В логове Бабы Хаи

В логове бабы Хаи.

   
Как и многим новым репатриантам мне пришлось ухаживать за немощными пожилыми людьми. Одной из моих подопечных была гиверет Хая Кац. Увидев её впервые, я не сразу вспомнила ,"где я  видела эти честные глаза?". Потом осенило: она - вылитый Георгий Миляр в гриме бабы Яги. Сходство было не только внешним. Божий одуванчик оказался на поверку засохшим на корню цветком зла. Все 95 лет её бытия определяло сознание, насквозь пронизанное злобой и ненавистью. Все организации и частных лиц  она характеризовала крайне негативно. Ненавидела она и неодушевлённые предметы и даже плохо функционирующие собственные внутренние органы. Ударившись об угол стола, она била его кулаком, приговаривая: "Вот тебе, вот тебе!" А как-то после доносившегося из туалета долгого  натужного кряхтения я услышала гневное обращение к желудку : "Кива! Будь ты проклят, ... твою мать! Ты почему не хочешь работать? " Перед трудоустройством я надеялась, что у меня будет разговорная практика на иврите. Но не тут-то  было! Хоть Хая репатриировалась из Литвы задолго до создания нашего государства и номер её удостоверения личности был не намного больше, чем номер партбилета Ленина, она говорила со мной на варварской смеси корявого русского, включавшего и табуированную лексику, идиша и иврита.          Выносить её склочный характер было тяжело  и сиделки подолгу не задерживались. Она пыталась остановить эту текучку кадров. "Виктория, - говорила она мне, - как вы можете учить английского языка, когда вы не знаете правильно говорить русский? Держитесь за это место."  Хая была очень низкого мнения о моих мыслительных способностях и не упускала случая снизить мою самооценку и поставить меня на место в прямом и переносном смысле. "Виктория, ворчала она, - зачем вы уселись зашивать мой халат в салоне? Это не место для прислуги".                Но  когда мои лимерики опубликовали в газете, я показала ей свежий номер, чтобы хоть немного реабилитировать себя в её глазах. Гиверет Кац прочла эту публикацию и вынесла свой вердикт: "Вы пишете такие штуёт! Никому это не показывайте".                Хаю часто донимал надрывный лающий кашель, что и не удивительно. Ведь она выкуривала по две пачки сигарет в день. Когда я посоветовала ей снизить дозу никотина, она пуская кольца дыма, разразилась такой тирадой: " Мой муж, зихроно ле браха, не курил, мой брат, его жена, и двоюродная сестра с мужем  тоже были некурящими. И где они теперь? Ин дрерд. А я, барух ашем, живая".    Однажды Хая вызвала домой ремонтника адона Леви, чтобы починить жалюзи на балконе.  Это был сгорбленный глубокий старик. Взглянув на него, я с большим трудом сдержала неуместный смех. Дело в том, что на его щеке красовался врождённый дефект - шишка по габаритам и конфигурации схожая с дамским бюстом второго размера. И венчала её красно-коричневая выпуклая родинка, смахивающая на сосок. Закончив работу, адон Леви тяжело дышал и едва волочил ноги. Он попросил меня проводить его домой и донести чемоданчик с инструментами. Я поставила в известность Хаю, подхватила чемоданчик и пошла, стараясь держаться правее, чтобы избежать дурацкого хихиканья, глядя на сиську на левой щеке. Когда я минут через  двадцать вернулась, Хая встретила меня визгом и причитаниями: "Виктория, почему вы ушли без разрешения так надолго? Я уже собиралась звонить в полицию и в скорую помощь. Я думала, что этот альте захен вас изнасиловал. А может это вы сами прыгнули к нему в койку? " Её сексуальные фантазии вызвали у меня приступ неудержимого гомерического хохота. На протяжении  всего периода работы у гиверет Кац я тщетно пыталась подобрать ключик к её жестоковыйному сердцу. Мне также никак не удавалось заставить себя испытывать более тёплое сочувствие к этой больной, беспомощной старухе. Спасало только чувство юмора, которое подавляло негативные эмоции. Но однажды моему терпению пришёл конец. Когда я мыла окно, Хая, стоя на ходунках, пыталась руководить процессом. Каждое моё движение она сопровождала директивами, такими как : "Что вы трёте в левом углу? Там уже чисто, а справа - дрек". В конце концов это дистанционное управление меня достало и я выдвинула свои условия:" Я сейчас посажу вас в кресло или уложу в кровать , включу вам телевизор и спокойно домою окно. Иначе я мыть окно не буду. В ответ Хая завизжала :"Хуцпа!  Я лучше знаю мыть окна. Кто вы такая, мне указывать? Это моё окно". -" Окно  ваше, а я не ваша. Я мамина и  папина " - впервые за всё время своего подвижничества огрызнулась я. "Хуцпа, хуцпа !" - не унималась зловредная старуха. И вдруг мне захотелось выбросить её из этого окна вместе с ходунками. Я испугалась, почувствовав, что начинаю вживаться в  образ Раскольникова, выбрала другую ролевую модель и от греха подальше "я от бабушки ушла", как свежеиспечённый колобок. Возвращаясь домой  из логова Бабы Хаи, я на остановке во время долгого ожидания автобуса разговорилась с милым малышом и его мамой и неожиданно для себя поделилась своими злоключениями. Услышав, что я в прошлой жизни преподавала английский, молодая  женщина  дала мне визитку  с номером телефона своего мужа, который был директором курсов психометрии. После прохождения  интервью и успешной сдачи теста  он принял меня на работу и в начале семестра я начала, как говорила баба Хая "учить английского языка".


***

Автограф Евгения Евтушенко


Я храню как дорогую реликвию книгу с автографом Евгения Евтушенко. Но это не сборник произведений прославленного поэта, а учебник английского языка, на странице которого он написал: "Виктории и её ученикам".
Двадцать лет тому назад я преподавала английский в религиозной школе-интернате  для мальчиков. Была удивлена и обрадована, увидев в учебнике английского языка рассказ Евгения Евтушенко "Не нужно бояться сильного", неизвестный мне ранее.
 В нём Евгений Александрович вспоминает о том, как в годы войны подолгу оставался один в пустой московской квартире. К тому времени его отец жил в Казахстане с новой семьёй, а мать участвовала в концертных бригадах для солдат на фронте.
И теперь улица занималась  воспитанием Жени и именно она научила его преодолевать страх перед теми, кто сильней его.
Хозяином улицы был крупный для своих шестнадцати лет главарь шайки по кличке Рыжий. Он и его подручные отнимали у ребят деньги и школьные завтраки, а тех, кто сопротивлялся, жестоко избивали. Все боялись Рыжего, носившего  в кармане кастет. Евгений хотел победить свой страх и написал стихотворение, в котором
высмеивал Рыжего. Это было его первое стихотворение. Оно передавалось из уст в уста. Реакция Рыжего была предсказуемой: удар кастетом по голове. Женя упал, истекая кровью и потерял сознание. Это был его первый гонорар. Когда через несколько дней он вышел на улицу с перевязанной головой и снова увидел Рыжего, то потерпел поражение в битве со своим страхом. И тогда он решил победить зарвавшегося бандита любой ценой. Он продал свои продуктовые карточки и купил учебник японской борьбы с описанием приёмов, помогающих одолеть более сильного противника.
Три недели Женя  без устали тренировался с двумя своими друзьями и, когда почувствовал, что готов, вышел во двор, где Рыжий и его шайка играли в карты.
Ударом ноги  он разбросал всю колоду. Поражённый такой  отчаянной смелостью главарь шайки с угрозой в голосе спросил: " Ты хочешь ещё?"  и полез в карман за кастетом. Но после умелого применения приёма выронил кастет и катался по земле, вопя  и размазывая слёзы грязным кулаком. С тех пор он больше не был хозяином улицы.
Я рассказала своим ученикам (их родители репатриировались из стран северной Африки) о трагедии Бабьего Яра и о том, что в СССР не принято было говорить о геноциде еврейского народа. Им, выросшим в Израиле, было трудно понять, что для того, чтобы сказать об этом в полный голос, Евгению Евтушенко понадобилось не меньше мужества, чем для победы над Рыжим. Мы прочли вместе "Бабий Яр" (в переводе на английский) и я рассказала ребятам о том, что Евгений Евтушенко воспринял боль еврейского народа, как свою собственную. Его долго не печатали и не выпускали за границу. Его травили, обвиняли во всех грехах, Но в течении недели стихотворение было переведено   на 72 языка и напечатано на первых полосах всех крупнейших газет мира. Это был уникальный в истории случай и Евтушенко одержал нравственную победу над всесильной советской властью.
"Скажите," - вдруг спросил Израиль, парнишка, репатриировавшийся из Эфиопии несколько лет тому назад,-"А как зовут маму Евгения Евтушенко?"                "Зинаида", - ответила я и спросила: "А почему это тебя интересует?"               
"Чтобы молиться за здоровье человека, нужно упоминать в молитве имя его матери. Ведь Евгений уже не молод, так пусть такой хороший человек будет здоров и живёт до 120 лет." - объяснил Израиль.
А потом ребята спросили, было ли опубликовано то самое стихотворение, где юный Евгений бесстрашно высмеял главаря шайки. Ответа на этот вопрос у меня не было  ( и нет до сих пор).
"А давайте представим себе, что мог бы написать Евгений, пусть каждый из вас напишет по строчке" - вдруг предложила я. Вскоре вся доска была исписана. Потом я исправила ошибки, внесла минимальные изменения, подобрала рифмы. И когда на следующем уроке я принесла листочки с нашим общим стихотворением, раздались  аплодисменты. А теперь поставьте свои подписи, ведь все мы соавторы. Но Израиль написал "Евтушенко" ивритскими буквами и все с этим согласились.
Я много лет принимала участие в юмористической радиопередаче "Утренняя волна", но накануне дня памяти жертв холокоста я рассказала  в эфире эту историю. Когда Евгений Александрович приехал в Израиль и был гостем  студии, я по просьбе ведущего Алекса Иш Шалома приняла участие в этой передаче и рассказала, почему юный репатриант из Эфиопии  молится за здоровье Евгения Бен Зинаиды.
На следующий день был  блистательный творческий вечер Евгения Евтушенко в Хайфе. Именно после него Евгений Александрович сказал мне, что был глубоко тронут и оставил свой автограф на учебнике английского языка.
***


Контрагент из Хайфы

    Первым  местом моей работы в Израиле была семья  Марксов, где отца в отличие от основоположника марксизма  звали не Карлом, а Шмуликом. Эту свою трудовую деятельность я называла нелегальным марксизмом, потому что работала без официальной регистрации. Я то думала, что буду чем-то вроде гувернантки: гулять с детишками (их было четверо, все мальчики) и обучать их английскому. Но не тут то было! Меня заваливали бытовыми поручениями, как безотказную Золушку.  И выбиваясь из сил, я каждый день мыла полы в просторной пятикомнатной квартире, развешивала и раскладывала по ящикам бельё, готовила, соблюдая  кашрут, и при этом мне ещё приходилось разнимать дерущихся мальчишек и следить за тем, чтобы перед едой они совершали омовение рук и произносили благословение. Кроме того я забирала  двоих младшеньких из детского сада.  Там я  и познакомилась с няней соседского ребёнка. В прошлой жизни она преподавала исторический и диалектический материализм в МГУ. А теперь  к тому же мыла полы в какой-то конторе по утрам. Именно  эта милая женщина  и сыграла роль сказочной феи, сообщив мне, что там срочно ищут человека с хорошим знанием английского для временной замены ушедшей в декретный отпуск сотрудницы.               
   Несмотря на, мягко выражаясь, далёкий от  совершенства иврит, на работу меня приняли. Это было импортно-экспортное агентство  по таможенной очистке товаров. Таким образом  на  восьмом месяце абсорбции  я перестала быть "деклассированным элементом"  (именно к такой категории причислил меня  сотрудник службы по трудоустройству несмотря на степень магистра ) и снова втиснулась в прослойку интеллигенцию. Наш шеф, Мошико, в прошлом военный пилот, оказался очень славным человеком. Он объяснил мне, что я должна была переводить с иврита  деловые письма, которые он читал мне вслух, чтобы облегчить понимание, и отправлять их по факсу нашим контрагентам.      
  Над моим столом  висела карта мира. Раньше мне казалось, что только одна шестая часть суши  реально существует, а остальные пять шестых - это  совершенно недоступная мифическая галактика. А тут выяснилось, что отосланные мною по факсу квитанции об оплате пошлины, декларации на продукцию  и разрешения на ввоз грузов действительно попадали в обозначенные на карте города мира: то в солнечный Неаполь, то в "бананово-лимонный Сингапур", то  в "хрустальную мечту детства" Остапа Бендера  Рио де Жанейро  и даже как-то отправились по ленинским местам в Цюрих. А письмо Маурицио Пинелли из Рима  Сальвадору Гарсия в Барселону начиналось так: "По сообщению нашего контрагента из Хайфы сеньоры Виктории Серебро...". А ещё наше агентство оказывало услуги войскам ООН, которые в то время стояли на Голанских Высотах, и все их поставки подлежали таможенной очистке. К нам регулярно приходила адъютант Мэри из Ганы, затянутая в ООНовский мундир, приносила посылки и забирала документы. Мы с моей коллегой, репатрианткой из Киева , между собой называли её чернявой Маруськой. Есть такой анекдот: Начинающий актёр, произнося свою единственную реплику :"Прибыл гонец из Пизы", от волнения  всё перепутал и произнёс: " Прибыл (скажем так) копец из Ганы". Поэтому стоило только Мэри переступить порог офиса, я едва сдерживала смех.               
  Однажды мой шеф Мошико дал мне особое поручение :принять двух офицеров ООН, занять их разговором и  угостить кофе, поскольку он задерживался. И они  явились: полковник Мортен  из Норвегии и подполковник Войцех из Польши. Мортен сразу же расположил меня к себе, сказав, что Израиль - это единственная демократия на варварском Ближнем Востоке, а потом ещё назвал меня очень интересной собеседницей, с чем охотно согласился и  пан Войцех. В моей жизни бывало всякое, но распивать кофе и вести светские беседы с высшими офицерами ООН до этого как-то не приходилось. Правда, накрывать на стол было нелегко. Я с трудом разместила кофейник и столовые приборы между голубых беретов и ООНовских ботинок. Застольные манеры господ офицеров меня несколько обескуражили, но таких незабываемых встреч больше не было. Мошико принимал посетителей самолично.
  Несмотря на разнообразную дислокацию контрагентов, моя канцелярская служба постепенно стала  казаться мне слишком монотонной и скучной, так как практически полностью исключала живое общение, к которому я привыкла за долгие годы преподавательской работы. Поэтому я  не очень расстроилась, когда молодая мама вернулась на своё рабочее место из декретного отпуска, а я снова стала деклассированным элементом.