Не могу

— Не могу я дарить ей цветы, девушка, не могу. Ну хорошо, не дарить, а вручать, какая разница… Понимаю, что кругом одни женщины, что едва не единственный мужчина, но не могу — пусть кто-нибудь из девочек… или вы сама…
— Вижу, что красивая женщина. Знаю — профессор… И лекция интересная, верю… Только вы кому-нибудь другому…
— Откуда неприязнь такая, когда в первый раз вижу? Да я не в первый… Во второй. Нельзя за два раза судить о человеке? Может и нельзя, не знаю… Она заканчивает скоро? Так вы кому-нибудь из девочек букет…
— Когда первый раз видел? Давно, года четыре уже назад. Жена ещё жива была. С жены всё и началось. Мы поженились — ей девятнадцать было. Не поступила с первого раза, пришла к нам секретаршей. А я там уже год работал — молодой специалист. У нас с Олей столы напротив стояли. Как она умерла, сюда перешёл. Не мог там работать. Глаза поднимешь — вместо милого её лица чужие глаза с синим на веках… Вы извините, я вас отвлекаю, вы лекцию, наверно, слушаете. Нисколько? Продолжать, говорите?
— Вот я её лекцию слушаю, а у меня Олино лицо перед глазами — так жену зовут. Так вот, год мы повстречались и поженились. Оля тогда уже на первом курсе училась. Она умница была, хорошо занималась, только когда Людочка родилась, съехала немного — трудновато нам приходилось. Ну, это можно долго рассказывать, я не к тому веду. Семнадцать лет — как один день, вроде их и не было… Помнить — всё помню, а если рассказывать — слов подобрать не могу. То, что с Олей — совсем одно, а без неё как-то всё не нужно стало. И дочь у меня есть, и зять, и внук недавно родился, и друзья, и работа интересная — и всё не то.
У нас, когда дочка в десятый класс перешла, несчастье случилось — Оля заболела. Сколько вместе жили — никогда не болела, даже гриппом. Все на работе прямо удивлялись. У нас я в больных ходил — то подозрение на язву, то с желтухой больше месяца в больнице провалялся. А тут — Оля. Рак у неё нашли. Мне когда врач сказал, вроде как громом ударило. Вышел на улицу, солнце вовсю светит, весна, люди идут такие счастливые, девушки улыбаются, а я один со своим горем. И за что, думаю, мне это?
Оле ничего не говорили, только мне кажется, она сама обо всём догадывалась. Догадывалась, но верить не хотела. Крепилась изо всех сил. Улыбалась всегда и всё говорила: «Вот выздоровею, поедем к Белому морю. Все втроём». Очень ей хотелось к Белому морю, север посмотреть. Юг уж мы весь изъездили, а вот на север ни разу не выбрались. Жаль было отпуск на север тратить, всё в Крым ездили — дочку оздоровить. И я тоже улыбался, и брал карту, садился к ней на кровать и маршруты рисовал — куда отдыхать поедем. Только до сих пор не пойму — кто кого обманывал — я её или она меня?
А потом Оле совсем уже плохо стало. Но она всё равно держалась, и только переживала, что Люде не даёт заниматься нормально — конец школы, выпускные на носу, а ей приходится и готовить, и по хозяйству управляться. Сам-то я с Олей старался быть как можно больше, сначала в больнице, потом дома. Хорошо, начальство навстречу пошло.
В Москву препараты возил. Здесь всяким докторам показывал. Только все говорили, что болезнь очень запущена, и ничего сделать нельзя. А потом решились на операцию. Но ничего из этой операции не вышло. Разрезали её и зашили, потому что уже поздно было — пошли метастазы. Хирург — порядочный мужик оказался. Денег не взял, только коньяк. И то, только потому, что я попросил его не везти Олю сразу в палату, а подержать в предоперационной подольше. Чтобы в палате не догадались, что операцию ей так и не сделали, и чтобы Оля сама об этом не догадалась. Так она в эту операцию поверила, нельзя было, чтобы она узнала.
Привёз её через неделю домой, а в палате ахали — сделали операцию, всё удалили, вылечили и теперь забирают. Всех, по-моему, обманул, кроме Оли. Ничего она мне не говорила, только видел я, что знает. Но теперь появилась у неё вера, и плевать ей было на операцию, на облучение и на всё остальное. Не знаю, откуда это взялось, то ли в палате разговоров наслушалась, то ли прочитала где-то, только появилась у неё идея — лечиться травами, и всё пройдёт. За полгода вылечится так, что и следа не останется. Я не медик, не стал разбираться, правда это или старушечьи россказни, раз Оля хотела так лечиться и верила в это, надо было так и лечить.
Она лежала на кровати, бледная, такая худенькая, одни косточки — в девятнадцать лет толще была — и всё твердила: «Покажи меня фитотерапевту. Он меня вылечит». И фамилию мне назвала (не иначе, посоветовал кто-то) — вот этой женщины. Да-да, этой самой, что сейчас нам лекцию читает о пользе трав. Доктор наук, профессор. Стал я думать, как подступиться. Потому что, раз Оля сказала к ней, надо к ней, и ни к кому больше. Потому что верит. Великое дело — вера человеческая!
Стал я разузнавать — очередь к ней огромная, на месяц-полтора вперёд. А тут месяц ждать никак нельзя, здесь каждый день всё решает. Начал я знакомых искать. И нашёл - таки! Только рано радовался. Как назло, два дня назад ушла профессор в отпуск. Почти месяц, а ждать нам, повторяю, никак нельзя. И Оля, как приду домой, ничего уже не спрашивает, только смотрит на меня глазищами своими, а в них — вопрос. У меня сердце сжимается, а сказать ей нечего. Пробовал я других врачей предложить, а Оля и слушать не хочет. Только просит, так жалобно, по-детски: «Покажи меня ей, она меня за полгода на ноги поднимет». Не вставала уже моя Оленька.
Пошёл я опять к своей знакомой и говорю: «Так, мол, и так, очень плохи дела, придумай что-нибудь. Если она недалеко отдыхает, может, подъехать можно к ней? Скажи, сколько надо, ты говори. Я с себя кожу сниму, лишь бы Оле помочь». А знакомая машет руками: «Да ты что, ненормальный? Не берёт она ничего. Принципиальный она человек, порядочный».
Упросил я всё-таки знакомую — узнала она, где профессор отдыхает, сказала адрес. На даче, под городом, километрах в тридцати езды. Обрадовался я. Поеду, думаю, к ней. Попрошу, чтоб она жену посмотрела. Врач же она, не откажет, если уж я приеду, объясню всё: как жена мучается, как надеется на неё и верит.
Приехал. Ищу. Нет, не откажет. Вот калитка. Лишь бы согласилась. Я б уж как-нибудь Олю бы привёз, думаю. И сам себя уговариваю: «Не откажет, не сможет она отказать в такой ситуации». Стучу. Слышу: «Входите, не заперто». Я хоть и не видел её ни разу, сразу догадался, что она. Красивая женщина, высокая, статная, белые волосы по плечам вьются, а кожа бронзовая (когда только загореть успела). Не на врача, а на актрису похожа. Смотрит она на меня внимательно и говорит: «Простите, я вас не знаю».
«Это вы меня простите, что без предупреждения».
И дальше всё объясняю — что жена больна, что только в её лечение верит и что ждать месяц — ну никак нам нельзя. А она смотрит на меня, и глаза у неё стали холодные и злые, и говорит:
«Я на отдыхе, а во время отдыха не работаю. Не могу вас принять. Никого не принимаю».
Она говорит, а у меня мурашки по коже поползли. Как же, думаю, я назад поеду, что Оле скажу?
«Прошу вас, доктор, я всё понимаю: что вы в отпуске, что отдыхаете, но можно один раз исключение сделать, если уж ситуация такая?»
«Если я вас приму, придётся мне и всех остальных принимать, а если ещё и во время отпуска работать… Сами понимаете. Я должна или всех принимать, или никого — у меня свои принципы, я их придерживаюсь».
«У меня жена умирает. Она так ждёт, доктор, она почти две недели этого дня ждала. А вы знаете, что такое две недели, когда жить осталось не то месяц, не то два…»
«Не я одна фитотерапевт, — говорит она мне. — У нас много прекрасных специалистов, вот им и покажите».
«Так она ж к вам хочет, доктор, именно к вам, она на вас молится…»
«Я в отпуске не работаю. У меня муж, дети, — кивнула головой — в траве дети играют, только сейчас заметил. — Я должна с ними побыть. Ничем не могу помочь. Приходите через месяц, когда выйду из отпуска. И не сюда, а в поликлинику. Это — вообще… Запишитесь, как все люди делают. А то все — в очередь, а вы — в обход».
И калитку на себя тянет, закрыть хочет. Смотрю я в её красивые глаза и думаю: «Ну что тут скажешь? Действительно, в отпуске она, и отдых ей по закону положен. Не обязана она смотреть мою жену. Не обязана».
Потянула она так мягко дверь на себя и закрыла. Пошёл я куда-то напрямик, по грядкам каким-то. Иду и думаю, что я Оле скажу. Приехал в город, ещё часа два вокруг дома ходил, никак не мог в квартиру зайти. Всё думал, как же Оле сказать. А говорить ничего и не пришлось. Как увидела она меня, так всё и поняла. И глаза у неё потухли сразу, будто кто огонёк в них задул.
А через три недели умерла моя Оля. И ничего она больше о травах не говорила, и не шутила уже. Неделю не дождалась, пока профессор из отпуска выйдет…
Вот так-то.
Как Оля умерла, я сразу сюда ушёл. Не мог там работать, всё время вижу её, как живую… А цветы вы кому-нибудь из девочек…
— Ладно, пойду… Я здесь случайно…
— А специалист она, говорят, хороший…