Окаянный

Это история одного моего приятеля. Назову его N.

Мы познакомились в одной весьма шумной компании еще в годы моего студенчества. Будучи совсем юными и впервые в полной мере наслаждаясь свободой от родительской опеки, мы спешили попробовать все, на что старшими было наложено табу. Просиживались ночи напролет, а под утро все валились спать, мальчики с девочками вперемешку, но того, чего можно было бы ожидать от такой свалки, вопреки расхожим взглядам, в нашей компании не случалось. Ни минуты не сомневаясь в собственной уникальности, мы, наверное, мало отличались от всякого нового поколения людей, проходящих через период безапелляционной уверенности в том, что уж мы-то не будем такими, как они.

N уже тогда сильно не походил на прочих участников наших собраний. Держался особняком и брезговал даже прикасаться ко всему, что, будучи принятым внутрь, снимало контроль и отменяло границы. На вид он был тощим и даже синюшным, но нечеловечески яркий и холодный свет его глаз заставлял задаться вопросом: что за огонь сжигает изнутри этого чахлого и, в общем-то, робкого человека? Бывало, что посреди оживленной беседы N застывал в какой-нибудь неестественной позе и подолгу оставался в ней, не подавая никаких признаков жизни. Только едва различимое дыхание связывало его с нашим миром. Поначалу мы все пугались, но позже привыкли и даже слегка завидовали ему: человеку совсем ничего не было нужно, его пёрло на пустом месте. В разговорах N принимал мало участия, но зато уж если открывал рот, то погружал всех присутствующих в поток мистической сопричастности мировой скорби и тоски по нездешнему. Не знаю, где и когда он успел всего этого набраться. А может, он, действительно, все это чувствовал и переживал. Однако порой его заносило так далеко, что я наотрез отказывался понимать, о чем идет речь, и выдаваемый им текст рождал во мне лишь досаду и раздражение. Наверное, так это действовало не на меня одного. Но N до этого не было дела. В такие моменты он смотрел куда-то за горизонт и все дальше уходил на другую сторону бытия. Постепенно в его речах все больше внимания уделялось религии, и он даже собирался отправиться в какой-то монастырь. А потом мы узнали, что N пытался себя убить.

Не помню, от кого это стало известно, но новость ударила как обухом по голове. Когда N отпустили из больницы, мы, собравшись небольшим составом, поехали его проведать.

Перед нами было жалкое, раздавленное существо. Он сидел на краешке топчана, служившего ему кроватью, ссутулившись и безвольно свесив руки, совершенно безучастный к происходящему вокруг, ни на кого не поднимая глаз и едва слышно и односложно отвечая на вопросы. Разговора не вышло. Побыв недолго, мы уехали. И забыли об N. Нам всем было куда жить, а он больше походил на нежить.


Прошло, наверное, лет пять. Как-то раз, освободившись раньше обычного на службе, по дороге домой я решил пройтись через парк. Был конец сентября, хотелось насладиться последними теплыми деньками перед долгой зимой. Неспешно прогуливаясь, я ни на кого особо не глядел. Но вдруг заметил краем глаза, что человек, сидевший на лавке прямо по ходу моего пути, смотрит на меня в упор и широко и приветливо улыбается. Его лицо показалось мне знакомым. Заметив мой ответный взгляд, человек заулыбался еще шире, поднялся и двинулся мне навстречу большими шагами, протягивая руки для приветствия. И тут я его узнал. Это был N. От неожиданности я растерялся. N же, по-видимому, был искренне рад нашей встрече. Он был все так же бледен и худ, однако вовсе не походил на байроновского героя. Его лицо как-будто светилось изнутри светом блаженного (мне даже показалось, придурковатого) счастья.

Обменявшись приветствиями и выяснив, что ни один из нас никуда не торопится, мы направились в ближайшую кондитерскую выпить кофе-чаю, перекусить и утвердить восстановление дружеских отношений.

От нашей некогда шумной компании почти никого не осталось в городе. Я поддерживал связь только с парой старых друзей. Теперь к нам присоединился N. В нем произошла разительная перемена. Он стал открыт, улыбчив и большой охотник до разговоров. И никакой тоски, никакой боли в его речах теперь не было. Если верить его словам, он слышал музыку сфер, он впитывал в себя небесные токи, он настраивался каждый день на гармонический лад с мирозданием, которое прежде виделось ему сплошным нуаром. Мой приятель постиг дао и, казалось, даже не отбрасывал тени, настолько был светел и чист. В общем, он остался тем же мистиком, только заряд перекинулся с минуса на плюс. Меня же чрезвычайно интересовало, что произошло с ним тогда, пять лет назад, и что так сильно повлияло на него после, отчего вектор его мировосприятия поменялся радикально. И однажды мне удалось завести разговор на эту тему. Вот что он мне рассказал.


История N (передаю ее по памяти от первого лица)

Я рос как все. Но однажды я проснулся утром с четким ощущением, что этот мир не тот. Или мир изменился, или я проснулся не там, где ложился спать. Я надеялся, что это пройдет. Но на следующее утро повторилось тоже самое. И на следующее. И с каждым пробуждением я оказывался все дальше от того мира, к которому привык, в котором вырос. Новый мир был почти таким же, как и старый, привычный, однако из него как-будто вынули сердцевину: в нем не было жизни. Его краски были теми же, что и в привычном мире, но одновременно все было тускло серым. Этот новый мир звучал глухо, как если бы я слушал звуки, находясь под водой, хотя это были знакомые по старому миру звуки. В новом мире начисто отсутствовали вкусы и запахи: я ел пыль, я пил пыль, и всюду пахло тленом. Лица людей, населявших этот мир, походили на маски. Но эти маски внушали непреодолимое отвращение, потому что, при полнейшем их сходстве с лицам близких и знакомых мне людей, эти маски были абсолютно безжизненными. Мне нужно было найти дорогу домой, но никто не говорил о том, что этот мир не тот.

Однако этого было мало. Очень скоро я начал слышать у себя в голове голоса. Это были голоса недавно умерших. Ты знаешь, сколько живых существ умирает в каждое мгновение времени? И все они проливали слезы и молили о возвращении к жизни. Можно было выделить какой-то один голос и слушать его, но не долго, потому что голос затухал, а вместо него начинал плакать кто-то другой. Они сменяли друг друга без конца и я вынужден был слушать их. Это было очень странное ощущение: глазами я видел совершенно безжизненный мир, но в моей голове непрестанно слышались плач и стенания нежелающих расставаться с жизнью существ.

А потом я стал видеть сон. Каждую ночь мне снился один и тот же сон: мир, охваченный пламенем. Огромные, до самого неба языки огня с ревом поглощали мироздание. Оставалось лишь черное ничто. Стоял страшный вой, никто не хотел умирать, но огонь неумолимо пожирал мир и его содержимое. Я смотрел на это, но вместо ужаса ко мне приходило спокойное понимание: миру настал конец. Там, во сне, я знал, что не верю в Бога, но все равно начинал молиться Ему. В своей молитве я просил у Него прощения за всё и за всех. И вдруг вокруг меня разливался свет, он наполнял меня и я чувствовал неизвестные мне прежде радость и ликование. А в это время Бог восстанавливал мир. И вместе с восстановленным миром Господь возвращал к жизни всех людей, даже тех, кто умер в прежние времена. Всех-всех людей. Но просыпаясь, я вновь оказывался в мире, из которого вынута жизнь.

Так где же Он этот Бог, спрашивал я себя? Он всеблаг. Он есть свет, знание и любовь. Почему же на этот мрачный, темный, полный страданий и скорби мир не падает хотя бы слабый отблеск Его благости.

И вот еще что не давало мне покоя. Ведь Он обладает знанием всего. Ему ведомы прошлое, настоящее и будущее. Нет и не было такого, чтобы что-то было для Него тайной и неизвестным. Во всех временах. Потому что Он вне времени, потому что для Него бытие дано разом, целокупно, а не разворачивается последовательно миг за мигом, как для нас. А значит, не мог Он не знать наперед… Он уже когда творил это все, Он уже тогда знал, ЧТО это будет. А потому не может быть это существование наказанием за чьи бы то ни было грехи. Ведь если мы станем двигаться от одного действия к его причине, которая есть действие другой причины, когда-нибудь мы достигнем первой причины всего. И эта причина есть Он. «Сausa causae est causa effectus», или «причина причины есть также причина ее следствия». Тогда выходит, что все происходящее установлено Им. И этот мир, такой, какой он есть, установлен Им. А потому ничто не может быть предметом Его кары или мести. И почему за поступки, временные и преходящие поступки, совершенные таким немощным и убогим созданием как человек, наказание вечное? Но главное состояло в том, что Он не мог не знать наперед, но убоялся. Убоялся того, что человек станет, как Он. Хотя и не мог не знать, когда творил все.

Это неотступно занимало мой ум.

А вокруг мир буквально вопил от боли и этому требовалось какое-то объяснение. А его не было, кроме того, что Бог не то, что о нем говорят и пишут в этих старых толстых книгах, на которых люди помешаны, за одно слово из которых люди режут друг другу глотки. За то, что написано в этих книгах, одни люди жгут на кострах других людей; одни люди живьем сдирают с других людей кожу; одни люди заливают другим людям в глотки расплавленный металл; одни люди сажают других людей на кол. И те, кто творит этот ужас с себе подобными, потом с чувством удовлетворения от хорошо выполненной работы наблюдают, как другие корчатся и издыхают так, как людям не подобает. Из-за того, что написано в этих книгах о Нем и от Его имени, люди уже здесь живут как в аду, которым их пугают.
От всего этого я не мог избавиться ни днем, ни ночью. Это давило на меня как бетонная плита.

А потом пришел Тот, Другой. Я не мог ему помешать. Он шел мне навстречу со всех сторон. Он шептал в моей голове свои обольстительные мысли моими словами. Он окутывал меня беспросветной тьмой, твердой, как гранит, и такой же холодной. Он был похотливо вездесущ и сладострастно въедлив. Он подошел ко мне так близко, как невозможно подойти человеку. Во всем мире не было больше ни одной живой души. Остались только я и Тот, Другой. Он стоял прямо передо мной. От Него невозможно было укрыться. Я видел Его, даже не открывая глаз. Я не мог этого вынести. Я хотел только, чтобы это наконец закончилось, хотел это прекратить любой ценой.

Так и случилось то, что случилось. Меня потом лечили, но я это плохо помню. А когда я пришел в себя, то обнаружил, что изменился. Если ты спросишь меня, в чем состояла эта перемена, я не смогу тебе объяснить. Но в том, что я не тот, прежний я, что я стал иным, у меня не было и сейчас нет сомнений. Как если бы жизнь тащила всех нас, живых, в своей сумке и вдруг взяла да и вытряхнула меня прочь. Меня словно выбросило из мира на обочину. И теперь я сижу у дороги и смотрю, как мимо несутся, словно оголтелые, занятые жизнью люди. А я нахожусь вне этого потока и потому могу видеть то, что не видно остальным, и знать такое, о чем остальные и не догадываются.

Наше страдание и наше счастье существуют только у нас в голове. Нет ни бога, ни дьявола. Нет рая на небесах, нет ада под землей. И рай и ад – это наше, человеческое. Наши чувства, наши привязанности, наши эмоции, наши надежды и страхи. И если ты не хочешь жить, раздираемый на куски силами рая и ада, тебе просто надо отказаться от человеческого в себе. Это будет первым шагом за пределы мира пыли, грязи, боли и смерти. Это будет шагом на пути к бессмертию.
Вот как я теперь живу.


Честно говоря, я не ожидал услышать такое и не знал, что думать об услышанном. Возможно, человека поспешили отпустить из больницы и за ним нужен присмотр. Но, с другой стороны, не смотря на всю экстравагантность такой его позиции, в его словах как-будто сквозила древняя мудрость. К тому же, в то время я уже был не чужд Учения и находил в подобных речах некоторое сходство с наставлениями моего мастера. Из последующих бесед мне удалось выяснить, что N ждал появления в своей жизни некой «небесной танцовщицы», дабы, вступив с ней в священный союз, через слияние двух противоположностей аннигилировать бренное существование. Мне встречались люди с подобной претензией и раньше, и все их так называемые практики сводились к банальной сексуальной разнузданности и потворству собственному сластолюбию. Я решил, что N, обманывая не только окружающих, но и себя самого, в силу имеющихся у него убеждений не может прямо позволить себе то, что проще простого, а потому и выдумал эту мульку.

В нечастых встречах с неспешными беседами прошел год. И вдруг N пропал. Мы не виделись дольше обычного. Я начал было волноваться, но тут навалились дела по службе. После нужно было подготовиться к запланированному приезду учителя. В общем, мне было не до дружеских встреч. Однако совсем об N я не забывал, имея тайный умысел познакомить его с учителем в надежде, что последний сможет навести порядок в голове у моего приятеля. Но я все не находил времени заехать к N,  а сам он о себе знать по-прежнему не давал. Незадолго до отъезда наставника я всполошился: мой план свести с ним N, похоже, рушился. И вот после одного из мероприятий я возвращался домой в компании старшего брата по Учению. Мы оказались недалеко от дома N. Я поделился со спутником своим планом и мы решили вместе нанести визит.

На наш стук неожиданно открыла женщина. Ее появление объясняло исчезновение N: похоже, он нашел свою «небесную танцовщицу». Не сказав ни слова, она посторонилась и дала нам войти в дом.

В комнатах было весьма прохладно, несмотря на летнюю пору. Окна были зашторены, а потому нам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к царившему в доме полумраку. N лежал на топчане под грудой одеял и был настолько худ и бледен, что казалось, будто перед нами покойник. При нашел появлении он даже не пошевелился.
После короткого совещания, в котором женщина не принимала никакого участия, решено было, что я останусь рядом с несчастным, а старший брат приведет учителя. Я присел на край кровати, женщина встала у окна и неотступно следила за мной оттуда все время ожидания прихода наставника. Однако стоило учителю войти, женщина тотчас же скрылась за дверью, ведущей в кухню. Учитель задержался на несколько секунд, глядя ей вслед, потом подошел и сел на кровати возле больного. Он долго вглядывался ему в лицо. После чего взял его за руку и сосчитал пульс, наклонился ухом к его лицу и прислушался. Видимо, приняв какое-то решение, мастер пошарил в своей сумке, с которой никогда не расставался, и достал небольшую коробочку. В коробочке было много-много маленьких красно-коричневых шариков размером с горчичное зернышко. Кивком головы учитель велел нам приподнять N, рукой разжал ему рот, после чего высыпал бедолаге на язык несколько шариков из коробочки и заставил проглотить. Мы уложили N обратно. Учитель вынес вердикт:

– Ветры в теле вашего друга пришли в полнейший дисбаланс. Его тайная застава сломлена и сила бесконтрольно покидает организм. После того, как она покинет тело окончательно, спасти вашего друга будет уже невозможно. Я дал ему снадобье, которое на время остановит истечение жизненных ветров, но если этот человек останется здесь, он неминуемо умрет. Нам придется забрать его отсюда, чтобы спасти ему жизнь.

Подхватив N под руки, мы со страшим братом волоком вытащили его на улицу. За все время пребывания учителя в доме женщина больше ни разу не вышла к нам. Даже когда мы уходили. Однако нам было не до нее. Мы нашли транспорт и скоро были в доме, где остановился наставник.

Мастер пробыл в городе еще несколько дней и я каждый вечер навещал N. Учитель продолжал давать ему снадобье, кормил беднягу вареными бобами и рисом и мой приятель понемногу оживал. Когда же учитель собрался возвращаться в свою обитель, N отправился вместе с ним.


Года полтора спустя я нашел время, чтобы навестить учителя в монастыре и уделить время интенсивной практике. Все эти полтора года N находился рядом с мастером. Мой приятель сильно изменился. Таким я его никогда прежде не знал. Он превратился в упитанного человека со спокойным взглядом и неспешными движениями. Взгляд его был безмятежен и чист. Когда я видел его в рясе, в монастырской обстановке, то мне казалось, что так и должно было быть всегда, что этот человек создан именно для этого места и для такой жизни. Наконец-то, казалось мне, он был там, где и должен был быть.

Желая слегка поддеть своего ставшего таким благообразным друга, я как-то спросил, думает ли он еще о «небесных танцовщицах» и подъеме энергии с целью трансмутации и аннигиляции. На что он, глядя мне прямо в глаза своим новым чистым и спокойным взглядом, ответил:

– Нет большего огня, чем страсть, и большей беды, чем вожделение. И ничто не сравнится со счастьем спокойствия. Одиночество и успокоение освобождают от беды и огня и дают силы плыть против течения.

Я помнил этого человека умирающим от неизвестных мне, но, скорее всего, не очень-то здоровых излишеств; а теперь передо мной стоял степенный почти монах, который открывал рот только для того, чтобы процитировать Писание. Мне показалось это забавным и я улыбнулся ему в ответ. А N продолжал:

– Ум человека способен силой сосредоточения вызывать к жизни вещи необычайные. Но ум склонен впадать в иллюзию, и тогда он забывает о том, что эти вещи порождены им и лишены собственной сущности. Оказавшись во власти такой иллюзии, ум становиться рабом своих собственных творений. И очень часто то, что порождено умом, его же и уничтожает. Поэтому ум требует узды, каковой и является Учение Благородных.


Прошел еще год и учитель вновь посетил наш городок. N приехал с ним. Мой друг еще больше раздобрел и весь лоснился. За прошедший год он получил ординацию, став полноправным монахом, всюду следовал за учителем и многие из мирских последователей смотрели на него с завистью и даже, – возможно мне только показалось, – заискивали перед ним.

Визит учителя прошел спокойно и без происшествий. Я постоянно виделся с N, но толком пообщаться с ним мне не удавалось вплоть до дня их отъезда. Утро того дня я в компании нескольких учеников проводил в доме учителя и смог перекинуться парой слов с приятелем. Мой друг всеми мыслями был погружен в Учение и не видел для себя иного пути, кроме монашества. Я напомнил ему о его юношеском желании уйти от мира. В ответ на что N возразил: в то время это вряд ли принесло бы ему пользу. Ближе к обеду N внезапно попросил дозволения уйти. Ему хотелось погулять по городу, в котором он не был несколько лет. Учитель его отпустил. Мне хотелось пойти вместе с другом, но тот дал мне понять, что предпочитает прогулку в одиночестве.

Ближе к вечеру за пару часов до отъезда кто-то обратил внимание на то, что N до сих пор не вернулся. Забеспокоились все, кроме учителя. Он только покачал головой и продолжил сборы. Я не мог понять, почему он так спокоен. Перед расставанием, видя мою обеспокоенность отсутствием N, учитель сказал:

–  Ум того, кому нравится валяться в грязи, постоянно приводится в движение восемью особенностями мира пыли и грязи: достижением и неудачей, славой и позором, возвышением и уничижением, блаженством и страданием. Такой человек обладает ошибающимся умом. Принимает некрасивое за красивое, страдание за блаженство, существующее без сущности называет имеющим сущность, непостоянное – постоянным. Он мучается в мире словно в огне. Тоска как пламя терзает его, и он никогда не может насладиться спокойствием. – И добавил: Но жизнь человека – это его жизнь. Было бы самонадеянным видеть себя тем, кто может изменить чужую судьбу.

Учитель уехал. Но я не мог успокоиться в неизвестности и просто предоставить N его судьбе. Я должен был выяснить, что же с ним произошло. Однако, не найдя его по старому адресу, я не знал, где еще его можно искать.

Спустя неделю дела службы занесли меня на городскую окраину. Пробираясь в районе трущоб, я заметил лежавшего на заваленке одного из домов человека. Это мог быть обыкновенный пьяница, но мое внимание привлекла его одежда: она походила на одеяние монаха, хотя и пребывала в полной негодности. Предчувствие недоброго кольнуло под ребрами и я медленно, боясь того, что мне откроется, приблизился к лежавшему. Это был N. Но какая страшная перемена произошла в моем друге! Он вновь, как и два с лишком года назад, походил на труп. Я приподнял его за плечи и развернул к себе лицом. Он был жив и смотрел на меня почему-то с любовью и нежностью.

– Как ты меня нашел? – спросил N.
У меня слова застряли в горле. А N вдруг начал нараспев повторять строки из Писания:
«Я – жертва отвратительной болезни,
Что терзает меня бременем адской боли
И мой труп скоро иссохнет,
Как сгорают цветы в пустыне.
Красивым называю уродливое,
Нечистое полагаю чистым.
Этот бурдюк нечистот кажется прекрасным
Тому, кто не может видеть ясно».
После этого N потерял сознание. Я понятия не имел, где он жил с момента своего исчезновения, и потому отвез его к себе.

Придя в сознание, N отказался от пищи, запретил мне звать врача и лишь изредка пил немного воды. К вечеру он стал все чаще впадать в забытье, но, очнувшись, всякий раз строго препятствовал искать помощи. Учителя рядом не было и я не знал, что предпринять. N умирал.

Утром мне пришлось отлучиться ненадолго по делам. Домой я вернулся вопреки настояниям друга с врачом и обнаружил у себя в доме ту самую женщину, которую встречал прежде у N и которую принял в тот раз за «небесную танцовщицу». Уходя, я запер дверь, N был слишком слаб и не поднимался с постели. Как она проникла в дом? Сейчас она сидела на краешке кровати и держала моего друга за руку. Он был в сознании и улыбался, глядя на нее. Я вернулся в прихожую, чтобы помочь доктору снять пальто. А когда мы вдвоем вошли в комнату, женщины там уже не было. На кровати лежал N. Он все также улыбался. Врач осмотрел его и констатировал смерть. N был мёртв.

Кто была эта женщина и что довело N до смерти, я, наверное, никогда не узнаю.
Когда я в очередной раз навещал учителя в его обители, то рассказал ему о смерти N. Учитель надолго задумался, а потом ответил:

– Вполне возможно, что эта женщина не была человеческим существом. Когда я впервые увидел твоего друга, на его лице уже проступила печать смерти. У людей есть сила света, у бесов – сила тьмы. Если в человеке духовное начало одерживает верх над чувственным началом, то этот человек живет; если же побеждает чувственное начало, то человек умирает. Какие силы победили, какое начало выиграло сражение, сразу видно по внешности человека. Глядя на него тогда, я видел, что силы тьмы заняли место сил света и им владеет бесовское наваждение. Не смотря на это, я все же попытался его спасти. Но это оказалось не в моих силах. Люди сами привлекают к себе или отгоняют от себя зло. Если в человеке нет червоточины, то нечисти ни за что с ним не совладать. Если он действительно выбрал себе в жены нечеловеческое создание, то даже будь у него жизненной энергии на сто лет, оно выпило бы ее очень скоро. Однако беда не в этом. Несчастье человека в том, что он обречен на адские муки. И хуже того: адские муки он не воспринимает как муки.

09.12.2024