Новая Жизнь

Cереже Горлову   посвящается.

Сегодня умер N,  последний из рода белорусских могикан. Мы  приветствовали его кремацию воем и бубнами: нам ничего не оставалось делать на этих серых, изрезанных плугом, полях. Кто-то преподнес ему картофелину в знак благодарности, кто-то  прочитал поэтические строки, - никто ничего не заметил, заметил только сторож, который совершал обход городского кладбища, увидев обнаженного мужчину, который смотрел в небо.  Небо загоралось пепельными огнями: той ночью самый большой протуберанец  оторвался от солнца и достиг земной орбиты, где его в силу  плотности воздуха раcпластало на весь горизонт.    На фоне алеющего неба он повернулся к сторожу: ветер трепал его волосы,  разносил их по щекам...

Каждую субботу мы приходили к его урне и  поливали ее водой, читали здесь же стихи, но тщетно,  больше это явление не повторялось.  В крике отчаяния, и  из-за  невозможности повторить  это чудо, мы собрали все  возможные материалы о явлениях природы и  уместили их в этом эссе.   И получилась развалина-  разрушенная история белорусской словесности. Там, где когда-то проходил  праздник, теперь пустошь и уныние,  там, где совершались  языческие таинства-  могилы.  Лишь изредка можно встретить   одиноких рыцарей, кочующих   по пустошам в поисках пропитания: несчастные вороны  без крова и памяти. Они вкушают заплесневелый хлеб, цедят сквозь зубы слезы благодарности: им все больше  отказываются в милосердии.
  Белорусскую   действительность  в  пустыне людской,  сохраняют лишь  песни,    надежно спрятанные от  любопытных под покровом темноты и ветоши.  Но именно  в этой  тесноте, среди потрескавшихся от солнечного напряжения деревенских изб,   в тени вымерших деревень, можно встретить настоящую историю- белорусского зубра.  Вот он, веселый и шаловливый, трясет  шероховатым  носом, сопит и кланяется, вытирает пыль о мокрую росу, жует свежее сено. Из ноздрей выходит  мерное дыхание  вечности. Пасись милый, пасиcь на здоровье!   Существует предание, что именно белорусскому зубру обязан наш народ своей свободой,  так как именно он   приходил на помощь  в часы смуты  или когда наше государство,  изнуренное  войнами, утрачивало надежду на какую-либо будущую жизнь. Приходил, появлялся  “знянацку”, то есть неожиданно, и нападал со всей стремительностью, присущей  ему одному. Он нападал и расстраивал легионы польских войск, заманивал  их в лес и топил их .   История,   которая должна была изобиловать, прежде всего,  именами и числами,  упускает из вида белорусского зубра,  что дает нам  смелость утвердиться во мнении, что  зубр был всегда один, что означает, существовал вопреки законам природы.
Мы  все больше убеждаемся  в одушевленности  руин. Современный человек не средневековый  мистик, способный  бросить орудие своего умственного труда,  перед неизбежностью,  впечатывающей его как букашку в глину и грязь. Современный человек- исключительный практик  и стратег,  для него  средневековая руина является  памятником древности   и рождает  серию визуальных аллюзий. Тем не менее,  он способен в неловком торжестве смерти над  вежливостью, которой  нередко прикрывается ученое незнание, воссоздать  свое прошлое. Второе, неловко брошенное слово языческой темноте, - творческая импровизация, с использованием  строительного материала и, наконец,  самое   чудовищное для всех  способов бытия -   танец смерти, в котором он, захваченный вихреобразным движением земли,   бросает себя на массовое орудие поражения и гибнет,  раздавленный  жерновами, механизмами  истории. Несчастный, его скоро  привлекают к ответственности, впечатывают  в гранит науки…
Так,  белорусский зубр  является символом нашего государства и  разводится на территории Беловежской пущи в вольере.  Незадачливый зритель способен увидеть роскошь, которая  в действительности суть фальсификация.  Природа сопротивляясь похожему безумию сбрасывает  c себя новую строительную кладку, типичный пример тому - стены  средневековых оборонительных  сооружений, которые вынуждены  реставрироваться по несколько раз .  Все, что   незадачливый  путешественник   способен заметить в , является разоблачением  современной мысли о перспективности какого-либо   строительного возрождения: на месте  былого военного укрепления  сохранились  хрупкие башенки, в которых история  нашла себе почетное место в ряду  других персоналий.  Персонажей на редкость много : вся история – это сопротивление, борьба:  людей мазали дегтем, отрывали им носы, закапывали их заживо  в курганы,  травили ядом, садили на кол, жгли, продавали в рабство, затворяли в монастыри,  рубили мечами у брачного ложа и  замуровывали в колодцах... Политика всегда пользовалась  хирургией для управления   и устрашения масс.  В судебниках  Ивана Грозного  принцип устрашения призван был не только вразумлять непокорных, но и давать воле  накопившейся  плебейской злобе.  Впрочем, волнение  белорусского народа крайне редкостно, поскольку  белорус, как пишет  А.Е. Богданович, толерантен, и его литература бедная на чувства.    Известный   антрополог  не предвидит дальнейших перспектив.  Но даже в письмах из вязницы,  в отчаянных  воплях крепостных  слышится голос свободы.  В чем  состоит эта упомянутая свобода? В содержании  песен?   В  архитектуре?   

 Вдруг  является нам  видение,  будто король  наш болен, и  вот уже целую неделю пребывает  в печали и унынии. Чтобы  рассеять тяжкие думы свои,  призывает он  в  чертоги  существо, некогда напоминавшее ему человека. Теперь это существо  кукарекает и  источает обильные струи слюны.  Для белорусской истории  подобное  явление не является исключением.
Князь,  как и подобные ему тираны,  развлекал  себя всевозможными развлечениями:  устраивал  зиму посреди лета,   мумифицировал  жен,  разглядывал мучительные судороги дворни  на рогах  у бизона, основывал при палатах  крепостной театр, в котором, актеры,  волею случая, влюбившись  друг в друга,  были  с  той же легкостью, c какой князь проводил свой досуг,  разлучены.
  Способность князя к плодотворению  является   предметом  нашего исследования, связывающей нитью, истории государства и древних цивилизаций.

На первый взгляд, это сравнение звучит неубедительно и даже  курьезно:  ведь между  нашим государством и древностью - целая вечность.   Что мы можем противопоставить  этому, если не руины. Но именно руины  будут являться  весомым доказательством, Под значением слова  “руины”   в нашей статье предполагается не  архитектурное сооружение,  но  любой архитектурный объект, лишенный своего предназначения,  который, будучи неразгаданным,  является  для нас способом интерпретировать реальность,  так как предстает в удобном для современного понимания свете.  Что вынуждает нас  стремительно  бросаться на  неизвестный обломок горной породы,   вдавленный в земную твердь, с инструментами извлечения и чистки, если не  безумное желание дойти до его истоков, в то время как   история не требует   от нас погружения в нее. Она, подобно      призывает  слои нового грунта, мха новых форм  бытования, aсфальта, например, чтобы  продолжить выполнять  губительную  или созидательную функцию, то есть продолжать новую жизнь.