Глава 2. Я не могу без тебя

З а в е л о с ь  ч т о - т о  ж и в о е               
 Вторник. Первый день разлуки.
     - Вот видишь, как хорошо проснуться поутру одному дома! Все-таки, замечательно быть хозяином своего времени!  Никуда не надо спешить, ничего не надо срочно делать! Ты никому и ничем не обязан! Дожил, наконец, ты дожил до такого момента! – радостно приветствовало с утра хозяина Второе «Я».
     - Как же это отвратительно, что ты просыпаешься один, - поняв с кем имеет дело, возразил Георгий. -  И не с кем подивиться удивительному ночному сну и вместе погадать - к чему бы он?   
     - Ага, скажешь еще, - хорошо бы приготовить кофе и подать ей в постель…
     - Да, и подать его в постель, получив огромное удовольствие от ее благодарной улыбки. Как же плохо, когда не с кем обсудить планы на сегодняшний день, потягивая бодрящий кофе, или, вспомнив забавный случай столетней давности, вдоволь посмеяться над собой или друзьями!
     - Но ты же сам неоднократно мечтал о том, когда ты, наконец, отоспишься от измучившей суеты… 
     - Как же ужасно просыпаться не от радости ожидания встречи с любимым человеком, а от пресыщения сном. И не тебя, а кого-то другого, озаряет необъяснимая улыбка, когда тот представляет в скорой встрече ее блестящие от волнения глаза, слышит, как наяву, ее удивительный голос, чувствует, почти реально, кожей, тепло ее руки, вспоминает запах ее волос».
     - И что, опять надо по десять раз за час смотреть на циферблат? Опять надо подгонять ленивое время? Срываться с места и лететь, натыкаясь на прохожих, к ближайшему киоску за цветами? Радуйся, ты от всей этой суеты свободен! Поживи для себя!
     - Не дай, Бог, дожить до такого времени, когда не знаешь, куда его девать! Когда тебя никто не ждет и сам ты никому ни капельки не нужен! Когда ты мучаешься - чем бы занять себя!
   Георгий, по обыкновению, лежал некоторое время, прислушиваясь, не открывая глаз. Тишина. Он - один. Сегодня он даже не слышал сборов жены и сына на работу. Это бывает редко. Но почему же не появляется, как всегда в таких случаях, когда он оказывался один, приподнятого настроения? Георгия пронзила мгновенная резкая боль. Боясь ее повторения, он замер и задержал дыхание.
      «Анна! Где ты, Анна? Дома ли? А может быть, ты только сейчас едешь в серебристо - зеленом лимузине в свою фирму или компанию? А может, ты сейчас готовишь для «него» завтрак, а он еще потягивается в твоей…                Какое непривычно щемящее чувство, совсем непохожее на то, что бывает после очередного скандала с женой. Где-то в самых отдаленных тайниках души завелось что-то живое и грызет потихонечку, пока не больно, пока терпимо. Где-то томительно ноет, а потереть его, по привычке, нельзя, как больное место после ушиба, когда сразу затихает острая боль».  Георгий еще раз внимательно прислушался к себе.               
       «Грызет, зараза! А, может, убить «его» сразу в зародыше? Хряпнуть пиалу своей настоечки!»
        - Да что «он» - вирус какой простудный, на которого так сразу настоечка и подействовала! - как всегда, снова не вовремя вылезло его второе «Я». - А потом, с чего ты решил, что это «он», а может, это - «оно», или еще хуже - «Она». Ну первых двух убить еще не жалко, а «Ее»-то...
        - А чего ждать? - не выдержал Георгий, встав с тахты в трусах и майке, вступив в спор со своим постоянным оппонентом, - пока «Она» тебя самого выгрызет изнутри? Тут уж без щепетильности! Причем тут милосердие? И сколько же это будет продолжаться?
        - Пока не забудешь свою вчерашнюю женщину.
        - И когда же я ее забуду? - надевает домашние брюки.
        - Скоро.
        - А если не скоро? - идет в ванную.
         - Тогда потерпишь. Время все лечит. А потом, чего ты стонешь? Ты что - юный Вертер*? Да твои чувства давно огрубели, сморщились, а скорее всего - протухли!
      
  *Вертер - герой романа Гете «Страдания юного Вертера».

      - Что ты каркаешь? - ощетинился Георгий. - Что мужчина в пятьдесят лет уже и чувствовать не может? Вон Гете в семьдесят четыре года полюбил восемнадцатилетнюю Ульрике, - начинает он чистить зубы.
        - Ха, я бы и в сто лет полюбил бы!
        - Да что он никаких к ней чувств не испытывал?
        - Давай оставим в покое этого великого Человека. У Великих - и чувства великие. Тебе это не угрожает.
        - Ты что все-таки утверждаешь, что я не способен ни на какие чувства к женщине? – наступал, умываясь, Георгий.
        - А что это ты так разогрелся? К печке тебя, что ли прислонили? Да любил
ли ты хоть раз в жизни?
        - А что разве нет? – вытирается он полотенцем.
        - Ты уверен, что это была любовь?
        - А кто это знает точно, что любовь, а что нет?
        - Ну, знаешь, тот, кто любил, тот может уверенно ответить на этот вопрос. Любовь ни с чем не спутаешь: ни с так быстро сгорающей влюбленностью, ни с половым влечением. Любовь - это любовь!
        - Разъяснил, спасибо, очень доходчиво! - начинал злиться Георгий, глядя в зеркало.
Три секунды он отрешенно смотрит в зеркало. Причесывается.               
       - И все-таки, Анна что-то разбередила во мне.
        - Скажите, как ты быстро вспыхиваешь! И вправду, как шестнадцатилетний мальчик с запасом еще не растраченных чувств.
        - Я же не утверждаю, что я влюбился...
        - Ну отчего же, сказал бы, вдруг кто-нибудь поверит. Написал бы любовное признание, поехал бы и подложил бы Анне под дверь!
        - Да замолчи ты, ехидина! Я как будто вспомнил забытую мелодию, которая когда-то очень давно мне грела душу, а вот сейчас я пропел ее и отогрелся душой... а ты со своей печкой... с посланием...
        - Не морочь мне голову, Георгий, я живу не меньше твоего, а испытал больше, чем ты вдесятеро. Не надо наворотов. Просто тебя за кои лета обласкала женщина. Согласен, - симпатичная, сексуальная. А поскольку дуракам всегда везет, - тебе посчастливилось даже обладать ею. Но только не воображай о себе, как о неотразимом мужчине, - вон, взгляни в зеркало, оно не соврет. Просто это каприз Анны, красивой пресыщенной жизнью женщины, а ты, надо же так случиться, случайно подвернулся ей в это время! А выйди ты из зала на пять минут раньше - она выбрала бы другого.
        - Заткнись! - совсем разозлился Георгий. - Другого там и не было тогда. Я ей понравился, она сама сказала...
        - Ага, своим глупым, потерянным выражением. Даже такая воспитанная женщина, как Анна, и та не выдержала, глядя на такого... как бы это помягче сказать, чтобы ты в очередной раз не обиделся и не заткнул мне рот... ну, скажем, болвана, не сдержалась и расхохоталась. А что отдалась, так это просто компенсация хорошо воспитанной дамы за причиненное тебе оскорбление.
        - Послушай, ты! - взорвался Георгий, - почему из тебя всегда желчь так и прет? Почему ты всегда выставляешь меня в плохом свете, а точнее - идиотом! Хоть для приличия, как воспитанный джентльмен, один бы раз согласился со мной!
        - Ну-у, Георгий, это мы уже проходили! Таких воспитанных вокруг тебя - пруд пруди. А правду тебе скажет либо твой друг, и то если он настоящий, либо я. А поскольку друзей своих ты всех растерял, то кто у тебя остался? Ну? Задачка-то в одно действие! Тепло ты женское почувствовал, ласку, - вот ты и прорастаешь. Какие тут чувства?  Не забивай себе голову, тут чувствами и не пахнет, ты просто разомлел с непривычки. Любая другая женщина, даже в образе обезьяны, приласкай тебя, давно отвыкшего от женской ласки, и она была бы для тебя неповторимой, единственной и самой желанной в мире.   
     - Как же ты забрехался! - оборвал его Георгий. - Ты не хуже меня знаешь, что я хоть и не красавец, но меня всегда окружали красивые девушки или очень симпатичные. Значит, что-то находили во мне.                И никаким теплом и лаской несимпатичная женщина меня не купит, уж таким я родился и таким, видно, помру.
    - Да, смотрю я на тебя, Георгий, витаешь ты в искусственной жизни, которую ты сам себе придумал. Критерии ты не поменял ни о жизни, ни о себе. Как они были у тебя тридцать лет тому назад - такими и остались. Хоть и тогда ты не был Жаном Море, но ты тогда был свеж и чувства твои были не растрачены.
   - Постой, постой, что ты мелешь, на кого я чувства за эти годы растратил?
   - То-то и обидно, не жалко было бы, если бы ты их все отдал женщине, ей хотя бы повезло тогда. А было что тратить, не буду кривить душой, не ординарные были чувства. Мог бы ими осчастливить ни одну жену и ни одну любовницу. Скисли твои чувства, увяли. Конечно, в этом не только твоя вина, но есть, есть и твоя.
   - Это еще какая? - набычился Георгий.
   - Ну, ну, не прикидывайся простачком! Если у тебя семейная жизнь не сложилась, и ты с опозданием это выяснил, на что тебе понадобилось десять лет, чтобы снять шоры с глаз, то где поступок настоящего мужчины?
   - Уйти из семьи и создать новую, так что ли?
   - А убивать себе жизнь и своей жене - это не аморально?
   - Тогда между нами не было такого раскола.
Георгий идет в кабинет.
Слева от двери стоит стенка – книжный шкаф. Прямо напротив двери стоит журнальный столик. В вазочке стоят три астры, ромашки. Лежат глянцевые журналы сына. Справа стоит тахта. Окно. В углу напротив тахты стоит рабочий стол с креслом. На столе небольшой компьютер. За рабочим креслом на стене весит большое фото стартовой позиции ракеты «Прогресс» с «Бураном». Слева от стола на стене висят часы.
 Георгий берет с журнального стола глянцевый журнал, садится на тахту. Листает и продолжает спор со своим Эго.
   - Может, ты хочешь сказать, что у вас была еще любовь? – ехидно произносит Второе «Я».
   - Я сказал, то, что сказал.
   - Ты мне сейчас будешь еще говорить о долге перед детьми!
   - Буду. Как и любой отец, я ответственен перед ними, пока они не станут самостоятельными.
   - Ой, только не выпячивай свои добродетели.
   - А тебе, я смотрю, все равно, стали бы дочь и сын, как и я, безотцовщиной, или, они  чувствовали бы мое плечо, пока не оперятся. А потом ты же знаешь, чем бы все кончилось в Советской Армии, если служишь в космических войсках: партбюро, партком, политотдел - и ходи всю оставшуюся жизнь майором, да еще сошлют туда, где Макар телят не пас!
   - Во-о-от! Вот, где правда выплывает! В полковники прорывался! Вот ты когда продал свою оставшуюся жизнь и свои чувства за две звезды. И что они тебе дали?
   - Ничего, в плане душевного спокойствия!
   - А представь, что тебе сейчас твои тридцать три, и ты отважился бы на перемены своей жизни, ты полон сил и здоровья, нерастраченных чувств и свободен. Совсем свободен! Как бы ты смог зажить! Если бы тебе повезло с новой женщиной!
   - Ценное замечание, - если бы!
   - Черт тебя подери! Ты вынуждаешь меня ругаться! А где же риск! Ты же знаешь поговорку...
  Георгий перестает листать, встает, смотрит в окно.
   - Можешь не напоминать...
   - А где твое знание жизни, аналитик хренов? Всю жизнь просидел на анализе, на выработке оптимальных решений, а в самом главном, в Человеке, не можешь разобраться!
       - Мы же о женщине говорим, а здесь не существует закономерностей, здесь не работает даже закон больших чисел и ряды Фурье не помогут определить ее характер. Вляпаешься в такую, у которой настроение меняется пять раз в день, и можно выносить образа.
       - В общем, есть правда и в твоих словах. Сам Господь в их семени не смог разобраться, а где уж нам, грешным мужикам. Но, все-таки, подведем черту: даже в тридцать три года ты мог бы кардинально изменить свою жизнь, и, кто знает, она могла бы сложиться и счастливо, но...
Георгий прерывает.
         - Вот именно, кто знает…
Второе «Я» повышает голос.
          - Но ты побоялся, что не прорвешься в полковники, - раз; ты побоялся вляпаться в стервозную бабу, - два; скажу еще то, что ты утаил, бесполезно быть со мной не искренним. Еще ты побоялся новых неудобств, неизбежно возникающих при таких крутых переменах в жизни. А это - переезд из трехкомнатной квартиры, с таким трудом добытую под занавес жизни, в лучшем случае – «в однушку». Холостяцкая необустроенность, короче, - испугался начать все с нуля, - это три! Отсюда вывод: ты материалист, трус и хреновый стратег, не разбирающийся в истинных жизненных ценностях! А если так - найди темный угол и пускай нюни в тряпочку о поломанной собственными руками жизни.
Молчат.
      - И вообще, - еще не успокоилось второе «Я». – Тебя ничему не учат твои постоянные споры с судьбой. Ты все ей противишься и за это регулярно огребаешь! Она тебя давно волочит за ногу!
Георгий молчит.
Второе «Я» продолжает.
      - Об Анне ты забудешь через месяц - два, она о тебе уже забыла. И не надо ее преследовать, не советую. Она права, иначе сделаешь себе больно, когда убедишься, что твое место уже занято другим более достойным мужчиной. Вот тогда у тебя начнутся настоящие страдания, которые ты создашь, опять же собственной глупостью.
      - Ты можешь Анну не трогать? - сурово пригрозил Георгий. - И что это ты сегодня раскудахтался! Цыц! - и Георгий задвинул свое второе «Я» в такой тайник, откуда кричать ему - не докричаться и прыгать ему - не выпрыгнуть.

З в о н о к  м и с т е р а  В и л с о н а  из торгпредства Великобритании
Слышится звонок. Георгий встает, подходит к столу, включает громкую связь, садится в кресло у стола.               
     - Мистер Ипатьев? – мужской голос с акцентом.               
     - Неужели мистер Вилсон? – удивился Георгий
     - Верно, это я. Выполняю свои обещания. Хочу обрадовать, вас, г-н Ипатьев. М-р Робинсон через пару дней будет в Москве.               
      - Спасибо, м-р Вилсон. Вы, как всегда, пунктуальны!               
Георгий отключает связь. Садится в кресло, задумчиво:
    «И что мне делать с этой радостью? Странно, однако. Недавно Гафар из Сибири. Сейчас, - привет от м-ра Вилсона. Неужели, действительно, планеты сходятся? К чему бы это?»
 Георгий решает чем-то занять себя. Идет в комнату. Берет пульт и, стоя, шарит по каналам телевиденья.
    «Ну, кто-нибудь хоть думает головой? На одном канале - бездарная игра. На другом - тоже игра! Бездарнее первой! Такое впечатление, что есть круг лиц, которые озабочены только тем, как пристроить себя, а на зрителя им глубоко наплевать! Ну, надо же! На двух других - фильмы: американский и латиноамериканский».
Георгий пожалел пульт и швырнул его не в стену, а в диван.
   «Как будто и не существуют Эрмитаж и Третьяковка; Глинка, Чайковский, Верди и Бизе; Нежданова, Лемешев, Паваротти и Кабалье; Лопаткина и Елецкий; Голованов и Ростропович; Шопен, Григ, Равель, Бах, Глен Миллер, Дюк Эллингтон и сколько еще таких же волшебников, которые зачаровывали, очищали, лечили.
   Не поиграть ли в шахматы сам с собой?» - Не успокоился Георгий.
Прислушивается к себе.
   «Нет, что-то сегодня не хочется. Может взять заветную тетрадку и записать свои мысли? Ау-у, мысли, вы где-э-э?»
Прислушивается к себе. В пустой голове одно эхо!
   «А вдруг не врет его Второе «Я»? Вдруг, действительно, Анна приведет другого? А почему бы и нет? Что Анна давала ему какие-нибудь обязательства? Она свободная женщина и вправе жить, как считает нужным. Вероятно, не зря просила не преследовать ее, чтобы он случайно не застал ее с другим. А он, дурак, еще думает ней».
   Георгий решает напеть какой-нибудь веселенький мотивчик, чтобы полегчало, ему всегда становилось легче от этого. Но что-то не получалось, он все время фальшивил. Он уже начал пугаться.
   «Да что это сегодня с ним?»

Т а й н а  1 0  с к в а ж и н
Кабинет директора нефтяного АО в Сибири.      
Комната 16 кв.м. Два стола буквой «Т». Гардероб, холодильник, книжный шкаф, сейф. На стене два фото: рабочая бригада у станка-качалки. Ухмыляющийся рабочий у кустовой скважины. 
Акимыч - среднего роста лысеющий шатен с проседью, 50 лет, сидит в своем кресле.    
Гафар, крупный высокий мужчина около 45 лет, с выразительными чертами смуглого загорелого лица, изрезанного морщинами, седеющими прокуренными усами, с шевелюрой цвета черно-бурой лисы густых коротких волос, сидит рядом.
Лица обоих мрачны. Они только что с кладбища.
На столе Акимыча бутылка водки, два стакана, банка с солеными огурцами, из которой торчит вилка, на одной тарелке нарезана толсто колбаса, на другой - черный хлеб.
      - Вот она жизнь! – крутит головой Акимыч. - Сегодня ты есть, а завтра тебя уже нету!
Гафар молча кивает, достает огурчик, хрустит огурцом. Разливает по полным стаканам. Пустую бутылку кладет в корзинку у стола. Разворачивается на стуле, смотрит на одну из фотографий на стене.
      - Ну, Фрол, пусть земля тебе будет пухом!
Акимыч глядит на то же фото, поднимает свой стакан. Пьют, берут по кружку колбасы, куску хлеба.   
   - Осталось нас теперь двое, - не глядя на собеседника говорит Гафар, - кто знает тайну десяти скважин. Звонил вчера в Москву Георгу. Я ему жалуюсь, - скважины истощаются, работы нет.
     - А он? Не нашел покупателей?               
     - Георг неисправимый оптимист! Хороший замах, говорит, не пропадает! Не дрейфь, говорит, Гафар!               
     - Вот-вот! Фрол тоже верил, что мы скоро разбогатеем, продав эти десять скважин.               
     - Сидим «голым жопом» на куче долларов, а взять не можем! – в сердцах восклицает Гафар. - Не жили богато, видно, не хера и начинать! 

Среда. Второй день разлуки с Анной.
Квартира Георгия. Маленькая кухня. Георгий в серых домашних брюках и футболке подходит к кастрюле, наливает геркулесовую кашу в тарелку. Открывает холодильник, достает сливочное масло, отрезает, кладет в кашу. Отрезает сыр, кладет на блюдце, начинает есть. Прерывает еду…
     «Уши вянут! Чувства у него протухли!»
Открывает дверцу под мойкой, берет пакет, идет к двери.               
 
У  В и к т о р а  и  Л е н к и
Небольшой магазинчик конца 2000 годов. Маленькая очередь. Прилавки почти пусты. Георгий покупает черный хлеб, батон, сливочное масло.
     - Скажите, а когда будет мясо? – обращается к продавщице.               
     - Обещали сегодня вечером.
     - А сметана?
Продавщица молчит.
Георгий выходит из магазина с тощим пакетом покупок.
Неуверенной походкой идет домой. Останавливается. Видит пустую лавочку. Поворачивает к ней, садится, откидывается на спинку, запрокидывает голову, подставляя лицо солнцу, закрывает глаза, замирает.               
Слышатся голоса детей, взрослых, чириканье воробьев, - кругом идет жизнь.               
Георгий отщипывает от батона мякиши и кидает двум голубкам. Снова закрывает глаза, откидывается на спинку.               
Мужчина возраста Георгия с пакетом в руке хочет пройти мимо лавочки, бросает на нее взгляд. Меняется в лице, расплывается в улыбке.
Он очень коротко стрижен, с большими облысевшими зализами на голове. Потертые джинсы, видавшие виды кроссовки. Беспечное лицо.
     - Не может быть! Георгий меня ждет на лавочке?
Георгий открывает глаза.
     - Викт`ор – победитель! - удивленно, радостно. 
Встает. Обнимаются, похлопывают друг друга по спине.
      - Ну, здравствуй Викт`ор!               
      - Никак ловишь последнее солнышко! - Широко улыбается
       - Да, ловлю!
       - Это сколько же мы с тобой не «сидели»?
       - Да уже полгода будет, это точно! Что-то ты пропал так внезапно и не звонишь?
Оба садятся.
     - Ну, как ты? - Виктор широко улыбается.
     - Да, вот, хандра заела.
     - Тебя? Это невозможно! А ну, рассказывай!
      - Все из рук валится. Уже и читать бесполезно. Не раз ловил себя на том, что с трудом, осмыслив страницу - две, глаза вхолостую бегают по строчкам.
      - Допрыгался, мальчик! Я тебе уже говорил раньше, на твой бараний вес у тебя слишком силовая зарядка.
      - Ну, разве может у нормального человека железная воля превратиться в кисельную, а нормальная психика - в больную?               
      - Все может! – беспардонно влезло Второе «Я». - Ты забыл, как у Дали киселем поплыли часы и время?               
      - Да что обо мне? – смотрит с улыбкой на приятеля Георгий. - Как сам?
      - Да, Георгий, я переехал!
      - Развелся с Галиной? - удивленно.
Виктор продолжает улыбаться.
      - Ну, не совсем так! Но живу от тебя в одной остановке   метро! Слушай, поехали ко мне на обед! Познакомлю с Ленкой!
      - Нет, я вот иду домой. У меня нет обеда, надо что-то придумать. И мои придут вечером, кормить нечем.
      - Эту встречу надо отметить! Как ты говорил?
Хором.            
      - Живем однов`а!
Оба смеются.            
       - И еще ты учил, - хорошие дела нельзя откладывать! Я Ленке обещал познакомить с тобой. Она будет рада.
       - Слушай, ну, не готов я. Мне своих нечем кормить на ужин, а тут к тебе на обед!
Виктор протягивает руку и рывком поднимает Георгия.
        - Правда, обед будет из пельменей. И в этом магазине мяса нет.
        - Нет, Виктор, неудобно, средь бела дня, да…
        - А с ужином я тебя выручу! Я такой дефицит достал! Поделюсь!

Виктор и Георгий подходят к обшарпанной девяти этажке проекта начала 70х. Много зелени.
Виктор звонит в дверь, утепленную ватой и обтянутую дерматином.
Открывает немного полноватая женщина их лет в простой юбке и блузке. Удивление и насмешка на лице.
       - Проходи, Георгий. Виктор зовет меня Ленка.
Изумленный Георгий на секунду застывает в дверях, но Виктор со смешком проталкивает его в небольшую прихожую.      
         - Виктор, подай тапки для гостей! Так, руки мыть в ванную. Я завариваю пельмени. Георгий, ты ответственен за салат, Виктор, как всегда, за  сервировку и бутылку.                                                
Маленькая кухня. Пластиковый стол. На столе три стакана с водкой, блюдо с отваренной картошкой. Блюдо хлеба. На узком рыбном блюде – порезана большая селедка иваси, посыпанная зеленым луком. На газовой плите стоит кастрюля с пельменями.
Георгий, Виктор и Ленка сидят за столом, пьют, едят и разговаривают.
        - Я бы еще десять раз подумала, пустить его к себе или не пустить, если бы сын у Виктора был до двенадцати лет, как у меня. Самый шкодный возраст. Оставить такого в семье без присмотра отца, - чревато. Сколько мальчишек разругавшихся вдрызг с родителями? Я вот для своего - не авторитет.               
          - Кстати, Виктор, твой сын, по - прежнему, учится и подрабатывает на кафедре в институте? 
          - Э-э, давно, значит, вы не виделись! Сына его, Павла, уже зачислили на постоянную ставку, и, считай, после защиты диплома будет работать в институте. Трудяга, - весь в отца!
          - Во! – улыбается Виктор. - Я таких комплиментов от своей бывшей так и не дождался!
       - Не ругать вас, мужиков, надо, а почаще хвалить! Вы же на похвалу откликаетесь, как дети! Если ты, Георгий, дружишь с Виктором, вряд ли ты хуже его. И я, как женщина, говорю тебе, - разойдитесь с женой, коли не сносная атмосфера, да уже несколько лет! Не отравляйте друг другу жизнь!
      - А моя, - жует Виктор, - на последнем году моей службы в армии, пообещала, что обязательно напишет на меня «телегу» в политотдел.
     - Ну, не дура? – вскинулась Ленка. - Ненавижу людей, которые мстят.         
     - Кончилось бы это переводом меня «за Можай!» В космических войсках полит органы такое не прощают. А мне уже должность «полкаша» светила.
     - А скорее всего, - поправляет Ленка, - сослали бы туда, «где Макар телят не пас!» Твоя, Георгий, не грозилась?
     - Как-то при очередной разборке заикнулась.               
     - А помнишь, Георгий, как твоя выперла нас обоих? Это когда я был-то всего второй раз. А ведь мы не бузили, не кричали. Ну, подумаешь, «раздавили» пол-литра! Ну, и тихонечко пели романсы.               
     - У нее тогда, видите ли, голова разболелась от наших романсов.               
     - Ну, а кто из мужиков сейчас не пьет? – возразила Ленка. -  Вон, женщины, и те пристрастились от такой неустроенной жизни. Вот мы сейчас, разве пьем?
     - Повезло тебе со мной! – Виктор смеется.
      - А что? Вон, - каждая вторая семья растит мальчишек без отцов! С моим сыном, двенадцать лет ему, - ладишь! Руки растут, - откуда надо! Деньги приносишь! Меня  терпишь. Что еще бабе надо?
Виктор приподнимается и целует Ленку в губы.               
Ленка, зардевшись.
     - Во, даже целует при посторонних!
Все смеются.
     - Так что, Георгий, таких баб, у которых пять раз на дню меняется настроение и к ней ни спереди, ни сзади не подъедешь, - надо бросать! На примете кто есть?
Георгий мнется. Виктор грозит пальцем, смеется.
     - Э-э, чур, не скрывать от меня!   
     - И то, правда, - улыбается Ленка, - приезжайте, познакомишь. Выпьем бутылочку, поговорим за жизнь.
     - Что-нибудь споем! - Виктор кладет приятелю руку на плечо, заглядывает в глаза.
     - Это уж без меня! – улыбается Ленка. - Я люблю слушать и обхаживать хорошую компанию. Вам хорошо, - и мне будет приятно!
  Звонок в дверь.
     - Бутылку в ведро, стаканы, - в мойку! – возбужденно говорит Ленка Виктору. - Быстро!
Идет открывать дверь. Виктор быстро исполняет команды.
Заходит сын Ленки, сбрасывает ранец.
     - Ма, я пойду погуляю, Борька ждет!
Виктор и Георгий на табуретках развернулись к вошедшему.
Сын смотрит на стол, на мужчин: «Что? Бухаете?»
     - Я тебе, Виталь, объяснял, что такое «бухают», - смущенно смотрит на него Виктор. - Иди познакомься. Это тот самый дядя Жора, который запускал «Буран». Я, как видишь, выполняю свое обещание!
Глаза Виталия смотрят с интересом. Подходит, протягивает руку.
      - Здравствуйте, я - Виталий! - смотрит с недоверием на Георгия. - Это правда? Вы запускали «Буран»?
     - Правда, Виталий.
     - Виталь, не стесняйся, - смотрит на него Виктор, - проси у дяди Жоры, что ты хотел поиметь?
Виталий смотрит на Георгия, потом на Виктора. Мнется.
     - Это правда, что у вас висит фото ракеты с  «Бураном»?
     - Да, Виталий! Хочешь поиметь такое?
     - Еще как! – возбужденно отвечает.
      - Считай, что оно уже у тебя! Мы обсудим с па…
      - С дядей Витей! – приходит на помощь Ленка. 
      - Мы обсудим, - смотрит на Виктора, - как лучше это сделать. Это большое фото.
      - Мне, как раз такое и надо! – возбужденно говорит Виталий и смотрит на Георгия. - Я хотел бы… у вас еще о «Буране» узнать, но Борька ждать меня не будет. А мы в футбол сыграть на площадке договаривались! Ну, я пошел!
В дверях, к Виктору. «А космическую станцию сегодня доделывать будем?»
       - Ну, мы же договаривались! Это обязательно! Мы же серьезные конструктора!
       - Тогда пошел! - смотрит на всех радостно.
Быстро уходит. Ленка с влажными глазами закрывает за ним дверь.   
      - Я сделаю файл со своего фото. А как ты его распечатаешь? – смотрит на Виктора Георгий.
     - Я попрошу Павла у него в институте вроде бы есть возможности.
     - Напиши мне адрес своей почты, я тебе немедля вышлю. И еще пару файлов в придачу: «Буран» на «Мрии» и топлиный бак на бомбардировщике Мясищева. И не мурыжь парня. Смотри, серьезно космосом интересуется.
Ленка счастливыми глазами смотрит на Георгия, потом переводит взгляд на Виктора.
     - Это все он!
Обнимает Виктора, прижимается к его щеке своей щекой.
    - Кстати, - встрепенулся Виктор, - твой компьютер после вставочки моего Павла не глючит? – смотрит на Георгия.               
     - Ой, я уже про неприятности забыл, - не греется и не глючит.
      - Вот, Георгий, - улыбается Ленка, - маленькая вставочка, - и про неприятности в жизни можно забыть!               
Снова вламывается в разговор Второе «Я».   
      - В общем, есть правда в твоих, Георгий, и ее словах. - Сам Господь в женском семени…
      - Ну, вот! Тебе женщину надо было услышать, чтобы со мной согласиться, - обрадованно вставил Георгий в редкое признание своей правоты из уст своего «Эго».

«С о м н е н и е»  Г л и н к и
Четверг. Третий день разлуки с Анной.
Комната Георгия. Он стоит, прислушивается к себе. Чуть слышно, помимо его воли, в нем начинает звучать какая-то мелодия.
«До чего же тревожное, до чего же знакомое вступление. Точно! Это же романс «Сомненье» Глинки!»
   И вот уже вступление виолончели выпиливало изнутри его душу, а скрипка выхолаживала его останавливающееся сердце. Пульс просел, почти исчез совсем, зато гулко колотилось в висках. Глаза затуманились, предметы утратили ясные очертания. Георгий был вынужден сесть, ноги отказывались его держать. Он нащупал воротник рубашки, расстегнул еще одну верхнюю пуговицу, но комок в горле увеличивался и перехватил дыхание. Георгий уже не замечал, как начал дышать ртом, но легче от этого не становилось. Мурашки ползли по ногам вверх и выше, выше по всему телу. Кончики пальцев похолодели. В горле запершило и забулькало. Он ощущал, как шевелятся волосы.
   А мрачный голос просил уняться сомнениям, нахлынувшим на него со всех сторон, с которыми уже невозможно было справиться. Вот уже измученный голос умолял заснуть и не болеть его безнадежное сердце. И вот, вконец сломленный, он оплакивал свое горе, горе разлуки с любимой. Черная липкая ревность коварным шепотом наводила на его любимую наветы. Ему уже мерещился соперник счастливый. Сердце у обладателя измученного голоса затрепетало от безысходности, а его рука злобно сжала оружие.
   Нет, Георгий не поверил голосу, что минует печальное время, и они снова обнимут друг друга. Не верилось, что жарко и страстно забьется воскресшее сердце, а что с устами сольются уста - и вовсе звучало ехидной насмешкой. Заключительная минорно - трагическая мелодия виолончели не оставляла никакой надежды на будущее. Виолончель уже закончила последнюю ноту своего реквиема, а выпиленная из тела Георгия обнаженная душа еще долго звучала, постепенно затухая, в последнем похоронном резонансном аккорде, совпадающим с аккордом первых комьев земли, брошенных на крышку гроба.
   «Слава Богу! Слава Богу! В душе, наконец, затихли последние звуки. Продлись мелодия еще на одну ноту и душа не выдержала бы такого страшного напряжения».
 Сколько Георгий провел времени в состоянии, которому нет названия, он вспомнить, конечно, не мог.
Да и как определить это «нечто»? Это и не жизнь вовсе, но это пока и не смерть. Но то, что он был на грани, и то, что он мог оказаться по ту сторону, где уже нет места мысли, он только сейчас начинал смутно догадываться.
И кто скажет: по ту или по эту сторону чаще оказывается душа? Кто это скажет?
  «Нет, его психика не рассчитана на такие испытания».
Он чувствовал, как постепенно перестает першить в горле; как теплеют кончики пальцев, и на лбу выступила испарина. Как утихает озноб, и медленно рассасываются мурашки. Дышать стало легче. Ноги еще были «ватные». Предметы становились резче, и перестало стучать в висках. Начал прослушиваться пульс и вроде бы, действительно, забилось воскресшее сердце и входило в свой обычный ритм.
А душа все еще ныла и болела.
«Срочно нужна какая-то музыка, которая бы затмила, не дала бы снова проявиться этой вытягивающей душу теме разлуки». Он шарил по FM диапазону своего приемника, который часто его выручал.
   «О, удача, бальзам на ноющую душу, - блюз тридцатых годов, его любимый джаз!»
 Георгий закрыл глаза и стал качаться на волнах успокаивающего блюза. Он чувствовал себя совершенно комфортно в этом небольшом накуренном помещении клуба в Канзас - Сити среди черных и белых людей, потягивающих виски, с сигарами и сигаретами во рту, свистящих и аплодирующих вступлению и окончанию сольной партии каждого инструмента, безмятежно развалившихся на своих стульях толстых мужчин, пританцовывающих в ритме музыки шоколадных изящных мулаток со стаканчиком виски в руках.
И все эти звуки соскребали, очищали с его души паразитирующих прилипал, высасывающих из нее соки, душа купалась в омываемой, лечащей ее мелодии и успокаивалась потихонечку. Георгия охватила дрема, и он погрузился в полубытие – полусон, хотя слышал мелодию блюзов. Постепенно он и вовсе перестал что-либо слышать, и его уносило туда, где не было стрессов, где не было тоски, где не болела душа, где была умиротворенность во всем.  Хорошо бы почаще оказываться там. Какую бы профилактику души и чувствам можно было устроить! Насколько можно было бы продлить им молодость!
   Бесполезно будить Георгия и спрашивать его, как туда попасть. Никому не дано знать это. Хотя избранные утверждают, что владеют искусством добиваться такого состояния души, когда впадают в нирвану. Но так ли это – поди, проверь!
   «Ого! Оказывается, прошло почти полтора часа», - очнулся Георгий. Но это стоило того времени, - а потом, - куда торопиться? Пора заниматься ненавистным бытом», - и он принялся за уборку квартиры.
  Читать он уже совершенно не мог, поскольку не раз ловил себя на том, что с трудом осмыслив страницу - две, он вхолостую бегал глазами по строчкам, пытаясь собрать урожай мыслей с отработанных грядок, но тщетно.
«Да что же это такое!» Георгий попробовал перебороть такое сопротивление, начал читать вслух. Озвученные слова висели в воздухе вокруг его головы, мелькали мыльными пузырями, бестолково летали туда - сюда, сталкивались, лопались и пропадали, так и не явив ему свой сокровенный смысл. Георгий забросил в сердцах Сомерсета Моэма, выругав себя последними словами, свою кисельную волю, свою больную психику.
   «Так дальше продолжаться не может! Все! Последние дни: завтра суббота, потом - воскресение. Если ничего не изменится - он постарается хорошо выспаться. В воскресенье, как сможет, соберет волю в кулак, и хорошенько все обдумает. А сейчас он просто не в состоянии об этом думать. Неужели не зазвонит его телефон? Тогда - все! Тогда - конец!»
   Он не знал, что тогда предпримет, но сидеть и ждать уже сейчас был не в силах.    
     «Как он выдержит еще эти два дня, которые он отпустил себе сам, как последние капли, переполняющие чашу его мук?»

Пятница. Четвертый день разлуки с Анной.
Вечер. Жена, приятная не худая женщина с печатью усталости на лице, на кухне достает из холодильника продукты, укладывает их в сумку-каталку.
Из кабинета слышится звук пылесоса.
     - Да, выключи ты этот чертов пылесос! – кричит раздраженно жена.
Пылесос замолкает. Георгий появляется на кухне.
Жена не глядит на Георгия, продолжает свою работу.
     - Может, все-таки поедешь со мной на дачу? Алешкин с Галиной нас будут ждать в машине не более пяти минут. На даче дел, как всегда, по горло!               
     - Нет. Я неважно себя чувствую. Собирайся, я все упакую.
Жена поспешно уходит в спальню.
Георгий заканчивает работу, вывозит сумку из кухни.
Появляется жена с кофтой, которую прячет в пакет. Спешно надевает куртку.
     - Ты просто сачкуешь от работы! - зло выговаривает она.    
Георгий скрывается в спальне, что-то несет в пакетике.
     - Ты теплые носки забыла.
Быстро кладет свой сверток в другой пакет, стоящий на полу.
Жена раздраженно хлопает дверью. Уходит.

Суббота. Пятый день разлуки с Анной.
И вот настала суббота. Сын укатил к своей девушке. Георгий снова остался один.
Сняв трубку телефона с короткой антенной, Георгий таскал ее повсюду за собой: на балкон, откуда он скользил пустым взглядом по двору, так не на чем и не сумев зацепиться; в комнату, где, положив трубку на журнальный столик, а сам откинувшись в кресле, подолгу смотрел на пустой экран не включенного телевизора. Он брал ее в ванную, когда омывал пылающий лоб холодной водой. Он брал ее даже в туалет. Тщетно. Телефон молчал. Зеленый огонек не загорался.
   Дома не было ему места. Одно спасение - в Царицыно.
 
О ч и щ а ю щ а я  и  л е ч а щ а я
   Сколько же раз эта «Черная грязь»* спасала Георгия, принимая его под кружевную тень своих лип в знойные дни.               

     *Название Царицыно в 17 веке.               

Она услаждала его слух нежной мелодией своих ручейков, стекающих с двух горок, к тихой и чуть приметной речушке со странным названием «Язвенка». Речушка то пряталась в камышах, притворяясь болотцем или небольшим озерцом, то вспоминая, что все-таки надо и куда-то впадать, спешила, волновалась, сердилась, сверкая на солнце.
Она даже слегка шумела, наскакивая на камни, поваленные деревья, тычась и петляя, пытаясь найти Верхний царицынский пруд.
Георгия принимали молодые сочные или спелые травы, когда он падал вниз лицом и дышал их густым настоянным на десятках ароматов запахом, слушал над головой гул работяг шмелей или стрекот кузнечиков, дивился обычно невидимому миру разноцветных паучков, букашек, жучков, для которых игольное ушко выглядело огромной триумфальной аркой.
И всегда Георгия волновало, как это лето переходит в осень. И он терпеливо наблюдал за появлением первых ее признаков
 А главным душеспасительным источником, возвышающимся над всем этим, был храм и сияющие золотом его кресты, которые вместе с солнечными лучами принимали на себя Божью благодать, чтобы затем одарить ею всех вокруг.
   Георгий не догадывался об этом. Он не отдавал себе отчета в том, почему именно сюда его всегда так тянуло.
Мало - помалу отреставрировали Оперный дом, Малый дворец, Фигурный и Большой мост, подновили фасад Большого дворца, взялись за Кавалерские корпуса, Хлебный дом и другие постройки. А главное, начала снова действовать еще не отреставрированная церковь. И народ, прослышав об этом, потянулся в Божий храм.

Георгий остановил свой бег вдоль Верхнего пруда и остановился напротив домика спасателей, единственного сооружения на другом берегу. Три утки, узнавшие его, тотчас поплыли к нему в надежде подкормиться, искривляя ствол молодой березки, отраженный в пруду. Георгий долго рассматривал спокойный уравновешенный в цветовых гаммах осенний пейзаж. «Пожалуй, и есть-то всего четыре цвета: желтый, голубой, зеленый и немного бурого, а сколько оттенков! Совсем нет минорного осеннего мотива. Странно, а ведь не в первый раз он подмечает такое. Почему? Наверное, все дело в голубом небе, отраженном в воде?»
   Дойдя до конца пруда и перейдя дорогу, Георгий ускорил шаги, поднимаясь на взгорок. Вот он, храм Божий, уже блеснул золотым куполом, зажатым причудливыми инородными башнями Фигурного моста, казавшимися в таком сочетании противными душе и глазу. И с каждым шагом вверх выдирался из их цепких клыкастых объятий и возносился в голубизну золотой купол. Георгий взобрался на пригорок, где и положено стоять храму, и встал напротив.               
   «Надо бы помолиться».
   Непростые отношения у него были с Господом. Много раз он пытался прочитать и понять Библию и всякий раз бросал. Последние семь лет работы он редко был в кино и театрах и очень мало читал. А когда стал начальником и вовсе приезжал домой только спать. И только, когда был уже на пенсии, купив Библию для детей, чтобы подарить внуку, он с интересом ее прочитал. Потом появились Новый завет. Псалтирь. Все чаще он стал обращаться к Книге Книг и с удивлением, все чаще находил там ответы на свои вопросы.
   Конечно, много раз он заходил в церкви из любопытства. Призывной голос дьякона, душевное песнопение хора из трех женщин, уходящие ввысь расписанные стены, парящий высоко над головой купол, позолота и почерневшие от времени иконы со скорбными ликами святых всегда производили на него сильное впечатление. И всегда, выходя из храма, он ощущал свою ущербность. Ему всегда казалось, что с его мелко - суетной жизнью не место ему в этом особенном доме. Глядя на молящихся людей, он испытывал чувства уважения и некоторой зависти перед ними, живущими, как ему казалось, особенной не приземленной жизнью, до которой он еще не дорос и будет ли к ней готов когда-нибудь. Эти люди, видимо, давно искупили свои грехи, а что же делать вместе с ними ему грешнику?
 «Прости меня, Господи, что молюсь мысленно, в душе. - Георгий закрыл глаза, мысленно сложил три пальца. – Во имя Отца, - и перст лег ему на лоб, - и Сына, - и перст лег ему на живот, - и Святого Духа, - на правое плечо… аминь», - почему-то произнес он вслух, дотронувшись реально до левого плеча, и обернулся в испуге. Вокруг никого не было.  «Это надо же, - подумал он, - чуть на самом деле не помолился помимо своей воли».

Но был не прав. Уже много раз, особенно в последние годы, он мысленно молился Господу и мысленно крестился. Он просто не хотел вспоминать. А если бы он все это припомнил, то ничего удивительного и не произошло бы. Когда-то это должно было бы вырваться наружу.
«Да заслужил ли он, чтобы вот так запросто тревожить Бога? С чего это Всевышний должен и в любви ему помогать? Разве для него это подобающая просьба?» И вместо просьбы Георгий мысленно поклонился. Хотел было попросить у Господа сокровенное, но не решился, а вместо этого вырвалось: «Да светится имя Твое!»
   Слева листва ярко - желтого клена рыжела на уровни колокольни, под нею киноварью краснело одноэтажное здание, и сразу за ним взлетела вверх бледно - салатового цвета церковь, над золотым куполом которой не сверкал, а светился золотым светом крест. На душе от этого становилось спокойнее и яснее. Тяжелые мысли, как льдышки, таяли, исчезали. Георгий чувствовал на своем лице его проникающий сквозь кожу свет. Ему показалось, что даже морщины на лбу и те разглаживаются. И вовсе не октябрьское, а мартовское небо вокруг куполов и крестов насыщалось золотым сиянием, и казалось голубизна вокруг набухала золотом. И уж совсем необъяснимо - не осенним упавшим листом пах здесь воздух, а щекотал ноздри запах таявшего на пригорке снега. Да, именно поэтому всегда так безотчетно тянуло сюда Георгия. Здесь этот золотой свет входил в него и делал его другим, совсем свободным от бремени душевных мук, страданий, неосознанной тоски. И все вокруг становились братья и сестры.  Вот она - Божья благодать!
 «Спасибо тебе, Господи, - Георгий снова мысленно осенил себя Крестным знамением. - Не пойдет он сегодня в храм просить Господа. Он уже получил облегчение. Надолго ли?»

  Наполненный до краев чудесным даром, он осторожно направился под арку галереи, соединяющей Хлебный дом с Большим дворцом. Выйдя на большую дворцовую поляну,  Георгий взглянул на два дерева, своей красно - бурой листвой останавливающие взгляд.
Но все-таки не они были виновниками красочного парада.
Конечно же, самым праздничным, самым ярким пятном на краю большой дворцовой поляны, недалеко от Виноградных ворот, чуть угадывающихся сквозь густую листву, красовался златокудрый клен. Это он, как никто, притягивал к себе последние теплые лучи октябрьского солнца.
Оттого и выглядел клен, как расфранченный жених на свадьбе, сознающий, что все это торжество устроено в честь него и только для него. И по своей природной доброте, позволявший близкому окружению довольствоваться сиянием, исходившим от него то придорожной скамейке, то своей соседке невесте березе, а то и молодой женщине, зажмурившей глаза, стоявшей неподалеку, подставившей свое лицо то ли солнцу, то ли испускаемому кленом свету.
Клен не хотел задумываться, и правильно делал, почему это первые листья чуть слышно покидали его такую пышную роскошную крону.
Они вспыхивали, пронизанные солнечными лучами на фоне темного погрустневшего леса. У клена их были тысячи. Когда это они будут сорваны холодными порывистыми ветрами!  Это же не завтра! Не сегодня. Тем более не сейчас. А сейчас тепло. Тихо. Солнечно. Над ним голубое небо. И клен наслаждался. Он весь сиял. Он чувствовал на себе восхищенные взгляды березы, отражение своей красоты в окнах Оперного дома, завистливые взгляды избалованной постоянным к себе вниманием одинокой сосны, стоявшей в центре царицынской поляны, и робкие, затаенные, обожающие его взгляды ели, которая давно потеряла  надежды на взаимность, смирилась и без злобы с любопытством поглядывала иногда на начинающую примерять свадебное убранство его невесту - красавицу березу.

Необъяснимая печаль и жалость к себе опускалась на Георгия всякий раз, когда он видел гуляющую счастливую пару. Глядя на них, он не однажды сравнивал их с собой и своей девчонкой в юности, и с женщинами, которых мог бы пересчитать по пальцам одной руки в счастливые моменты в свои зрелые годы. 
Георгий только сейчас начинал понимать, что каждый день надо было проживать, как последний. Вот, как этот клен. Потому,, как не длятся долго эти счастливые моменты. Ох, не длятся! И сколько же раз, вспоминая их, набегали мысли: «Эх, сейчас бы меня переместить в тот счастливый день, я бы»… Увы, увы, остались одни воспоминанья, как  талантливо транжирил он те денечки.
«А этот, свой недавний сказочный день с Анной, мог бы он провести лучше? Так ли тратил он каждую отпущенную ему судьбой минуту?                А ведь ему было известно, что их отпущено мало. Боже, как же бездарно он их потратил, а это было-то всего несколько дней назад! Да он ничуть не переменился почти за сорок лет! Воистину - горбатого могила исправит! Прочь, прочь пошли все воспоминания об Анне! Не для того он пришел сюда и уже получил умиротворение, чтобы опять разбередить успокаивающуюся было душу. Прочь все мысли о ней из головы! Вон!»
И, собравшись с духом, Георгий вытеснил коварным образом проникшие невесть откуда эти мысли.
   Уже выходя из парка, Георгий взглянул последний раз в его сторону. На подиуме, за черной оградой, осень устраивала последние представления своей коллекции высокой моды в сезоне. Лучшие модели были выведены для обозрения, и все они прощались с Георгием, как будто навсегда: красноватые, бурые, рыжие, желтые, желто - зеленые, зелено - розовые, зеленые, темно - зеленые.
  «Ого! – восхитился он. - Какие наряды! Какие фасоны! Какая богатая фантазия! Какие смелые сочетания фактуры и тонов! И как искусно все они использовали голубой фон неба! И как со вкусом они пользовались золотой парчой солнечных лучей! А как грациозны и соблазнительны были манекенщицы!
      О-о, вот та, слева, темно-зеленая елочка - это же Наоми Кемпбелл! А эта златовласая березка, - соблазнительная Клаудиа Шиффер! А та, рыже - каштановая, - обаятельная  Синди Кроуфорд! Смотри, смотри же, с краю - воздушная Линда Евангелиста!*

     *Лучшие топ - модели мира конца второго начала третьего тысячелетия.

Какой шарм, сколько соблазна, какой волнующий кровь тонкий аромат источает каждая из них... и все они не для него, все они не принимали его на свой праздник, а лишь милостиво позволяли полюбоваться собою со стороны.
Чем ближе Георгий подходил к дому, тем шаг его становился все быстрее и быстрее. Он не замечал этого. Он даже не заметил, как он стукнул кулаком по кнопке лифта, что себе никогда не позволял ранее, когда тот слишком долго, как ему показалось, тащил к нему свою кабину. Повесив куртку и сбросив обувь, он продрался сквозь бамбуковую занавеску и кинулся к телефону.
Экран высвечивал «0» записанных звонков.
     «Все! Она не позвонит сегодня, - он был уверен в этом. - Она не позвонит и завтра, и послезавтра. Она не позвонит никогда!»
Георгий долго сидел в кресле и безучастно смотрел на экран телефона.  Как странно, как непривычно странно. Он ждал чего угодно: пронзительной боли, вспышки ненависти к тому, кто сейчас с нею рядом, жалости к себе, такому забытому, никому не нужному, оскорбленному, но не было ни того, ни другого, ни третьего. Было что-то совсем непривычное.
   Георгий прислушался к себе: несомненно, что-то умирало в нем; пока без боли, без мук, не задев его душевных струн, не задев его нервов, болевых точек, как будто он весь был под наркозом. Но он чувствовал, точно чувствовал, как это что-то умирало в нем навсегда. Георгий смутно догадывался, что когда-нибудь он поймет, что это было на самом деле, и ужаснется, что чувствовал эту медленную смерть и ничего не смог сделать, и никак не мог остановить этот процесс, который вот так тупо, так буднично происходил. Он будет клясть себя последними словами, что ничего тогда не предпринял, совсем ничего, а был лишь бездеятельным свидетелем, а, следовательно, и соучастником этого самоубийства. Но что он мог поделать? Как и чем это остановить? На телефонном аппарате снова ухмылялся ему «0».
 
Ч е р н а я  д ы р а 
 Для него он не просто ноль, не просто «ничто», не просто дырка. Для него - это «черная дыра». Она втягивала его душу, несмотря на все его сопротивления и ухищрения. Втягивала мощно, неизбежно, и, главное, он-то знал это, втягивала безвозвратно. Он только сейчас начинал понимать, в какую сферу притяжения он попал. Его бренная оболочка, его внешняя видимая материальность, которая составляла видимую часть его «Я», оставалась с ним в его серых буднях, а душа его, с того самого первого дня разлуки, уже попала в эту адскую воронку, и ее уже медленно засасывало по огромной спирали, настолько пока медленно, что Георгий в первые дни почти не замечал этого ускорения. А где-то там, бесконечно глубоко, что и представить себе невозможно, в сердцевине этой «черной дыры», была Анна. И с каждым мгновеньем помимо его воли частичка души, разматываясь незримой ниточкой с его сердца, уносилась к Анне все дальше и дальше от него, ее обладателя, и ниточка, связывающая его оставшуюся душу, становилась все тоньше и тоньше. Он это чувствовал!
     «Так вот, оказывается, что такое душа - это незримая колыбель сердца. Это как магнитное поле, в котором живет плазма. И стоит этой незримой материи стать чуть - чуть менее плотной, как сразу беспокойно запульсирует плазма. А, не дай Бог, этому чуть - чуть уменьшиться еще на самую малость, и плазма может замереть и погаснуть. И сразу станет холодеть его тело и остановится сердце. Как до безобразия просто! Так вот почему оно так беспокойно билось! Так вот почему болела его душа!
   Что же будет? Долетит ли частичка его души и соединится ли с ее душой? Не порвется ли это утончающаяся и разматывающаяся ниточка? Вот оказывается, что постоянно убывало в нем. Так вот что в нем каждую секунду «умирало»! А если вдруг и долетит, то оттуда обратной дороги нет. Ни одна материя еще не вернулась из «черной дыры». Ну и пусть не возвращается, главное, чтоб долетела! Пусть и его материальную оболочку втянет туда, он согласен, главное, чтобы не порвалась эта связующая нить. И все же, а, если его душа не долетит до Анны, кончится его нить или еще хуже - порвется? Какая разница? Тогда он потихоньку угаснет или однажды умрет. Не может же он жить без души или с ее частью. Хотя живут же некоторые - и ничего».
Он сидит, поставив локти на стол, в серых домашних брюках и голубой футболке. Ладони подпирают подбородок, глаза у него закрыты. Рядом лежит телефонная трубка, пульт от телевизора, стоит почти пустой бокал с клюквенной настойкой.
 Он включает телевизор. Начинается научно-популярный американский фильм «Черные дыры. Тайны раскрыты».
     «Недавно орбитальная обсерватория Свифт зафиксировала вспышку гамма излучения. Это вид электромагнитного излучения является признаком катастрофы».
 Георгий поднимает голову, откидывается на спинку стула, скрещивает руки, смотрит в телевизор.
 Диктор ТВ: «Ученые никогда не видели ничего подобного. Это была самая яркая звезда, видимая человеком. Она была видна даже не вооруженным взглядом. Яркий луч света, скорее всего, ознаменовал рождение черной дыры».             
     «Черная дыра рождается при умирании старой звезды и рождении сверхновой»? – удивился Георгий. - И почему нельзя жить старой звезде и Черной дыре хотя бы рядом?» - в раздумье подумал он.
Диктор продолжает разъяснять детали.
«Ну вот, опять, - возмутился Георгий, - надо старой звезде не только умереть, но и превратиться в ничто!»      
Берет бокал, смотрит, что он почти пуст, выливает пару глотков в рот. Диктор продолжает что-то говорить, но его он практически не слышит.               
«Все! – констатирует Георгий. - Вот и кончилась жизнь звезды!»
Экран телевизора становится черным, звука нет. Георгий в трансе смотрит на черный экран. Появляется на экране диктор. Три секунды молча смотрит на Георгия. Стучит по экрану костяшками пальцев. Георгий расширяет глаза, приоткрывает рот.
«Это вы мне?» - неуверенно спрашивает Георгий.
«Да! Вам, вам! – подтверждает диктор. - Вы что, не поняли, что старая звезда не умирает? У нее высвобождается колоссальная энергия, которая переходит в другой вид?» - диктор молча смотрит на Георгия.
Георгий встает. Как слепой протягивает вперед руку, по стенке идет в ванную.
Из ванной слышится шум воды. Это Георгий подставил свою голову под холодную воду.

Воскресение. Шестой день разлуки с Анной.
Георгий вздрогнул, встал с кресла, растерянно посмотрел на трубку, которая была в руке, обвел предутренний кабинет испуганными глазами. Да не послышалось ли ему? Это же ее голос, голос Анны, он не спутает его ни с чьим. Анна звала его. Георгий нажал кнопку, рядом зажглась зеленая точка, а из динамика раздался злорадный длинный гудок, раскаленным сверлом вворачивающийся в его мозг. Георгий ударил по кнопке, и зловещая тишина стала расползаться по углам, а в его мозгу стала потихоньку затихать боль.
   «Так, - бесстрастно подумал он, - это уже что-то новое. Уже слышится ее голос. Что дальше? Дальше, по-видимому, начнутся галлюцинации с ее образом. Так. Что потом? Потом и то и другое уже вместе. Отлично. А дальше?»
 «А дальше уже бесполезно будет обращаться по телефону в службу «Доверия» - проник вкрадчивый голос его Второго «Я», - они не помогут. Надо прямиком - к Кащенко*, если им будет по силам».
   «Что же это такое? – в недоумении поднял голову Георгий, - неужели это и есть любовь? Это же какая-то горячка. Печаль, щемящую тоску - он прошел эти фазы. Бессонница, - это, когда ему в голову лезли всякие идиотские мысли; когда осоловелыми глазами он смотрел на стекающее куда-то с циферблата кисельными сгустками бестолковое время; когда в коротком забытье он мучительно искал кого-то, не зная кого и не зная где, и с разламывающейся головой просыпался? И это с ним уже было. А что же тогда сейчас с ним происходит?»               

*Кащенко - психиатрическая больница.

    «А сейчас у тебя бред покидающей души, галлюцинации, пока слуховые. Умирание чего-то в тебе», - раздался почти радостный голос Второго «Я».
    « А-а-а, ну, тогда понятно!» – с сарказмом произносит Георгий.
    «Хватит! Это же ненормально! Это же противоестественно. Он же был с Анной даже не день, а всего несколько часов. Как можно сломаться за несколько часов? Он же не мальчишка какой-нибудь! Не хлюпик! Все до встречи с Анной было у него в равновесии, не считая нередких семейных ссор. С чего такая резкая перемена, такое крушение? Чем она вызвана? Что же могло скопиться незаметно для него, что стало предпосылкой этого неслыханного за всю его жизнь явления? Это же обвал какой-то. Неужели совсем нельзя с ним бороться? Ведь оставить все как идет - прямая дорога в сумасшедший дом! Анна - железная женщина! Держит свое слово насчет единственной встречи. Надежд у него никаких. Время все вышло. Что же делать? Ведь надо же что-то делать! Неужели сложнейшие космические головоломки - ничто по сравнению с этой напастью? Но там, как правило, была умственная атака десятка человек, где он был в команде. А здесь - один. Как перст - один. И там за много лет работы с космосом накапливался какой-то опыт. А тут? Он даже не знает, с чем имеет дело! И он по - научному собирается с ней бороться? С этим призраком? Смешно! Абсурд! Чушь собачья! Остается ждать, когда это «нечто» его добьет? Ну, уж, это не для него!
Эй, где ты, его Эго? Может, ты подскажешь? Где ты там прячешься? Когда тебя не просят – вот, ты, со своими нравоучениями, а как помочь - спрятался и думаешь: «Так ему, сукину сыну! Пусть выбирается сам»! С тобой все ясно!
   Ну, что ж, картина до чертиков привычная: его проблемы - ему и решать. Вперед, безотцовщина! С семи лет ты этим занимаешься, какой приличный должно быть накоплен опыт!»
Заставив себя выпить неполную кружку кефира, Георгий лег в постель и, не ворочаясь, сразу «отрубился». Видно, действительно, были на исходе последние душевные силы.

  «Анна!» - Георгий резко сел на постели, услышав ее голос. Дернул за ниточку, включив ночник, взглянул на сонное недовольное даже во сне лицо жены. Она тихо сопела на своей половине кровати.
«Конечно, Анна, она снова зовет его! - половина второго ночи. Георгий встал, прошел в кабинет. - Ба-а, наследник уже спит, бедняга. Вот уж кто не мучается! Точнее мучается от избытка девок».
Георгий подошел к телефону. Мельком взглянул на экран. Разинув рот в гомерическом хохоте, «0» нагло смеялся ему в лицо. Еле сдержавшись, чтобы не заткнуть кулаком его восторг, Георгий, схватив трубку с аппарата, ушел в комнату. Примостив под голову маленькую подушку, завернувшись в плед, Георгий лег на диван, взял пульт, включил телевизор, убрав звук. Прислушался к себе.
«Это Анна, это она его опять звала. В какое благородство он сыграл! Не записал ее номера телефона. Эх, Анна, Анна, почему бы нам с тобой было не открыть новую страницу? Какая заманчивая мысль, Анна! Почему же ты сейчас не звонишь? Эх, Анна, Анна, что же ты натворила... что же он наделал. Все! Завтра он будет у нее! И пусть она посмеется ему в лицо, если он так ошибается. И пусть ее спутник спустит его с лестницы... кажется, с седьмого этажа. Пусть! Он должен взглянуть ей в глаза. Не надо слов! Ничего не надо - только взглянуть! А дальше - что будет!»
    Неожиданное, как всегда, простое решение «отпустило» Георгия, пульт соскользнул с пледа... мучительная задача и на этот раз была решена изящно. Сойдется ли ответ? Но это давало право на короткую передышку.

Понедельник. Седьмой день разлуки.   
«Все! Пусть он наломает дров, но что-то он предпримет! Обязательно! Немедля!»
   Как всегда, Георгия разбудила торопливая беготня вечно не успевающих на работу сына и жены. Это были самые нелюбимые его минуты. Входная дверь хлопает, ключ поворачивается два раза, он открывает глаза. Прислушивается к себе. Пытается вспомнить сон и, что было вчера.
Сейчас внутри у Георгия был космический вакуум и космический холод. Никак он не мог припомнить, что же такое важное произошло вчера перед сном. Опустошенность была полная, прободение памяти - тоже. Он один.
     «Действительно, он придурок», - начали появляться мысли.
       - Доходит до тебя, как до жирафа, однако, - вмешалось Второе «Я».
       - Сгинь, - только и смог выговорить Георгий.
       - Я-то сгину. Анна даже не смеется над тобой. Ты для нее сгинул в тот же день, как расстались. Понимаешь, в тот же день и навсегда! Это же бабы! Ты что ее идеализируешь? Она такая же, как весь их род. Только все на мужика не кидаются, спустя минуту, как его увидят. А эта кинулась. Вот и делай выводы о ней сам, что это за баба.
       - Сгинь, бубнила, - бессильно просил Георгий.
       - Ладно, оклемайся, назавтра дойдет до тебя все, что я сейчас сказал.
Пройдя в спальню и раздевшись догола, Георгий вошел в ванную, горячим душем облил дно и стенки ванной и лег, не в силах дождаться, пока вода покроет дно хотя бы по щиколотку. Он поливал себя из душа нестерпимо горячей водой, направлял струю на ноги, на живот, грудь, шею, и кожей спины, ягодицами, бедрами, икрами чувствовал, как холодный чугун начинал медленно теплеть, а сквозь полузакрытые глаза видел поднимавшееся зеркало воды, и приятная теплота начала овладевать телом.
Набухшие веки уже не приподнимались. Целительная вода выводила через каждую пору из тела ту свинцовую тяжесть, которой были налиты все его мышцы, а тепло, прогревавшее подкожные кровеносные капиллярные сосуды, носилось с кровью по всему телу, расслабляя его, наполняя медовой истомой. Начиналось самое чудное и трудное действо - попытка его сознания вырваться из притяжения реальности бытия.
Георгий лежит в ванне. Торчит лишь его лицо. Ванна полна воды, сверху пена. Его охватывает дрема.
Он видит себя летчиком - испытателем в кабине «Бурана», которого он учит летать на подмосковном аэродроме «Жуковский».
Георгий подбадривает себя.               
 «Как чудесны первые мгновения полета! Ну, давай же, сознание, сбрасывай с себя путы земного притяжения, смелее! В который раз разбег, отрыв, ну давай, дави потихонечку на ручку газа, а сейчас на ручку элеронов, ну же, ну!
Ох, как восхитительно, как бесподобно! Вот это взлет! Какое щемящее замирание под ложечкой! Как захватывает дух и вместе с тем, как легко! Вот оно свободное парение! Ни с чем не сравнимый кайф!»
   Сознание Георгия, вырвавшись из размякшего тела, уносилось в царство Морфея. Ему казалось, что он мог бы так летать вечно.
     «Какое безмерное пространство! Какая свобода полета!»
Прислушивается. «Что это? Что-то неясное невидимое тревожное вмешивается в свободный полет... что происходит? Почему пропало парение? Почему боковое скольжение больше напоминает падение? Боже, это еще что за звук, от которого замедляется биение сердца и замирает дыхание? Вот... уже сжимает виски. Это невыносимо... надо что-то делать... Господи, да он же падает камнем... он же сейчас…»
   Возвращение в реальность было ужасным. Рывком сев в ванне, еще не понимая, где он, что с ним, Георгий, напрягшись, слушал кричащий из последних сил, переливающийся в надрыве звук, пытаясь определить, что это... Какая-то сила резко подняла его на ноги. Выплеснув четверть воды, что была в ванне, зацепившись ногой за край и, чуть не упав, помянув «рогатого», Георгий с треском распахнул дверь ванной, потом кабинета и в несколько прыжков оказался перед телефоном.
Телефон уже молчал. Но лампочка... узкое прямоугольное окошко пульсировало красным светом, а на экране, на котором раньше вызывающе пялился нахальный «0», чернела цифра «1». Неуверенным пальцем, с которого сразу на черно - матовой поверхности аппарата расплылось мокрое пятно, Георгий нажал кнопку «новых сообщений»…

Я  н е  м о г у  б е з  т е б я
То, что вырвалось из динамика, превратило его в изваяние.
     «Я не могу без тебя, - рыдала Анна, - приезжай Георгий... сейчас же... иначе... иначе я сойду с ума…»
Медленно возвращалась к Георгию способность понимать происходящее.   
     «Анна рыдает... Анна просит его приехать... Анне плохо...»
   Не вполне соображая, что надо делать, Георгий натянул плавки на мокрое тело, влез в брюки, накинул рубашку, сунул ноги в какие-то ботинки, потом на секунду опомнился, бросился в ванную, взлохматил волосы полотенцем, добежал до двери квартиры, потом снова бросился обратно, кое-как причесался и, сорвав со стула пиджак, уже мчался, как лось, к метро. Он не помнил: выключил ли он газ, закрыл ли он дверь квартиры...
Контролера в метро он проскочил так стремительно, что, когда та, путаясь в карманах, достала свисток, Георгий внизу уже соскакивал с эскалатора.
      «Анна рыдает... Анне плохо, - шептал он, не переставая. - Быстрее, быстрее!»
   Не зная зачем, он выскакивал из каждого вагона и перебегал в следующий. Остановился он только на середине состава.
   «Так, спокойно, спокойно... куда он бежит, как очумелый? Ясно - к Анне. Зачем же бежать по вагонам, что он выиграет? Так, спокойно, спокойно. Куда он едет? Станция «Октябрьская», несомненно. А дальше?»
Георгий прикрыл глаза, и сразу зрительно, как у любого водителя со стажем, встала картинка проезжаемых мимо зданий, кварталов... 
    «Стоп, здесь, за этим домом - правый поворот и во двор, где-то второй или третий подъезд... Так, понятно, это остановки три на любом транспорте по Ленинскому проспекту...» 
Георгий открыл глаза, последовательность действий была ясна, и он почувствовал себя увереннее…

 От метро он бежал, будто за ним гналась стая волков.
     «Так, кажется, этот дом, а вот и похожая вывеска, и дом кирпичный, и цвет сходится, подъезд, наверное, этот... консьержка, как любопытно его оглядывает... Ну, спроси, спроси, мать, он ответит - к кому он идет... не хочет... и правильно делает. Лифт, наконец-то... какую же кнопку нажать - на шесть или семь? Нажмет шестой. Георгий выскочил из лифта... Так, налево, в угол... Стоп! Это не та дверь! Что-то не нравится эта дверь! Нет, какая-то не такая... так, чем же не такая? Ну что за олух, так выкатился в первый день от Анны, что не посмотрел какой номер квартиры. Звонить - не звонить? «Здравствуйте, извините, не здесь ли живет... Кто? Просто Анна!»                Нет уж, лучше еще один этаж посмотреть», - вслух проговорил Георгий, задыхаясь, прыгая через две ступеньки.   
    «Так, в угол. Она! Это ее дверь! И цвет темно - коричневый и главное ручка... Ну, с Богом! Не подведи, Всевышний!»               
    Анна открыла сразу после короткого звонка, мгновенье, взглянув на Георгия, кинулась ему на грудь так, что он качнулся, крепко обхватила его лопатки, прижалась к нему и зарыдала в голос так громко, что он испугался. Долго, ему казалось, очень долго, Анна рыдала у него на груди, ее трясло, а он не знал, что делать...
     «Ну, все, все, хватит, успокойся, Анна... я нашел тебя... я здесь, ну хватит...»
   Георгий гладил вздрагивающую под знакомым халатом спину, плечи, голову...
      «Ну, пойдем в квартиру... хватит, Анна... ну успокойся...».
   С трудом Георгий сдвинул ее с места, провел в холл и закрыл дверь, только тут он выдохнул. Анна не отлеплялась от него ни на миллиметр. Ее рыдания становились все тише, спина перестала вздрагивать, голова ее по-прежнему было на его плече. Георгий продолжал ее гладить, что-то говорить, успокаивающим голосом. На Анну это действовало благотворно. Наконец, она совсем затихла. Сколько они стояли у двери пять или десять минут? Георгий попытался отодвинуть Анну легонько от себя, чтобы взглянуть в лицо, и почувствовал, что она прижимается к нему еще плотнее.
         - Анна...
         - Не надо, Георгий... не смотри на меня...
   Они еще постояли немного. Почти ровное дыхание вдруг сменилось глубоким прерывистым всхлипом нарыдавшегося и успокоившегося ребенка.
   Взяв Анну за плечи, Георгий осторожно отлепил ее от себя и взглянул в лицо. Набухшие покрасневшие верхние веки были закрыты, из-под них медленно вытекали последние слезинки и катились на угол рта. Распущенные темно - русые волосы спокойными волнами накатывались на виски и растекались по плечам. А одна... одна прядь тонким непослушным ручейком прилипла к щеке под левым ухом....
    - Ой, - Георгий чуть слышным поцелуем еле успел снять одну и вторую слезинки, вкатывающиеся в уголки рта. Анна поняла это и открыла глаза, наполненные слезами. Георгий опять удивился необыкновенному ситчику ее зрачков, будто ему открылись огромные поляны, густо усыпанные бархатно - коричневыми головками цветов неуловимых оттенков, только теперь они были, как за дождливой пеленой...
Прежде чем он начал целовать Анну, она опередила его на доли секунды. Короткими горячими поцелуями она расцеловала его глаза, уголки губ, нос, подбородок и прижала свои губы к его губам. Георгий нежно несколько раз поцеловал лицо Анны, и сразу ощутил солоноватый вкус. У Анны снова полились слезы, они щекотали его лицо, пытались просочиться к их губам, плотно прижатым друг к другу, и, не сумев это сделать, растекались у него по подбородку. Анна со всхлипом вдохнула и обмякла, чуть не сползая вниз. Георгий подхватил ее на руки, отнес в комнату и уложил на знакомую тахту.         Лицо у Анны было спокойным - спокойным, глаза были закрыты, слезы уже не текли, на уголках рта чуть заметна была спрятавшаяся улыбка. Георгий уже начал пугаться, не обморок ли это?
    Анна открыла глаза, в них уже не было ни боли, ни отчаянья, они снова начинали испускать пока слабый лучистый свет, как тогда после бурной страсти и первого познания друг друга. Из них сейчас струился свет тихой радости и умиротворения.
  Они смотрели друг на друга, и каждый отмечал что-то новое в лице другого, за целых семь дней разлуки.
Каждую открытую новую черточку им надо было потрогать пальцами, погладить, поцеловать. Они чем-то напоминали любящих мартышек, оказывающих друг другу знаки внимания. Анна гладила то пальцами, то тыльной стороной ладони его щетину и улыбалась. А Георгий с удивлением обнаружил, что он даже не побрился.
 «Мать честная, откуда он схватил эти видавшие виды сильно потертые на бедрах и коленях джинсы? Слава Богу, рубашка свежая и пиджак не старый. А где же носки?»      Он растерянно смотрел на свои голые щиколотки, зачем-то поднимал концы брюк, как будто носки могли уползти к коленям, и успокоился лишь тогда, когда убедился, что на его ногах не разные ботинки.
       - Хорош, очень хорош, - сказал тихо Георгий.
       - Все в порядке, все просто здорово, - тихо, улыбаясь, шептала Анна, глядя на его удрученный вид.
   «Вот опять читает его мысли», - подумал Георгий и с уважением взглянул на Анну.
       - Полежи со мной рядом, - попросила она.
   Он бросил пиджак в кресло, скинул ботинки и робко примостился рядом. Анна подвинулась, приподнялась, пропустила его руку себе под голову и ладонями прижала его ладонь к своей щеке. Потом взяла его другую ладонь и тоже прижала к другой щеке. Они еще у нее пылали. 
  И скоро она ровно задышала, потом тихонечко засопела, почти замурчала, как приласканный пригревшийся котенок.
Он чувствовал себя огромным, сильным покровителем этого маленького тепленького пушистого доверчиво прильнувшего к нему то ли котенка, то ли цыпленка. И в его собственных глазах росло его ответственное предназначение быть защитником этому беспомощному милому созданию, и по первому его зову быть рядом, оберегать, хранить, вселять уверенность, давать покой, быть полезным, если она так хочет, если она так желает.
    А слабеньким маленьким кулачком кто-то чуть слышно стучал в какое-то по счету его сознание, в его чуть приоткрытую стальную дверь и пищал, что это не так. Что сам он только что сходил с ума от разлуки с Анной, что это он без нее не может. Но Георгий поплотнее прикрыл где-то там внутри стальные двери, и все стало тихо-тихо, как будто ничего и не происходило.
    Какой же мужчина признается в своей слабости? А он, пока, считал себя мужчиной.
Наконец, Анна приподняла тревожно голову, взглянула на его улыбающееся подмигивающее лицо, с трудом улыбнулась сама, расстегнула пуговицы на его рубашке и положила на его грудь свою голову.
       - Ты не спишь?
       - А кто же тебя охранять будет? Анна улыбалась с закрытыми глазами и слушала стук его сердца. Затем она взяла его ладонь и просунула себе под халат и положила ниже левой груди.
       - Ты только послушай, в унисон бьются.
   Георгий сразу почувствовал мягкие толчки в ладонь ее сердца, но своего он совсем не слышал.
       - Правда? - спросила она.
       - Правда, - соврал он, боясь ее обидеть.
       - Вот, видишь, ты должен был чувствовать его на расстоянии, а ты... - и Анна с укором покосилась на Георгия.
       - А что случилось, Анна?
       «Я не могу без тебя, - очень просто ответила она. - Я не думала, что ты так глубоко войдешь в меня… я думала, что в первые три дня работы моя воля сотрет воспоминания… о твоих ласковых пальцах, жадных и дразнящих губах, откровенном и желающем меня взгляде, бархатном, проникающем в душу голосе... оказалось, что моя хваленая воля рассыпалась при попытках вышвырнуть все это из памяти.
     Нет, ни это главное... главное, - ты сам, с тысячью своих черточек вносишь такой покой, такую комфортность… настоящую мужскую уверенность в себе, что хочется подчиниться тебе, довериться, расслабиться, наконец... чего я не позволяла себе многие годы. Если бы ты знал, какое накапливается от этого напряжение.
     И еще, - ты большой ребенок, непредсказуемый, невредный и страшно интересный… тебя хочется воспитывать, окружать заботой, вниманием, отдавать тебе свое тепло… очень хочется чем-то жертвовать и наслаждаться тем, что это тебе приятно, доставляет тебе удовольствие. Вспоминая отдельные мгновенья нашего единственного дня, ты казался мне сначала наивным, простым, потом с твоей помощью открывались новые грани известных мне вещей, понятий; там, где ты вел себя, как большой ребенок, я невольно заражалась твоим поведением... порой не узнавала саму себя и получала совершенно, ранее мне неведомые, положительные эмоции. Ты временами окунал меня в давно забытый мир… таких простых, таких ярких детских чувств, которые, я думала, давно во мне умерли... и, к сожалению, была совершенно уверена в том, что они никогда уже не возвратятся, как сами те годы. Со мной еще ни один мужчина не был так искренен в чувствах, хотя словами ты мне ничего не говорил, и это странно... У вас, мужчин, обычно, все наоборот.
     Но то, что ты делал со мной, твои ласки, твоя нежность к каждому сантиметру моего тела... я не знаю... я никогда не думала, что все это может доставить искреннее желание целовать, гладить, восхищаться. Я ни на секунду не сомневалась, что все это неподдельно, все это искренне... меня трудно обмануть, Георгий. Но так может сделать только сильно любящий меня мужчина... но не мог, не успел ты, даже если и вдруг втрескался в меня с первого взгляда, так полюбить сразу… вдруг, совсем незнакомую, пусть и привлекательную женщину. Нет, чтобы не говорил ты мне, это не любовь еще... это что-то особенное... я не знаю как это можно, но оказывается можно...
     Ничего подобного ни со мной, мне кажется, и ни с кем другим еще не было... и я не слышала... и я не знаю ничего похожего... ты сделал, почти ничего не говоря, страшно привлекательной меня в моих собственных глазах. Ты открыл во мне за несколько часов такое, что я не знала о себе всю свою жизнь... с каждым часом до меня доходило все больше и больше, что никогда мне не встретить еще такого, как ты. И все, за что я так держусь, чем дорожу, что считала единственными ценностями в нашей опрокинутой, скользящей в пропасть сегодняшней жизни, это - не истинные ценности… хотя до встречи с тобой была уверена, и не раз это подтвердилось, что они признаваемы сегодня всеми, они будут ценностями во все времена. Но, оказывается, они действовали до тебя... с твоим приходом они ни то, чтобы потускнели, в них появился какой-то дешевой, фальшивый, отталкивающий блеск... и с каждым днем после разлуки с тобой, они обесценивались.
     Поэтому, посуди сам, что ты со мной сделал... ты уничтожаешь то, что я так упорно и скрупулезно до тебя собирала... но ты и не дал взамен себя... подожди, не возражай. Не во мне дело. Ты даже не пообещал дать себя взамен, даже не намекнул... а я... а я, самоуверенная дура, думала в первые часы, когда была с тобой, что это я тебя осчастливливаю, что тебе со мной неслыханно повезло... а мне так с тобой хорошо потому, что я соскучилась по мужской искренности, по мужской ласке... я уже не говорю... нет, не так... я должна тебе сказать, что, как сексуальный партнер, ты настоящий мужчина, что прежде заботишься о другом... опять не так я говорю... нехорошо как-то сказала... что ты прежде заботился обо мне... ведь речь идет сейчас только о нас двоих, правда? Время расставит все на место. Ты только поверь, Георгий, мне уже тридцать восемь лет, дочери уже шестнадцатый год, а я только начинаю тебя узнавать... я испугалась, что такого человека могу потерять навсегда. Если ты был способен, еще не полюбив меня, сделать меня во многом уже другим человеком... не то... сильно поколебать мою устоявшуюся жизнь... точнее вдохнуть в меня какую-то свою свежую жизнь, то, что же ты можешь сделать со мной, если я хоть немного тебе понравлюсь? А я очень постараюсь, правда...»
Анна гладит его по плечу, поднимает заплаканные глаза.   
 «Прости меня, Георгий, я говорю, как настоящая эгоистка, да я такой себя и сделала... нет, нет, не возражай мне, я очень стремилась ею быть, ты же знаешь, в наступившей сволочной жизни, это единственный шанс на выживание, и я откровенно тебе скажу, что я кое в чем здесь преуспела. Я отдаю себе отчет, что это будет мстить мне теперь... уже мстит... опять я о себе... будет мстить нам, и тебе придется ни раз с такой эгоисткой сталкиваться... Я заранее у тебя прошу прощение, я буду бороться с собой, я на твоей стороне, Георгий».
Анна уткнулась мокрым лицом в его грудь.
     «Ну, теперь ты хоть немного узнал обо мне, но все еще впереди... теперь ты понимаешь, почему мне было не интересно в первый день кто ты, что у тебя за жизнь... и я не хотела тебе открывать свою. Только первые три дня у меня хватило сил бороться с собой. А потом, я не могла работать, я не могла есть, я не могла спать. Я вспоминала тепло и неповторимое ощущение твоих пальцев на своем теле, мне временами слышался твой голос, и я вздрагивала, как ясно я его слышала... чем чаще я проигрывала каждую секунду, проведенную с тобой, тем больше я поражалась, как же раньше я себя оболванивала... нет, пожалуй, неточно... весь кодекс поведения он верен, он апробирован многократно, он действует с другими, но не с тобой».
 Она помолчала.
    «Я сделала запоздалый вывод, если я тебя упущу, я лишусь в жизни чего-то настоящего... еще проще... ты, - моя судьба, и я знаю, я верю в тебя, ты не можешь меня обмануть, хоть я о тебе ничего не знаю, ты не сможешь использовать мою искренность во вред мне. Три последних дня открыли мне, что есть какие-то другие ценности в жизни, помогли мне представить, какое блаженство ждет меня в недалеком будущем... с тобой... наше блаженство... как я могу такое говорить... ты мне уже его дал... дал те полдня прожить этой жизнью...»
Анна подняла на него глаза полные слез.
    «Ой, Георгий, я верю и не верю, что не испорчу тебя своими признаниями. Мой опыт предыдущей жизни говорит мне, что испорчу, что я занимаюсь вредным душевным стриптизом, а те часы, проведенные с тобой, говорят мне, что это к тебе не применимо, что ты, - какой-то аномальный случай из той закономерности. Что с тобой, оказывается, все не так.... я потеряю тебя, Георгий, если я буду руководствоваться своим нажитым до тебя опытом, это уже почти случилось... я просыпалась ночью после короткого забытья и молила Бога, чтобы ты приехал... я звала тебя по утрам, неужели ты это не чувствовал? Ну, должен же ты знать психологию женщин, в конце концов».
   «Анна…» 
   «Нет, помолчи… я скромно надеюсь... мне показалось, что ты в общении со мной открыл тоже, что-то новое, необходимое тебе... хотя признаюсь честно... я примеряла тебя как новую неведомую доселе приятную для меня вещь, оценивала насколько она могла быть мне полезна в дальнейшем... это потом, после долгих анализов, я тешила себя надеждой, что дала и тебе что-то ценное, что я тебе тоже нужна... постой, постой, ты даже мне так и не ответил, даже не намекнул, что это так, за все время моего признания...»
Анна со страхом взглянула в его глаза.
     «Это будет мне либо приговор, либо... либо... я даже представить не могу, Георгий, что мы с тобой можем быть вместе... что мы могли бы навсегда быть с тобой вместе... что те полдня в миллионах вариаций могли бы повториться каждый день... нет, это не укладывается даже в мою голову».
    Анна вдруг соскользнула через него с тахты, Георгий даже приподнялся, и, раскрыв в изумлении глаза, смотрел на нее. Анна стояла на коленях, глаза ее наполнились слезами, губы подрагивали, такое одухотворенное живое лицо Георгий видел впервые. Взгляд ее уставился на картину, как на икону, на которой был изображен сельский погост на фоне унылого осеннего пейзажа, и над всем этим - величественно и вечно возвышалась колокольня церквушки, с зеленым куполом и золотым крестом.
     «Господи, Отец наш небесный, услышь мою мольбу, все в твоих силах, дай мне счастье... ой, что я... прости, Господи, меня грешницу. - у Анны брызнули слезы. - Дай нам счастье с Георгием быть вместе, все остальное сделаем мы сами... я прошу так мало... я молю тебя, Господи, - только быть вместе...».
      Анна молилась неумело, но так горячо и искренне, как не делают некоторые, кто молится постоянно. Она, как и Георгий, не научилась молиться. Неловко осенила она себя Крестным знамением, скрестила пальцы, прижала их к груди. Она не плакала, просто из ее глаз медленно катились на щеки слезинки. А у Георгия в груди вдруг гулко забухал колокол, отзываясь на звон, плывущий с колокольни той церквушки.
      Не зная, что добавить, постояв еще немного, Анна поднялась, упала на тахту, крепко обняла Георгия, и стыдливо спрятала свое лицо у него на груди. Георгий лежал потрясенный всем услышанным и увиденным и гладил молча ее плечи, ее волосы, боясь еще как-либо прикоснуться к этой только что покаявшейся и так мало просящей у Создателя женщине.
    Успокоившись, Анна с тревогой заглянула ему в глаза. Что же он молчит?
     Все, что так горячо говорила Анна, переполняло Георгия. У него не укладывалось в голове: «Не может быть такой мудрой и проницательной такая обаятельная молодая женщина. Как она тонко все обставила, ведь она говорила не о себе, а о нем, и предлагает спасти не себя, а его, а все переставила только потому, чтобы не поранить его такое чувствительное мужское самолюбие. Но откуда она про него все так подробно знает, ведь он вроде не успел ей ничего о себе сказать? До таких тонкостей? Где пределы ее проникновения в замшелые закоулки его мыслей. Ведь о многом, он сам только смутно догадывался и даже не сформулировал сам себе, а она уже знает это! И как можно существовать с такой опасной... с такой прозорливой... с такой... с такой... с такой женщиной? А если можно, то, как долго?»
     Георгий смотрел сквозь Анну, блуждая в бесконечных лабиринтах ее зрачков. Анна хотела прервать молчание, но вид у Георгия был такой, что остановил ее с открытым ртом, она побоялась нарушить его поиски ответа. Она поняла, что сейчас решается самое важное для них двоих. Что ее слова только начинают прорастать в его сознании, что надо не спугнуть этот таинственный процесс, дать ему развиться, не помять случайным неосторожным прикосновением едва проклюнувшуюся поросль, потерпеть, дать ей подняться, налиться спелыми зернами и осыпаться зрелыми мыслями единственного  правильного решения.
     Анна вся напряглась. Она видела, как трудно дается Георгию осмысление услышанного. Она закрыла глаза и снова горячо обратилась ко Всевышнему: «Господи, помоги ему принять правильное решение», - и замерла в ожидании приговора.
    А Георгий... Георгий еще продолжал блуждать в лабиринте ее глаз.

Н е у ж е л и  э т о  в о з м о ж н о
«Неужели это возможно, Анна, - неуверенно начал Георгий, - вот, прямо сейчас, немедля, покончить с той гнетущей атмосферой его прежней жизни, где каждый день чреват взрывом кипящей в огромном котле смолы, откуда, пока, вырываются только отдельные шипящие капли. Я чувствовал, что скоро не выдержу и плесну в это булькающее черное варево кружку воды, как пацаном сделал когда-то. И уже не повторится второй раз удача, чтобы никто не попал под его кипящие сгустки. Со звуком лопнувшего гигантского пузыря, взметнув до высоты крыш пятиэтажных домов свое клокочущее месиво, оно обрушится вниз напалмом, - и ни ему, ни его жене и, не дай Бог, его детям не будет на этот раз спасенья. Ведь не однажды ловил себя на мысли в последнее время после очередного скандала с женой, - поскорее бы все взорвалось к чертовой матери, чем каждый день чувствовать выматывающее ожидание неотвратимости скорой беды. Невозможно уже больше переносить слова жены, что с ним нельзя жить. Что он сходит с ума, что он - страшный эгоист, что он - хам, что, ведь, уходят мужики, как-то по-хорошему, к другим женщинам, а этого палкой не выбьешь… бр-р-р-р...» - у Георгия передернуло плечи. 
Анна с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами пялилась на него. 
    - Зачем ты мне все это говоришь, Георгий? – очнулась Анна. - Постой, постой, а кто жена по знаку зодиака?
    - Ты что, Анна, веришь в эту звездную чушь? Она – скорпион.
    - А уж, ты, случайно, не Овен?
Георгий в испуге уставился на Анну.   
     - О-овен…      
     - Бедный Георгий…
     Тот приходит в себя. «Поздно рано вставать! Ты, Анна, меня не заставишь верить звездочетам. Вот Создателю нашему… все чаще начинаю верить…
Ты удивительная женщина, Анна. - Георгий смотрит на засыпающую Анну. – Вот, ты говоришь, что я необыкновенный человек. Что ты сделаешь все, чтобы меня завоевать, чтобы мне понравиться...  что я тебе уже дал столько... ну, что я мог дать, - нищий душой, телом и дырявыми карманами... да еще за несколько часов?»
Георгий смотрит благодарно на закрывшую глаза Анну, снимает свою ладонь с ее ладони, встает, садится в кресло напротив. Продолжает уже про себя.
   «Она молит Господа, чтобы он был с ней вместе! Она уверена, что в этом ее... их счастье! Так кто же тогда он? Да что он за человек такой? Не может же быть, чтобы он существовал в двух ипостасях одновременно? Сколько же они прожили вместе с женой - двадцать шесть или двадцать семь лет? А эта женщина боготворит его за какие-то несколько часов?»
   «Да-а-а, не в твою пользу говорит эта статистика и не в пользу Анны», - влезло, как слон в посудную лавку, его второе «Я».
  Георгий продолжает рассуждать. «А где же гарантия, Анна, что через месяц, через полгода, ну, через год, я не разочарую тебя? И ты не скажешь мне, - давай расстанемся. Наш союз был ошибкой, мы так мало знали друг друга? Ведь почему-то не может жить с ним его первая женщина, сейчас нет времени обсуждать кто из них виноват. И я могу поломать жизнь еще одной, последней своей женщине?»
     -  Правильно ты на сей раз рассуждаешь! Правильно! – возник второе «Я».
     - Ты подумай? Вылезло все-таки! – удивился Георгий его появлению.
     - Не кипятись, Георгий, - охлаждало его пыл Эго. - Бесполезно заниматься самоанализом, это все равно, что заниматься самообманом. Никогда не будут сделаны правильные выводы, потому как сознательно или бессознательно твой мозг никогда не даст тебя родного в обиду. Ты забыл поговорку: «Не верь человеку, что сам о себе скажет, а верь, что люди о нем говорят».
    - Ты прав, в основном, я тебе говорю это в который раз! Ну, и что? 
    - Что, что? - не понял Георгий.
    - Ну, продолжает Анна упрямствовать! Ну, попалась вот тебе такая женщина!
    - Ну? – никак не мог понять Георгий, куда клонит его постоянный оппонент.
    - Что «ну», Георгий? Ты же мудрее ее «вдвое!
    - Не болтай! Я всего лишь старше ее на двенадцать лет!
    - Я о мудрости говорю, а не о возрасте! В какие годы достигает мужчина рассвета в своей жизни? В сорок-пятьдесят лет!
    - Ты что, совсем «того»? – зло возразил Георгий. – Что же, по-твоему, я уже пять лет иду по прогрессирующему маразматическому отрезку своей жизни?
    - Вот, опять правильно говоришь! – обрадовалось второе «Я». - Отметь, я никогда не спорю, когда ты изрекаешь истину!
    - Но я, черт тебя подери, не сказал, что согласен с тобой! – начинал заводиться Георгий. – И ты меня не подлавливай!
    - Сейчас я тебе напомню нечто, - спокойно отреагировало второе «Я», - с чем ты сам согласишься.
    - Это с чем? – насторожился Георгий.
    - Ты где живешь? – спокойно начало второе «Я».
    - Ближе к делу!
    - В России ты живешь, Георгий, не забывай этого, не в Швеции, не в Японии!
    - И что из этого?
    - Не перебивай, иначе коротко не получится. А ты забыл, когда недавно услышал статистику, что средний возраст жизни у мужиков в России опустился за десять лет перестройки и демократии до пятидесяти семи лет? Так что с «ярмарки жизни» ты бредешь, друг мой родной, уже пять лет.
   - Не дави меня усреднением…
   - Э-э-э-э, как ты не искренен! А ведь недавно на службе с оппонентами в конструкторском бюро и НИИ ты очень убедительно аргументировал (передразнивая): «Законы больших чисел! Теория вероятности! Три сигма!»
    - Не упрощай! Тебе захотелось на тот свет через два года? – с вызовом спросил Георгий.
    - Да нет, не хочется почему-то. Я - о другом. Я опять об искренности твоей.
    - О какой искренности? – начал возмущаться Георгий, - что ты путаешь Божий дар с яичницей! Я, может быть, исключение… и ты вместе со мной…
    - Приятно слышать, знаешь, греет душу. А какие основания тебя могут вывести в исключение? Что ты – дитя войны и послевоенного голода и разрухи? – с вызовом начало расходится второе «Я». - Или то, что ты – безотцовщина? Ты что, с 47го по 56й, десять лет, пока учился в школе, ел бифштексы и фрукты? А может, пил парное молоко, закладывая фундамент здоровья на долгие годы? А шесть лет в институте - на завтрак и ужин, не у тебя ли было полбутылки кефира и полбатона? А последние восемь лет службы, когда занимался «Бураном»?*
 
  * Космический челнок СССР.

     - Ну, не я один такой, - возразил Георгий, опуская глаза.   
     - Ты что же, рабочая лошадка, уже забыл посвист кнута над головой, а то и по бокам от всяких генералов, главкомов, министров, председателей немыслимых комиссий? А, может, последние годы на пенсии тебе продлевает жизнь «идиллия» семейной жизни? Ну? Ну, что же ты притих? Ну, выкрутись, ты же мастак сам себя убеждать?
      - Может, - потупя голову, начал Георгий, - во мне гены моих долголетних бабок…
      - Ну, конечно, как «поплыл», так сразу к юбкам потянуло! Отступись от Анны. Не ломай ей жизнь. Если ты уйдешь с ее дороги, у нее будет еще все хорошо.
      - Короче! Надеюсь, ты закончил?
      - А короче уже некуда…
Может быть, впервые за последние годы Георгий призадумался над словами своего постоянного оппонента.
      - Так вот, Георгий, в каждый год из десяти последних лет, ты приобретал мудрости вдвое больше, чем за предыдущие десять лет. За пять последних лет ты еще не все растерял.
Так распорядись своим богатством правильно. Отступись от Анны.
    - Ё-К-Л-М-Н! – взорвался Георгий. - Да почему это он все ломает? Эй, куда ты запропастился? – Георгий прислушался к себе. – Ты смотри, впервые исчез по своей воле…
Георгий взглянул на дремлющую Анну. Прикрыл глаза рукой. Мысли становились тяжелыми.
     - Да почему это, - он все ломает, а не ломают ему? – незаметно для себя начал он вслух. - Он-то рискует больше ее! Ей всего-то, оказывается, - тридцать восемь! А ему? Она - сильная, молодая, энергичная...  красивая... у нее еще все будет и после него... даже, если их союз разрушится. А у него? Да если чего у них с Анной случится, он не сможет видеть ни одну из их племени... он уедет куда-нибудь с глаз долой... на какой-нибудь необитаемый остров... уйдет в ...   
     - Да тихо, ты, тихо! Ишь, разошелся! – вылезло второе «Я». - А ведь, как не крути, получается Анна у тебя, действительно, последняя женщина. А с последним, чего бы это не было... даже если и женщина, ой как трудно расставаться! Уж «Я»-то это знаю. Да не о ней сейчас надо думать, а о себе!
Георгий не замечает, как Анна открыла глаза, приподнялась и вслушивается в его речь.
«Что ты делаешь Анна! На кого ты ставишь! Остановись немедля! Смотри - Земля прислушивается к тебе. Сейчас она замрет на мгновенье от твоего неправильного решения и притормозит свое вращение, - и посыплются многоэтажные дома, как карточные домики, и выйдут из берегов моря и океаны, и довершат страшный хаос. Остановись, Анна! Ты этого хочешь?»
Глаза Анны широко открыты, губы подрагивают. До Георгия доходит, что Анна все слышала. Он порывисто подходит к ней, помогает ей сесть, встает перед ней на колени.
    - Анна, ты меня прости, я совсем не берегу тебя, расслабься. Я смотрю в твои глаза, а блуждаю где-то в своих мыслях, когда мне следовало бы сразу обнять, - и Георгий обнял Анну, - расцеловать тебя, - и он нежно поцеловал в уголки ее губ, - и сказать тебе «СПАСИБО», что ты веришь в меня. Сказать тебе «ДА»! Тысячу раз, «ДА»! Я согласен всегда быть с тобой.
Берет непослушную прядь волос у виска, накручивает на палец, целует. Целует с другой стороны непослушную прядь. Смотрит в глаза.
     - Ты не подумай обо мне чего-нибудь, когда я молчал так долго, не обращай внимания, ничего с этим не могу поделать, это жизнь проклятая моя старая не дает сразу порвать с ней; ты Анна, даже не представляешь, из какой беспросветной бездны ты пытаешься меня вытащить...
      - Но Георгий…
      - Ты могла бы быть моей спасительницей, но боюсь, твои радужные мечты лопнут, как переливающийся красивый мыльный пузырь, вылетевший из твоего тихого окошка на уличный порывистый ветер.
   Зрачки у Анны расширились, она ничего не понимала, ее рука судорожно сжала его руку. Георгий не мог больше смотреть на ее страдания. Он встал, с трудом поднял ее на ноги, оцепеневшую от ожидания приговора, заглянул долгим взглядом в застывшие от ужаса зрачки, нежно расцеловал глаза.
     - Я-а не понимаю, Георгий, - Анна с трудом разлепила сжатые и сразу высохшие губы, голос ее был неузнаваем, она прерывисто дышала. - Втолкуй мне, ради Бога, я прошу тебя быть со мной... всегда... сколько захочешь... а ты... почему ты не даешь прямого ответа... так почему ты не можешь быть со мной? - в ее голос стали закрадываться слезинки.
     - Анна, мне некуда тебя позвать... у меня нет жилья.
     - У-ф-ф... Георгий. - Ноги у нее подкашиваются, она садится.
     - Георгий, я так бестолково тебе говорила, разве я не сказала, что тебя прошу быть со мной, значит здесь, у меня?
      - А ты разве совсем свободный человек, Анна?
      - Георгий, ты меня прости, дуру, если я неясно сказала, а может, и не сказала вовсе, ну ты видел в каком я была состоянии. Георгий, я совсем свободна, я прошу тебя, хоть сегодня, совсем... я тебя пугаю, да? Мои решения кажутся тебе импульсивными... я прошу тебя...  ну, хоть сегодня, от меня никуда не уезжать... дай мне прийти в себя, мы во всем не спеша с тобой разберемся... я понимаю, что озадачиваю тебя своим поведением, ты, наверное, не можешь так сразу...
Анна обняла его за шею, и линзы ее слезинок только усиливали исходившее от ее глаз грустное сияние.
      - Хорошо, Анна, я сегодня никуда от тебя не уеду, успокойся, я буду с тобой. 
Анна смотрела в его глаза, гладила его лоб, его щеки, его волосы, несколько раз глубоко вздохнула, как ребенок.
      - Я такая сейчас страшная, да? - Георгий открыл было рот, но Анна приставила ко рту свои пальчики. - Не говори, я знаю, страшная.
Сажает его в кресло, садится к нему на колени, кладет голову ему на плечо.

Р а с с к а з  о  с е б е  А н н ы  и  Г е о р г и я
Анна села к нему на колени, положила голову ему на плечо, так, что он не видел теперь ее лица, и сказала за его плечом:
     - А ты мне не веришь, что я совсем свободна... что у меня нет мужчины…
     - У такой красивой женщины не могут не быть мужчины, если они водятся вообще.
     - Вот, вот, ты мне не веришь. А в последний раз мужчина был здесь... десять месяцев тому назад. Да, я была близка с ним раньше... но за этот год у нас с ним отношения стали не то, чтобы плохие, а никакие. Он ни разу после того здесь не был. А я еще раньше для себя решила, что все, отношениям нашим - конец, да и он, по-моему, тоже...
        - А ты давно без мужа?
        - Давно, Георгий, очень давно... когда Натке было восемь. А сейчас ей почти шестнадцать. Муж погиб в заграничной командировке...
   Анна долго молчала.
        - А где сейчас дочь, Анна?
        - О, у нее уже давно своя интересная жизнь. Если ей верить, она еще пока скучает по мне, но у нее есть мальчики, уже была неудачная любовь... А живет она в Англии, учится там в колледже и будет поступать там в университет. Это уже решено. Ты знаешь, ты меня прости, Георгий, может быть, действительно, я вспыхнула внезапно и в результате этой энергии наделала каких-то глупостей... но я уже рассказала Натке о своем решении просить тебя переехать ко мне.
Анна сняла подбородок с его плеча и пристальным взглядом посмотрела в его глаза и, прочитав в его глазах изумление, грустно добавила.
       - Ну вот, не подарок я... не подарок... - она снова вздохнула и хотела вновь спрятать лицо, но он задержал ее за плечи.
       - Как это?
       - Что как?
       - Когда... как ты ей сказала?
   Анна внимательно посмотрела в его глаза.
       - По телефону... на четвертый день нашей разлуки... Ты знаешь, - глаза ее озарились, - Натка одобрила мое решение.

Комната. Ночь. Анна лежит на тахте, укрытая пледом. Георгий сидит рядом.
     - Ты лучше мне объясни, Анна, как можно хвалить своей дочери человека, которого знаешь несколько часов? И как можно просить этого человека остаться у тебя навсегда,  после того, что ты от меня услышала?          
      - Вот так, Георгий, я - такая. Тебе еще не раз придется удивляться. Я очень постараюсь, чтобы эти удивления были приятные. Хотя не гарантирую. Шеф мне говорит, что у меня мужской склад ума…
     - Представляю, Анна, в каком розовом свете ты меня описала.
У Анны мелькнула тень улыбки.
       - Нет, Георгий, думаю, я не заблуждаюсь ни в тебе, ни относительно себя... нынешнее озарение кажущееся, оно выстрадано всей предыдущей жизнью.
       - Но это я, мужчина, должен тебе предоставить крышу над головой, но видишь...
       - Предрассудки какие-то, Георгий... ты... я... должен...
       - Да еще, Анна, ты же ничего не знаешь...
       - И знать ничего не хочу. Я не хочу слышать твои смешные рассуждения, что ты мужчина... чего-то ты мне должен...
       - Но я же безработный, Анна...
       - А сколько их сейчас! У тебя голова есть, и, мне сдается, очень неплохая голова, ты ведь головой работал, правда?
       - Головой.
       - В какой-нибудь оборонке?
       - Откуда тебе известно, - отодвинулся от нее Георгий.
       - Ой, Георгий, ты газеты читаешь?
       - Нет.
       - И правильно делаешь. Ну, телевизор тогда смотришь.
       - Не смотрю, - насупился Георгий.
       - И правильно... постой, что же ты тогда делаешь?
       - С апреля по ноябрь сижу на даче...
       - Хандру выращиваешь?
       - Чего?
       - Овощ такой... для интеллигентов. Хандришь, обозначаешь обиженного жизнью интеллигента.
       - Откуда ты все можешь знать? - что-то неприятное шевельнулось внутри у Георгия.
Помолчали.
        - Ой, Георгий. Давай немного постоим на балконе, глотнем кислорода.
Георгий помогает Анне подняться, накрывает пледом ее плечи, ведет на балкон.
Хорошо освещенный двор. Народ гуляет парами, с детьми, с собаками. Приезжают во двор машины.
Георгий прижимает Анну спиной к своей груди.
      - Постой, Георгий, а на что же ты живешь, тебя что, жена кормит? - не поверила Анна.
       - Живу на свои, - гордо ответил Георгий, - я пенсионер!
       - Ты-ы-ы? - разинула рот Анна. – Это, как же ты ухитрился? Да сколько ж тебе лет?
        - Уже пятьдесят!
     - Сколько? Сколько? Ой, мамочка! Нет, вы только подумайте! - улыбается впервые Анна.
      - Ты что Анна...
       - Нет, вы только подумайте, - он пенсионер. Конечно, в мои планы не входило пускать к себе пенсионеров. Но что теперь делать, слово не воробей, не могу же я отступать от своего слова, что ты тогда про меня скажешь?
   Георгий напряженно смотрел на Анну, не понимая, шутит ли она или говорит серьезно.
          - Нет, Георгий, ноги мерзнут. Уходим.               
Георгий закрывает балкон, садится на тахту. Анна садится к нему на колени.
Берет руками его голову, притягивает к себе и прижимается к его губам своими шершавыми губами.
       - Мой пенсионер, а дети у тебя есть?
       - Дочь и сын. У дочери давно своя семья. А сын живет с нами и тоже работает.
       - Вот видишь, я так и знала, а ты разыгрываешь из себя несчастливого человека. Ты уже поставил детей на ноги. А что они заканчивали?
     - И дочь, и сын, - иняз Мориса Тореза.
     - Два языка знают, - это здорово! Иностранные компании только начинают приходить к нам, так что твои дети – нарасхват! Если к языкам и голову приложить! Они уже сами зарабатывают. Погоди немного, скоро и сын вылетит из гнезда.
  - Ой, все-то ты знаешь Анна!
       - А вот увидишь. Редкие дети желают жить с родителями. Так как же ты ухитрился заработать пенсию, ты что - Чернобылец?
       - Всевышний хоть от этого меня оградил. Нет, Анна, я просто полковник.
       - Ты-ы-ы? Ты полковник?
   Изумлению Анны не было предела. Георгий не знал, чему она удивляется.
       - Держите меня, - и Анна начала падать с колен Георгия, а он поздно сообразил, что в таких случаях положено не давать упасть женщине. Он испуганно заглядывал в закатившиеся ее глаза, и в который раз не понимал - в шутку это все или всерьез.
      - О, полковник, - жеманно простонала Анна, - вы чуть не уронили даму, однако, у вас обхождение со слабым полом не на уровне. Вас где так плохо обучали обращаться с дамами? Вы какой пажеский корпус закончили?
      - Академию.
      - Какую? Сейчас каждое ПТУ - академия.
      - Ракетную. Там учили обращаться с ракетами и спутниками.
       - О-о-о, полковник, это серьезное заведение. Но все равно жаль, что вас не учили обращению со спутницами. Наверное, еще мальчишкой мечтали о погонах, - уже генеральским тоном продолжала Анна, - поступили в какое-нибудь среднее училище, потом лейтенантом вас послали в полк, в какую-нибудь губернию на окраине Союза. Там женились на местной красавице, потом семья, дети, бесконечные переезды, назначения. Потом жена настояла, что надо двигаться поближе к столице, и вы засели снова за учебники, прорвались в академию и вот...
     - Не пересказывай Куприна, Анна, - холодно сказал Георгий, - тем более, что ты это делаешь неточно. Сначала я закончил МАИ. Там учили, как проектировать ракеты. И проработал двадцать семь лет в Москве и ближайшем Подмосковье в космических КБ.
     - МАИ, это что, в авиационном институте что ли?
     - В авиационном.
     - И вы его тоже закончили?
      - Тоже.
Георгий встает, с потухшим взглядом подходит к окну. Секунд пять смотрит в окно. Продолжает, холодно, не оборачиваясь.
     - И еще я закончил кое-какие университеты, только не знаю, достаточно ли их, чтобы остаться у тебя на ночь?
 Неприятное чувство внутри Георгия стало приобретать знакомые очертания. Он посмотрел на незнакомую ему кокетку, которая так снисходительно, игриво и надменно прошлась по линии его жизни.
Видит растерянное лицо Анны. Она с трудом встает, подходит к нему и тычется носом в его плечо. Поднимает на него виноватые наполненные слезами глаза.
     - Я засранка, Георгий, - говорит сквозь слезы, - остаться можно и даже нужно. Пойдем, выпьем по чашечке кофе. Знобит что-то.
Георгий заботливо ведет Анну в столовую, усаживает в кресло, на колени кладет плед, подтыкает с боков. Улыбается Анне. Начинает варить кофе. Анна отвечает благодарной улыбкой.   
     -  А я вот, пахала на самой рядовой должности экономиста четыре года за полторы тысячи. Потом - двухгодичные курсы референта в Лондоне. Сейчас, мой дорогой, я - советник президента компании по финансово - юридическим вопросам с окладом около пяти тысяч.       
     - Это, что, долларов?
     - Не рублей же! Скажи, чем ты последний год занимался на службе?
      - Последние восемь лет, Анна, одним и тем же, - «Бураном», может, слышала про такой? 
      -  Постой, это, как у американцев, «космический челнок»? Все! Все встало окончательно на свои места. Ты - военспец, значит. Постой, а почему же после такого первого удачного запуска не было полетов к космической станции, как у американцев?
      - Все накрылось обломками от развала Союза.         
     - Такой проект остановить на самом интересном месте?
     - Ты чего, Анна? Ты что не видишь пустых полок? Людям нечего есть!   
     - Выходит и ты попал под эти обломки?
     -  Выходит. А ты, оказывается, - нет!
     - А ты, Георгий, после службы совсем нигде не работал?
     - Немного поработал, на Московской нефтяной бирже постоял около года.
     - Интересно, интересно! Так вот, Георгий, у нас в компании создан инвестиционный отдел для анализа технических проектов и оценки эффективности инвестиций в добычу и переработку нефти. А техническая экспертиза - неужели это сложнее вашего «Бурана»?
     - Не думаю, Анна. Приходилось разбираться в заключениях всех ведущих институтов с их академиками, и с некоторыми замечаниями они соглашались.
 А методика проведения технической экспертизы космического комплекса, думаю, сгодится для чего угодно. В академии чему-то научили, например, решению задач на оптимизацию… и разным всяким научным подходам.

«Г о р и т»  с д а ч а  з а к л ю ч е н и я
     - А у меня, вот, горит синим пламенем сдача заключения на технико-экономическое обоснование покупки нашей компанией 30 нефтяных скважин в Сибири.
     - Вот как?  - изумился Георгий. 
     - С первого дня разлуки все валилось из рук, и я взяла работу на дом. А вчера и позавчера к компьютеру даже не подходила. Он открыт на моем заключении. Обсуждать его будут на президентском совете уже через два дня. И мне обязательно надо его  успешно защитить, чтобы продвинуться хоть на шажок к своей заветной мечте.               
     - Скважины в Сибири? Это интересно! Подключай меня!             
     - Думаю пока рано. А дальше, - посмотрим, как тебя использовать.
     - Так вы всю свою жизнь служили Отечеству?
Георгий чуть не сказал: «Служил - с».
    - Служил двадцать восемь лет в разных КБ, и все в Москве и Подмосковье.
    - Так вы, полковник, тогда имеете дворянское звание, поместье, большую пенсию!
    - Имею, больше восемьсот тысяч в месяц, почти миллионер.
    - Постойте, миллионер, это что же - около ста шестидесяти долларов и все?
    - И все. Как у многих.
    - Нет, полковник, - как же быстро вползли злые нотки в голос Анны, еле успел подметить Георгий, - ну, вам простительно, вы не читаете газет и не смотрите телевизор, а то бы вы узнали, что многие из вашего брата привезли не один мерседес и возвели себе не один коттедж.
      - Ну и пусть.
      - Как это, ну и пусть! - совсем уже зло сказала Анна. - Я вам не поверю. - Анна даже встала. - Да не поверю я тебе, что кто-то, такой же, как ты, имел все, а тебе, видите ли, все равно!
      - Я не такой же. И не хочу быть таким. Я - обыкновенный.
      - Ну да, конечно, ты чистюля! - в голосе Анны послышалось раздражение, и Георгий не понимал, что он мог сказать такого, чтобы оно появилось. - Да тебе просто не повезло, у тебя не было возможности хапать, как у других! Да будь ты на их месте...
    - Я не хочу быть на их месте, Анна, каждый идет своим путем.
    - Ну не поверю я, чтобы каждый не стремился к этому, хотя бы в своих мечтах.
    - Ну, дело твое, - холодно сказал Георгий.

Георгий сидит в кресле в углу кабинета. Анна сидит на коленях у Георгия. Кладет руки на несуществующие погоны. Обнимает, прижимается к нему.
Целует небритые щеки, прижимает губы к его губам.
    - Ты чувствуешь, бес опять вселяется в меня, это я оживаю, и все благодаря тебе.
     - Ничего не понял, Анна! Причем я, бес и твое оживление. Как же быстро меняется твое настроение: от убитой горем женщины - к инспектирующему генералу - к раздражительному желчному человеку и еще, в каком качестве предстоит тебя увидеть? Не пожалеет ли полковник?
       - Знаешь, Георгий, ни на грамм ты не тянешь на полковника, и на маленькую звездочку не светишь. - Анна сказала это тихо и ласково.
     - Странно, от женщин я уже слышу это не в первый раз.
     - Ну, вот, видишь, я зрю в корень... Хотя это что еще такое, это какие еще женщины тебе так говорили? Знаешь, чтобы я про каких-то женщин больше не слышала!
   Георгий смотрел на нее уже с удовольствием. Теперь ему нравилось такая Анна.
     - Ты что же уже ревнуешь, еще не любя? Ты считаешь, что ты имеешь на это право?
     - Да! Я имею на это право, после твоего согласия быть со мною.
     - Но это на сегодня.
     - Но ты же сказал, что хочешь быть со мной всегда? Сказал? Ну что молчишь?
     - Сказал.
     - Бедный мой Георгий, - Анна жалостливым взглядом смотрела на него, как на пропащего человека, - вырвалось у тебя это в порыве жалости к заплаканной женщине.
 Она приставила два пальчика к его губам, и Георгий понял, что ему не дадут оправдаться. Анна гладила его по голове, гладила его грудь и внимательно смотрела в его глаза, пытаясь там прочесть что-то, но, видимо, не дождалась.
     - Давай, Георгий, чтобы не возвращаться к этому вопросу, решим так, - голос ее изменился, она говорила с трудом, - ты волен здесь жить, сколько захочешь; когда хочешь, - уезжай домой... или куда тебе надо. Я всегда буду ждать тебя. Я всегда буду хотеть тебя. Я всегда буду любить тебя. Я всегда буду ревновать тебя... я ведь жуткая собственница.
     - Рад это слышать, Анна. Я ведь тоже страшный собственник. Ну что же, если строго в такой последовательности, то я согласен.
   И они оба улыбнулись и потянулись друг к другу, чтобы нежным поцелуем скрепить их договор.

С  с е г о д н я ш н е г о  д н я  н а ч и н а е т с я  н о в а я  ж и з н ь
     - Так что же получается, - Анна с трудом оторвалась от Георгия, - с сегодняшнего дня у нас начинается новая жизнь?
    - Как будто.
    - Так она уже началась?
    - Началась, Анна.
    - И ты не уйдешь от меня даже на ночь?
    - Не уйду.
    - А как же ты все это объяснишь дома?
    - Это мои проблемы, Анна. А поскольку ты мне не давала и слова вставить, то говорю сейчас: я не хотел бы от тебя уходить ни завтра, ни послезавтра, ни потом. А когда я тебе надоем, ты мне просто об этом скажи, Анна, и я исчезну из твоей жизни.
   Голос у Георгия осел, он не мог больше смотреть в ее глаза, наливающиеся слезами, и порывисто прижал ее к себе. Анна счастливо плакала на его плече. У Георгия на скулах играли желваки, и он боялся вдохнуть, чтобы чего не вышло...
     - Значит, вместе? - после длительного молчания еле вымолвила Анна.
     - Значит, - вместе, Анна.
     - Тогда завтра отпущу тебя на два дня на сборы самого необходимого из старого гнезда. Оставь все, у тебя - сын. А здесь мы, что надо, купим. Надеюсь, все уместится в дорожном чемодане. А главное, с женой простись мирно. 
     - Хорошо, Анна. А сейчас давай я тебя уложу здесь спать. Ты же на ходу засыпаешь! Ты не возражаешь, я полистаю твое заключение и заодно покараулю тебя? Сам постелю себе в большой комнате.
Анна уже успела привести себя в относительный порядок с помощью нехитрого макияжа, попросила прощения за свой халат, сказала, что еще не в силах предстать перед ним по высшему разряду, и что она обязательно это скоро сделает. Она уже суетилась в столовой, вынимая из холодильника какие-то свертки, банки, пакетики, коробочки. Говорила, что не выходила из дома никуда последние три дня и что не знает, есть ли что в холодильнике. А если и осталось, то потому только, что к еде она последние дни почти не прикасалась.
Но в ее порхании, в ее щебете, в жесте, во взгляде, Георгий подмечал отпечатки смертельной усталости и разбитости, виной которых был он. И он казнил себя за причиненные этой женщине страдания. Наконец, Георгию удалось ее отловить, и он попросил:
       - Анна, ты остановишься, наконец, нельзя ли все сделать попроще?
- Но мы же должны что-то поесть! - оправдывалась она.
  Они пили прекрасное французское «Эшезо», ели, как всегда, что-то вкусное и все было неправдоподобно хорошо.