Преображение

Повесть

Мозг принимает решение за 30 секунд до того, как человек это решение осознаёт. 30 секунд — это огромный период времени для мозговой деятельности. Так кто же в итоге принимает решение: человек или его мозг?
Татьяна Черниговская, 2016 г


Я и Ольга

1
Вся эта невероятная история началась 8 февраля 2021 года, когда в нашей группе физиологов появилась Ольга Царёва —  очаровательная и бойкая на язык шатенка с большими светло-карими глазами. Она вышла из академотпуска по болезни, но, слава Богу, выглядела, как новенькая только что сошедшая с конвейера десятирублёвая монета — сияющая, бездефектная и звонкая, такая, что, попади она в мой кошелёк, я тут же отложил бы её в особую коробочку, чтобы не смешивалась с обычными потёртыми монетами, вообще-то, с самыми грязными вещами в прямом и переносном смысле. Вот примерно так выглядела наша новая одногруппница. И такое же впечатление она произвела на моего близкого приятеля — Валеру Кузнецова.
Тогда я ещё не ломал голову над смыслом своего существования, но уже мечтал о великих достижениях во всё ещё, казалось мне, далёкой самостоятельной жизни. Впрочем, я знал (мне об этом старшие товарищи все уши прожужжали), что студенчество — идеальное время для поиска своей недостающей половины, чтобы, как говаривал циник Валера, слиться с нею в любовном экстазе. Пошло, грубо, но верно. Ужасным было то, что мы оба сразу в едином порыве рванулись к этой Ольге, хотя и понимали, что даже если у неё ещё нет жениха, то нас-то всё-таки двое, и кто-то из нас непременно проиграет.
Правда, тут я несколько преувеличил остроту ситуации. Дело в том, что на недавней студенческой пирушке, посвящённой встрече Нового года, нам обоим приглянулась Ирочка Пухова — безусловная и бесподобная красавица-блондинка. Это была высокая круглолицая, полногрудая и широкобёдрая девица, этакий образец русской красоты, воспетый художником Б. Кустодиевым. И она была отнюдь не глупа, но, как бы точнее выразиться, она была слишком правильная. Не было в её словах ни капли язвительности, ни даже привычного для интеллигентных людей осуждения всего, о чём бы ни заходила речь. Я никогда не слышал от неё критических замечаний о наших преподах, о деканате, тем более об управленцах более высокого ранга. Всё это, на наш с Валерой взгляд, свидетельствовало о слабоватом интеллекте Ирины Прекрасной (как мы её меж собой называли). Впрочем, на деле ни я, ни он не устояли бы перед женским обаянием Ирины, если бы она, хотя бы чуть-чуть выделила нас из толпы молодых людей, замолкавших при её появлении.
И тут сразу после зимних каникул на сцене нашей жизни нарисовалась эта Ольга с разящей фамилией Царёва, — весёлая и быстроокая, озорная и остроумная, — и мы оба сразу влюбились в неё. Пару дней мы скрывали друг от друга, что думаем только о ней, но шила в мешке не утаишь. Прокололись и признались друг другу. Расстроились, и более мудрый Валера предложил предоставить Ольге полную свободу в оценке каждого из нас. И коли ей будет интереснее общаться с кем-то одним, то другой должен будет тут же отойти в сторону и переключить своё внимание на Ирину Прекрасную.
   
***
А ещё через пару недель произошло знаменательное событие. На перерыве между лекциями ко мне подсела Ольга и, сверля мою душу своими янтарными очами, спросила:
— Николай, как вы относитесь к классической музыке?
Я был несколько обескуражен.
— Простите, мадмуазель, вы действительно хотите узнать моё отношение к классической музыке?
Она утвердительно кивнула и почему-то слегка покраснела. Боже, как же она была хороша в этот момент!
— Миледи, боюсь разочаровать вас, но я отношусь к классической музыке с умеренным почтением, хотя от Моцарта, Бетховена, Чайковского и Рахманинова, стыдно признаться, но временами просто тащусь.
— Зачем же стыдиться, мне тоже нравятся эти композиторы, хотя не понимаю, почему. Ведь все эти ноктюрны, сонаты, сюиты и симфонии, в отличие, скажем, от наших чудесных романсов, лишены всякого смысла, всякого информационного содержания. Симфоническая музыка — фактически, жуткая абстракция, но почему она действует на нашу психику, представляется мне великой тайной, — Ольга сказала это и посерьёзнела.
— Может быть, звуки музыки сродни звукам природы? — попробовал я порассуждать. — Сильные низкие звуки вызывают ассоциацию с бурным морем, грозой, камнепадом, снежной лавиной и прочими катаклизмами, а мягкие мелодичные — ассоциируются с хорошей погодой, нежным ветром, ласкающими волнами, короче, со спокойной и безопасной обстановкой?
— Наверное, вы правы. Природа воздействует на уровень напряжённости наших нервов, а это, как мы знаем, приводит к выбросу в кровоток разных гормонов, порождающих разные эмоции и желания.
— Да, конечно, — угодливо согласился я, — в любой симфонии всегда есть переходы от грозных и сильных звуков к мягким, еле слышным и мелодичным. Вероятно, это действует на нашу нейро-гуморальную систему, как мягкий и приятный массаж.
Ольга удостоила меня длительным изучающим взглядом.
— Хорошо, а всё-таки, — вкрадчиво заговорила она, — почему широкие народные массы не любят классическую музыку?
— А вам нравится китайская классическая музыка, только честно?
— Пожалуй, нет, — Ольга скривила губы.
— Вот то-то и оно-то. Мне тоже она не нравится. Согласитесь, странно выходит: нам не нравится то, чем китайцы восхищаются.
— Может быть, китайцы генетически от нас сильно отличаются?
— Едва ли. Да и к тому же на конкурсах исполнителей классической западной музыки весьма нередко побеждают именно китайцы. Проще предположить, что китаец привыкает к своей пентатонике с детства и начинает её ценить. Так и мы с малых лет слышим вокруг себя однотипные русские и иные европейские мелодии и ритмы. Иной раз нам даже кажется, что новую модную мелодию мы уже слышали, настолько наш слух к ней подготовлен. Моя бабушка говорила, что когда услышала только что сочинённые «Подмосковные вечера», была уверена, что эту мелодию, такую простую и родную, она уже давно слышала. И в то же время классика для российских широких масс всё равно, что для нас китайская музыка. Заметьте, классическая музыка появилась и расцвела в салонах европейских аристократов. Она, стала, как бы, их паролем, вроде знания иностранного языка, что отличало господ от смердов смердящих.
Девушка колоратурно рассмеялась.

2
— А что ты можешь сказать о классической литературе? — спросила Ольга, неожиданно перейдя на «ты». Эта возможная оговорка вызвала в моей душе вспышку радости. Я бросил взгляд на её лицо и был поражён его выражением: ни веселья, ни радости, ни лукавства, ни иронии… один лишь интерес. Похоже, она изучала меня, как зоолог изучает редкого паучка. И должен сознаться, мне это понравилось.
Повисла пауза. 
— О! С литературой всё куда проще, — бодро заговорил я. — Эта штука бьёт прямо по мозгам, по сознанию. Более того, она предлагает нам идеи и образцы правильного поведения. В отличие от поучений старших товарищей, художественная литература добивается тех же педагогических целей, заключая свой душеспасительный концентрат в удобоваримую капсулу.
— Ну и кто же научил тебя ценить высокую музыку и высокую литературу?
«Её переход на ты не был оговоркой. Она первой убирает барьеры», — возликовала моя душа.
— Мама, конечно, — ответил я, слегка подумав, — она ещё задолго до моего рождения приобрела несколько пластинок с классической музыкой. Были там «Пятая симфония» Бетховена, его же «Эгмонт» и «Лунная соната», кое-что из Моцарта и опера Верди «Травиата». Была у мамы и небольшая, но хорошо подобранная библиотека с русской и западноевропейской классикой. Вот и всё. Мать уходила на весь день на работу, а я читал её книги и крутил её пластинки. Будь у неё китайские пластинки, возможно, я стал бы ценить и любить китайскую музыку.
— А отец?
— Отца у меня просто не было, не было как класса.
— Мне очень жаль.
— Да всё в порядке. А почему ты затравила этот разговор про классику?
— Видишь ли, Коля, у моих подруг бытует мнение, что современные молодые люди не любят и даже презирают классическую музыку и литературу. И я решила проверить, так ли это на самом деле.
— И скольких ты опросила?   
— Почти всех наших одногруппников.
— И Валеру Кузнецова опросила?
— И его, правда, вскользь, оставался лишь ты.
— А что значит вскользь?
— Как-то я была свидетелем разговора Валеры с нашими девицами. Девицы обсуждали «Мастера и Маргариту» Булгакова и о чём-то даже спорили. Для разрешения спора обратились к стоящему неподалёку Валере. А тот, узнав, что проблема касается книжного романа, даже рассердился, сказал, что беллетристика по-английски называется «фикшэн», а фикции и иные пустышки его не интересуют. Читать истории о том, как Ваня любил Маню, а она его нет, — пустейшая и бездарнейшая трата времени.
— Так что? — спросила я. — Читать можно лишь учебники и научные журналы?
— В общем, правильно, — отрезал Валера, — хотя можно читать ещё и мемуары великих людей, учёных и полководцев. От них можно перенять, как надо действовать, чтобы добиться успеха.

В конце учебного дня я спросил Ольгу, куда она пойдёт после занятий?
— К маме на обед, — рассмеялась девушка, — хочешь, я с удовольствием покормлю и тебя.
— Ну, это уж слишком, я боюсь не понравиться твоим родителям.
Мы долго смеялись, и я спросил, где она живёт
— На Петроградской, на Большом, вблизи от его начала.
— Так это совсем недалеко, давай прогуляемся до твоего дома и поболтаем.
— Ладно, — согласилась она.

3
Мы медленно двинулись в сторону Стрелки Васильевского острова. Было серо, сыро и зябко, но мы весело болтали о каких-то пустяках. У меня на языке вертелся один важный вопрос, но задать его я не решался. Наконец, когда мы вышли на самую Стрелку и уставились на широкую белую гладь замёрзшей Невы, я решился.
— Ольга, — заговорил я, — ты выглядишь выше всяких похвал, с тебя картины писать можно, скажи, что заставило тебя взять академ?
— Этот вопрос для меня болезненный, но я понимаю, что должна на него ответить, хотя и сильно рискую. Впрочем, — она шумно вздохнула, — всё равно когда-нибудь рассказать придётся.
— Боже, Ольга, если тебе не хочется говорить на эту тему, так не говори. Но, к сожалению, люди любопытны и склонны к конспирологии. Просочатся нелепые слухи, все начнут их мусолить и муссировать, да ещё и присочинят с три короба. Я же, со своей стороны, клянусь сохранить твою тайну.
Повисла пауза, было видно, что Ольга взволнована и не может найти нужных слов. Наконец она их нашла.
— Я чувствую, ты добрый и неглупый мальчик, и я не хотела бы потерять возможность, хотя бы иногда, просто болтать с тобой, но будь что будет. Как сказала пушкинская Татьяна: «Но мне порукой ваша честь — и смело ей себя вверяю», — произнеся эти великие слова, девушка нервно рассмеялась, потом вдруг нахмурилась и заговорила, уставившись невидящим взглядом в мглистую пустоту довольно тоскливого пейзажа.
— Видишь ли, Коля, примерно год назад во мне, в моей голове, что-то щёлкнуло, хотя, конечно, ничего в ней не щёлкало, а что-то просто случилось… извини, не могу подобрать нужное слово. В общем, в работе моего мозга  произошёл сбой.
— Успокойся, скорее всего, того нужного тебе слова просто нет в лексиконе великого и могучего. Говори по порядку, так что же произошло? — попытался я помочь девушке.
 — Это случилось в марте прошлого года, — начала Ольга свой рассказ, — я шла домой после занятий. Была отвратительная погода. Как у Пушкина: «Всё было мрак и вихорь». Мокрый холодный снег лепил глаза, и я шла, опустив голову, как вдруг до моих ушей донёсся какой-то странный незнакомый свистяще-шипящий звук, я подняла голову и увидела плывущий на высоте моего роста в нескольких метрах от меня яркий жёлто-оранжевый, будто огненный, шар. Небольшой, не больше теннисного мяча. Я почему-то сразу решила, что это шаровая молния. Мне в детстве одна деревенская девочка рассказала, как она едва не столкнулась с шаровой молнией. Она тоже видела небольшой светящийся шар, но было то в летнюю грозу, в затишье между грозовыми накатами, и шар тот бесшумно плыл над землёй и, столкнувшись с каким-то деревом, взорвался. И представь себе, только я об этом вспомнила, как шар, уже пересекавший мой путь, резко остановился, остановилась и я. А через мгновенье он двинулся прямо на меня, в ноздри ударил резкий, какой-то химический запах, и тут же раздался взрыв. Я потеряла сознание и упала в ледяную ванну тающего снега. Прохожие поспешили мне на помощь, но это я знаю лишь со слов моих родителей. Меня привезли в больницу, где я пролежала без сознания больше суток.
Очнувшись, я обнаружила себя лежащей на больничной койке. Было довольно темно, лишь ночник на стене освещал слабым голубоватым светом просторную палату. Пожелав встать, я резко дёрнулась, и тут же запищал какой-то прибор, стоящий на тумбочке возле моей койки. Прибежала дежурная сестра, и началась суета, которую мне не хочется описывать. Через час явился лечащий врач и сразу за ним мои предки. А потом пошли расспросы, похожие на допросы.
 И я, как последняя дура, рассказала им всё, что со мной случилось и что привиделось. … Ну, а кончилась моя история тем, что врач и предки решили, что у меня были галлюцинации и нервный срыв, якобы от большого умственного напряжения из-за занятий. В итоге было решено, что мне необходим длительный отдых. Впрочем, за этот год никаких галлюцинаций у меня не было, и я настояла на продолжении учёбы.

4
Я с интересом выслушал удивительный рассказ Ольги.
— Скажи, а сейчас по прошествии года с тех событий, ты по-прежнему считаешь, что тот светящийся шарик точно существовал и не был плодом твоего воображения, иллюзией, оптическим обманом. Сейчас академическая наука склонна весьма скептично относиться к шаровым молниям, считая их чисто оптическим явлением, вроде фосфенов, которые мы видим при ударе по глазам или по голове.
— Я, вообще-то, не знаю случаев, когда иллюзия повергала человека в длительное коматозное состояние, — попыталась возразить Ольга. — Согласись, это не очень-то вяжется с исключительной явственностью картины, виденной мною, и с резким запахом, похожим на тот, что появляется при сильном электрическом разряде.
— Но ты сказала, что запах, который ты ощутила в момент столкновения с шариком, был тебе незнаком. Ты назвала его химическим.
— Это верно, но тот запах преследовал меня, и навязчивая мысль о каком-то родстве с шаровой молнией, заставила меня попробовать  воспроизвести электрический разряд в домашних условиях. Я зашла в интернет и узнала, что бытовые ионизаторы воздуха производят в изобилии электрические разряды. Купила самый дешёвый вариант этого аппарата, включила его в сеть и вскоре ощутила тот самый запах. Это был запах озона, возникающего при ионизации атмосферного кислорода. Значит, — решила я, — мой таинственный шарик действительно имел электрическую природу и не был иллюзией.
— А почему ты хранишь всё это в тайне?
— Чудак-человек! Кто же хочет, чтобы его считали шизанутым?
— Поясни.
— Потому что никто, даже отец родной не поверил в какую-то связь моей «иллюзии» с шаровой молнией в снежную метель.
— А запах?
— Стыдно признаться, но в детстве я прославилась как сочинительница экспромтом весьма правдоподобных историй, в которые, говорят, я и сама начинала верить. Вот отец и сказал, что моё сильное желание верить в шаровую молнию заставило мой мозг присочинить тот запах озона задним числом.
— Скептическое отношение учёных к шаровым молниям мне понятно: для доказательства реальности явления оно должно быть воспроизведено в лаборатории или хотя бы зафиксировано на фотоплёнке. И тем не менее, «шизанутой» я тебя не считаю. Просто ты оказалась свидетелем и жертвой какого-то пока непонятного физического явления.
— Так ты не считаешь меня душевно больной?
— Я считаю тебя, — сказал я, с трудом сдерживая смех, — фосфорической женщиной, вроде той, что попала из далёкого 2030-го  в мещанскую жизнь СССР 1930-го.
Ольга расхохоталась.
— Вижу, читал «Баню» Маяковского! Первый раз вижу человека, который что-то знает про эту забавную пьесу!
— А кстати, — спросил я Ольгу, — ты действительно в детстве не только сочиняла фантастические истории, но и верила в них?
— Был грех, но к четвёртому классу я, слава Богу, исправилась и стала, как все.
— А жаль, с таким талантом ты могла бы стать великой актрисой.
Ольга рассмеялась.
— Представь себе, в девятом классе я получила прозвище «Гертруда», потому что весьма эффектно сыграла роль королевы в «Гамлете», — видя моё недоумение, Ольга добавила: — Видишь ли, драмкружок моей школы таки замахнулся на Вильяма нашего Шекспира.
— И тебе, при твоей изящной фигуре, предложили роль 50-летней Гертруды?
— Ты, как всегда, прав. Гертруду должна была играть довольно массивная 11-классница. Но буквально за пару дней до постановки та девушка заболела и даже попала в больницу. Нужно было отменять спектакль. И тут я предложила себя в качестве замены. Сказала, что знаю наизусть роль королевы и вообще всю пьесу. Наш худрук меня проверил, убедился, что я действительно роль знаю, и рискнул.
— Ну и как? Справилась?
— На пять с плюсом. Правда, не обошлось без накладок, — Ольга замялась.
— Продолжай! Я с интересом слушаю тебя. Что же случилось на спектакле?
— Видишь ли, Коля, в сцене поединка Гамлета с Лаэртом я так вошла в роль, что, выпив бокал якобы отравленного вина, почувствовала себя на самом деле плохо и, цепляясь за трон, повалилась на пол. Мне ещё хватило сил, чтобы произнести: «Питьё, питьё! — Отравлено! — Питьё!», после чего я потеряла сознание. Говорят, публика бешено зааплодировала, но я лежала как мёртвая. Вызвали медсестру. Лишь ватка с нашатырём вернула меня к жизни. Вот так я стала Гертрудой.

 5
На следующий день в большом перерыве между лекционными парами в университетском коридоре ко мне подошёл мудрый всезнающий Валера. Глаза сужены, на губах ехидная улыбка.
— Ну что, коллега? Похоже, наша проблема с конкуренцией за Царёву разрешилась сама собой. Вижу, девица зафиксировала своё внимание на тебе. Я не возражаю и не завидую. Чему завидовать? — Обычная петербуржская барышня с поисками чего-то эдакого. Она меня разочаровала.
— Чем же? — слегка возмутился я.
— Да эта барышня, похоже, вся погружена в начало прошлого века. Ищет скрытый смысл там, где вообще никакого смысла нет.
— Ты бы пояснил, мне интересно.
— Изволь, данная барышня ищет великий скрытый смысл в булгаковском, так сказать, романе «Мастер и Маргарита». А там один смысл — свести счёты с коллегами по писательскому цеху. Роман просто пропитан издевательством над литературным начальством. Советская власть проповедовала разгульный атеизм, да и Булгакову, судя по всему, было начхать на религию, как и на мистику вообще, но, согласись, как приятно ставить в нелепую ситуацию начальство Союза писателей! Ведь при царе те людишки, наверняка, были приличными христианами, а при Советах переобулись в воздухе и превратились в гонителей религии. Потому-то Михал Афанасьич в своём романе всячески издевается над ними, и даже бОшки им отрывает. Впрочем, и правильно делает, ведь те писаки писали на него в высокие инстанции, сигнализировали о его неблагонадёжности, фактически доносили. Уж больно талантлив он был и независим. Ну как, скажи ты мне, не оттоптаться на их пухленьких пузиках и спинках? Как душу свою не отвести? Вот М. Булгаков и оттоптался. Жаль, что роман не был опубликован при жизни автора. Впрочем, мы исходим из того, что Михал Афанасьич был умным человеком, и, стало быть, понимал, что роман, нафаршированный религиозной белибердой, всё равно не опубликуют. Значит, писал он его для себя и, возможно, ещё для очень узкого круга близких ему людей. Могу себе представить, как сладко  было ему в воображении своём уничтожать врагов своих. Фактически, он психотерапией занимался, нервы свои успокаивал.
Хотя, — Валера уставился в гипсовую статую какого-то деятеля позапрошлого века, — если вдуматься, для чего мы живём, так и выйдет, что все мы живём, чтобы доказать себе, лично себе, собственную значимость, а достичь этого проще всего, доказывая ничтожность и подлость людишек, нас окружающих.
— Хорошо, — сказал я, — но что из этого следует?
— Ясно что. Потерял я интерес к Ольге Царёвой и радуюсь, что избавился от конкурента за Ирину Пухову. Она хоть и дурочка, но честная дурочка и никого из себя не изображает. Но ты взгляни, какие у этой дурочки глаза! Какая в них есенинская синь!   
    
6
16-го апреля я уже был приглашён на Ольгин день рождения. Боже, — удивлялся я, — как быстро Фортуна гонит свою колесницу. Непростые и даже противоречивые мысли теснились в моей голове. С одной стороны, я был доволен, что приглашён, как догадывался, на смотрины. Я видел, что нравлюсь Ольге, и родители её едва ли отыщут во мне какие-нибудь серьёзные недостатки. Конечно, я беден, но умён, прилежен в учёбе, и мысли мои направлены на будущий успех. А с другой стороны, именно моё глупое стремление понравиться Ольгиным родителям и может затянуть на моей шее петлю Гименея. Эти добрые люди могут осыпать меня щедротами, вроде прописки в центре Питера с дорогущей жилплощадью, и всё это ради счастья единственной и больной дочери. Иными словами, если в совместной моей жизни с Ольгой что-то пойдёт не так, то я не смогу её бросить, ибо это будет гадко и отвратительно. Так что моё поведение на этом дне рождения может окончательно загнать меня в красиво оформленный туннель, в узкую трубу, в которой можно ползти только вперёд.
Признаюсь, перспектива запрограммированной жизни меня почему-то не прельщала. Впрочем, — рассуждал я, — жизнь в широком поле тоже не сахар, ведь на каждом шагу можно повернуть куда-то не туда, и, стремясь к ложной цели, угробить свои лучшие годы. А потом, лет эдак через десять, до меня вдруг дойдёт, что ошибся с выбором жены, и потому надо вернуться в точку, где был сделан неверный ход. Но время-то ушло. Конечно, в 33 года мужчина ещё хоть куда, он полон энергии и оптимизма и, как правило, не способен замечать необратимости времени. И друзья уверяют его, что ошибки лишь закаляют бойца, а молодые девушки по-прежнему обжигают его своими пытливыми очами. И сам он, глядя в зеркало, находит, что выглядит, пожалуй, даже лучше, чем в 23, а соображает он уж точно лучше, и потому ему нужно стряхнуть с себя пыль от падения, спокойно выбрать другую даму сердца и продолжить весело мчаться по жизни, радуясь красоте и многообразию мира. А ведь ошибаться-то в 33 уже нельзя, но неоправданный оптимизм может сыграть со мной снова злую шутку, и через 10-12 лет я опять могу оказаться в тупике. А 45 это тебе не 33. Достигнув сорока пяти, любой нормальный мужчина, наконец, замечает, что уже не молод. И в глазах молодых девушек он более не видит зовущего огня. И только теперь до него доходит страшная истина, что жизнь коротка, и что он её бездарно просадил, профукал. Так что же делать? Куда ни кинь — всюду клин. Жизнь в трубе надёжна, но скучна. Жизнь в открытом поле романтична, но опасна. Впрочем, как говорится, волков бояться — в лес не ходить.
Забавно, что проведя этот простенький анализ, я решительно выбрал жизнь в трубе. Потому что в данный момент, менять свой путь было уже поздно, ведь я же влюбился, и, что называется, закусил удила. Рассуждать надо было в день, когда я лишь увидел Ольгу, или когда впервые поговорил с нею каких-нибудь полчаса. Тогда гормональный маховик любви в моём бренном теле ещё не раскрутился на полную мощность, и я ещё мог просчитывать последствия, но решающий момент был упущен. Более того, вместо спокойного стороннего анализа, я из кожи лез, чтобы понравиться чудесной девушке. Да ведь и она живой человек, и у неё была своя программа, и она всё делала, чтобы загнать меня в свою ловушку. Забавно, что эта ловушка упорно зовётся счастьем. И у родителей Ольги есть своя программа. Так что все мы в этой жизни подобны бумажным корабликам, плывущим в бурных водах весеннего ручья. У всех нас есть свои планы и программы, но конец всему один, ибо бумага — негодный материал для кораблестроения.
 
В подарок Ольге я купил дорогое богато иллюстрированное издание шедевра Ф. Достоевского «Идиот» и не сомневался, что попал в точку.

7
В назначенный час я нажал на кнопку звонка Ольгиной квартиры. Дверь мне отворила сама Ольга, и рядом с нею стояла немолодая брюнетка с классическими чертами лица. «Мама, — обратилась Ольга к брюнетке, — знакомься, это мой сокурсник Коля». — «А меня зовут Маргарита Львовна, — сказала мама и протянула мне свою изящную, будто точёную, руку.
Мы прошли в аккуратную гостиную, в центре которой стоял стол, уставленный стандартными российскими угощениями. Вдоль стен теснились шкафы с книгами и серванты с посудой. Были в гостиной и диван, и кресла, и современный телевизор с метровой диагональю, короче было всё, как у образованных людей с неплохим достатком.
Потом Ольга показала мне свою девичью светлицу. Ничего необычного: раскладной диван, платяной шкаф с зеркальной дверцей, небольшой телевизор на тумбочке, письменный стол и на нём довольно мощный стационарный компьютер.
— А где твой ионизатор воздуха? — весело спросил я.
— Ионизатор? ¬— переспросила Ольга и слегка покраснела. — А! Ионизатор!? Он, должно быть, где-то на антресолях за ненадобностью.

Тут хлопнула входная дверь, и Ольга потащила меня в гостиную. В прихожей снимал пальто невысокий полный и совершенно лысый человек лет пятидесяти с чёрной щёточкой усов под внушительным носом. Увидев меня, солидный мужчина пробалагурил скороговорочкой: «А вот и давно обещанный Николай! Очень-очень рад с вами познакомиться!».
— Знакомься, Коля, это мой папа! — радостно заулыбалась Ольга. — Тебе придётся привыкнуть к его  редкому древнерусскому имени — Мечислав, ну а у старших товарищей ещё есть и отчества. Поэтому моего папу следует величать эдак по-княжески Мечиславом Игоревичем.
— Да никаких проблем, — почтительно улыбнулся я. — Ведь своих имён, отчеств и даже фамилий мы не выбираем.
— Всё верно, — продолжил балагурить папа-Мечислав, — вот я, к примеру, имя своей дочери принял безоговорочно и беспрекословно, покорившись велению жены моей Маргариты. Всё! Кончаем с формальностями и к столу.
Голова моя, несмотря на явную нехватку информации, бросилась изучать личность Ольгиного отца. Скорость его речи, мимика и набор слов указывали на повышенный интеллект и хорошее образование, мягкое «г» — на начало жизни в окружении людей, говорящих на южнорусском диалекте.
Больше высасывать из пальца было нечего да и ни к чему, и внимание моё переключилось на застолье. Здесь царил обычный, выверенный веками порядок действий, сопровождаемый весёлыми тостами, весёлым звоном посуды и весёлым смехом. Наконец, добравшись до чая и десертов, все притихли, и тут папа-Мечислав, сделав серьёзное лицо, обратился ко мне.
— А теперь ступим на почву суровых реалий. Николай, ответьте на главный вопрос: «Чем вы планируете заняться по окончании университета?»
— Я хотел бы заняться вскрытием физиологической подоплёки нашей социокультурной эволюции.
— Извините, э-э-э не вполне понял, вернее, ни черта не понял, — промямлил папа-Мечислав.
— Да этого пока никто не понимает, включая и меня самого, — сказал я нарочито печально.
— Вы верите в эволюцию?
— Вы имеете в виду биологическую эволюцию?
— Да, конечно, ту, что открыл Дарвин.
— Биологическая эволюция не вопрос веры, это факт.
— Как это факт? Я полагал, это теория.
— Да просто, внимательно рассматривая окаменевшие останки организмов, захороненных в последовательных геологических отложениях, можно заметить, как с ходом времени менялось строение родственных видов. Собственно, это изменение и есть эволюция. С этим сейчас никто не спорит. Спорят лишь о механизме эволюционных изменений.
— Я слышал, что теория Дарвина сейчас многими учёными оспаривается.
— К сожалению, это верно, но вместо простой, даже, я бы сказал, простенькой идеи естественного отбора, антидарвинисты выдвигают теории, основанные на существовании каких-то особых неизвестных механизмов, фактически, нематериальной природы. Иными словами, отказ от Дарвина ведёт к принятию религиозно-мистического взгляда на эволюцию, что не многим отличается от библейской сказки о сотворении Богом за каких-то шесть дней и мира, и земли, и всего живого на ней. Противники Дарвина считают, что живые организмы изменяются с ходом времени под влиянием их внутреннего (считайте, божественного) стремления к совершенству.
— А почему бы и нет? — испытывал меня Ольгин папа. — Мы видим, что с ходом времени организмы становятся всё более совершенными. В итоге появился человек — самое совершенное существо на Земле.
— Если отбросить любезный нашему сердцу антропоцентризм, то человек выглядит не таким уж совершенным. Когтей нет, клыков нет, шерсти нет, обоняние никуда не годится, и зрение не ахти, и женщины наши не могут родить без посторонней помощи, а дети наши становятся взрослыми лишь к двадцати годам, да и то далеко не все.
— Значит, суть нашего величия — это наша более совершенная нервная система, наш огромный мозг и наш интеллект.
— С величиной мозга не всё так просто. Наши прямоходящие предки — так называемые эректусы, населявшие Землю более миллиона лет назад, — уже имели мозг, почти такой же величины, как наш, но назвать их людьми даже язык не поворачивается.
— И как же они выглядели? — полюбопытствовал Мечислав.
— Страшнее войны! Не дай бог такую тварь на узкой дорожке встретить. Представьте мысленно прямоходящую гориллу со здоровенной башкой.
Мечислав весело рассмеялся.
— Но те прямоходящие жили очень давно, а что можно сказать о братьях наших поздних?
— Интересно, что у более поздних неандертальцев и денисовцев мозг был даже больше нашего, но, несмотря на свои огромные мозги, эти первочеловеки влачили весьма жалкое, можно сказать, тлеющее существование и даже не смогли дотянуть до наших дней.
Да и мы, гордо именующие себя сапиенсами, то бишь «разумными»,  появились на Земле чертовски давно, не менее 130 тысяч лет назад, однако вплоть до последних десяти тысяч лет эти неотличимые от нас люди жили не лучше убогих неандертальцев. Кстати, все сапиенсы уже бегло изъяснялись на своих первобытных языках, и всё равно ничего приличного, кроме палки-копалки и палки-дубинки, не изобрели. И леопарды, и гиены, безусловно, превосходили по приспособленности первых сапиенсов.
— Но тогда как же мы стали хозяевами планеты? — удивился Мечислав Игоревич.
— Только после того, как изобрели сельское хозяйство, производящее избыточный продукт. Только став фермерами, люди познали и оценили могущество богатства.
— Ну, и как это объясняет дарвинизм?
— Да никак. После изобретения сельского хозяйства человек перестал быть стандартным участником Дарвиновой эволюции. С этого момента началась социокультурная эволюция со своими факторами развития.
— И какими же? — воскликнул изумлённый Мечислав Игоревич.
— Вот с этим я и хотел бы разобраться, — скромно ответил я.
Довольная улыбка растянулась на губах отца Ольги.
— Предлагаю выпить за новый союз, возникающий на наших глазах. Эх-ма! А подумать только, сколько таких союзов сейчас заключается на шарике нашем земном! Должно быть, сотни, а то и тыщи, и большинство их недолговечны, а то и трагичны, но я почему-то верю, что ваш союз создаётся навеки. Тому гарантией слово Николая и благородство моей дочери. Гляди, мать, — обратился папа-Мечислав к супруге, — вот и дожили мы до завершения главной программы нашего с тобой союза. Но меня не отпускает чувство, что мы ещё понадобимся нашим детям, уж больно легко всё у них начинается.

8
На следующий день Ольга сказала, что отец доволен её выбором. Более того, он даже хотел бы продолжить со мной беседу о социокультурной эволюции людей. А мама-Маргарита, узнав о моём общежитском житье-бытье, предлагает мне переехать на их квартиру.
— Чудеса! — вырвалось у меня, и я замолчал. В голове пронеслось: «Ольга предлагает мне открытое сожительство, освящённое родительским благословением. Фактически это равносильно браку».
— Так ты согласен? — взгляд Ольги был красноречивее слов.
— Возможно, из-за провинциального воспитания я, похоже, приотстал от времени. Но я бы хотел прожить с тобой долгую жизнь, а для этого мы должны лучше изучить друг друга.
— Мне кажется, я уже знаю о тебе всё, — выпалила Ольга.
— Но ты для меня остаёшься во многом женщиной-загадкой.
— Почему же?
— Каждый вечер, пытаясь заснуть на убогом общежитском  матрасе, я ломаю голову над вопросом: «Почему и за что такая лучшая в мире, прекрасная и весьма проницательная девушка выбрала меня на глазах всего курса?» — и я не нахожу ответа.
— Видишь ли, Коля-Николаша, — быстро, как Мечислав, заговорила Ольга, — я выбрала тебя, как это затасканно ни звучит, с первого взгляда и с первого разговора. Такого со мной ещё не случалось. Я уже объявила предкам, что хочу выйти за тебя. Зная мой характер, они не возражали. Впрочем, я не учла, что тебе тоже нужно принять аналогичное решение, поэтому предлагаю отложить переезд ко мне на месяц. Я думаю, этого времени тебе хватит, чтобы до конца раскусить мою простенькую женскую сущность. Кстати, ты каждую ночь являешься мне во сне, и мы ведём с тобой задушевные беседы обо всём, так что извини, дорогой, но я знаю о тебе фактически всё.
Я понимал, что моё упорное нежелание отказать красавице в сближении, может вызвать у неё подозрение в моей мужской неполноценности и привести к разрыву, чего я совсем не желал, ибо вся моя природа стремилась к соединению с Ольгой.
— Ты, Олечка, не знаешь, что, кроме мамы и бабушки, меня ещё никто никогда не любил. Поэтому мне трудно поверить в такое свалившееся на меня счастье. Давай для верности немного повременим с этим делом.
— Какой же ты у меня милый и разумный! Итак, переносим бракосоч (так она сократила длиннющее слово «бракосочетание») на 18-е мая.
— Почему на 18-е? — засмеялся я.
— Потому что сегодня 17-е апреля.

9
И вот 17-го мая я прочёл в глазах Ольги решимость положить конец неопределённости наших отношений.
— Скверы просохли! — прозвенело над моим ухом её зовущее меццо-сопрано. — И меня тянет съездить завтра куда-нибудь за город. Ты бывал в Гатчине?
— Нет, ещё не успел.
— А хотел бы?
— Кто бы не хотел? Это же бывшая царская резиденция. Кстати, моя прабабка родилась в Гатчине и на каком-то церковном празднике видела, можешь себе представить, царя Николая Второго!
— И какое впечатление произвёл на твою прабабку наш царь-государь?
— Весьма нелестное. Сказала: «Он низенький, рыженький и, в общем-то, плюгавенький мужичонка».

Целый день мы гуляли по гатчинским паркам. Начали с Большого дворца, точнее, с плаца перед ним, где честолюбивый Павел изводил муштрой своих солдат. Дворец и плац выглядели мрачновато, всё здесь дышало шагистикой, пушечной пальбой и осадами. Ольга, бросив внимательный взгляд, на статую Павла Петровича, тихо, для себя, отметила: «Он действительно был некрасив».
Покинув мрачный плац, мы оказались в Голландском парке. Фактически это был огромный цветник. Здесь была масса цветочных клумб, причудливо организованных вокруг мраморных персонажей древнегреческой мифологии. Это было очень красиво: белые изваяния идеальных человеческих тел на фоне светло-зелёной травы и ярких весенних цветов — гиацинтов, тюльпанов и нарциссов. Воздух был пропитан нежным цветочным ароматом. Глядя на синие гиацинты, я наконец понял, какого цвета глаза у Ирки Пуховой — они были гиацинтовые.
Из Голландского парка мы спустились к системе озёр и прудов Английского ландшафтного парка. Между бесчисленными протоками и каналами были перекинуты живописные мосты и мостики. У самой воды  росли и пышно цвели серебристые ивы. Несколько отступя от берегов, тянулись, виясь и пересекаясь, многочисленные аллеи — в основном липовые и дубовые. Были тут и другие деревья — клёны, ясени, лиственницы и сосны — все красивые и ухоженные. Правда, листва деревьев ещё не закончила своё формирование. Липы уже сбросили со своих листовых почек полупрозрачные розовые чешуйки, и нежные жёлто-зелёные комочки нарождающихся листьев только-только начали развёртываться. Создавалось впечатление, что на чёрные ветви старых, видавших виды лип наброшена прозрачная жёлто-зелёная вуаль. Дубы же вообще ещё стояли голые, выставив напоказ свои мощные чёрные стволы и суковатые ветви. Спокойную водную гладь водоёмов оживляли стайки всевозможных уток и уточек. Мы даже заметили какого-то плавающего зверька, похожего на ондатру. Встречались в парке и строения, созданные первоклассными архитекторами. Более других притягивал внимание павильон Венеры, сооружённый на искусственном островке у самого берега обширного Белого озера.
Мы с удовольствием прошлись по аллеям и дорожкам Английского парка, невольно подыскивая красивое и тихое место для уединения, но, несмотря на будний день, кругом были люди. Желанный уголок мы нашли лишь в соседнем Приоратском парке. Здесь, на берегу небольшого Чёрного озера мы наткнулись на заброшенную скамейку и отвели душу, мечтая о чудесном будущем, творимым нашим объединённым сознанием. А с другого берега озера на нас глядел и, казалось, печально улыбался изумительный Приоратский замок. Он стоял там уже 220 лет и знал цену мечтаниям. Ведь Павел строил его для администрации Мальтийского ордена. А жить императору всероссийскому оставалось всего три года! Бедный-бедный Павел, — казалось, повторяло и повторяло каменное воплощение несбывшихся мечтаний царя.
 
10
Ольга попросила меня рассказать о моих планах, и я, конечно же, выложил ей всё, о чём думал и о чём мечтал. Она с интересом слушала меня, задавала хорошие вопросы, на которые мне порой было нелегко ответить, и понемногу выражение её лица из недоумённого, а временами даже недовольного, превращалось в удовлетворённое и радостное.
— В твоих взглядах — дерзких и оригинальных — что-то есть, — сказала Ольга, выслушав меня. — Даже если ты наполовину, пусть даже всего лишь на четверть прав, то всё равно я в тебе не ошиблась.
— Мои мысли никогда не принесут серьёзного денежного дохода, — честно предупредил я.
— В наши дни научно-технического прогресса любая постоянная работа обеспечит нас возможностью сносно существовать и даже иметь одного-двух отпрысков, но полноценная жизнь немыслима без наслаждения от творчества.
Конечно, я понимал, что Ольга, по молодости своей, едва ли способна оценить все проблемы долгой самостоятельной жизни, да и я был прискорбно молод и потому принимал лестные слова любимой девушки как весомые сгустки пресловутого счастья.

Ольга почему-то поинтересовалась, как относится Валера Кузнецов к нашим отношениям.
— А ты знаешь, что Валера  сам хотел за тобой приударить, но ему не понравился твой интерес к роману «Мастер и Маргарита», и я вкратце пересказал Ольге наш с Валерой разговор в университетском коридоре.
— Вот те на! — удивилась Ольга. — Меня меньше всего интересовал сам роман, меня интересовало отношение Валеры к высокой литературе, и я получила, что хотела.
— Валера довольно глубокий человек, — стал я на защиту приятеля, — и, поверь мне, он ценит хорошую литературу. Просто в момент твоего с ним мимолётного контакта его увлекла мысль, что вся мистика и чертовщина романа была для Булгакова лишь удобным литературным приёмом, чтобы, вывести на чистую воду советских казённых литераторов и вдоволь поиздеваться над ними; как выразился Валера, «бОшки им поотрывать». А к нашей любви он отнёсся спокойно. Сам он сейчас планирует приударить за Иркой Пуховой.
— Да Бог с ним с Валерой, пусть себе увлекается, кем хочет, лишь бы нам не мешал… — Ольга придала своему лицу обольстительное выражение: — А ты не забыл, дорогой, что пробил час тебе перебраться в мои апартаменты на Большом проспекте?
— Я не против.
— Тогда  прямо с вокзала едем ко мне.
— Слушаюсь и повинуюсь, моя королева! — сказал я и подумал, что титул «королева» слабоват для носительницы фамилии «Царёва».
 
В прекрасном настроении мы набрели на уютную кафешку, заказали шампанское и сливочный пломбир. Весь мир вокруг меня стал розовым, мы смотрели друг на друга и улыбались. Я никогда не был так счастлив. Жизнь с любимым человеком представлялась мне длинной уходящей в бесконечность аллеей из цветущих яблоневых деревьев. Я грезил, что шагаю, не чуя ног, по опавшим розовым лепесткам, и рядом со мною летит, едва касаясь стопами бренной земли, божественная Ольга, устремив свой восторженный взор в розовую бесконечность.
 
Как известно, «счастливые часов не наблюдают». Так и случилось — мы пропустили нужную электричку. Следующая уходила только через час. Мы взяли такси и поехали, сидя в обнимку на заднем сидении. И вдруг весь мир вокруг меня исчез…

Я и ближайшее окружение

11
Я открыл глаза и ощутил себя распластанным под самым потолком какого-то полутёмного помещения. Внизу сквозь клубящийся мрак проступали смутные очертания предметов, характерных для больничной палаты.  Прямо подо мной на больничной койке лежала спящая девушка. Её длинные тёмные волосы обрамляли бледное лицо, которое показалось мне знакомым, я силился, но не мог припомнить, кому оно принадлежит. Потом это видение пропало, и я провалился в глубокий сон — безмятежный и сладкий.
Первое, что я увидел, снова открыв глаза, было озабоченное и осунувшееся лицо матери Ольги. Маргарита Львовна смотрела на меня невидящими глазами, а сама была погружена в свои тяжёлые мысли. Я шевельнулся — мать Ольги вздрогнула, и лицо её вспыхнуло радостью. «Оленька! — вскричала Маргарита Львовна. — Какое счастье, что ты приходишь в себя!». И она бросилась из палаты сообщить медперсоналу эту потрясающую весть. Я покрутил головой и убедился, что кроме меня в палате никого нет. Но причём тут Оленька? Мелькнула мысль, что всё ещё сплю, и весь мир вокруг создан моей больной головой. Послышался шум в коридоре, и я закрыл глаза, притворившись спящим.
Ко мне подошли несколько человек. Один, видимо, врач, проверил мой пульс и хриплым прокуренным голосом изрёк: «Больная вышла из комы, но ещё слаба. Усильте питательный раствор и оставьте её в покое. Маргарита Львовна, — обратился он к матери Ольги, — уже вечер, поезжайте домой и наконец отдохните. Вы трое суток фактически не спали. Я уже стал опасаться за ваше здоровье. Приезжайте утром, я уверен, что завтра ваша дочь будет готова к общению, а сейчас ей категорически нельзя разговаривать».
Все покинули палату, но вскоре появилась медсестра и подключила меня к капельнице. Наконец ушла и она.
— Боже! Они говорили обо мне, как о женщине, более того, Маргарита считает меня своей дочерью, то есть Ольгой — девушкой, которую я люблю и которую прикрыл собой при том страшном столкновении с грузовиком. Провёл рукой по подбородку — ни малейших признаков щетины. Не может быть, что меня побрили во время трёхдневной отключки. Провёл рукой по телу — О, ужас! — у меня была прекрасно развитая женская грудь, а в промежности отсутствовало то, что принято называть мужским достоинством. Оставалось оглядеть себя в зеркале.
Посмотрел на бутыль с раствором, поступающим в мою вену. Прикинул, что процесс капанья ещё далёк от завершения. Выждал полчаса, чтобы убедиться, что врач и Маргарита ушли, и нажал на кнопку вызова медсестры. Девушка быстро появилась, увидев мои раскрытые глаза, спросила, как я себя чувствую. «Неплохо», — ответил я и услышал свой голос, это был высокий и чистый женский голос, голос моей Ольги.
— Девушка, вы не могли бы дать мне зеркало, чтобы увидеть, как я сейчас выгляжу.
— Я вас понимаю, — улыбнулась молоденькая медсестра и выскочила из палаты. Вскоре она вернулась, неся в руке классическое зеркальце на длинной ножке.
Дрожащей рукой я поднёс зеркало к своему лицу и не смог подавить чувство огромного изумления — из зеркала на меня смотрела Ольга. И не было на её лице ни морщиночки, ни прыщичка — это было чистое и красивое лицо молодой женщины!
— Я вижу, в этой палате есть санузел, — обратился я к медсестре, — мне хотелось бы им воспользоваться. Вы не могли бы на время отключить меня от капельницы, мне нужен туалет.
— Хорошо, — сказала милая медсестра,— я вас на время отключу и помогу дойти до унитаза.
Я встал, голова слегка закружилась, опёрся на плечо медсестры и довольно резво двинулся к уборной. Подошёл к унитазу, задрал больничную рубаху и окончательно убедился в том, что я женщина. Нельзя сказать, что я был поражён, ведь множество фактов не просто свидетельствовали, а криком кричали, что я неотличим от моей Ольги. У меня её тело, её голос и её лицо, и при этом все мысли  — МОИ! — мысли молодого мужчины Николая Сергеевича Лузина. Куда же он подевался? Неужто погиб? Вспомнил тот удар и ту гробовую тишину. В лучшем случае я покалечен, а вернее всего, погиб.
Медсестра выжидательно смотрела на меня, я сел на унитаз и помочился, как женщина. Чтобы не думать об этом невероятном превращении, я выпросил у медсестры таблетку снотворного и забылся сном праведника.

Проснулся около семи утра. Голова была ясная, настроение прекрасное. Зашёл в туалет и снова всё вспомнил. Из большого настенного зеркала на меня глядела красивая девушка, похожая на Ольгу как две капли воды. Снял рубаху и увидел всё, что недавно мечтал увидеть. Испытал смешанное чувство — ужас от того, что потерял, и сдержанную радость от того, что приобрёл. Вернулся на койку и задумался.
Итак, мне каким-то чудом пришили тело Ольги и сделали это без всякой хирургии. Ведь им удалось пересадить и лицо, и скальп, и даже  глаза у меня теперь светло-карие от Ольги вместо моих серых. Выходит, всё моё тело от Ольги, а от меня осталось лишь сознание, сознание 20-летнего мужчины, каким-то непостижимом образом перенесённое в тело цветущей 21-летней девушки.
Я снова вспомнил тот роковой день, который мы провели в Гатчине, якобы готовясь к экзамену по физике. Но на деле мы весело и беззаботно проводили время в одном из некогда роскошных пригородов имперской столицы. Было солнечно и радостно, и я делился с Ольгой своими смелыми планами на долгую счастливую жизнь. Господи, как приятно было беседовать с нею, и она ценила меня и не говорила, как надутая пустышка, копирующая мнения авторитетов, что мои мысли якобы банальны, и что всё это она от кого-то уже слышала или где-то читала. И я понял тогда, что женщины лучше Ольги, мне не встретить. Мы даже не открыли прихваченные учебники, мы наслаждались любованием друг другом. А потом, уже вечером направились к вокзалу и убедились, что нужная нам электричка только что ушла. Ольга капризно выпятила нижнюю губу и решительно направилась к стоянке такси. Мы сели на заднее сидение, и водитель, что называется, погнал. А через какие-нибудь 15 минут, откуда-то справа вырвался грузовик. Я лишь успел накрыть собой Ольгу и прижаться своим лбом к её затылку. И всё. Дальше были темнота и безмолвие.
Получается, что при том чисто механическом ударе моё сознание было выбито из моего мозга и перенесено в мозг Ольги. Но ведь сознание не вещь и не субстанция.
Вот так судьба просто и изящно показала мне ошибочность моего прежнего мировоззрения. Если бы кто-то из моих приятелей, вроде Валеры Кузнецова, рассказал бы мне нечто подобное, то как бы я хохотал над ним, как бы упрекал в слабости его убеждений. Говорил бы, что он спятил, что ему следует записаться на приём к психиатру, что он выбрал не ту профессию. А он бы стоял на своём, и тогда, боюсь, мы бы разругались с ним на веки вечные. Валера бы настаивал, что он не сумасшедший, что он и сам ничего не понимает, но, мол, против фактов не попрёшь. А я бы сказал, гордо выставив вперёд левую ногу: «Тем хуже для фактов, для твоих фактов, Валера. Ты что-то недоучёл, а теперь бросаешься к заплесневелому и плешь переевшему представлению о вечной и невесомой душе, способной без труда покидать одно бренное тело и блуждать в поисках другого. Стыдно, Валерий Михалыч!»

12
Около восьми утра дверь моей палаты шумно распахнулась, и к моей койке ринулись два человека: Маргарита Львовна и Мечислав Игоревич.
— Как ты себя чувствуешь? — наперебой вопрошали меня эти милые люди, но я помнил, что мне прежде всего надлежит узнать, что случилось со мной, то есть с Николаем Лузиным, в той страшной аварии.
— Я понимаю, что вы — родители, которые радуются выходу вашей дочери из комы, но не шибко радуйтесь, ведь мою память, похоже, напрочь отшибло, и я не знаю самого главного, я не знаю, что со мной случилось, и как я оказалась на этой чёртовой койке.
Бедный Мечислав Игоревич побелел как мел. Всё шло в соответствии с неписаным законом жизни — за ложку мёда надо платить бочкой дёгтя.
— Олечка, — заговорил «папа», — тебя нашли без сознания и фактически умирающей в исковерканной тойоте на Киевском шоссе недалеко от Гатчины, и рядом с тобой лежало тело Николая, твоего университетского друга. Его голова была разбита — проникающая черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью.
— И что же с ним стало? — спросил я.
Ответила Маргарита Львовна.
— Его тело было отправлено в морг гатчинской больницы. Ещё мы знаем, что мать Николая увезла тело сына в Старую Руссу для погребения. Бедная женщина, ведь её сын, её замечательный сын, был надеждой и смыслом её скромной жизни.
Слёзы ручьями полились из моих глаз. Я жалел Коленьку и его несчастную мать, но почему-то совсем не переживал, что ничего не знаю о Старой Руссе, кроме того, что там я учился в школе.
Дав мне отплакаться, папа-Мечислав спросил:
— Олечка, ты уже пробовала ходить?
— Да, конечно, — ответил я слабым голосом, — утром сама сходила в туалет и умылась.
— Тогда мы сегодня же заберём тебя из клиники. Врач оформит документы, и после обеда мы заберём тебя. Дома ты быстро придёшь в себя и наверняка многое вспомнишь.
— Было бы здорово, — сказал я.

Они ушли, и слёзы снова полились из моих глаз. Мне было жалко несчастного Колю. И какой-то циничный голос в моём черепе заявил: «Тебе жалко тело Николая, тот неказистый сосуд, в котором покоилось твоё сознание. По-настоящему умерла Ольга, уступив тебе свой великолепный футляр».
Всё выглядело невероятным и странным. Ведь сознание не существует само по себе, это же просто поток чувств, представлений и мыслей, порождаемый мозгом. Спрашивается, как мог женский мозг Ольги принять поток переживаний чужого мозга да ещё и мужского.
Тут я вспомнил, как мы с Ольгой, как принято у брачующихся пар, выясняли генетические особенности друг друга. И тогда я признался, что ещё в школе при проверке на пригодность к вождению автомобиля выяснилось, что у меня, нередкий для мужчин, небольшой дальтонизм, который не мешает водить машину, но ставит крест на специальностях, связанных с различением оттенков красного и зелёного. Ольгу это почему-то позабавило, и она выудила из интернета Таблицу Рабкина для оценки цветовой слепоты. И подтвердился мой дефект: я упорно видел на одной из картинок круг, где Ольга, обладающая нормальным цветовым зрением, видела треугольник. «Кстати, — подумал я, — надо провести проверку моего зрения на дальтонизм. Фактически, это будет проверкой, чей у меня мозг».

***
Во второй половине дня я добрался до квартиры Ольгиных родителей. Когда они оставили меня одного в комнате дочери, я включил её компьютер, набрал в поисковом окне «Таблицу Рабкина» и нашёл тот самый тест. С замиранием сердца всмотрелся в картинку — и там, где раньше видел круг, теперь без труда опознал треугольник. Значит, сетчатка моих глаз Ольгина!
Из курса эмбриологии я знал, что сетчатка глаза со всеми своими пигментными клетками фактически является выростом головного мозга. Стало быть, и мой мозг от Ольги. Но ведь я осознаю себя Николаем, погибшим в автокатастрофе! Приходилось признать невероятное, что сознание может быть отделено от мозга и перекинуто от одного человека к другому.
Никто не знает, что такое сознание, тем более ощущение своего Я. Также ясно, что никакие ощущения мы не можем описать в терминах современной рациональной науки, вроде физики. Традиционно такие вещи, как ощущения, представления и понятия считаются свойствами души человека, а сама душа, я считал, не более чем ПОНЯТИЕ, созданное людьми для удобства описания внутреннего мира человека. Надо сказать, по своим убеждениям, я, (вернее, Николай) был убеждённым материалистом-атеистом. И тут такая незадача, моя атеистическая душа спокойненько перекочевала в тело молодой женщины, доказав тем самым ложность моего прежнего мировоззрения.   
Мне не нравилась мысль, что душа может существовать в отрыве от тела, в котором она зародилась, но я не мог отвергнуть факт, что теперь я для всех окружающих 21-летняя красивая девушка, и я должен вести себя в соответствии с этим обстоятельством. И первым делом мне надо выбросить из своего разговорного языка все признаки того, что я мужчина, и упорно продолжать, где только можно, изображать амнезию.

13
Маргарита Львовна очень старалась вернуть мне память. Она — добрая душа — часами рассказывала мне историю моей, то есть Ольгиной жизни, показывала семейные альбомы и даже семейные ролики, отснятые на черноморских курортах. Она приводила ко мне Ольгиных школьных подруг, и те рассказывали разные случаи из моей прежней жизни и даже показывали фотографии мальчиков, которые мне якобы нравились. В итоге, примерно через две надели общений и воспоминаний я знала о себе более чем достаточно и наконец призналась родителям, что память ко мне в целом вернулась, но пока она фрагментарна. То есть многое я вспомнила, но кое-что стёрто и, боюсь, стёрто навеки.
После этого со мною стал часто беседовать папа-Мечислав. Но его не интересовала всякая дребедень про чувства к мальчикам и забавные случаи из детства. Его, как ни странно, интересовало, что я помню из моего общения с Колей. Вот тут-то я знала куда больше, чем могла знать Ольга, и я должна была следить, чтобы не наговорить лишнего. Для этого мне следовало даже в мыслях своих считать себя несчастной многое позабывшей девушкой.

И вот однажды, в какую-то из суббот Мечислав Игоревич завёл за ужином разговор о социокультурной эволюции человечества, о которой он узнал  в день знакомства с Николаем на Ольгином дне рождения. К тому времени я окончательно убедилась, что Мечислав очень умный человек, с которым надо держать ухо востро.
— Так не рассказывал ли тебе Николай о факторах, лежащих в основе социальной эволюции? — начал Мечислав.
— Конечно, рассказывал, — засмеялась я, радуясь, что попала наконец в область своей компетентности.
— Не могла бы ты просветить и меня в этом вопросе? Мне на самом деле интересно.
— Конечно, могла бы, — ответила я, — но это займёт изрядное время.
— Боже, дурочка ты моя, да ради понимания таких вещей мы и пришли в этот мир.
— Может, ты будешь смеяться, но Коля уверял меня, что все наши прекрасные идеи, вроде стремления к свободе, равенству и братству, основаны на куда более прозаичных вещах, унаследованных нами от наших звероподобных предков.
— И на каких же?
— На трёх китах —  на жадности, властолюбии и зависти.
— Но Николай как-то обосновывал эту весьма оригинальную концепцию?
Ну, и я, конечно, отвела душу, вспомнив нашу беседу в Приоратском парке на берегу Чёрного озера.

14
 — Люди, анатомически неотличимые от нас, так называемые сапиенсы, радуют планету своим присутствием уже около двухсот тысяч лет, — начала я свою лекцию, — но лишь относительно недавно, около 12 тысячелетий назад, они ступили на тропу социокультурного прогресса.
Родиной сапиенсов считается Африка, из которой люди расселились по всем материкам, за исключением Антарктиды. Отмечено две волны расселения. Первая стартовала около 80 тысяч лет назад. Мигранты двинулись на восток и в течение 25 тысячелетий заселили побережье Индийского океана и острова Южной и Юго-Восточной Азии. 55 тысяч лет назад потомки  первой волны достигли Австралии.
Вторая волна африканских переселенцев стартовала примерно 40 тысяч лет назад. На этот раз сапиенсы двинулись на Ближний Восток,  оттуда одна их часть отправилась покорять Европу, а другая часть – ушла в Азию. 22 тысячи лет назад на пике оледенения, опустившего уровень мирового океана на 130 метров, азиаты перешли посуху Берингов пролив и проникли на Американский материк. Несколько тысячелетий истинные открыватели Америки просидели на Аляске, ибо путь на юг преграждал гигантский Лаврентийский ледяной щит. Лишь 15 тысяч лет назад, после отступления ледника сапиенсы вырвались на просторы обеих Америк, и через какие-то 5 тысяч лет достигли южной оконечности Южной Америки.
— А откуда учёные взяли информацию о столь давних событиях? — спросил Мечислав.
— Поработали палеонтологи и генетики. Анализ ДНК современных народов показал их генетическое родство и позволил продатировать появление мутаций, характерных для каждого народа. У меня нет времени на доказательство, но, поверь мне, тут всё схвачено.
— Хорошо, беру на веру.
— Описанная мною схема переселений, естественно, неполна, но она позволяет сделать главный вывод: всё современное человечество является потомками одной популяции, обитавшей в Африке около ста тысяч лет назад.
Сравнивая культуры племён, не затронутых цивилизацией, мы видим немало общих черт, очевидно, полученных по наследству от культуры той древней африканской популяции. Так все сапиенсы изготовляют сходные примитивные орудия из дерева, кости и камня, все они общаются друг с другом на языках со сходной (так называемой «универсальной») грамматикой. И, главное, у них прослеживается сходство в идеологии.
Принято говорить, что первобытные люди жили в тесном контакте с природой, но куда правильнее считать, что они были её ЧАСТЬЮ.  Охотясь на крупных зверей, человек нередко натягивал на себя шкуру тех зверей и, подражая их повадкам, приближался к ним на расстояние верного удара копьём. И охотник видел, что звери принимают его за своего, и он в свою очередь принимал их за родственников.
Но самое удивительное, что всякая община так называемых дикарей верит, что рядом с нею обитает некий особый вид объектов, чаще всего животных, которые  являются их самыми близкими, самыми кровными родственниками. Более того, общинники считают их своими предками. Этнографы называют тот особый вид объектов тотемом. Слово «тотем» на языке индейцев племени оджабве значит «его род». Представителей тотема нельзя убивать, ибо считается, что в них превращаются общинники после смерти.
Если тотемное животное не слишком отличается от человека по массе, то эту веру ещё можно в какой-то мере оправдать. Но к нашему изумлению, тотемом могут оказаться очень маленькие существа — например, муравьи или пчёлы. Тотемом могут стать и растения (вроде саговой пальмы), и явления природы (гром, молния,  радуга), а иной раз и вообще нечто из ряда вон, например, какой-нибудь элементы ландшафта — скала, озеро, река, родник и так далее. Получается, что считая своим родственником (и даже предком) муравья или пальму, нецивилизованный человек проявляет полнейшее отсутствие здравого смысла. Но речь идёт об идеях, существующих практически в неизменном виде в течение не менее ста тысяч лет.
Объяснить этот парадокс можно, лишь предположив, что в глазах человека, не тронутого цивилизацией, вся природа была пропитана некой могучей животворящей силой, с помощью которой любой объект мог превратиться во что угодно. Поэтому, имея дело с безобидным с виду предметом, нужно было учитывать заключённую в нём мистическую сверхсилу. На этой первобытной идеологии построены сюжеты большинства народных сказок. Лягушка превращается в Василису Премудрую. Аладдин проводит ладонью по старой медной лампе и вызволяет томящегося в ней гигантского джинна, способного за ночь построить город. Князь Гвидон в сказке Пушкина легко превращается в насекомое:

«Тут он очень уменьшился.
Шмелем князь оборотился.
Полетел и зажужжал…»

Для нас всё это красивые сказки, а для первобытного сапиенса — реальнейшая реальность.
— А я считал все эти сказки просто выдумками для детей, вроде современных фэнтези, — улыбнулся Мечислав.
— Что угодно, но только не выдумки. Первобытная идеология — это стройная теория, позволяющая человеку осознать мир и себя в этом мире.
Послушай, что ещё удумали первобытники. Научившись рассуждать, они осознали, что в основе любого действия человека лежит его воля, его намерение совершить то действие. Перенеся эту схему на внешний мир, люди решили, что внутри любого объекта, имеющего имя, находится некий человекоподобный хозяин, сверхсильный дух, вроде джинна в мифологии арабов. Отсюда следовала идея, что с невидимым хозяином вещи можно договориться, нужно лишь знать его истинное имя. Помнишь: «Сим-сим, открой дверь!» Магическая сила приписывалась не только произнесённому имени, но и не произнесённому, и даже одному лишь намерению его произнести. Поэтому, чтобы не вызволить сдуру какого-нибудь джинна-разрушителя, нужно было говорить и мыслить правильно, то есть так, как учили старики. Здесь можно вспомнить третью заповедь Ветхого Завета: «Не поминай имени Господа Бога твоего всуе». То есть, «Не обращайся к сверхсильному духу для решения своих мелких бытовых проблем. Ведь, обращаясь к нему напрямую, ты можешь ненароком подорвать жизнь общины». Если коллективная охота оказывалась неудачной, то причину искали в злонамеренном умысле какого-нибудь человека, кстати, необязательно участника охоты. Такой человек объявлялся колдуном и подлежал немедленному уничтожению. Вот так в обществе полного имущественного равенства (считай, полнейшего коммунизма) шла постоянная борьба с инакомыслием.
— Глубочайшая мысль! — прервал меня Мечислав.
— Согласна, — улыбнулась я и продолжила свой спич. — Есть ещё одно убеждение человека каменного века: это существование неразрывной мистической связи между предметами и явлениями. Поэтому человек должен вести себя крайне осмотрительно, стараясь не нарушить положение вещей в окружающей среде. Для этого нужно было усвоить все мифы, обряды, заклинания и обычаи, которые передавали молодёжи мудрые старики, сумевшие дожить до седых волос. Малейшее отступление от вековых традиций могло порвать невидимые, но очень важные нити, и вызвать гнев многочисленных духов вещей и, конечно, тотемных родичей.
Кстати, заметь, что нечто подобное сидит  и в умных головах многих современных мыслителей. Я имею в виду представление о роковом предопределении будущего. Вспомним рассказ фантаста Рэя Брэдбери о том, как убийство бабочки 66 миллионов лет назад изменило политику Соединённых  Штатов.
— Не понял, — вырвалось у Мечислава.
— Так это же идея каменного века о всеобщей связи. Случайно раздавив бабочку в конце Мелового периода, человек в том рассказе нарушил естественный ход событий, вырвал из длинной причинно-следственной цепи одно звено. Оставил без пропитания какую-то насекомоядную тварь, которая должна была принять участие в эволюции приматов, и тем изменил некоторые детали истории человечества.
— Я не вижу ошибки в этом рассуждении, —  криво усмехнулся Мечислав.
— Вот так же думали и люди каменного века, и так продолжают думать наши современники: дескать, нельзя лихо изменять что-то в природе или в вековых обычаях, чтобы не навлечь на племя (теперь говорят, «на человечество») беду.
— Это мне напоминает теории современных зелёных, — хохотнул Мечислав.
— Итак, мы видим, — продолжила я, — что идеология нецивилизованного человека на протяжении последних ста тысяч лет носила ярко выраженный консервативный характер. Человек должен был постоянно помнить о своём скромном месте в мироздании и даже не пытаться тронуть заведённые от века правила жизни. Кстати, в создании этой идеологии чувствуется незримая рука естественного отбора, безжалостно удаляющего инакомыслящих девиантов. Раскопки показали, что быт австралийских аборигенов и африканских бушменов не изменялся на протяжении, по меньшей мере, последних тридцати тысяч лет. И всё-таки около 10-12 тысячелетий назад на Ближнем Востоке человек приступил к капитальной переделке среды своего обитания.

15
Мечислав слушал меня с большим интересом, и изумление то и дело проскакивало в его глазах. В волнении он подошёл к холодильнику и извлёк из него банку хорошего импортного пива. Разлил в две кружки и жестом пригласил меня к сопитию. Я сделала пару глотков и продолжила.
 — Около 12 тысячелетий назад в Евразии закончилось очередное похолодание. И примерно тогда же охотники-собиратели, обитавшие на территории современного Израиля, обнаружили, что зёрна злаков, покрывавших склоны галилейских  холмов, могут быть неплохим и надёжным источником питания. Археологи назвали тех людей натуфийцами. Добытые зёрна они дробили в каменных ступах и растирали в муку на каменных зернотёрках. Избытки хранили в каменных зернохранилищах. Всё это позволило натуфийцам перейти к оседлому образу жизни.
Жили они в округлых полуземлянках с открытым очагом в центре. Такое жилище вмещало лишь одну минимальную семью, что указывает на отсутствие у натуфийцев имущественного неравенства. Земля была общей, собранное зерно, и охотничью добычу люди делили между семьями поровну.   
Через пару тысячелетий на Ближнем Востоке началась Неолитическая революция — переход человечества от охоты и собирательства к земледелию и животноводству.
 Теперь главным достоянием людей становится не охотничья территория, а пахотная земля и пастбища. Люди стали реже голодать, и жилища новоявленных фермеров начали увеличиваться в размерах. Зачастую те жилища уже состояли из нескольких комнат, а очаг был вынесен во двор. Так появились первые ДОМА. Видимо, тогда и случился переход от маленьких семей охотников-собирателей к большим семьям фермеров во главе с патриархами.
Патриарх имел в своём полном распоряжении всё имущество семьи — дом, скот, орудия труда и многое другое — но главное, патриарху подчинялись все домочадцы, включая сыновей, их жен и детей, а также все «усыновлённые», т.е. бедняки, принятые в состав семьи.
Наконец дело дошло до дележа произведённого продукта, и тут во весь рост встал вопрос: кому принадлежит продукт, добытый отдельной семьёй на своём земельном участке? Является ли он достоянием общины или частной собственностью семьи, то бишь собственностью её патриарха? В итоге, было найдено вполне Соломоново решение. Продукт, произведённый большой семьёй, делился на две части: одна часть поступала в общественный страховой фонд общины, а другая — оставалась в полном распоряжении патриарха. Так возник зародыш имущественного неравенства между семьями.
Главы больших семей ради сохранения земли старались не делить её между сыновьями, а стремились правдами и неправдами удерживать её за собой. Возникали кланы — группы родственных больших семей с верховной властью старшего патриарха. Это влекло разорение малых семей, и обогащение глав кланов. Члены разорившихся семей часто усыновлялись богатыми патриархами и с готовностью подчинялись воле своих названых отцов. В древнем Риме таких усыновлённых называли клиентами.

16
На этой точке моего повествования папа-Мечислав взмолился:
— Олечка, всё это очень интересно, но мне нужно время, чтобы полученную информацию разместить по надлежащим мозговым полочкам.
Он встал из-за стола и поцеловал меня в макушку.
— Что ещё ты узнала от Николая? — старательно скрывая интерес, спросил Мечислав.
— Да много чего. Но ведь и я, папочка, не промах. И я Колю многому научила.
— Ладно, на сегодня хватит. Боюсь, я и так перебрал с информацией. Удивляюсь, как много ты сумела взять от Николая. Никогда бы не подумал, что у тебя такая высокая обучаемость. Я думал, что знаю о тебе всё, но …, — и он безнадёжно махнул рукой.
Мне оставалось только молчать, потупив взор, и наслаждаться вкусным и прохладным старым добрым Пильзенским.
— Ну, а мне, пожалуй, пора на боковую, — я зевнула и ушла в свою комнату, там села в кресло и пожалела, что наговорила лишнего. Пиво действовало, я закрыла глаза и задремала.
Очнулась через полчаса, отдохнувшая и с прекрасным настроением. Подошла к двери в гостиную и услышала негромкий разговор моих, так сказать, родителей.
— Ты знаешь, Рита, — говорил папа-Мечислав, — наша Ольга страшно изменилась после того несчастья. Она сегодня рассказывала мне вещи, которые, как мне казалось, она не могла знать. И как она сумела за короткое время знакомства с Николаем так глубоко усвоить ход его мыслей? У меня возникло ужасное, я бы сказал, мистическое чувство, что всё, что она знала раньше, подверглось тотальной амнезии, а в памяти её осталась лишь пара-тройка месяцев, проведённых в тесном общении с Николаем.
— То, что ты говоришь, совпадает и с моими наблюдениями, — заговорила мама–Маргарита.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Мечислав.
— Речь идёт о простейших бытовых вещах. Например, Оленька забыла о соблюдении элементов женской гигиены. Она не имеет понятия о подмываниях и о пользовании гигиеническими прокладками. Её память об этих вещах полностью отшибло, и мне пришлось прочесть ей краткую лекцию о месячных и о правильном поведении женщины в эти критические дни. Ты бы видел неподдельный ужас в её глазах, когда я учила её этим мелочам, усвоенным ею ещё в 13 лет. Но ведь она до того страшного дня прекрасно знала все эти вещи и без проблем с ними справлялась.
И ещё, она разучилась ходить на высоких каблуках. Мне пришлось потратить немало времени и усилий, чтобы не только научить Оленьку ходить на каблуках, но и убедить её, что это самый простой приём привлечь внимание мужчины к ногам женщины, показать ему красоту наших голеней и щиколоток. Кстати, только после моих слов о красоте ног, она послушалась, и довольно быстро научилась лихо балансировать на каблуках, эффектно покачивая своими великолепными бёдрами. 
— Дай-то Бог, что всё это просто эффект амнезии, — Мечислав выдержал паузу. — Понимаешь, Рита, меня не оставляет чувство, что нам её… подменили. Я понимаю, как нелепо это звучит, но тем не менее…
— Прекрати пороть чушь! — резко повысила голос Маргарита.
Мне показалось, что в любой момент кто-то из них может зайти в мою комнату. Я на цыпочках вернулась в кресло, как-то автоматически подвернула под себя ноги и включила телевизор. Было ясно, что для снижения повышенного к себе внимания, необходимо научиться вести себя как стандартная женщина.

Я и общество
17
На календаре было 20-е июня. Здоровье моё вполне восстановилось, и пришло время решать, как жить дальше. Родители и врачи советовали бросить университет и подобрать занятие, не требующее большого умственного напряжения. Но меня это категорически не устраивало. Надо сказать, с моей головой действительно что-то творилось. После того как я освоила ходьбу на высоких каблуках, в меня вселилось чувство, что мне подвластно всё, и что нет в мире преграды, которую я не могла бы преодолеть.
Я твёрдо заявила родителям, что универ не бросаю и никаких академотпусков не беру.
— Но ты пропустила сессию, — сказал папа.
— Ничего страшного! — впервые я ощутила в себе силы плыть против течения. — Нужно лишь добиться у деканата разрешения на сдачу экзаменов за летнюю сессию в индивидуальном порядке.
— А потянешь? — спросил папа.
— Потяну! — ответила я, прямо глядя в любящие  глаза отца.
Проблему составляла лишь физика. Мечислав знал, что она мне плохо давалась. Но сейчас меня распирало предчувствие, что с моим, мягко выражаясь, «обновлённым» сознанием всё пойдёт по-другому.
У меня были свои записи лекций. Я попыталась в них разобраться, но быстро поняла, что не смогу: то ли отвращал незнакомый слишком округлый почерк, то ли раздражали лишние слова. Погрузилась в интернет, скачала оттуда лекции и пособия по оптике (экзамен был именно по оптике) и стала читать. И вскоре испытала культурный шок, я впервые осознала, что всё многообразие видимого мира зиждется на моём субъективном восприятии игры солнечных лучей, и что фактически я не знаю, как выглядят вещи на самом деле.
Я завесила широкое окно своей комнаты плотными шторами, и всё вокруг погрузилось в полутьму. Лишь сквозь узкую щель между портьерами проникала острая и яркая полоса солнечного света, и я увидела, как в этой полосе  заплясали, будто горящие, пылинки. «Почему они пляшут? Почему движутся в разные стороны?» — спросила я себя, и сама же ответила: «Так проявляет себя скрытый от наших чувств микромир».
Я погрузилась в описания оптических экспериментов от Ньютона и Гюйгенса до Френеля и Янга. А дальше пошли гипотезы и теории. И наконец я добралась до уравнений Максвелла. Ничего элегантнее и убедительнее я не встречала в моей пока ещё краткой жизни.
Целый месяц я штудировала физику, а потом, ощутив в себе силы необъятные, осмелилась разобраться в Кантовой «Критике чистого разума», этой общепризнанной вершине философской мысли. С трудом продравшись сквозь дебри неудобоваримого языка, я усвоила главное: я поняла, что возможности нашего мыслительного аппарата небезграничны. Человеческий мозг, созданный эволюцией для выживания небольшой группы охотников-собирателей на сравнительно небольшом клочке земной суши, не рассчитан на решение задач всеобщего и неограниченного характера. Но мы, ослеплённые жадностью и высокомерием, упрямо прём в область своей некомпетентности и без конца попадаем впросак. Я посмотрела телевизионные новости и ужаснулась той прыти, с какой технически продвинутые  народы, стремясь к абсолютной власти над планетой, роют человечеству братскую могилу планетарного масштаба.

***
В конце августа я сдала экзамен по физике. Старушка-преподаватель знала о моей печальной истории и в своей доброй душе уже заранее приняла решение поставить мне слабенькую четвёрочку, чтобы поддержать ребёнка на трудном этапе его жизни. К тому же она была убеждена, что девушкам-биологиням теории оптики вообще ни к чему. Каково же было её удивление, когда на вопрос о законах отражения и преломления света я предложила ей два варианта ответа — классический и квантовый. Преподавательница оторопело уставилась на выписанные мною ряды формул и уравнений, потом схватила мои листки и выбежала из комнаты.
Через некоторое время она вернулась с симпатичным брюнетом. Он был молод (на глаз не старше тридцати) и самоуверен. Брюнет сел напротив меня и, хитро улыбаясь, спросил:
— А вы могли бы что-нибудь сказать о природе кулоновских сил?
— Боюсь, для корректного ответа на ваш вопрос сначала следовало бы разобраться в природе физического вакуума.
— Пожалуй, — огонь вспыхнул в выпуклых темно-карих глазах молодого человека.
— К сожалению, должна признаться, я понятия не имею о природе вакуума, хотя эффект Казимира заставляет меня принять дикое для здравого смысла предположение, что вакуум наполнен непонятными силами и буквально кишит виртуальными, лишь умопостигаемыми частицами. Остаётся только позавидовать физикам, ломающим голову над вопросами, по сравнению с которыми вся наша общественная жизнь не дотягивает даже до понятия СУЕТА.
И вдруг этот  приятный молодой брюнет стал страстно уверять меня, что я ошиблась с выбором профессии, и что моё истинное призвание теоретическая физика.
Не знаю почему, но я расхохоталась.
— Молодой человек, — отсмеявшись, сказала я, — Неужели вы думаете, что проблема человеческого сознания уступает по значению проблеме физического вакуума? Вам, надеюсь, известны потуги на этот счёт гениального сэра Роджера Пэнроуза? Если бы на то была моя воля, то я предложила бы вам заняться проблемой человеческой личности и человеческого сознания.
Брюнет печально улыбнулся.
— Человеческий век краток. Мне уже 33, как говорится, возраст И. Христа. Я уже стар менять свои цели, но очень надеюсь, что вам повезёт найти ответ на  вышепоставленные вами вопросы.

18
Первого сентября я пришла в универ. Но пока искала расписание, потеряла время. В итоге опоздала на лекцию по Высшей нервной деятельности. Села на скамеечку в коридоре и стала ждать перерыва. И тут в поле моего зрения возник Валера Кузнецов — мой недавний соперник в борьбе за Ольгу. Он тоже опоздал, но, увидев на скамеечке меня в Ольгином обличье, резко остановился, и весь его вид отразил смешение противоположных чувств — ужаса и восторга. Овладев собой, он произнёс дрожащим голосом:
— Ольга! Вы? То есть ты? Как я рад снова видеть тебя! Ходили слухи, что после всего, что с тобой случилось, ты бросишь нашу шарагу.
— Да. У меня была временная потеря памяти, но, слава богу, в основном память восстановилась.
Валера сел рядом со мной.
— Жаль, ужасно жаль, что Колька погиб. Уже больше трёх месяцев прошло,  а я всё не могу это принять. Чуть ли не каждую ночь он приходит ко мне во сне. Я, холодея от ужаса, спрашиваю его: «Как твоё здоровье?» — А он мне отвечает: «А я и не умер вовсе. Вот я стою перед тобой, и мы разговариваем». И Колька, в жизни такой упёртый и убеждённый атеист, во сне говорит мне: «А душа-то, Валера, она-то не умирает».
Эти слова Валеры меня смутили.
— Всю твою беседу во сне, сгенерировал твой мозг, — сказала я тоном старшего товарища. — Николая нет, но в памяти твоей он есть… и ещё несколько лет будет сидеть в ней, пока новые образы не займут его место.
— И к тебе во сне он, наверное, тоже приходит? — спросил Валера.
— Ты даже не представляешь, как часто я вижу его во сне… и не только во сне. Вот и теперь… — сказала я, глядя в пол, — помнишь, как Моцарт в пьеске Пушкина говорит своему другу-врагу Сальери: «Вот и теперь, мне кажется, он с нами сам-третей сидит».
Валера вздрогнул: «Прости, Ольга, что затронул болезненную для тебя тему. Я понимаю, каково это тебе».   
И тут я, почему-то заплакала, но не потому, что Николай погиб, а потому что его сознание вытеснило, стёрло в моей башке не только Ольгину память, но и огромные пласты сугубо моей, то есть Колькиной, памяти.
Валера бросился меня утешать, даже положил мне руку на плечо, и вдруг до меня дошла вся нелепость ситуации. Жалкое, растроганное и испуганное лицо Валеры так не вязалось с образом вечно насмешливого первого интеллектуала курса, что я залилась истерическим смехом.
Валера взглянул на меня, как на сумасшедшую, а я хохотала пуще. Не знаю, чем бы закончилась эта сцена, если бы в коридор не высыпала группа студентов, спешащих в буфет, чтобы за краткое время перерыва перехватить чашечку кофе с пирожным. 
Я резко встала.
— Жизнь продолжается, Валерий Михалыч, а перерыв эакончился, пройдёмте в наш загон.

Мы вошли в аудиторию, и меня тут же окружила стайка девушек из нашей группы. Я смотрела, на них, глазами Николая, а они смотрели на меня как на овцу, отбившуюся от стада. Вот Ирина Пухова — высокая (выше меня) русская красавица: большие почти синие глаза, русая коса до пояса, пышная грудь, широкие бёдра, литые голени, крепкие стопы. Но при всей этой монументальности она была (или только казалась) доброй и скромной девушкой. Когда-то я, в бытность мою Николаем, считала её идеальной женой — красивой, нежной и верной.
Кира Хрусталёва была противоположностью подруги. Брюнетка, узкое лицо, орлиный нос, копна чёрных волнистых волос. Изящна, как статуэтка, имеет разряд по художественной гимнастике. Несмотря на миниатюрность, обладает сильным характером и ищет спутника жизни, сочетающего в себе спортивность, смелость, ум и красоту. Но кем бы ни оказался её суженый, ему, без сомнения, уготована милая участь робкого подкаблучника.
Я слушала их девичьи ахи и охи, и меня пронзила неожиданная мысль: «Вот теперь мой мир — это женский мир слов, жестов и междометий, которые, выполняя какие-то неписаные правила, передают мысли и намерения человека в сложной закамуфлированной форме. Ведь говорить прямо, как говорят  мужчины, они не могут, ибо женская прямизна будет расценена окружающими, как грубость и наглость, как недружественное поведение. По привычке, я проанализировала эту мысль и поняла, что даже две девушки, ведя разговор в присутствии  стороннего человека (неважно какого пола), всегда кодирует свои мысли. Лишь наедине с ближайшей подругой, да и то не всегда, девушка может быть откровенной. И вот теперь мне предстояло перейти на этот странный женский язык — «язык острова Таити» (как когда-то говаривал Валера) — и притом стараться никому не перечить, а больше поддакивать, входить в положение собеседника и гладить его исключительно по шерсти. Было ясно, что с привычкой говорить прямо и как можно ближе к сути надо кончать.   

После лекции девицы потащили меня в уютное кафе и стали расспрашивать обо всех моих бедах. Они слушали меня молча, внимательно, и в глазах их то и дело вспыхивали слёзы искреннего сочувствия. Потом, когда я окончила свой рассказ, они ещё некоторое время молчали, и Ира Пухова подвела итог: «Фактически, Николай спас тебе жизнь. Какой благородный, какой прекрасный юноша! Признаюсь, он мне нравился. Пожалуй, я была даже немножко влюблена в него, но понимала, что я ему не пара». И тут заговорила Кира Хрусталёва: «Да! Коля был прекрасным человеком, и я уверена, он бы многого добился в жизни, —  помолчав, она веско добавила: — и, мне кажется, он мог бы даже сделать серьёзное открытие в науке». Тут и у меня защипало в горле.
— А как вы считаете, я сильно изменилась? — спросила я.
Кира ответила.
— Внешне ничуть, но походка изменилась. Шаг увеличился, и руками ты стала резко размахивать.
— И говорить ты стала чуть-чуть не так, — добавила Ирина. — Стала какой-то серьёзной… и более уверенной в себе. Но учитывая твою длительную кому и перенесённый ужас, эти изменения объяснимы. И надеюсь, они скоро пройдут.

Домой я пошла пешком. Внимательно смотрела, как ходят дамы на каблуках, и старательно им подражала. Наконец устала, спрятала лодочки в сумку и надела удобные башмачки на низком каблуке. И поняла, что овладеть поведением женщины можно, но необходимо изрядное терпение. Говорят, что на выработку всякой привычки, уходит всего три недели, так что терпение, терпение и ещё раз терпение.

Вечером перед сном задумалась, как вести себя с молодыми людьми, моими недавними друзьями. Перебрала в памяти их лица, устроила с каждым виртуальный разговор и заснула.

19
Второго сентября я постаралась не опоздать на первую лекцию. Но не успела подняться на свой любимый третий ряд, как меня догнал вбежавший в аудиторию Валера, и я услышала за спиной его весёлое восклицание: «Привет, Ольга!». Я автоматически взмахнула рукой и разместилась посередине левой секции ряда.
— Вы позволите присесть рядом с вами? — начал разговор Валера.
— К чему такой высокий штиль, сэр? — усмехнулась я.
— Извините за прямоту, граничащую с наглостью, но во всём виновата ваша сногсшибательная внешность. Невольно срабатывает установка раба, столкнувшегося на узкой дорожке со своею госпожой.
«Боже, — подумала я, — такой умный, такой многообещающий парень, а такую чушь мелет».
Я расхохоталась. Он стоял с застывшей нелепой улыбкой.
— Да садись же, наконец, и принимай меня за такого же кадра, как ты сам.
В это время в аудиторию вошли Ира и Кира. Увидев меня, девицы весело махнули рукой. Валера прошептал: «Обещай, что позволишь проводить тебя до дома после занятий». Я утвердительно кивнула, он поспешно встал и поднялся на несколько рядов выше. Девицы сели рядом со мной и весело застрекотали о том, что моя жизнь налаживается, и даже первый парень на селе засвидетельствовал мне своё почтение.
 
***
В Петербурге в начале сентября нередко стоит прекрасная безоблачная погода. Мы с Валерой вышли на Стрелку Васильевского, прошлись вдоль парапета набережной, и я, будто впервые, увидела огромные гранитные шары, окаймляющие спуск к реке. Движимая эмоциональным порывом положила руку на чудесный шар, погладила его, потом перевела взгляд на Неву и застыла не в силах оторвать глаз от горящего на солнце золотого шпиля Петропавловки, пронзающего бледно-голубой небосвод Петрограда.
«Ну, ты прямо как маленькая», — неодобрительно буркнул Валера.
Мы молча перешли Биржевой мост и направились в сторону Большого проспекта Петроградской. Валера упорно молчал, будто забыв о моём присутствии. Пришлось заняться затравкой беседы.
— Так что же ты хотел мне сообщить? — спросила я.
Услышав мой вопрос, Валера почему-то разволновался. Стал суетливо оглядываться по сторонам, явно ища место, подходящее для изложения каких-то своих очень важных мыслей. Увидев крохотный скверик, потянул меня туда и усадил на деревянный диванчик под пологом старой развесистой липы.
— Понимаешь, Ольга, — начал он неровным будто надорванным голосом, который часто бывает у людей, не привыкших долго и громко говорить. — Понимаешь, — повторил он и как-то сразу выпалил: — Понимаешь, дело в том, что ты мне ужасно нравишься. Ты красивая и умная. Да ещё эта твоя история. Тогда погиб мой близкий друг, а ты впала в беспамятство. А когда очнулась, позабыла многое из прежней жизни, и многим показалось, что ты стала иной.
— Какой такой иной?
— Какой-то мудрой и резкой. Меня тянет к тебе, как к человеку, с которым можно говорить на темы, совершенно отвлечённые от быта.
— Ну дак начинай свою очередную отвлечённую тему, — засмеялась я.
— Дело в том, что меня уже несколько недель гложет ужасная мысль, подрывающая основы дарвинизма.
— Господь с тобой, Валера! Неужели и ты продался либералам?
— Да нет же! Я изо всех сил пытаюсь спасти дарвинизм, но не получается.
— Ну, так излагай, раз допекло!
— Мне кажется, что естественному отбору на создание языка элементарно не хватает времени.
— Во как! И почему же?
— В последнее время археологи с палеонтологами много чего пооткопали. Да ещё и палеогенетики добавили свои пять копеек. Лет двадцать назад все полагали, что первыми заговорили сапиенсы, люди нашего облика. Считается, что они появились на просторах Евразии около 40 тысяч лет назад и быстро вытеснили проживавших там ранее неандертальцев.
— Извини! — прервала я Валеру. — Говоря о первых сапиенсах Евразии, ты имеешь в виду кроманьонцев?
— Да, конечно, исторически за теми людьми закрепилось название «кроманьонцы». Именно они покрывали стены и потолки своих пещер реалистичными изображениями зверей, тогда как жившие неподалёку неандертальцы рисованием не занимались. И каменные орудия кроманьонцев были более совершенными, чем сходные поделки неандертальцев. Вставал вопрос, с чем связано преимущество кроманьонцев над неандертальцами? Ответ напрашивался сам собой: кроманьонцы разговаривали, а неандертальцы — нет. Язык позволял кроманьонцам размышлять и ставить перед собой отдалённые цели. Ещё живы великие учёные, которые дружно утверждали, что гортань неандертальцев не позволяла производить членораздельные звуки и, стало быть, бедняги были лишены самой возможности говорить.
Однако недавно генетики изловчились добывать ДНК из останков очень давно умерших людей, и обнаружился поразительный факт: в геноме кроманьонцев и многих современных властителей мира сего присутствуют кусочки ДНК неандертальцев. Значит, сапиенсы успешно скрещивались с неандертальцами. Как? Какой ужас!
После этого началась стремительная реабилитация неандертальцев. Все стали восторгаться тем, что их мозг был заметно крупнее нашего. И орудия их были не такими уж грубыми, и наконец, была пересмотрена анатомия их гортани, и было торжественно объявлено, что неандертальцы наверняка разговаривали. А отсюда следовало, что язык появился у наших предков как минимум на полмиллиона лет раньше.
Ну, а потом учёные взялись за прямоходящих эректусов, населявших Африку и Азию около миллиона лет назад. И у эректусов тоже был большой мозг, и с их гортанью тоже всё было, вроде как, в порядке. Выходило, что и многочисленные эректусы тоже могли и даже должны были разговаривать.   
— Хорошо. Но пока я не вижу проблем. Ведь филетические линии человека и шимпанзе разделились как минимум четыре миллиона лет назад. Общим предком человека и шимпанзе была бессловесная обезьяна с негодной гортанью и маленьким мозгом. Первые эректусы появились около двух миллионов лет назад, значит на превращение бессловесной обезьяны в слабоговорящего эректуса ушло не менее двух миллионов лет. Я не вижу нехватки времени.
— Но ты не учитываешь, что той исходной обезьяне нужно было усвоить прямохождение, увеличить вдвое объём головного мозга, существенно перестроить органы горла и ротовой полости, и главное, ей нужно было создать в головном мозге сложные структуры для управления голосовым аппаратом и не менее сложные структуры для извлечения информации из череды звуков, издаваемых тем голосовым аппаратом.
— Согласна. Объём работы впечатляет.
— Иными словами, — продолжил Валера гнуть свою линию, — для создания языка нужно было располагать весьма сложной системой генов, ответственных за производство и восприятие голосового звука. По моим прикидкам, на создание такой системы нужно было ухлопать не меньше миллиона лет.  И ради чего? И тут я, к стыду своему, не вижу главного, не вижу ответа на вопрос: какой выигрыш могла получить популяция обезьян при переходе от аханья и уханья к щёлканью и свисту? Получается нелепейшая вещь — эволюция, не иначе, как зная будущее, создавала, в поте лица своего, сложнейшие многоклеточные структуры, которые найдут применение лишь в очень отдалённом будущем!

20
— Молодец, Валера! Ты поставил чёткий вопрос: как был создан сложнейший голосовой аппарат, способный производить громкие членораздельные звуки.
— И я не вижу, какой отбор мог создать анатомические структуры, способные производить причудливые вереницы звуков и связывать их с образными представлениями и мыслями.
Я задумалась.
—   А ты знаешь, Валера, что в Южной Азии обитают несколько видов гиббонов — примитивных человекообразных обезьян, умеющих прекрасно петь. Недавно, скользя по инету, я узнала, что гортань гиббонов подобна человеческой, и сильные звуки, производимые голосовым аппаратом гиббонов-самцов, очень близки к сопрано наших оперных певиц. Если допустить, что предком человека была поющая обезьяна, то трудности с устройством голосового аппарата отпадают сами собой.
— Но что толкало тех обезьянок на создание столь сложного аппарата?
— То же что и певчих птиц. Во-первых, громкое оповещение соседей о размере своей личной территории. А во-вторых, и это главное, —  чем громче и слаще поёт самец, тем больше самок он привлекает, то есть начинает работать очень эффективный половой отбор. Вполне возможно, что с пальмы слезли уже наши поющие предки, получавшие наслаждение от изысканного вокала. Кстати, я не знаю народа, каким бы диким он ни был, который не увлекался бы пением.
Часто люди размышляют, отчего в нашей культуре так популярны композиторы, музыканты и певцы? Ведь с помощью музыки нельзя построить дом, вырастить и собрать урожай, решить техническую или научную задачу, но люди готовы платить огромные деньги умельцам, услаждающим их слух.
— Отличная мысль! Ольга, ты гений, твоя мысль объясняет, как быстро была собрана система, включающая голос, слух и соответствующие районы головного мозга.
В глазах Валеры зажглось восхищение и нечто большее. Он потянулся ко мне с явным намерением поцеловать, но чувство необъяснимого протеста потрясло мою душу, и Валера получил далеко не слабый толчок в грудь. Он сразу смешался и заверещал что-то неразборчивое. Мы встали со скамейки и молча побрели к моему дому. Наконец, я выдавила из себя.
— Валера, я ещё не готова; мои сны заполнены Николаем.  Что же касается мысли о половом отборе на певческие способности, то уверяю тебя, набери в инете соответствующий вопрос и увидишь, что вокальная идея уже наверняка кем-нибудь высказана. Уж больно хорошо самцы гиббонов поют.
Тут невольно вспоминаешь, как наши женщины сходят с ума от лирических теноров. Меня недавно мама водила в Мариинку на оперу … и я диву давалась, когда после каждого исполнения тенором верхнего звука балконы взрывались исступлёнными женскими криками «Браво!». Было ясно, что мощные высокие звуки вводят женскую половину человечества в форменный экстаз.
— Наверно, ты права. Я вспоминаю фильм на эту тему — «Кастрат Фаринелли». Как известно, голос кастратов по регистру близок к женскому сопрано, но мощнее, чище и выразительнее. Люди (особенно женщины),  слыша пение Фаринелли, приходили в экстаз и даже падали в обморок.
— Жаль, я не видела этого фильма,… а может, и видела, но в прошлой жизни.

 — Извини, Ольга, за невольную реакцию. Я действительно восхищён тобою. Но вижу, пролетел.
Валера повернулся и зашагал в сторону Васильевского, а я побрела к своему дому. Странное дело, я была недовольна своим поведением. Я не хотела портить отношения с Валерой и всё-таки их испортила. А что мне оставалось? Такова жизнь: не хочешь, а делаешь. Я перебирала в памяти лица молодых людей и не находила сопоставимых с Валерой. Но человек моего возраста не может не иметь друзей. Оставались девушки.

Я и Ирина
21
Третьего сентября я подсела к Ирке Пуховой и попробовала начать с нею дамский разговор ни о чём. И Ирка с удовольствием тот разговор поддержала. Вскоре выяснилось, что более всего её интересовало моё отношение к Валере.
— Странно, что Валера не пришёл на занятия, ты не знаешь, может быть, он заболел? — как бы невзначай спросила Ирка.
— Вчера был здоров, как бык, — сухо ответила я. И Ирка тут же поняла, что между мной и Валерой произошла какая-то размолвка.
— Мне показалось, что вчера он подкатывал к тебе и даже подбивал под тебя увесистые клинья.
— Паренёк переоценил степень своего обаяния
Ирка захохотала, и в её смехе я отметила воспетое в политических анекдотах «чувство глубокого удовлетворения». Отхохотавшись, она окинула меня внимательным взглядом и сказала: «Ты странная девушка, ты не пользуешься косметикой. И почему ты не носишь серёжек, ведь ушки-то у тебя проколоты?».
 — А я считаю, что мне нечего скрывать и что-то подрисовывать, — буркнула я.
— Дурочка! Во-первых, совершенных людей не бывает. А во-вторых, лицо должно отражать внутренний мир человека, и это можно решить с помощью лёгкой косметики. Например, твои удлинённые глазки следовало бы ещё чуть-чуть удлинить и слегка приподнять их наружные уголки. А твои полненькие щёчки было бы неплохо легонечко оттенить, чтобы каждый видел, что ты не только хороша собой, но и умна.
— Ты это серьёзно? Первый раз слышу, что косметика способна на что-то большее, чем просто подогнать лицо женщины к стандартам голливудской куклы.
— Сейчас ты говоришь, как девочка-подросток, или как глупый десятилетний мальчик. Причём тут Голливуд? Косметика существует с самого начала человеческой истории. Посмотри, сколько специальных сосудиков для мазей, минеральных пигментов, красок и благовоний найдено в египетских гробницах! А ведь всё это лишь для того, чтобы в надлежащем виде предстать перед богами после смерти, — высказав эту совсем не тривиальную мысль, Ирка осеклась и побледнела, она явно не ожидала, в какие эзотерические дебри может завести простая логика. Только сейчас я заметила, что глаза русской красавицы аккуратно подведены, а щёки слегка подрумянены.
— Ладно, убедила.  Я действительно в этих делах, как говорит мой папа, «Не Копенгаген».
Ирка весело улыбнулась.
— Слушай, — прошептала она заговорщическим тоном, — давай со второй пары сорвёмся, и я отведу тебя в Пассаж, — слово «Пассаж» она произнесла с нотками восхищения, как дамы обычно произносят слово «Париж». Видя моё недоумение, Ирка добавила: — Ты же знаешь этот самый-самый дамский магазин на Невском.
Я сдержанно кивнула, хотя имела о дамских магазинах весьма смутное представление.

***
Пассаж оглушил меня красотой, имперским великолепием и вызывающей роскошью. Косметике было отведено не менее половины огромного здания. Ирка сначала попыталась объяснить мне основные тренды косметической моды, но убедившись в моей полной безграмотности, взяла дело покупок в свои руки.
— На какой расход ты готова пойти? — спросила она.
— Папа дал мне одну из своих кредиток.
— Учти, если возникнет проблема с деньгами, я помогу, ведь мой папаша удачливый бизнесмен, как шутят знакомые, «крутой олигарх».
— Мой папа среднего достатка, но, думаю, на скромную косметику мне хватит.
— Хорошо, я ограничусь лишь самым необходимым.
 Оказалось, Ирка, несмотря на редкие природные данные, очень неплохо разбиралась в косметике. За какие-нибудь полчаса с покупками было покончено.
В прекрасном настроении мы вышли на Невский. И тут Ирка предложила зайти к ней в гости, ибо неподалёку, в Банковском переулке, папаша-олигарх прикупил ей двухкомнатную квартирку. Естественно, я вытаращила глаза от удивления.
— Надеюсь, полчаса не выбьют тебя из твоего напряжённого рабочего графика? — загадочно улыбнулась Ирка.

***
Иркина квартирка располагалась на третьем этаже монументального дома ещё царской постройки. Ирка отперла массивную дверь, и мы оказались в прихожей, отделанной панелями из красного дерева. «Ты проходи в мой будуар, — Ирка указала на дверь, к которой была приклеена фотография российской короны, — а я побегу на кухню кофе готовить».
Я отворила указанную дверь и застыла в изумлении. Мне показалось, что я действительно попала в будуар какой-нибудь придворной фрейлины. Придя в себя, поняла, что эффект невероятной роскоши обусловлен бордовыми обоями, осыпанными малюсенькими золотыми звёздочками. Даже окно напротив двери было наполовину зашторено бордовой гардиной. Мебели было немного: стеклянный низенький стол в центре комнаты, рядом — два бежевых кожаных кресла. Того же цвета кожаный диван у правой стены, а за ним у самого окна аккуратный компьютерный столик. У левой стены размещалась целая композиция из красивых вещей: центром композиции был антикварного вида небольшой комод из красного дерева, на котором стояли сверкающие (будто золотые) латунные статуэтки античных божеств. Слева и справа от комода покоились на высоких тумбах из красного дерева две великолепные копии древнегреческих краснофигурных ваз. Но более всего привлекала внимание висящая высоко над комодом качественная фотокопия Сикстинской Мадонны Рафаэля в роскошной раме.
 Наглядевшись на мадонну, я подошла к окну и пару минут, как заворожённая, смотрела на размеренную жизнь прилично одетых горожан. Одни шли деловой походкой, другие — прогулочной, но не было в их движениях ни малейших признаков неуверенности или беспокойства.
Пришла Ирка, неся на подносе кофе и сладости. Комната тут же наполнилась восхитительным ароматом, и волна наивной, детской радости затопила моё сознание. За кофе мы беззаботно поболтали, как обычные кумушки, — о погоде, о покупках и, конечно, о мальчиках. Потом я решительно встала и простилась с Иркой.

22
Дома я закрылась в своей комнате, выложила на стол покупки и открыла в интернете подробные пошаговые инструкции по макияжу глаз и прочих элементов лица. Это оказалось совсем не простым делом. Слава богу, нашлась масса роликов, способных научить даже самых тупых начинающих. После примерно часа возни я сделала свой первый макияж. Конечно, я не ставила перед собой задачу изменить свой образ, я хотела просто слегка подкрасить всё, что можно было подкрасить.
За ужином родители бросали на меня внимательные взгляды, мама загадочно улыбалась, а папа угрюмо молчал. Уже вечером, готовясь ко сну, я услышала их приглушённый разговор.
— Опять мазаться стала, ¬— прогудел Мечислав.
— Слава Богу, девочка возвращается к себе, — сказала Маргарита.
«У меня прекрасные родители, — подумала я. — Особенно мама».
Потом я вспомнила о серёжках. Они же были на мне, когда я очнулась в больничной палате, но дома я их вынула и с раздражением бросила в ящик письменного стола. Теперь я их нашла и внимательно разглядела — это были довольно крупные жемчужины на блестящих металлических стерженьках.
Утром я спросила мать, из чего сделаны эти серьги? Она с готовностью объяснила: «Это натуральные жемчужины на шпильках из белого золота».
— А как золото может быть белым?
— Так называют сплав золота с некоторыми другими металлами. Шпильки твоих серёжек сделаны из сплава золота с палладием. Кстати, это довольно дорогие серьги, мы с отцом их тебе подарили в день окончания школы. Вообще-то, к этим серьгам хорошо бы подошли жемчужные бусы, они есть в твоей «шкатулке с драгоценностями», так ты ту шкатулку когда-то называла.

***
Ирка внимательно осмотрела мою работу над лицом и сказала, что на первый раз сойдёт. Больше никто ничего не заметил, что меня вполне устроило.

После занятий я отправилась одна на Невский и зашла в первую попавшуюся парикмахерскую.
— Девушка, что вы хотите сделать со своими волосами? — в голосе парикмахерши сквозило возмущённое недоумение.
— Я хочу сделать короткую стрижку.
— Зачем? У вас прекрасные волосы.
— Я хочу короткую стрижку, — тон моего голоса демонстрировал полнейшую решимость.
— Какую именно стрижку вы хотите?
— Под мальчика.
— А-ля-гарсон, что ли? — почему-то ужаснулась парикмахерша и дала мне альбом с массой фотографий красоток с этой причёской. Я выбрала гарсон на короткие волосы.

«Господи, как же хорошо жить с короткими волосами!» — напевала я себе под нос, весело шагая к станции   метро.
Родители, увидев меня при гарсоне, были потрясены, но потом заулыбались и сказали, что молодцу всё к лицу.
Вот так я выходила на свой стиль.

23
С того памятного похода в Пассаж началась моя дружба с Иришкой Пуховой. Я искренне любовалась её кошачьей грацией, её всегда ровным настроением, её чудными гиацинтовыми глазами, слегка тронутыми макияжем, её улыбкой, играющей на полнокровных губах, но главное, её доброжелательностью. Мне казалось, что и она любуется мною.
И признаюсь, я нередко была поражена её меткими суждениями обо всём, творящемся в нашем окружении. Особенно интересными были для меня её суждения о наших юношах-одногруппниках. Оказалось, из молодых людей она ценила более всего Валеру Кузнецова и Славку Бурова — долговязого незаметного шизоида со впалыми бескровными щеками. Правда, как-то вскользь Ирка призналась, что погибший Николай по всем статьям превосходил даже Валеру.
 
У Ирки было много знакомых юношей и из иных кругов Петербурга. Как правило, она вспоминала своих одноклассников и особенно часто некоего Вадима, который учился на физфаке и подавал большие надежды на поприще теоретической физики. Ирка намекала, что тот Вадим влюблён в неё ещё с десятого класса.
— Чего ж ты теряешься? — засмеялась я — Ведь физики-теоретики на дороге не валяются, они народ штучный.
— Видишь ли, Оля, этот Вадим, как и положено для суперинтеллектуала, слегка не от мира сего.
— Ну и что? Почему бы тебе не замутить с ним?
Ирка фыркнула и слегка подняла тон своего голоса.
— Неужели ты не видишь, что связать свою жизнь с таким кадром — значит выбрать для себя роль соцработницы по уходу за человеком, постоянно забывающим умыться, почистить обувь и даже позавтракать перед уходом на манящую его работу. Я как-то попробовала общаться с ним в приватной обстановке, — Ирка невесело хохотнула. — Нет, ты только представь себе картину: я веду с ним лёгкий разговор на бытовую тему, как вдруг взгляд Вадима будто застывает, а пальцы его правой руки приходят в странное волнообразное движение. Ясно, что меня он уже не видит, а видит листы бумаги, испещрённые двухэтажными формулами.
— А ты хотела бы всегда быть в центре внимания? — спросила я с лёгкой иронией.
— Ты неправильно меня поняла. Я не хочу быть объектом поклонения. Я хочу выражения чувств не гениального, а просто умного мужчины, для которого я, пусть не богиня, но уж точно не прислуга. Разница в интеллекте не должна быть запредельной.
После этого высказывания Ирка почему-то разнервничалась, и в её глазах сверкнула влага. В неожиданном порыве сострадания я обняла Ирку, и та заревела навзрыд. Мне показалось, что тем идеальным мужчиной, умным, но в меру, мог бы быть только Валера. А этот Валера почему-то к ней охладел.
И только через час, уже по дороге домой мне подумалось, что Ирка несомненно влюблена в Валеру, но он упрямо проявляет знаки внимания ко мне. Возможно, Ирка, поразмыслив, решила, что дело в моей странности, в отсутствии у меня полного набора черт типичной  женщины. Не исключено, что она сдружилась со мной с целью сделать из меня стандартную куклу, чтобы Валера увидел, что я обычная бабёнка, погружённая в чистку своих пёрышек, ибо более у неё на уме ничегошеньки нет.
Эта мысль показалась мне вполне правдоподобной, но никакого возмущения не вызвала. Наоборот, Ирка мне даже больше понравилась. Ибо она ведёт себя как настоящая женщина, не то, что я — ни рыба, ни мясо.

 ***
Как ни странно, но именно Ирка открыла для меня прелесть пива. Думая об этой милой девушке, перед моим мысленным взором возникает одна и та же картина. На низеньком стеклянном столике горит одинокая свеча, бордовые стены будуара при слабом освещении кажутся почти чёрными, лишь поблёскивают золотые звёздочки, рассыпанные по обойному полотну. Неровный свет выхватывает из чёрного мрака статуэтки богов и богинь, стоящих на едва различимом комоде, а выше статуэток среди мерцающих звёздочек на чёрном фоне дрожит светлый овал, из которого на нас смотрит вечно юная Мадонна Рафаэля. Мы сидим в глубоких мягких креслах и ведём приятный разговор, тот самый о котором поэт сказал

И поверяют нараспев
Сердечны тайны, тайны дев…

Иришка в домашнем лёгком халатике, наброшенном на голое тело. Её длинные светлые волосы рассыпаны по плечам, в её руке стакан с пивом, она что-то говорит, и я любуюсь божественным движением её рук, губ и глаз. В речи её столько прелести и столько тонкого знания жизни, что я испытываю непрерывное удовольствие. Я спрашиваю её:
— Ириша, почему ты уделяешь мне столько времени и внимания?
— Я пытаюсь понять, чтО Валера в тебе нашёл? — звучит честный ответ.
Во влажных глазах Ирки печаль мудреца, понимающего, что женщина — чудесное хрупкое растение с несправедливо коротким временем цветения.
    
24
Однажды Ирка во время наших посиделок решила принять душ и попросила меня подождать её скорого возвращения. Я удобно уселась в кресле и включила свой смартфон. Вдруг из душевой раздался звонкий голос: «Оленька! Помоги мне!». Я бросилась в душевую. Ирка стояла в сверкающем конусе льющейся воды и вызывающе улыбалась: «Понимаешь, Оленька, до меня только сейчас дошло, что пока ты находишься в шаговой доступности, я могла бы наконец осуществить свою давнюю мечту, чтобы кто-нибудь протёр хорошенько мою спинку». Я рассмеялась, но была сбита с толку.
— Что смотришь на меня, как дура? — в голосе Ирки прорезались начальнические нотки. — А ну-ка, скидывай одежду и бери в руки губку!
Я, как загипнотизированная, безмолвно подчинилась.
— И лифчик снимай, и трусики, у нас нет времени на их сушку!
В этот момент у меня мелькнуло: «А не лесбиянка ли Ирка?» Но выбора не было. Я могла, конечно, хлопнуть дверью и отказаться участвовать в её играх, но, во-первых, пока не факт, что она лесбиянка, а во-вторых, моему мужскому началу, гнездящемуся в закоулках моей души, этому, не скрою, довольно подленькому началу, явно хотелось войти в тесный контакт с обнажённой красавицей. И я поддалась тому подлому желаньицу. Разделась, намылила губку и стала водить ею вверх-вниз вдоль Иркиного позвоночника. А её спинка была прекрасна — никаких выпирающих лопаток, с сексуальным прогибом в области поясницы и с аппетитными ямками Венеры по краям крестца. «Сильнее три! — потребовала Ирка. — Там, небось, накопилась тысяча слоёв мёртвого эпидермиса. Ублажи моё желание, хотя, допускаю, что ты слегка ошарашена».
Я послушно исполнила её волю. Вдруг она резко повернулась ко мне и прижалась своей полной грудью к моей. Моя грудь уступала Иркиной по объёму, но зато была более упругой, и в принципе не требовала лифчика. Ирка обняла меня и попробовала поцеловать, но её губы встретили мою намыленную ладонь. «Да ты не бойся, я стандартная гетеросексуалка, просто ты очень красива… к сожалению. … И я почему-то не могу отделаться от чувства, что ты не такая, как мы, обычные женщины. В этом твоя слабина, а может быть, и твоя сила».
Я подумала, что Ирка хотела увидеть меня раздетой, чтобы оценить мою женскую привлекательность. А может быть, она проверяла, не лесбиянка ли я, ведь в этом случае, Валера был бы мне не интересен. Впрочем, каковой бы ни была причина столь странного Иркиного поступка, мужской элемент в моей башке был в восторге. Ещё бы! Такое захватывающее приключение.      
 
25
Очередной сюрприз Ирка преподнесла мне в воскресный вечер 17 октября. Как обычно, мы кейфовали, попивая холодное пиво, и вдруг Ирка взглянула на настенные часы, которые показывали без четверти семь: «Оленька, готовься.  Скоро к нам присоединятся молодые люди».
Идиллия кончилась, чувство опасности пронзило меня.
— В чём смысл? — спросила я.
— С некоторых пор я не могу разобраться в своих чувствах и мыслях. Меня смущают модные разговоры об архетипах, которые якобы лежат в основе многих наших представлений и поступков. Я уверена, что приглашённые мною ребята в этих вещах разбираются, так что нас ждёт интересный вечер.
Я прикинула, насколько легкомысленно смотрится мой наряд, и сочла, что всё в пределах дозволенного, во всяком случае, он много скромнее ярко-красного шёлкового халатика Ирки, подчёркивающего её роскошные формы.

Ровно в семь раздался дверной звонок, Ирка включила потолочную хрустальную люстру и выпорхнула в прихожую. Через минуту она вернулась, рядом с нею стояли Валера Кузнецов и Славка Буров. Оба явно не ожидали увидеть меня в кресле со стаканом пива в руке.
«Причём тут Буров? — мелькнула моя испуганная мысль. — Что задумала Ирка? Я ожидала увидеть Валеру, но Буров — это что-то новенькое».
Я внимательно взглянула на новичка, пытаясь отыскать в нём то, чего раньше не находила. Этот кадр представлялся мне ранее робким и каким-то забитым пареньком. Он редко приходил на лекции, а если приходил, то садился на Аляске, то есть на самом заднем ряду. Вопросов лекторам никогда не задавал. Про себя я окрестила Бурова Человеком-Невидимкой.
Как-то раз, перемывая с Иркой косточки знакомых молодых людей, я коснулась и Славки Бурова. Добродушная улыбка покинула Иркино лицо: «Этот кадр не прост, очень даже не прост, — я терпеливо ждала пояснений. — Лекции и занятия он пропускает по-чёрному, но экзамены сдаёт исключительно на отлично».
   И теперь этот «кадр» стоял при входе в Иркин будуар и с едва заметной скептической улыбкой сканировал помещение.
Мы подкатили к столу кожаный диван, усадили на него парней, а сами заняли кресла напротив.
— Надеюсь, вы не откажетесь от старого доброго Хейникена? — обворожительно улыбаясь, промурлыкала Ирка, ставя на стол перед молодыми людьми по бутылке холодного пива?
— Отнюдь, — улыбнулся Валера, а Буров, похоже, вообще не понял вопроса.
— А почему нужно отказываться от безвредного напитка с крайне низким содержанием алкоголя? — прозвучал его мягкий баритон.
— Так вы, господин Буров, философ, — не удержалась я от лёгкого укола.
Буров вздрогнул и вонзил в меня изумлённый взор. И тут я увидела, как хороши его небесно-голубые глаза.
Мы подняли стаканы и звонко чокнулись. «За здоровье сидящих неподалёку дам», — неуклюже сострил Валера, и все рассмеялись.

— Валерий, — заговорила Ирка, — народ вокруг болтает о каких-то архетипах, затаившихся в глубинах наших душ, не мог бы ты популярно объяснить нам, что такое эти набившие оскомину архетипы?
Похоже, Валера был в курсе проблемы, ибо его глаза радостно блеснули, и он заговорил как по писаному.
— Автором учения об архетипах является швейцарский психолог  Карл Юнг. Родился этот деятель в 1875-ом, прожил долгую жизнь и умер в 1961-ом. В начале свой научной карьеры он сблизился с Зигмундом Фрейдом, но вскоре пути великих психологов  разошлись.
Именно Карл Юнг ввёл в оборот представление о «коллективном бессознательном» как о совокупности неких смутных образов, полученных нами по наследству от своих весьма отдалённых предков. Те образы, точнее, те первообразы, Юнг назвал архетипами.
К сожалению, строго описать их он не смог, но утверждал, что они проявляют себя довольно однотипно в снах, грёзах, галлюцинациях и прочих видениях у совершенно разных людей, принадлежащих к разным народам и расам. Однако в обычной реальной жизни никто тех первообразов не видел и ничего о них не знает. В отличие от инстинктов, архетипы проникли в наше подсознание относительно недавно и потому проявляются в сходных мифах, сказках и легендах.
— Но всё-таки, на что эти архетипы похожи? — не выдержала я.
— Я уже сказал, — слегка повысил голос Валера, — что их образ размыт и нечёток. Чаще всего архетип воспринимается нами в виде некого героя, отстаивающего какие-то важные принципы. Более того, тот герой требует от нас действий, соответствующих его принципам. Поэтому человек бессознательно стремится подражать своему архетипу, но сплошь да рядом натыкается на сопротивление со стороны лицемерной общественной морали, и тогда возникает внутренний конфликт, который Юнг назвал комплексом. Заметим, что для Фрейда комплекс — это проблема с невозможностью удовлетворить свои сексуальные влечения, а комплекс Юнга — это проблема с невозможностью удовлетворить требование какого-то архетипа. Комплексы Юнга проявляются в навязчивых сновидениях и галлюцинациях, а также в неадекватном поведении.
— Но всё-таки, Валерий, — разволновалась Ирка, — не мог бы ты сообщить нам что-нибудь более конкретное об архетипах.
— Хорошо, — Валера слегка напрягся, — Карл Юнг считал, что в душе человека, в глубинах его подсознания, присутствуют не менее десятка героических сущностей, можно сказать, субличностей, наделённых особыми принципами. Чаще всего упоминаются три архетипа:  Анимус, Анима и Великая Мать.
 Анимус (по-латыни, Дух) — это мужеподобная субличность в психике любой женщины, тогда как Анима (на латыни, Душа) — женоподобная субличность в психике мужчины.
— Пожалуйста, расскажи нам побольше об Анимусе, — попросила Ирка.
— Анимус, сидящий в подсознании женщины, — Валера плотоядно ухмыльнулся, — отвечает за её логически продуманные действия. Размышляя и анализируя, женщина якобы вступает в контакт со своим Анимусом. Только так, по мнению Юнга, она реализует своё творческое начало. Ну, а если женщина не может или не знает, как реализовать свои творческие устремления, то значит, у бедняжки слабенький Анимус. Иными словами, когда женщину хвалят и говорят, что у неё мужской ум, это означает, что у неё сильный Анимус. Заметьте, женщина внешне может быть женственна, как Венера, но в глубинах её души может обитать могучий Анимус.
После этих слов Ирка захлопала своими шикарными ресницами и уставилась на меня. Я поняла, ей показалось, что она раскусила мою природу. Чтобы отвести от себя неминуемый удар, я задала Валере отвлекающий вопрос.
— А мог бы ты сказать что-нибудь об архетипе «Великая Мать»?
Валера хотел было ответить, но тут на авансцену вышел Буров.
— На мой взгляд, — заговорил он сухо и резко, — только этот символ имеет слабенькие шансы остаться от всей Юнговой галиматьи.
— Слава, мне кажется, ты слишком категоричен, — возмутился Валера. — Хотя роль Великой Матери трудно переоценить. Ведь именно она толкает нас на поиски начала Вселенной и начала жизни на Земле. И, вообще, Великая Мать причастна к появлению всякой новизны, и, конечно же, к рождению каждого человека.
— Вот ты и договорился, — снова подал голос  мрачный Буров, — речь идёт не об архетипе, а о появлении у людей ИДЕИ о божестве, наделяющем женщину способностью к деторождению. Ведь ясно же без всяких архетипов, что популяцию, где нет беременных женщин, ждёт скорое вымирание.
— Может быть, образ этого божества и толкал людей позднего палеолита к созданию многочисленных статуэток женщин с преувеличенными атрибутами детородной функции? — спросила я.
— Ты совершенно права, — тон Бурова заметно смягчился. — Вероятно, именно поэтому кроманьонцы на протяжении как минимум двадцати тысячелетий вырезали из мягкого камня или чаще из мамонтовой кости фигурки женщин с большой грудью, большим животом и огромным задом. Эти статуэтки получили название «Венеры палеолита», Они были найдены в местах обитания кроманьонцев, разбросанных по весьма обширной территории — от Пиренеев до Енисея. Общее число этих Венер уже перевалило за две сотни, тогда как  аналогичных фигурок мужчин до сих пор не найдено. Такой перекос, возможно, отражает представление тех людей о непричастности мужчин к детопроизводству.
В эпоху неолита, палеолитическая Венера превратилась в Богиню-Мать. А в начале нашей эры культ Богини-Матери, трансформировался в культ Богоматери, которая, между прочим, по мнению наших церковников, оберегает Россию.
— Потрясающе! — вскричала Ирка. — Теперь я вижу, что архетипы действительно существуют и даже управляют нашей историей и нашей жизнью!
— А для меня, — заявила я, — всё остаётся неясным, неубедительным и даже сомнительным.
— А мне это учение кажется привлекательным! — не без раздражения отпарировала Ирка. — Эти смутные образы, впечатанные в наши гены и внушающие нам нормы поведения, я уверена, страшно важны для нас.
Я не стала спорить и лезть в бутылку. Теория об архетипах была слишком слаба, чтобы ломать ради неё копья. 

Потом разговор пошёл о каких-то мелочах, типа: кто женился, кто загремел в больницу, будет ли повышение стипендий бюджетникам и о прочем в этом роде.         
Наконец, Валера взглянул на часы, заторопился и сказал (наверняка соврал), что куда-то опаздывает. Мы с Иркой не стали его отговаривать, и Валера направился к выходу. Тут и Буров, явно нехотя, поднялся с дивана, полоснул меня своим горящим взглядом и вышел.
 
26
После ухода парней мы какое-то время молчали. Первой заговорила Ирка.
— Теперь я вижу, какой невероятный Анимус сидит в твоей башке.
Эти слова прозвучали как приговор нашей дружбе. Ревность женщины — воистину страшная сила.
— Похоже, и мне пора уходить, — сухо буркнула я.
— Постой, Оленька, позволь мне дать тебе совет.
— Я слушаю тебя, — ответила я, а сама подумала: «Ну какой дельный совет может породить эта красивая ухоженная головка?»
— Оленька, ты на самом деле исключительная девушка, прекрасна, как Афродита, и умна, как Сократ. Таких подруг у меня ещё не было. Но Бог не допускает такого скопления добродетелей в одной персоне. Перевожу эту мысль на язык нормальных людей. Умные и тем более философствующие женщины — полнейший нонсенс. Не делай диких глаз! Мужчина ищет в женщине усладу, ищет доброе нежное существо, способное хоть на время отвлечь его от страшного внешнего мира, где царят раздор, жадность, зависть... и смерть. Ты же, Оленька, колюча, как ёж, и язвительна, как змея. Ты прекрасна и опасна, как Ехидна — полуженщина-полузмея в греческих мифах. Конечно, для очень умного мужчины ты не страшна, но быть умнее тебя трудновато. Мне кажется, что даже нашим корифеям, вроде Валеры, ты не по зубам. Разве что Славка...
— Да и чёрт с ними, с твоими корифеями! — взбрыкнулась я, не дав Ирке договорить.
— А дети?! — глаза Ирки зажглись праведным огнём.
Я хотела было отправить к «чертям собачьим» и своих потенциальных детей.
— Наша земля уже стонет от перенаселения, — начала я и осеклась. Мои глаза остановились на репродукции Рафаэлевой Мадонны с чудным младенцем на руках. Эмоциональный коктейль из боли, ужаса, нежности и блаженства потряс мою душу. То восстал во мне Материнский инстинкт. Какое счастье, что я всё-таки женщина, — хотелось мне выкрикнуть, но сдержалась, посмотрела с любовью на Ирку, и мы обнялись.
 
Я и Буров
27
В понедельник, когда я вышла из подъезда своего дома, меня окликнул… Славка Буров! Я сделала большие глаза, а он только сконфуженно улыбался.
— Что занесло тебя в этакую рань в наши края? — вежливо осведомилась я.
А он залепетал.
— Я понимаю, что со стороны смотрюсь нелепо, но мне вчера показалось, что у нас много общего, и что только ты сможешь понять ход моих мыслей.
— Говори, я внимательно слушаю тебя.
Буров немного успокоился, и мы медленно двинулись в сторону универа.
— Понимаешь, — сбивчиво начал он, — здравый смысл подсказывает, что процесс создания языка — этого чуда, возвысившего нас над всеми формами жизни, был длительным и многостадийным.  Но через какие стадии он проходил, мы  толком не знаем.
  Впрочем, есть один способ проникнуть в то далёкое время. Немецкий зоолог Эрнст Геккель первым чётко сформулировал идею о том, что каждый организм в ходе индивидуального развития повторяет важнейшие стадии эволюции своих предков. Не входя в детали этого «биогенетического закона», взглянем на стадии овладения языком детьми. И мы увидим, как генетическая программа, на создание которой ушло не менее миллиона лет, реализуется ребёнком в основном за первые пять лет его жизни.
Опуская подробности, отмечу, что примерно с 8 месяцев в хаотическом лепете младенца начинают слышаться звуковые последовательности, похожие на слова. В конце первого года жизни появляются настоящие слова, которые ребёнок связывает с подвижными объектами, а чуть позже, примерно с 14 месяцев, появляются слова и для неподвижных вещей. Прошу заметить, что первые слова ребёнка — это имена людей, домашних животных  и названия вещей, с которыми он играет. На  третьем году жизни ребенок практически овладевает языком родителей. Теперь он может чувственные образы предметов выражать средствами языка, но в его лексиконе отсутствует местоимение «Я». Например, вместо «я хочу играть», он говорит «Леночка/Ванечка хочет играть». Выходит, ребёнок ещё не отличает свою позицию в мире, от позиции окружающих его людей, да и животных. К концу третьего года ребёнок начинает устойчиво употреблять местоимение «Я». И только к середине четвёртого года он вполне осваивает личные местоимения, и с этого возраста в его сознании возникает представление о себе, как о средоточии всех его эмоций и желаний. Так у ребёнка рождается личность, которая становится центром ПОНИМАНИЯ или НЕПОНИМАНИЯ всего, что проходит через его сознание. С этого момента образы внешнего мира не созерцаются им, как прежде, а МЫСЛЯТСЯ. 
— Слава, похоже, ты начитался Канта. Это похвально, но пока я не вижу, к чему ты клонишь?
— Кант — это само собой, но не ожидал, что ты так нетерпелива. Перехожу к главному. Представь себе мир глазами какого-нибудь питекантропа с умственным развитием современного трёхлетнего ребёнка до появления у него самосознания. У нашего питекантропа уже большой мозг, способный удерживать в памяти массу деталей окружающего мира, а в его лексиконе много слов для называния этих деталей. Но самосознания ещё нет, поэтому мыслить и рассуждать он не может. Мир для питекантропа — нечто вроде шикарного 3d кино, наполненного красками, формами, звуками, запахами и касаниями, и в этом мире есть подвижные и неподвижные, съедобные и несъедобные объекты, у которых есть имена. Кстати, и у нашего, питекантропа, в мир которого мы заглянули, тоже есть своё имя. Он произносит простенькие трёхсловные фразы, несущие информацию об источниках пищи, об опасностях и о своих физиологических потребностях, но в целом жизнь данного первобытного существа мало чем отличается от жизни любого современного примата.
— И всё-таки, — прервала я Бурова, — эта предложенная тобой безличностная стадия эволюции человека обоснована слабовато. Ссылка на ругаемый всеми биогенетический закон Геккеля-Мюллера лично меня не убеждает. Реальные питекантропы в своё время были довольно процветающим видом. Они быстро бегали по тогдашним степям, и габариты их были близки к нашим. А ведь в тех африканских степях можно было выжить, лишь научившись охотиться на антилоп и прочих копытных — этот практически неистощимый источник белков и калорий. Но чтобы сравняться с леопардами и львами, не имея острых когтей и мощных челюстей, нужно было как-то организовывать коллективную охоту с применением всяких военных хитростей. И, конечно же, нужно было иметь оружие, способное пробить шкуру крупного животного. Согласись, всё это требует изрядного ума и способности к планированию. А ты говоришь, что их язык ещё не позволял им мыслить.

28
— А ты знаешь, — Буров криво усмехнулся, — как волчья стая охотится на крупных копытных: лосей, оленей и всяких там кабанов. Мозг волка, кстати, в несколько раз меньше мозга питекантропа, но это не мешает волчьей стае знать во всех деталях свою охотничью территорию. Более того, матёрые вожаки тех стай знают, какие участки  их территории уже использовались ими для загона крупных копытных в тупики. Тупиком может быть: бурелом, топкое болото, крутой овраг, скальный массив и прочее в этом роде. И что поразительно, пока одна часть стаи гонит жертву к смертельному тупику, другая её часть — поджидает загнанное животное у тупика, фактически не оставляя жертве шансов на спасение. К тому же заметь, волки охотятся молча, так что возможность согласовывать свои действия с помощью звуковых сигналов исключена. Не станешь же ты утверждать, что волки перед охотой составляют план своих действий?
— Ты прав. Я действительно упустила, насколько изобретательны хищники. Приходится признать, что для эффективной охоты не нужны ни речь, ни способность рассуждать. Но как волки умудряются организовывать заградотряды, отрезающие жертве отход?
Буров весело рассмеялся.
— Получается, что заведомо бессловесные твари обладают даром предвидения.
¬— Вижу, ты что-то знаешь.
¬— Первым это узнал советский физиолог Леонид Крушинский. В 60-е годы прошлого века он открыл и изучил так называемый экстраполяционный рефлекс. Рассмотрим типичный опыт, демонстрирующий наличие этого рефлекса.
Подопытный зверёк видит скользящую по полу кормушку с любимой едой, и он видит направление, в котором движется  кормушка. Животное бодренько бежит за едой, как вдруг кормушка заходит в некий туннель, и тут же за нею захлопывается входная дверца. Зверёк подбегает к дверце, тычется в неё носом, но хода нет. Стенки туннеля не пропускают ни света, ни звука, ни запаха, так что для бедного животного кормушка с её вкусным содержимым исчезла, испарилась, хотя на самом деле она продолжает двигаться с прежней скоростью, но уже в туннеле. Казалось бы, зверёк должен растеряться, застыть в недоумении и смириться с потерей лакомства; кстати, именно так и поступает глупое животное со слабо развитым мозгом, но умное животное, вроде собаки или кошки, ведёт себя иначе. Оно продолжает бодро бежать вдоль туннеля к выходу из него. Когда же кормушка, пройдя туннель, снова оказывается на виду, умный зверёк тут же набрасывается на лакомство. Получается, что животное, потеряв источник еды, предугадывает, экстраполирует, его дальнейшее движение. Интересно, что экстраполяционный рефлекс срабатывает практически мгновенно, как типичный врождённый инстинкт.
— А как объяснить волчьи заградотряды?
— Представь, что волки гонят оленя по узкой лесной тропе, но стая большая, поэтому она делится на две группы. Первая группа мчится по следам оленя, а вторая — бежит параллельным курсом на некотором отдалении от первой, Из-за деревьев и прочих особенностей местности, олень исчезает из поля зрения волков второй группы. Возникает ситуация, похожая на опыты Крушинского с туннелем. Не чуя ног, хищники второй группы мчатся прежним курсом, и, добежав до тупика, ждут появления вожделенной жертвы.
— Замечательно. Правда, теперь я не понимаю, зачем нашим прямоходящим предкам потребовалось абстрактное мышление, когда, обладая набором таких замечательных рефлексов, им и так было хорошо?
— Питекантропы ещё не были способны к логическому мышлению, но их огромный мозг представлял собой мощную вычислительную машину, которая могла сама принимать весьма сложные решения. Такие решения, принимаемые на подсознательном уровне, мы называем интуитивными. Интуиция — вещь хорошая, она срабатывает мгновенно и, главное, она может с неплохой точностью предсказать события будущего, но не отдалённого, а близкого, когда внешние объекты продолжают двигаться с прежними скоростями в прежних направлениях, в противном случае экстраполяционные рефлексы приведут мозг к ошибочному решению. К тому же нередко «глупая» жертва умеет резко менять скорость и направление своего движения, что сбивает с толку «умного» хищника. Вспомни, как хаотична траектория полёта бабочки-капустницы, или как замысловато петляет заяц-беляк. Кстати, даже лев — самый могучий хищник Африки, — располагая всем набором охотничьих инстинктов, добивается успеха не чаще, чем в 30% нападений.
— А ты мог бы привести пример присутствия у нас экстраполяционного рефлекса?
— Первое, что приходит в голову, это наша страсть угадать, чем закончится наблюдаемое нами событие. На этом построен сюжет любого детективного романа. Мы глотаем километры текста, чтобы узнать, кто убийца. Писатель водит нас за нос, предлагая на роль убийцы наиболее очевидных персонажей. Он знает нашу страсть заполучить желаемое сразу, с налёту, без специальной подготовки. К сожалению, страсть бежать впереди паровоза вшита в наши гены, и с нею нам приходится постоянно бороться. Обрати внимание на русские поговорки: «Тише едешь — дальше будешь»; «Поспешишь — людей насмешишь»; «Не зная броду, не суйся в воду»; «Спешка хороша лишь при ловле блох» и тд. А чтобы поступить правильно, нужно продумать все обстоятельства. «Семь раз отмерь, один раз отрежь», — гласит народная мудрость.
— Пожалуй, ты прав. В жизни приходится постоянно удерживать желание решать свои проблемы быстро и в лоб. А как удерживал свои страсти питекантроп, который ещё не умел рассуждать, и все питекантропы вокруг были одержимы теми же страстями? 
— Да никак. Проблема усложнялась ещё и инстинктом подражания. В мозге приматов (и не только приматов) обнаружена масса зеркальных нейронов. Эти нейроны побуждают одну особь автоматически копировать действие другой, не имея представления о причине её действия. Скажем, если одна особь гонится за жертвой, то и другие особи стаи присоединяются к гонке, видя лишь бегущую подругу и даже не видя жертвы. И всё это делается на автомате, практически мгновенно. Одна особь ошибётся — ошибутся и все подражатели.
— Где же выход? — спросила я.
—  Выход нашла эволюция, создав механизм, порождающий в сознании индивида особое представление о себе (о своём Я) как о главном центре принятия решений. При этом влияние инстинкта подражания резко ослаблялось. Теперь все представления индивида проходили через контроль его личности (его Я), становясь его мыслями.
—  Мне кажется, эту мысль ты похитил у Канта.
—  Да, я сторонник многих его идей, — усмехнулся Буров и продолжил: — Ну а мыслящий индивид обычно, выигрывает в соревновании с рабами своих страстей, хотя бы потому, что реже ошибается. Вот почему сапиенсы вытеснили с лика Земли питекантропов и прочих эректусов.
Повисла тишина, мы сделали несколько шагов, и наконец Буров снова заговорил.

29
— И есть кое-что ещё, — в голосе Бурова зазвучали трагичные нотки, и я почувствовала, что он подходит к главному пункту своего рассказа: — Если в нашей эволюции действительно существовала стадия, когда человек уже говорил, но ещё не мыслил, то у современных людей должны встречаться болезни, превращающие волевого инициативного человека в пассивного и безвольного наблюдателя, живущего по правилу: дают — бери, бьют — беги.
— Ты говоришь об этом так серьёзно, будто сам видел таких больных.
— Я не хотел об этом говорить, но, похоже, придётся... Можешь полюбоваться: один такой больной идёт рядом с тобою.
Я невольно ахнула, а Буров мрачно продолжил свой рассказ.
— Временами я вижу этот мир глазами питекантропа.  Я вижу, как некий Владислав Буров сидит на лекциях, ходит по проспектам и площадям, но сам он, видящий всё это, к той картине совершенно не причастен. Это чувство отстранённости и непричастности я называю нереальностью.
— Когда ты впервые испытал это чувство?
— В 17 лет на каникулах после десятого класса. Я жил в деревне в семье моей тётки и однажды вечером почувствовал, что чем-то отравился (скорее всего это были грибы, собранные утром того же дня). Сначала заболел живот, потом меня капитально пронесло. Всю ночь я прострадал, а утром, вроде как, оклемался, и вот тут на меня впервые навалилась нереальность. Помню, я здорово испугался, мне показалось, что схожу с ума. Что в таком состоянии я не могу ни думать, ни читать, и значит, мои мечты об университете никогда не сбудутся. Надеялся, что день потерплю, хорошо высплюсь, и реальность вернётся. Но и после долгого сна она не вернулась. Чего только я ни делал: купался в холодной воде, пил крепкий кофе, пил даже водку, — всё равно, реальность не возвращалась. Весь остаток каникул (около десяти дней) я прожил как бы в автоматическом режиме. В подавленном состоянии сел я в скорый «Псков-СПб». Поезд двинулся, псковская земля потянулась назад… и вдруг одним махом ко мне вернулась реальность.
— Ну и как? Рецидивов не было?
— Как бы на так! Редко, но случались и продолжают случаться.
— Расскажи.
— Обычно это происходит, когда в мерзкую сырую питерскую погоду я иду по мокрым мостовым навстречу ветру с Залива, и внезапно ощущаю, что рядом со мной плывёт моя голова, и её глаза видят и меня, и мостовую, и петербургский беспросветный мрак.
— Кошмар! Но ты пробовал в этом разобраться?
— К врачам я, конечно, не пошёл. Сама понимаешь, это чревато неприятнейшими последствиями, … но в наши дни есть интернет. Я долго искал на медицинских сайтах описания ощущений, сходных с моими.
— И нашёл?
— Представь, да. Оказалось, это мягкая форма распада (по-учёному, «диссоциации») личности. Для этой болезни характерно ощущение отстранённости от происходящего. Больному кажется, что он наблюдает за собственной жизнью со стороны. Иногда у него возникает ощущение, что он вышел из собственного тела и летит рядом с ним. Как видишь, эти описания в точности совпали с моими ощущениями.
— Надеюсь, это лечится
— Говорят, может само пройти. Иногда помогает гипноз. Но гарантии полного выздоровления нет.
— Расскажи побольше про эту болезнь.
— Её полное название — «Диссоциативное расстройство идентичности», сокращённо ДРИ. Впрочем, ощущение нереальности — это только цветочки. Иногда психика больного ДРИ создаёт новую личность, которой якобы удалось вырваться из тисков нереальности.
— Это похоже на то, что называется раздвоением личности. Честно говоря, я считала, что разговоры об этом чушь собачья.
— А оказывается, это совсем и не чушь.
— Но как такое возможно?
— Наш мозг, — страстно заговорил Буров, — содержит около ста миллиардов нейронов, связанных друг с другом несчётным числом связей. Такая структура способна записывать и хранить гигантский объём информации о множестве объектов внешнего мира — реальных и выдуманных. Виртуальные образы этих объектов (прежде всего, людей) тихо дремлют в недоступных нам глубинах нашей памяти. Но иногда те образы всплывают из забвенья и овладевают нашим сознанием.
— Да-а-а… — потянула я рассеянно, — надо почитать об этом ДРИ. И тут вспомнила свои первые впечатления при выходе из комы. Когда я будто из-под потолка глядела на собственное тело, лежащее на больничной койке.
— Я вижу, ты мне не веришь.
— Извини, Слава, но то, что ты мне сейчас поведал, настолько ново, странно и страшно, что я даже не знаю, что и сказать.
— Я на твоём месте, наверное, тоже бы усомнился, но ДРИ — медицинский факт.

Финал
30
Однажды Валера затащил меня в приятное кафе на улице Рубинштейна. Мы выпили по бокалу шампанского, расслабились, и я затеяла лёгкий разговор.
— Валера, давно хотела тебя спросить: в кого ты был влюблён до моего появления в вашей группе?
Валера неожиданно оживился и разразился довольно пространным повествованием.
— Ты не поверишь, но я и мой друг Колька Лузин, которого ты хорошо знала, мы оба были слегка влюблены в Ирину Пухову и не хотели её друг другу уступать. Пришлось бросать монету, чтобы чистый случай разрешил наш спор. Жребий выиграл Колька, ему всегда везло. Скрепя зубами, я уступил. И тут появилась ты, и ты мне страшно понравилась. Колька, думал я, мне не помешает, потому что увяз в мечтах об Ирине, однако не прошло и недели, как он признался мне, что тоже влюбился в тебя, и главное, у него возникла уверенность, что ты его не отошьёшь. Бросать жребий Колька категорически отказался. Вот так во второй раз я  был вынужден уступить в борьбе за женщину. Но боги рассудили по-своему. Колька погиб, и судьба стала сближать меня с тобою.
Я деликатно посмеялась, но, как говорится, осадочек остался. Лёгкий приятный хмель испарился, я сказала, что разболелась голова и хочу домой. На расспросы Валеры не отвечала.

Придя домой, я легла на диван и задумалась. Что-то в моих мыслях не сходилось. Вот вопрос, на который я пыталась получить ответ: «Почему я ничего не помню о той истории с дележом Ирки?». Ведь я, то есть моя Колькина душа, была свидетелем того неблаговидного события. И, вообще, — осенило меня: — я практически ничего не знаю о жизни Кольки в Старой Руссе, и даже образа его матери не сохранила моя, вообще-то, очень неплохая память. И в то же время, я прекрасно помню момент моего первого обмена взглядами с Ольгой и все наши с ней беседы с середины февраля вплоть до момента аварии 18-го мая. И только теперь до меня дошло, что все мои воспоминания о своей жизни до аварии почему-то всегда связаны с Ольгой, будто мы с нею ни на миг не расставались. А куда делись воспоминания о моей жизни вне университетских стен? Не может быть, чтобы у Кольки не было друзей в общаге. Эти факты плохо стыкуются с предположением, что моя душа — это душа Кольки, которая заменила Ольгину душу в момент аварии.
«Так что же остаётся? — я вздрогнула от мистического предчувствия. — Остаётся предположить, что моё «Колькино» сознание порождено мозгом Ольги. То есть вся жизнь Ольги после аварии шла под контролем новой личности, порождённой Ольгиным же мозгом!»
Набрала в Гугле аббревиатуру ДРИ и получила море информации о случаях внезапной смены человеком своей идентичности, то есть замены его старой личности на совершенно новую. Причину этой трансформации психологи связывают с острым желанием человека укрыться от страшной реальности, в которую он попал, и тогда его мозг, как бы идя навстречу этому желанию, создаёт Альтера — другую личность, другое «Я». Возникший, будто из ниоткуда, Альтер может отличаться от прежней (базовой) личности по таким фундаментальным вещам как: имя, пол, возраст, национальность, характер, походка, мимика, почерк, острота зрения, умственные способности, мировоззрение и прочее тому подобное.
Увы и ах, но все факты указывают на то, что я — Альтер Ольги с личностью Николая Лузина. Эта Альтер-Ольга многое забыла, но по-прежнему владеет русским языком, знает географию, историю и в целом всё, что получила из двух курсов университета. Ольгина амнезия коснулась лишь вещей, связанных с потерей её базовой личности. Эта форма амнезии называется биографической или диссоциативной.
«Из огня да в полымя! — буркнула я в сердцах. — Конечно, приятно, что для объяснения моего странного перерождения не надо привлекать сверхъестественных сил, но откуда мой мозг мог взять массу деталей о личности Николая Лузина?»
Вспомнила свой недавний разговор с Буровым о фантастических возможностях человеческого мозга. Оставалось лишь предположить, что за три месяца любви прежняя Ольга настолько слилась с Николаем, настолько растворилась в нём, что её мозг выстроил где-то в своих глубинах весьма подробную копию личности возлюбленного. Практически всю информацию о Николае Ольга почерпнула из бесед с ним. Николай просто скрыл от Ольги историю с дележом Ирки, вот почему его копия ничего об этом не знает. Понятно также, почему копия не знает практически ничего о жизни оригинала до универа и о его жизни вне университетских стен. Катастрофа унесла жизнь Николая, но мозг Ольги, не смирившись с этой утратой, погрузил в амнезию Ольгину базовую личность и подсунул вместо неё копию личности Николая.
Что же теперь делать? Пытаться вернуться к своей базовой личности? Но тогда я потеряю ещё один кусок своей биографии, а главное, потеряю свой повышенный интеллект. Но у меня нет оснований для горьких переживаний, ведь всё, что я сделала под контролем копии личности Николая, сделал мой собственный мозг. Я не Николай, я Альтер-Ольга  — другой вариант той же Ольги! Почему я должна возвращаться к прежнему варианту, выбранному моим мозгом в неразумном раннем детстве?   
— Так как же мне теперь жить? — задала я себе важнейший для человека вопрос и рассмеялась: — Я была женщиной, женщиной и осталась. Даже мой «мужской» ум создан моим женским мозгом. Мне остаётся лишь выбрать спутника жизни, отца моих будущих детей. Кандидатов двое — Валера и Буров. Оба умны и перспективны. Буров копает глубже, но слишком увлечён самоанализом. Валера более общителен, но легко прогибается под напором обстоятельств. К тому же, выбрав Валеру, я вступлю в конфронтацию с Иркой. Конечно, на Ирку можно наплевать, но такое перешагивание через невинного прекрасного человека, несомненно, ляжет тягчайшим грузом на мою совесть. Значит, Буров! Но мы с ним оба жертвы ДРИ, а для потомства это плохо. И тут я вспомнила про Вадима — школьного приятеля Ирки, заумного студента-физика. Ирке он не подходит, и она с удовольствием меня с этим Вадимом познакомит. А дальнейшее — дело техники.