояшного "богатства". Вроде, и небыло ничего.
Только Сердца тепло! Только Взгляд родной!  И есть, самое Большое богатство.
      "И нет дороже мгновения - которое соединило руки.  И нет дороже минуты когда
объятием крепким ты прижемаешь к сердцу того, кто больше всего на свете дорог тебе. 
Ибо сия малая истина превыше любого богатства. Потому, как бесценна Она, для любого
из нас. Мир пуст без Любви. Мир слеп без Любви. Мир мрачен без любви. И нет Мира
там,  где нет того, с кем ты можешь разделить эту Любовь.  Пусть хоть, как капелька
она, как зёрнышко крохотное. Но, твоим сердцем согретое, для Мира сего."
       Детки же были в школе.
***

Продолжение следует;