Вечный шах

Повесть

Ныне властвует околесица, называемая войной.
С. Никифорова (Алькор),
«Я охочусь за серым призраком»


Глава I. Встреча в кабаке

На небольшой, уютный городок Белокаменск опускался приятный августовский вечер. Он был вдвойне приятнее после душного, знойного августовского дня, когда золотой диск солнца загоняет всё живое в тень деревьев или прохладу зданий. Солнце, постепенно сбавляя свой пыл, медленно опускалось к линии горизонта над городом, над полями, над цепью невысоких холмов с крутыми, местами обрывистыми склонами; перед самым закатом его лучи скользнули по белым воронкам каменоломней, примыкающих к городку с запада, окрашивая их в пастельные тона. Но очень скоро и они потемнели, посерели, а солнце на ночь нырнуло в море, чтобы утром снова подняться, но уже с противоположной стороны.

Море... Да, забыл сказать: Белокаменск стоит на берегу Синего моря, такого же маленького и уютного, как и он сам. Как ни странно, море так и называется – Синее. Так повелось давно; первые люди, что поселились на его берегах, по всей видимости, не отличались широтой фантазии, и назвали водоём очень просто – по его внешнему виду. И хотя это название не было звучным, оно отличалось удивительной точностью. В ясную погоду, в жаркий летний день море представляло собой чистый эталон глубокого голубого цвета. Этот цвет также называют цветом морской волны, и именно здесь, в окрестностях Белокаменска, волны Синего моря открывались в самом выигрышном свете, будто наслаждаясь своей красотой.

Берега Синего моря представляли собой бескрайние, слегка холмистые степи, уходившие к горизонту чередой возделанных полей. При первом взгляде с этих полей на море оно казалось здесь совершенно неуместным, как будто посреди степей какой-то исполин разлил воду из своего гигантского кувшина и забыл вытереть за собой. Но пожив в Белокаменске хотя бы неделю, вы привыкнете к этому ярко-синему цвету, к шуму прибоя и к крикам чаек над головой; кроме того, вы будете горячо благодарны Синему морю за утреннюю свежесть, за висящий в воздухе запах йода, за необыкновенные закаты.

Жителей Белокаменска море радовало не только красотой и свежестью – оно давало многим работу. Рано утром, ещё до рассвета, рыболовы на своих небольших судах уходили на юг от причалов, в открытое море, и к вечеру возвращались с полными трюмами выловленной рыбы. По субботам в городке собирался большой базар, но рыбный отдел работал независимо от дня недели.

Как я уже говорил, к западу от городка, довольно близко к морскому берегу, цепь холмов обрывалась белыми или сероватыми скалами. Там издавна добывали красивый строительный камень белого цвета, которым отделывали фасады домов и благодаря которому город получил своё название. Помимо белого, там добывали ещё и серый, и желтоватый камень, который не шёл для отделки, а использовался просто как кирпич, во всех случаях, в которых было возможно. За многие годы каменоломни расширялись вдоль моря, вгрызались в толщу берега, углублялись в недра, но запасы белого камня были ещё велики.

Шло время. Но даже развитие технического прогресса, казалось, не могло изменить размеренного уклада жизни в городке. Просто рыболовы пересели с баркасов на траулеры* [тра;улер – вид рыболовного судна], оснащённые большими сетями, а вместо серого камня всё чаще стал применяться бетон. Белый же камень без потери красоты отделки заменить ничем не удавалось, и его продолжали потихоньку добывать, но уже не вручную, а машинами и силой взрыва. Рыбой море было очень богато, и о её запасах тоже никто пока не задумывался. Только для обслуживания траулеров пришлось построить хороший порт с сухим доком* и молом.* [сухой док – сооружение для ремонта кораблей посредством извлечения их из воды; мол – насыпное или бетонное сооружение, предназначенное для защиты порта от волн]

В тот августовский день, с которого началось повествование, на закате солнца в порт прибыл последний траулер из тех, что утром выходили в море. Он немного задержался, поскольку зашёл чуть дальше остальных в надежде вытащить рекордный улов. Размер улова в основном интересовал лишь матросов, поскольку от этого напрямую зависел заработок большинства из них. Капитан траулера, Георгий Михайлович Каракумов, стоял на капитанском мостике, погружённый в свои мысли, и заводил судно в порт практически машинально. Проконтролировав начало разгрузки, он поручил судно своему помощнику, а сам сошёл на берег. Наступившие сумерки говорили о том, что заканчивалась пятница, а это значило, что завтра будет большой базар, в море можно не выходить, и потому появился повод зайти в старый моряцкий кабак, притаившийся у входа в порт в самом конце набережной, отделанной неизменным белым камнем. Это заведение называлось в какой-то морской тематике: то ли «Кальмар», то ли «Спрут», но поскольку оно отличалось самобытностью, жители городка привыкли называть его кабаком. Как говорится, кабак – он и в Африке кабак. Конечно, он уже давно освещался не свечами, а мягким жёлтым светом электричества, да и бармен считал деньги не в уме, а в компьютерной программе. Но как в старые добрые времена, на стенах в качестве элементов декора висели рыбацкие снасти, пиво подавали в больших толстостенных кружках, а поздним вечером в этом кабаке можно было услышать старые матросские песни, лившиеся из уст тех, кто был не воздержан в употреблении спиртного.

Каракумов вошёл внутрь, проскочил к стойке, никого не замечая вокруг, взял кружку с пивом и уже собирался разместиться за столиком, как вдруг в другом углу заметил старого знакомого.

– Серёга! Сколько лет, сколько зим!  –  воскликнул Георгий, подходя поближе для рукопожатия.

После приветствия у них завязалась дружеская беседа за кружечкой пенного, приводить которую здесь не вижу смысла: мы бы всё равно мало что поняли из их разговоров, ведь мы практически не знакомы ни с одним, ни с другим. Поэтому я лучше кратко расскажу о каждом из этих двух приятелей с самого начала их совместной истории.

Георгий Каракумов имел такую внешность, что с первого взгляда невозможно было поверить, что он капитан всего лишь небольшого траулера. Ростом он был метр девяносто; тёмные, почти чёрные, стриженые «ёжиком» волосы удачно оттеняли лицо со строгими, резкими чертами. Прямой нос, тонкие губы и небольшие, но острые и выразительные глаза намекали, что ему будут очень к лицу погоны по меньшей мере контр-адмирала. И кто знает, может быть ему и улыбнулась бы фортуна на военном поприще, но характер у него был явно не командирский. За крепко сложенным телом, высоким ростом и чётким лицом скрывались мягкий, порою нерешительный характер, глубокая доброта и некоторая эмпатичность, нетипичная для среднестатистического мужчины тридцати двух лет.

Георгий родился и вырос в Белокаменске, отучился в мореходном училище, а потом, чтобы работать капитаном, закончил институт в соседнем регионе. Там же он познакомился с Лизой, своей будущей женой, и с ней вернулся в Белокаменск, получив высшее образование. Практически сразу в их молодой ячейке общества случилось прибавление – родилась дочка, которую назвали Ксенией. Тогда же стало ясно, что для двух семей родительский дом маловат, от тесноты не спасала даже превращённая в большую спальню мансарда. И Георгий с помощью родителей купил маленький домик, расположенный недалеко от того места, где они жили, и через год с хвостиком привёл его в божеский вид. Точнее, не сам привёл – нанял строителей, которые сделали хороший ремонт, а сам в это время зарабатывал, будучи капитаном сухогруза. Следующие несколько лет он практически безвылазно мотался по волнам в штиль и шторм, перевозил продукт белокаменских каменоломней в разные города на берегу Синего моря. Вот тогда-то Лиза и поняла, как нелегко не видеться с супругом по два-три месяца, но она так умело скрывала свои мысли и чувства, что по её виду никогда нельзя было понять, что она чем-то опечалена или расстроена. Наоборот, в её серо-голубых глазах всегда скользила едва уловимая улыбка, выражение лица было радостным и приветливым, а светло-золотистые волосы туго заплетались в недлинную косичку. По крайней мере, именно такой её видели соседи, подруги и коллеги; и оставалось лишь догадываться, в каком настроении эта молодая женщина пребывает наедине с собой.

Впрочем, если бы мы заглянули в скромный домик, где проживала молодая семья Каракумовых, мы бы увидели уют и порядок. В маленькой комнатке стояла кроватка Ксюши, рядом с ней – комод с игрушками, а на полу лежал милый овальный коврик, связанный крючком. Бывшую гостиную Георгий переоборудовал под спальню, и широкий диван стоял в ней так удачно, что Лиза, когда на нем спала, могла наблюдать за комнатой дочки, даже не вставая. Конечно, забота о ребёнке отнимала много времени, но Лиза как-то быстро втянулась и всё успевала. Да и многого от неё не требовалось: раз в неделю смахнуть пыль и протереть полы в двух маленьких комнатах и кухне. Когда Ксюша подросла, Лиза устроилась медсестрой в районную больницу, иногда ей доставались ночные смены. В таких случаях с дочкой ночевала мать Георгия, Людмила Петровна, благо имела возможность и, как уже говорилось, жила недалеко.

Каждый раз, когда Георгий возвращался из долгих плаваний, он навещал родителей, а потом спешил к молодой жене и дочке. В такие вечера их домик, казалось, светился от огромного семейного счастья. А за три года до описанных в этой повести событий он поменял работу и попал на рыболовное судно – траулер. Теперь он почти каждую ночь ночевал дома, и Лизе даже не приходилось скрывать свою печаль – ей просто неоткуда было взяться.

Сергей Александрович Петлицын был всего на год младше своего товарища, но при этом разительно от него отличался. Небольшой рост и плавные, какие-то округлые черты лица делали его непохожим на человека, который мог бы связать свою жизнь с морем. Серые глаза и русые волосы, старательно зачёсанные назад, не придавали его образу величия. Однако, в отличие от Георгия, Сергей был гораздо ближе к военным кораблям: в своё время он отслужил на флоте и дорос там до звания младшего лейтенанта, после чего ушёл в запас. В том же году он женился, у него родился сын Ваня, но едва ему исполнилось три года, как жена Сергея умерла. Так как в одиночку ему было тяжело совмещать работу и воспитание сына, Петлицыну помогала его старшая сестра Оксана. Её помощь дала ему возможность найти работу с большей зарплатой. Так он попал капитаном на судно-зерновоз – воинская специальность оказалась весьма кстати. Звание младшего лейтенанта накладывало на него ношу военнообязанного и связанные с ней ограничения по выбору места жительства и перемещению за рубеж – военному флоту, расположенному на Синем море, в любой момент могли потребоваться квалифицированные кадры.

Здесь следует сделать важную оговорку: на берегах Синего моря расположились два государства, а народы, живущие в них, настолько сильно перемешались, что отличить их представителей стало практически невозможно. И Петлицын жил в стране, примыкающей к западному берегу моря, в то время как родина Каракумова расположилась на северном и восточном берегах. От Белокаменска до границы было каких-то сто километров. Петлицын вообще родился в лесном краю, а на море оказался только с началом службы в вооружённых силах.

Первый раз судьба свела будущих друзей именно здесь, на белокаменском ре;йде*. [рейд – удобное место для стоянки кораблей на якоре перед входом в порт] В тот день Георгий возвращался с пустыми трюмами, чтобы снова заполнить их белым камнем, а Сергей привёл в порт судно с пшеницей и ожидал своей очереди на разгрузку. Познакомились они на берегу, когда сдавали в администрацию порта судовые документы, а потом Георгий предложил новом знакомому посетить его кают-компанию*, [кают-компа;ния – общее помещение для совместного отдыха или офицерского собрания на корабле] побеседовать на профессиональные темы за чашкой чая. Сергей, недолго думая, согласился. Каракумову сразу понравился его волевой характер и командирские манеры; он нашёл в нём те качества, которых недоставало ему самому.

С той поры они стабильно встречались три-четыре раза в год то у одного, то у другого на родине. Сергей даже пару раз побывал у товарища дома, познакомился с семьёй. А когда Георгий перешёл с сухогруза на траулер, они стали видеться гораздо реже. Последняя встреча вообще состоялась полтора года назад. Неудивительно, что Каракумов так обрадовался, встретив Петлицына в кабаке.

И вот они вдвоём сидят за тёмным деревянным столиком, потягивают пиво из толстостенных гранёных кружек и рассказывают друг другу новости последних полутора лет. Вечер пятницы вступил в свои права – в баре полно народу. Одни посетители занимают столики у низких окошек, бросающих слабые отсветы на белокаменную набережную, другие толпятся у стойки, ожидая, пока бармен предоставит им желанный пенный напиток или кое-что покрепче, третьи просто стоят в свободном пространстве, беспредметно беседуя. Но вся эта суета не касается двух приятелей, нашедших для своего обмена новостями укромный уголок у двери, ведущей на кухню. Дверь периодически открывается, в зал выползают незамысловатые блюда и остро-солёные закуски, но Георгию и Сергею это ни коим образом не мешает. Над ними на стене в тусклом свете потолочной лампы висит связанные крупными узлами рыболовная сеть, рядом на полке стоят бутылки из тёмно-зелёного и тёмно-синего стекла, закрученные винтом раковины и какие-то странные зелёные нитки, видимо, призванные имитировать водоросли. Трудно представить более уютную и приятную картину, но ещё труднее представить, в каком водовороте событий судьба закрутит двух приятелей через считанные недели...

Глава II. Вариант испанской партии

На следующий день, в субботу, после обеда, когда пивной дух физиологическим путём покинул организм, Георгий Каракумов вышел из дома и направился на соседнюю улицу. По выходным, когда траулер отдыхал в порту, а его команда – по домам или кабакам, капитан завёл традицию играть в шахматы с Яковом Борисовичем Серебренниковым, профессором, доктором исторических наук. Познакомились они давно, ещё когда Георгий получал высшее образование. Серебренников приехал в этот институт читать краткий курс лекций по истории народов, живущих на берегах Синего моря. После первой лекции Каракумов подошёл к нему с дискуссионными вопросами. При дальнейшем общении он узнал, что профессор – его земляк, кроме того, тоже в своё время увлекался шахматами, даже имел разряд. После этого курса лекций Серебренников больше не приезжал, но его координаты Георгий сохранил. Впрочем, в Белокаменске профессор был довольно известной фигурой; Георгию даже казалось, что он его видел, ещё будучи школьником.

Когда Каракумов вернулся в Белокаменск, он связался с профессором и предложил ему где-нибудь встретиться. Серебренников согласился, к тому же прихватил с собой шахматную доску. Так начались их регулярные встречи за клетчатым полем боя, но между ними не было заметно соперничества. Напротив, после некоторых партий профессор расставлял на доске особенно интересную позицию, и объяснял Георгию, как следует в ней играть. Пару лет назад Серебренников вышел на пенсию, читать лекции перестал, и круг общения у него значительно сузился. Поэтому, чтобы не страдать от социального одиночества, он выбирался в городской парк, где в увитой листьями беседке собирались такие же, как он, любители сразиться чёрно-белым воинством.

Яков Борисович жил с супругой в трёхкомнатной квартире; сын и дочка его, конечно, давно выросли, разъехались, завели свои семьи и навещали его очень редко. А подтягивание Каракумова по уровню шахматной игры приносило профессора чувство глубокого удовлетворения от того, что он ещё нужен людям. Георгию тоже нравилось с ним играть, не только как с сильным соперником, а ещё и как с тем, кто может объяснить, чем чревато взятие пешки в гамбите Эванса и почему чёрные имеют право ударить конём в русской партии.

В эту субботу всё шло по-старому: профессор заварил чёрный чай, разлил его по фарфоровым кружкам, расставил на доске фигуры и начал партию, отхлёбывая тёплый ароматный напиток. Они разыграли дебют*, [дебю;т – начальная стадия шахматной партии] известный всем любителям как испанская партия. Этот дебют отличается непростыми разветвлёнными вариантами игры, но при этом не даёт ни одной стороне возможности быстрой атаки. Оттого было больше удивление Каракумова, когда Серебренников, играя чёрными, пожертвовал коня за пешку. Тем не менее, Георгий коня «съел», и тут же получил серию повторяющихся шахов, после которой профессор торжественно объявил:

– Ничья, Георгий Михалыч, – и протянул руку (Он знал, что Каракумову нравится, когда его называют по имени-отчеству).

– Яков Борисович, почему ничья?

– Вечный шах*. [вечный шах – непрерывное нападение на короля противника в повторяющейся позиции; по современным правилам – ничья]

– Да нет, это понятно. Я имею в виду... Зачем вы коня отдали? – Георгий обратил внимание на кучку фигур, стоящих рядом с доской.

– Именно для этого, мой юный друг.

– Чтобы сделать со мной ничью?

Профессор кивнул.

– А почему вы не стали играть на победу? – Георгий продолжал удивлённо смотреть то на доску, то на профессора, даже про чай свой забыл.

– Смотри, – Серебренников расставил позицию, в которой пожертвовал коня, – ты мне создаёшь угрозы так и вот так. Да и положение у тебя лучше. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как делать ничью. Это важный кусочек шахматного искусства – в проигранной позиции найти ходы, которые приведут к вечному шаху. И не только в шахматах, в жизни тоже очень пригодится умение сделать ничью самостоятельно, а не ждать, что так сложатся обстоятельства. Ладно, расставляй, продолжим...

– Яков Борисович, а этот вечный шах, который вы мне сделали, это, наверное, теоретическое продолжение варианта испанской партии? То есть, эта комбинация давно известна?

– Не совсем. Да, в одном из вариантов такая жертва коня возможна, но она к теории не относится. Я просто вспомнил, что так в одной из партий за звание чемпиона мира сыграл один из наших шахматных титанов. То ли Василий Смыслов, то ли Борис Спасский... Точно не помню. Но комбинацию вспомнил, и решил разыграть. Запоминай, пригодится.

Они расставили фигуры и продолжили играть. Георгий расслабился, осмотрелся по сторонам. В квартире Якова Борисовича он был уже не раз, но каждый раз ощущал в ней какие-то новые, неизвестные ему ранее чувства. Комната, в которой они играли была обставлена по типу гостиной. Вдоль комнаты растянулась мебельная стенка, состоящая из двух платяных шкафов, серванта и десятка с лишним книжных полок. Сквозь открытое окно в гостиную проникали свежий воздух и рассеянный солнечный свет. Игроки сидели напротив серванта в двух креслах, разделённых шахматным столиком. На нём клетками из светлого и тёмного дерева была обозначена шахматная доска, оставалось только расставить фигуры. Этот столик профессор раздобыл не так давно на барахолке, буквально за бесценок, отполировал его, покрыл лаком и стал использовать по назначению. Ему очень нравилось даже просто любоваться расставленными на нём фигурами, не говоря уже об игре. Сами фигуры, которые Серебренников использовал для столика, были искусно вырезаны из красивых пород дерева с витиеватыми разводами на срезе. Ферзи были увенчаны маленькими коронами контрастного цвета, а короли – такими же маленькими султанчиками.

Над креслами и столиком по всей стене висели разнообразные картины. На одной был изображён серый европейский город во время дождя, на другой – светлая берёзовая роща, пронизанная солнцем от верхушек до самых корней, третья картина представляла собой натюрморт с бокалом вина, бутылкой и россыпью фруктов. Но сильнее всего внимание Каракумова привлекал большой портрет в красивой резной раме. С него в комнату смотрела молодая женщина с правильными чертами лица. Вьющиеся тёмно-русые волосы пышно спадали ей на плечи, задрапированные воротником какого-то предмета одежды. Губы сжимались в лёгкой улыбке, придающей портрету весеннее настроение. Но самыми красивыми были её глаза, бездонные голубые глаза с тонкими ресницами, настолько проницательные, что казалось, будто не ты смотришь на портрет, а она смотрит на тебя, устремив свой пристальный взгляд в самые укромные уголки твоей души.

Георгий очень хотел спросить профессора, что это за портрет, но не решался отвлекать его от раздумий над очередным ходом. Несколько минут он машинально переставлял фигуры, глядя то на портрет, то на сервант, то на седую голову Якова Борисовича, которая блестела в лучах опускающегося солнца. Наконец, Каракумов «зевнул» ладью и сдался.

– Яков Борисович, скажите, а чей это портрет? – спросил он, как только его бывший оппонент начал снова расставлять фигуры.

– Это... Это моя Сонечка.

– Жена ваша? София Ивановна?

– Да, она самая. Примерно в твоём возрасте. Что, непохожа?

– Не знаю, – протянул Каракумов, и прежде, чем он успел возразить, Серебренников негромко позвал жену в комнату:

– Соня, радость моя, подойди пожалуйста к нам!

– Что такое?

– Ну зайди, зайди. Повернись к нам лицом... А теперь присмотрись внимательнее, Георгий Михалыч, похожа?

Каракумов внимательно рассмотрел стоящую перед ним пожилую женщину. Действительно, как он этого раньше не замечал? Ведь если слегка разгладить морщины, добавить объёма причёске и убрать седину, София Ивановна станет точно такой же, как девушка с портрета.

– Очень похожи. Прямо одно лицо.

– Спасибо, – София Ивановна улыбнулась.

– Этот портрет, – отозвался профессор, – память о моём друге, художнике Васе Черёмухине. Он на нашей свадьбе гостил, все ели, пили, а он, как всегда, в блокноте что-то чёркал. Я потом глянул краем глаза – а там набросок Сони! Он, конечно, смутился, а я ему с этого наброска портрет заказал. И через полгода он ко мне в гости приехал вот с этим шедевром. Он далеко отсюда жил, километров пятьсот. Как он этот портрет в поезде тащил – ума не приложу... Его уже десять лет как нету, а портрет висит, как напоминание. Вот как в жизни бывает...

Георгия эта история так впечатлила, что никакие шахматы теперь ему на ум не шли. Всю дорогу до дома он преодолел как в тумане, размышляя о непредсказуемости судьбы и о неизвестном ему художнике по фамилии Черёмухин.

Глава III. Сентябрьский шторм

Августовские дни проходили размеренно и спокойно. Изредка проносились тучи, приносящие кратковременные дожди; от ночной прохлады перед рассветом выпадала роса; свежий ветер пригонял откуда-то облака и целый день лепил из них, как из хлопка, разнообразные причудливые фигуры. В садах наливались соком краснобокие яблоки, на вишнях появились первые жёлтые листочки, в огородах остались лишь тыквы, да кое-где на бахче ещё темнели полосатые шары арбузов. Август, насладившись щедростью своих природных даров, уступал место грядущему сентябрю. С неба искрами посыпались падающие звёзды, они летели прямо в Синее море, и в безлунную ночь можно было проследить их путь почти до самой воды на горизонте. Иногда казалось, что звёздочки ныряют прямо в море и некоторое время ещё светятся в глубине. Но приглядевшись, можно было понять, что это иллюзия, просто волны слабым фосфорическим светом утомляют глаза.

Наступивший сентябрь оказался для Белокаменска неспокойным. Часто по ночам поднимался сильный ветер, сбивавший с веток недозрелые яблоки. По утрам Лиза Каракумова собирала их, но компот сварить не могла – кисловатый вкус не заглушало даже приличное количество сахара. Однажды утром, едва траулер Георгия вышел в море, началась буря. Волны бились в набережную, будто хотели смыть в воду белые облицовочные плиты. Суда, стоявшие на якоре в гавани, вертелись на волнах как бутылки. Море залило даже одну из воронок каменоломней, к счастью, на тот момент неиспользуемую. Лиза очень переживала за мужа, но всё обошлось благополучно: вечером, едва стемнело, Георгий, уставший и голодный, добрался домой. Рыбы им, конечно, в этот день не досталось, спасибо, что хоть сами уцелели.

Первого сентября в семье Каракумовых случилось очень важное и радостное событие: Ксюша пошла в первый класс! По такому поводу даже небесная канцелярия оказалась благосклонна, и какая-то неведомая сила рано утром разогнала дождевые тучи над Белокаменском, обеспечив проведение торжественных линеек в школах на открытом воздухе. Ксюша, одетая в праздничное платьице, гордо вышагивала по улице с букетом наперевес. Две её косички, обычно торчавшие в разные стороны, были аккуратно причёсаны и закреплены кружевными белыми бантами. Георгий и Лиза шли чуть позади, глядя, как их дочка идёт на свой первый в жизни урок, и тихо вспоминали, как у них в своё время прошли первые звонки. Вечером в их маленьком домике был устроен настоящий праздник: Лиза развесила цветные буквы «С днём знаний!», испекла небольшой, но очень вкусный медовый тортик, а Георгий сбегал на базар и где-то там умудрился раздобыть винограда, слив, сладких яблок и груш. Когда темнота укрыла городок, домик Каракумовых светился от счастья, как во многие другие прошедшие вечера.

Но не прошло и двух недель сентября, как вслед за первой бурей, заставившей Лизу поволноваться за мужа, пришла вторая, на этот раз более серьёзная – социальная. Два государства, ранее мирно делившие побережья Синего моря, в одно пасмурное сентябрьское утро объявили друг другу войну.

История умалчивает о том, по какой причине так круто изменились соседские отношения двух стран; для нашей повести это не имеет никакого значения. Скажем так, всё началось из-за какого-то пустяка, но обещало привести к огромным последствиям. Эти последствия стали ощущаться практически сразу же, особенно в находившемся в каких-то ста километрах от границы Белокаменске. На центральной улице по вечерам больше не горели разноцветные витрины, уличные фонари тоже отключили; несколько раз звучала учебная сирена; начали переоборудовать в укрытия цокольные этажи и подвалы. Администрация порта запретила рыболовам выходить в море, и Георгий ненадолго остался без работы. Ключевое слово «ненадолго», потому что вскоре судьба подкинула ему такую работу, о которой он в мирное время не мог даже предположить.

В первую же неделю войны в белокаменском порту разместился отряд торпедных катеров. Когда он пробыл там несколько дней, администрация порта срочно вызвала Каракумова, не объясняя, что случилось. Он пробыл там два часа, потом бегом прибежал домой, впопыхах собрал в сумку кое-какие вещи, вкратце объяснил Лизе, что происходит, поцеловал Ксюшу и побежал обратно в порт. По пути он успел на пятнадцать минут забежать к родителям, а затем исчез в пасмурном сентябрьском вечере.

Через некоторое время его супруге более подробно сообщили, что произошло. Оказалось, что на третий или четвёртый день пребывания в порту капитан торпедного катера «Катран», фамилия которого осталась засекречена, трагически погиб на суше от руки диверсанта. Штаб флота потребовал срочно найти капитана гражданского судна, который смог бы временно руководить катером. Выбор пал на Каракумова.

На корабле его встретил штурман Андрей Владиславович Кусаев, большой мужчина с широким лицом, высоким лбом, рыжеватой щетиной и густой шевелюрой такого же оттенка. На нём очень хорошо смотрелись бушлат и фуражка, впрочем, штурман принадлежал к такому типажу людей, про которых сложили поговорку «подлецу всё к лицу». Увидев Каракумова, он выпрямился и нацепил фуражку, которую до этого держал в руках.

– Здравия желаю, товарищ наш-новый-капитан, – протараторил штурман странное приветствие.

– Здравствуйте. А вы кто? – Георгий, не привыкший к военным порядкам, даже немного растерялся.

– Кусаев Андрей Владиславович, или, если угодно, товарищ штурман! Моя главная задача – прокладывать курс торпедного катера, а с сегодняшнего дня есть ещё одна: помочь вам адаптироваться на нашем замечательном корабле!

Георгий сразу же попросил его о двух вещах: во-первых, перейти на ты, а во-вторых, немного сбавить громкость голоса и не чеканить слова так, чтобы было слышно во всём Белокаменске. Первую просьбу штурман легко удовлетворил, а на вторую ответил:

– Привыкай, товарищ капитан, к моему голосу, и сам у себя вырабатывай командный тон. А то ты какой-то зажатый. Давай повеселее, скоро пойдём бить врага!

Эта бравада не улучшила Каракумову настроения, а лишь ещё сильнее его обеспокоила. Он без малейшего страха водил траулер по бурному морю, мог вытащить сеть с рыбой на грани её прочности, но когда понял, что ему придётся принимать решения о пуске торпед – не на шутку испугался. Впрочем, вскоре он привык к голосу и интонации Кусаева, и она даже начала его ободрять. Штурман теперь казался ему прямолинейным человеком, к тому же наделённым недюжинной смелостью и отвагой. Втайне Георгий даже завидовал ему и начал пытаться подражать в некоторых моментах.

В тот же вечер, когда на «Катране» появился новый капитан, Андрей Кусаев приступил к выполнению своих дополнительных задач. Первым делом он вынул из подсобки китель, брюки, бушлат и фуражку – в общем, полный комплект капитанской формы, и заставил Георгия всё это надеть. Как ни странно, ему весь комплект пришёлся впору, как будто был сшит по мерке.

– Наш прошлый капитан, царство ему небесное, был такой же комплекции, как и ты, – пояснил Кусаев.

Затем он повёл его по кораблю, чтобы хотя бы примерно ознакомить с компоновкой и расположением всех необходимых помещений. Оказавшиеся в них матросы, увидев капитана и штурмана, вскакивали и отдавали честь. Но когда они подошли к посту радиста, дверь распахнулась, оттуда выскочил какой-то младший офицер, на ходу отдал честь и куда-то убежал по коридору.

– Кто это?

– А, это Князь Пятницкий, – как ни в чём не бывало ответил Андрей.

– Кто?!

– Ну, лейтенант наш, командир отдела радиосвязи и разведки. Фамилия у него Пятницкий.

– А почему князь?

– Когда-то прозвище прилепилось. Потому что Олег зовут, потому и князь. Надо заметить, фамилия к нему идеально подходит.

– Почему?

– Да у него семь пятниц на неделе! Он тебя даже не заметил, я уверен. Только через неделю поймёт, что на «Катране» новое лицо появилось.

– Кстати, а что такое «Катран»?

– Наш торпедный катер так называется.

– Нет, это я понял; а в честь чего?

– Есть такая акула – катран. В нашем море тоже водится. Ладно, пошли дальше...

В первую ночь, проведённую в должности капитана торпедного катера, Георгий долго ворочался в бесплодных попытках заснуть, но удалось это ему лишь под утро. А неделю спустя произошла ситуация, которая очень поспособствовала сближению штурмана и капитана.

Бурей, описанной в начале главы, этот неспокойный сентябрь не ограничился. Едва торпедные катера распределись каждый в свой район моря для патрулирования, мощный западный ветер притащил налитые водой тучи и развесил их над водной гладью. С наступлением ночи Каракумов заступил на вахту. Кусаев на всякий случай решил первые пару часов постоять рядом, чтобы в случае чего помочь. Налетел шквал и обдал корабль миллионами брызг; затем полил крупный сильный дождь. Катер зарылся носом в волну, вода прокатилась по палубе. Георгий пытался удержать штурвал, и пока это ему более-менее удавалось. Но когда после очередного шквала что-то грохнуло на корме, капитан высунулся из рубки* [ру;бка – помещение, предназначенное для управления кораблём] на палубу, держась за край дверного проёма, как он частенько делал на своём траулере. От накатившей волны катер сильно накренился в сторону открытой двери, Каракумов потерял равновесие и полетел в сторону борта. Не привыкший к устройству военного корабля, он забыл, что на «Катране», в отличие от траулера, не приделаны поручни на каждом шагу и не привязаны канатные петли – в пылу боя все эти приспособления будут только мешать и путаться под руками. Сделав хватательное движение рукой на месте несуществующей скобы, Георгий обязательно нырнул бы в бушующее море, но в последний момент почувствовал, что его схватили за ноги, и шлёпнулся на палубу.

– Гера! Аккуратнее! – донёсся до него голос штурмана, – здесь ворон считать нельзя, пропадёшь в два счёта! Держись крепче!

Через минуту капитан, пока имеющий мало опыта в удержании равновесия, на четвереньках вполз в рубку.

– Я же... Привык, что у меня... Везде... Скобы приделаны... И канаты привязаны, – он пыхтел и фыркал, видимо, всё же немного глотнул воды.

– Вот я тебе и говорю: не зевай! Здесь есть только один канат, тот, который флаг поднимает. Так что привыкай к новым реалиям.

После своего спасения Георгий резко переменил отношение к своему новому товарищу: он понял, что на него можно положиться. Переводя дух в рубке, они разговорились. Капитан узнал, что Андрей был немного старше его (ему недавно исполнилось 36), а вот женой и детьми не обзавёлся – всё как-то не доводилось, по его собственным словам. Последние лет пять он отслужил штурманом и уже ждал повышения, но началась война, и «Катран», на котором он служил, мгновенно определили в один из самых горячих районов моря. А тут новая морока – как он в шутку говорил, «понабрали капитанов по объявлению, а я потом их из воды вытаскиваю». Впрочем, на Георгия он не сердился, его скорее забавляло наблюдать, как он здесь осваивается. При этом Андрей был готов в любую минуту подсказать, разъяснить или физически прийти на помощь. Какого-нибудь другого штурмана для разрешения подобных ситуаций сложно было представить. 

Наутро погода наладилась, и к проснувшемуся капитану заглянул штурман:

– Подъём! Доброе утро! Уже весь экипаж встал, давай скорее!

Георгий в спешке начал одеваться, но косо застегнул пуговицы на кителе и потратил ещё несколько минут, чтобы привести себя в порядок. Когда он вошёл в рубку, Андрей протянул ему стрелочный будильник.

– Возьми, тебе пригодится.

– Спасибо.

– Ты случайно в шахматы не играешь?

– Играю. А почему ты спрашиваешь?

– Ты на шахматиста сильно похож, – Кусаев усмехнулся, – давай сыграем, пока на горизонте никого не объявилось.

С этого момента они стали садиться за шахматы в минуты затишья. Андрей держал на корабле специальный флотский шахматный набор: маленькую доску с углублениями, а у каждой фигуры на донышке торчал деревянный штырёк. Такие шахматы, по словам штурмана, не падали практически при любой качке, в отличие от некоторых капитанов.

После нескольких игр со штурманом Георгий про себя отметил, что наконец-то нашел соперника, примерно равного себе по силе. Всё-таки, играя с профессором, он понимал, что тот, если захочет, легко его выиграет. А других хороших шахматистов в Белокаменске не было. Такая игра в шахматы придала Каракумову значительное количество жизненной энергии, он стал гораздо смелее смотреть на возможную встречу с противником.

Глава IV. Размен в воздухе

Но прежде чем с вражеским кораблём столкнулся «Катран», воздействие войны в полной мере ощутил на себе Белокаменск.

Опустилась холодная, сырая сентябрьская ночь. Над городком быстро пролетали клочки кучевых облаков. На улицах с наступлением войны стало тихо; шумные компании больше не собирались в сквере и у фонтана; те немногие магазины, что продолжали работать, прятались за фанерными щитами или нагромождениями мешков с песком.

Больницу, где работала Лиза Каракумова, переоборудовали под военный госпиталь. Теперь она значительно чаще стала оставаться там на ночь – работы медсёстрам прибавилось кратно. И всё чаще Людмила Петровна помогала ей, ночуя с Ксюшей. Жители Белокаменска уже получили инструкции, что делать в случае воздушной тревоги, правда, спокойнее от этого не стало. А в холодную ночь в конце сентября эти знания многим пригодились на практике.

Около полуночи над спящими домиками Белокаменска протяжно завыла сирена. Впервые за многие годы сон горожан был нарушен этим неестественным, чуждым, пугающим звуком. Постоянно повышая тон, отражаясь эхом от скал и от моря, он погнал белокаменцев в подвалы и убежища. Там сирена была слышна намного слабее, как будто звучала далеко, за несколько километров. Не до конца проснувшиеся люди ещё толком не осознавали, где находятся и что происходит, они сидели на низеньких скамейках, уставив глаза в кирпичные своды подвалов.

Через пятнадцать минут над полями западнее Белокаменска послышался тяжёлый гул моторов. В полной темноте нельзя было понять, что это такое, приходилось лишь догадываться. Но разведчики, скрывающиеся где-то в полях вместе с радарными установками, чётко определили, что на город движутся вражеские бомбардировщики. Если бы в ту ночь светила луна, с земли удалось бы различить их вытянутые силуэты с широко распластанными крыльями.

Однако, привлекательных целей в Белокаменске было мало: пара небольших заводов в компактной промзоне, да морской порт местного значения. Пять из восьми самолётов отклонились и прошли севернее, не потревожив городок. Один атаковал авторемонтную мастерскую, а второй по ошибке высыпал все бомбы в каменоломни, видимо, приняв их светлые пятна за какое-то важное предприятие. Вреда он не причинил никакого, скорее даже помог каменщикам расколоть белую твердь скалы. Но последний бомбардировщик не стал обходить город с севера, а взял курс прямо в глубину жилых кварталов.

Силы противовоздушной обороны вели его на прицеле в луче прожектора, но поразить не могли – не хватало дальности зенитных автопушек. Едва самолёт противника приблизился на нужную дистанцию, по нему был открыт шквальный огонь. Снаряды мелкого калибра пробили ему крылья, разбили стёкла кабины, в нескольких местах продырявили фюзеляж. Но прежде чем качнуться и нырнуть к земле, вражеская машина открыла люки и высыпала на Приморскую улицу шесть чёрных стокилограммовых металлических капель, начинённых взрывчаткой. После этого противник даже не успел лечь на обратный курс: с пробитыми топливными баками, повреждённым мотором и дырой в кабине самолёт потерял управление, накренился, будто соскальзывая с большой горки, и разбился к востоку от городка в заросших бурьяном холмах.

Но прежде чем это случилось, шесть бомб, повинуясь гравитации, полетели к земле в шахматном порядке. В следующие секунды они по очереди касались земли и разрывались, порождая красные огненные брызги. От взрывной волны каменные домики рассыпались, будто сложенные из детских кубиков; как спички, в разные стороны разлетались планки штакетных заборов*; [штаке;тный забор (штаке;тник) – заграждение из деревянных, реже металлических планок с промежутками между ними] деревья и кусты в палисадниках пригибались к земле. От каждого взрыва по соседним дворам разлетались щепки и мелкая щебёнка, а в небо поднимался клуб чёрного дыма в форме грибка. Всё это длилось не больше десяти секунд, но часть Приморской улицы преобразилась до неузнаваемости. В шести дворах вместо большинства построек зияли большие воронки, проезжая часть улицы засыпалась обломками, два фонарных столба накренились, а один и вовсе упал поперёк дороги.

Пока обломки сбитого воздушного судна догорали в кустах чертополоха на склоне холма, командир зенитного расчёта отчитывался в штабе перед командиром дивизиона.

– Товарищ майор! Сегодня в ноль часов тридцать шесть минут четвёртым зенитным расчётом над центром Белокаменска сбит бомбардировщик противника! Потерь среди личного состава нет.

– Модель, тип известны?

– Никак нет! Утром пошлю гонца, посмотрит – сообщу.

– Не сто;ит. Лучше скажи мне, лейтенант Сорокин, вы его вместе с грузом положили?

– Никак нет. Успел отбомбиться...

– Плохо, лейтенант, плохо. Значит, разменялись мы... Свободен.

После ночного налёта город понемногу начал приходить в себя ещё до наступления рассвета. Как только утих шум моторов в небе, умолкла заунывная сирена. Разбуженные горожане не спеша начали возвращаться в постели, а самые впечатлительные решили задержаться в подвале до утра, на всякий случай. Суровый осенний ветер, гнавший по ночному небу клочья туч, к рассвету стал слабеть, словно решил устраиваться на ночлег. Даже собаки, которые летними ночами приветствовали громким лаем любое движение или шорох в кустах, скрылись в будках и затихли, испугавшись взрывов. На холмах за городом догорала сбитая железная птица и трава вокруг неё. Некрупное возгорание на месте падения одной из бомб пожарная команда оперативно залила водой. Белокаменск оправлялся от первого удара.

Когда золотой шар солнца выплыл из бескрайних синих просторов и закачался над волнами, капитан и штурман торпедного катера «Катран» заканчивали свою вахту шахматным поединком. Последние пять ходов Кусаев безуспешно гонялся за слоном своего оппонента в надежде его разменять. Когда же он добился своей цели, то в сердцах воскликнул:

– Наконец-то! Что ж ты сразу на размен не соглашался?

– И не согласился бы, – парировал Георгий, – если бы ты меня не поймал. У меня этот слон хороший был, а у тебя плохой!

– Чего это сразу «плохой»?

– Да ты посмотри на позицию! Он же у тебя был пешкой закрыт. А ты заладил: «Размен, размен...»

В этот момент в рубку вбежал Пятницкий:

– Товарищ капитан!.. – всмотревшись в лицо капитана и осознав, что перед ним другой человек, он от удивления даже растерялся. Но штурман незаметно для Каракумова показал лейтенанту кулак. Через секунду тот сориентировался и продолжил доклад:

– Товарищ капитан! По правому борту обнаружено транспортное судно противника!

Георгий собрал волю в кулак и крикнул:

– Торпеды к бою!

Открылись крышки четырёх торпедных аппаратов, расположенных на палубе. Несколько минут напряжённого ожидания, пока штурман с помощью приборов определял расстояние и скорость судна – и после команды «Огонь!» две сигарообразные торпеды плюхнулись в воду чуть правее катера и быстро пошли на цель. Было видно, как противник разворачивается, пытаясь увернуться от торпед, но Кусаев, стоявший в рубке с секундомером в руке, было уверен, что этот манёвр ему не удастся. Действительно, через минуту и тридцать семь секунд на горизонте поднялись два водяных столба, и неприятельское транспортное судно переломилось на две части, стремительно идущие ко дну. Ещё через пару минут «Катран» подошёл поближе, и стало видно, что на месте судна остались лишь несколько плавучих обломков.

– Поздравляю, Гера! – весело крикнул Кусаев, пожимая ему руку, – поздравляю с первым успехом. Как говорится, шах и мат!

Взглянув в лицо Георгия, штурман удивился. Вместо радостного выражения он обнаружил там грусть вперемешку с растерянностью и даже небольшой тревогой.

– Георгий, ты чего такой смурной? Ты теперь официально можешь считаться капитаном торпедного катера «Катран»! – раскатистый голос Андрея никак не сочетался с угрюмым лицом того, кому были адресованы фразы.

– Да не знаю я... Нет, всё нормально. Ты тоже меня пойми: я раньше в море ходил исключительно за рыбой. Тяжело вот так с бухты-барахты переналадить себя под торпедоносец.

– Ладно, иди отоспись. Я тебя до конца вахты подменю. Устал, наверное, вымотался с ночи.

В то утро Лиза Каракумова возвращалась с ночной смены. Ночная сирена застала её в момент перевязки, и конечно, спуститься в убежище она не смогла. В здании остался почти весь коллектив – работа в госпитале шла круглосуточно. Она даже краем глаза увидела в окно, как на черном фоне ночного неба прочертил огненную полосу падающий бомбардировщик. И так же, как весь Белокаменск, она услышала шесть взрывов, последовавших один за другим, а затем и седьмой, задержавшийся на минуту. Эти взрывы её сильно встревожили. В глубине души она надеялась, что с дочкой всё будет хорошо, и в своей обычной манере прятала беспокойство от посторонних глаз. И всё же на пути домой, проходя мимо здания администрации города, похожего на древнегреческий Парфенон, она ощутила тяжёлое предчувствие.

Повернув на Приморскую, она сразу же заметила поднимающийся в конце квартала дымок и упавший фонарь; на подходе к своему дому она взглянула на соседский участок, вскрикнула и с бьющимся сердцем подбежала к нему. На месте дома из белого кирпича остались развалины. Крыша полностью исчезла, перегородки раздробило в щебень, половина стен обвалилась, а в остальных появились трещины шириной в ладонь; в квадрате, образованном остатками стен, торчали обугленные брусья и куски досок. На месте погреба, располагавшегося под домом, осталась лишь коническая воронка в земле. Рядом валялась половина крышки, закрывавшей вход в погреб.

У Лизы пробежал мороз по коже. С соседкой, милой женщиной лет пятидесяти пяти, они очень хорошо общались. Лиза вспомнила, что только вчера после обеда, перед уходом на смену, обменялась с ней двумя-тремя фразами о делах и самочувствии. Эта маленькая деталь была их ежедневной традицией. Соседка часто угощала Ксюшу малиной и смородиной со своего сада. А теперь кустики малины завалены обломками белого кирпича. Даже в погребе невозможно было укрыться от всесокрушающей силы сброшенного с небес железа. Лиза опустилась на стоящий возле забора пень и заплакала в полный голос. Впервые за семь лет жизни в Белокаменске она позволила себе проявить эмоции. С этого момента едва уловимая улыбка, ставшая её главным украшением, надолго пропала из серо-голубых глаз.

Тут же, на пеньке, её обнаружила выглянувшая из окошка Людмила Петровна, которая как всегда ночевала с Ксюшей, когда Лиза работала в ночь. В последние недели это стало происходить довольно часто.

– Лизавета! – свекровь окликнула её, и, когда та повернулась, увидела её мокрые глаза.

– Ну вставай, вставай... – ласково проговорила Людмила Петровна, подойдя поближе, – пошли в дом, отдохнёшь. Я сама до утра глаза проплакала. Пойдём потихоньку.

В комнате она накапала Лизе каких-то капель из маленького пузырька, размешала их с водой и велела выпить. Им очень повезло: уложив Ксюшу, она засиделась допоздна и услышала протяжный вой сирены в первые же секунды. Не теряя ни минуты, бабушка разбудила внучку, и они спустились в погреб. Вскоре наверху что-то грохнуло, по ощущениям, прямо над ними, и они просидели в погребе до самого утра. Теперь Ксюша досыпала, а Людмила Петровна так и не сомкнула глаз.

Дом Каракумовых получил незначительные повреждения: посекло шиферную крышу, взрывной волной выбило стёкла и упал штакетный забор на меже. Стёкла в тот же день вставил Михаил Алексеевич, отец Георгия. Вообще он вместе с женой сначала предложил Лизе с Ксюшей поселиться у них, но после краткого рассуждения решили сделать наоборот. Лиза аргументировала эту точку зрения тем, что дом родителей Георгия находился намного ближе к промзоне, рядом с пятиэтажками заводского посёлка, и шальная бомба вполне могла наведаться в этот район. Конечно, после ночного налёта Приморскую улицу тоже нельзя было считать безопасной, но здесь хотя бы домик был чуть просторнее, и Лизе ближе было ходить на работу. Впрочем, от людей, только что переживших сильные эмоции, сложно ожидать взвешенных рассуждений.

Но не для одних Каракумовых этот холодный сентябрьский день стал чернее ночи – весь Белокаменск впервые в полной мере ощутил нависшую угрозу. Война подобралась к городку слишком близко и ударила по нему слишком больно.

Глава V. Мина

– Утречко летело к чёрту.

– Чего?

– Я говорю: утречко летело к чёрту, – нетипично тихим и спокойным голосом проговорил Кусаев, заходя в рубку, – прочитай задом наперёд.

– Утреч-ко лете-ло к чёр-ту. Это палиндром*, что ли? [палиндро;м – набор символов (чаще всего слово или фраза), который одинаково читается как слева направо, так и справа налево]

– Ага. Знаешь какие-нибудь?
 
– Сейчас вспомню... – Георгий задумался, – Вот, например: «Дорого небо, да надобен огород». И ещё один: «Кулинар, храни лук».

– А вот ещё: «Аргентина манит негра», «Уж редко рукою окурок держу».

Словесные забавы могли бы продолжаться довольно долго, но на пороге рубки появился Пятницкий:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться!

– Разрешаю.

– Из штаба флота прибыл посыльный. Вам пакет, – лейтенант протянул Каракумову толстый бумажный конверт.

Георгий отпустил Пятницкого, взял конверт и начал его пристально осматривать. Ничего особенного, обычный форменный конверт, в каких пересылается военная информация. Тогда капитан вскрыл его. Из конверта на штурманский стол выпал десяток листов бумаги с какими-то таблицами. Георгий всматривался в них несколько минут, но ничего не понял. Тогда Андрей, спросив разрешения, взял эти таблицы и сам начал их изучать.

Пока штурман расшифровывал хитросплетения табличных ячеек, капитан осмотрел горизонт в окна рубки. С ночи «Катран» стоял в маленькой бухте, окружённой скалами; где-то между ними был проход, по которому сюда и прибыл посыльный. С берега на борт его доставила шлюпка. Солнце, будто желая скрасить последние дни этого несчастного сентября, выглянуло из-за туч и теперь тысячей солнечных зайчиков играло на воде. Лёгкий ветерок шевелил пожелтевшие листочки деревьев на берегу; над ними проплывали барашки белых облачков. В бухте, закрытой от ветров, спокойствие воды нарушала лишь мелкая рябь; часть бухты накрыла тень от большой скалы, но катер стоял на другой половине, залитой ярким солнечным светом. На горизонте море и небо сливались в одну размытую голубую полосу. Георгию даже не верилось, что где-то рядом идёт война, и что он капитан военного корабля, готового в любую минуту пустить торпеду в борт противнику. В первые дни своего пребывания на «Катране», когда он просыпался у себя в каюте, всё происходящее казалось ему сном, наваждением. Но поднимаясь в рубку к панели управления и слыша громкий голос штурмана, он в очередной раз убеждался, что всё происходит наяву.

– Товарищ капитан! – прервал его задумчивость Кусаев, – да это же настоящий клад!

– А что это?

– Это список кораблей и судов противника, подлежащих уничтожению в первую очередь. Наверно, ребята с разведки подсуетились. Гляди, тут же всё, что нам нужно: название, водоизмещение, характеристики вооружения, порт приписки, экипаж...

Каракумов напряжённо всматривался в бумаги. Больше всего его заинтересовал столбец, в котором содержались фамилии капитанов. Пока он рассматривал таблицы, штурман медленно бормотал себе под нос:

– Вот видишь, в нашем квадрате могут встретиться транспортное судно «Пассат-71», большой десантный корабль «Хищник», эсминцы* 328-й, 381-й, 442-й... [эсминец (сокр. от «эскадренный миноносец») – военный корабль небольшого размера, вооруженный пушками и торпедами]

– Смотри! – Георгий ткнул пальцем в строку, где было написано: «Эсминец 704», а после описания размеров и вооружения следовала фамилия капитана: «Петлицын С. А.»

– Ну, смотрю. И что?

– Он же тоже в нашем квадрате бывает. Можем встретиться...

– Ну бывает и бывает. Ты что, капитан, эсминца испугался?

– Нет, ты не понял. Серёга Петлицын – это мой старый друг, мы с ним давно знакомы. Его, получается, тоже призвали...

– И что ты хочешь этим сказать? – Кусаев до сих пор не уловил ход мыслей Георгия.
 
– Что я хочу сказать? Не знаю... Не знаю, как я с ним сражаться буду.

– И в чём проблема?

– Рука не поднимется. Мы с ним семь лет дружим, он мне уже как родной стал. И ты думаешь, что я смогу отдать приказ, что я смогу пустить торпеду?

– Гера, это война! Здесь всё просто: вот мы, вот враги. – Андрей энергично замахал руками, изображая две противоборствующие стороны, – наша задача – уничтожить их, их задача – уничтожить нас. Вот и всё!

– Ты меня не понимаешь, потому что не ощущал это на своей шкуре! Меня вообще-то изначально взяли на «Катран» в качестве временной замены. А я тут болтаюсь уже две недели, и изменений моего положения не предвидится. А теперь подумай сам: ты знаком с человеком несколько лет, вы вместе по морю ходили, вместе пили-ели, а тут тебе дают приказ его...

Георгий прервал тираду, чтобы перевести дух. Андрей ничего не говорил, лишь стоял, уставясь на него, как баран на новые ворота.

– Вот я и не знаю, как мне быть, – Каракумов немного успокоился и заговорил более сдержанным тоном, – с одной стороны, рука не поднимется, а с другой – за отступление без приказа будет военный трибунал...

– А ты вообще уверен, что этот именно твой друг? Может, это какой-то другой Петлицын.

– Ага, и инициалы совпадают? Нет, капитан с такой фамилией всего один. Это я могу утверждать абсолютно точно.

– Я бы на твоём месте... – начал было Кусаев.

– Никогда ты не будешь на моём месте! У тебя нет никого на той стороне! А у меня есть. И я не хочу, чтобы война встала поперек нашей дружбы.

Лицо Георгия, ставшее чернее тучи, сильно контрастировало с покрытой солнечными зайчиками гладью бухты и отблесками, прыгающими по нижней кромке скал. Весь день он ходил сам не свой. Ночь тоже не облегчила его душевного состояния. Сон не шёл, как он ни старался его привлечь; на предрассветную вахту он не заступил, было достаточно двух матросов, поскольку катер всё ещё стоял в бухте.

Только когда поздний осенний рассвет разлился по кромке неба полосой расплавленного металла, Георгию удалось сомкнуть глаза и забыться. Штурман заглядывал к нему, но будить не решился, надеясь, что приказ отправляться в путь не поступит хотя бы до полудня. Пока солнце медленно вползало на вершину низкого купола осеннего неба, Каракумову приснился сон.
 
Освещённая сиянием наступающего дня, водная гладь бухты заиграла тысячами бликов. Георгий стоял на самом носу «Катрана», который двинулся к выходу в открытое море. Свежий ветер сгибал деревья на берегу, трепал флаг, завывал в конструкциях корабельной радиоантенны. Перед кораблём уже расстилалось бескрайнее море, серые скалы отодвинулись назад. Вдруг раздался громкий голос штурмана: «Самый малый!». Катер замедлил ход, но не останавливался; перед ним на воде плавал какой-то тёмный предмет шарообразной формы. Присмотревшись, Георгий опознал в нём виденную им до того лишь в кино морскую мину. То ли здесь недавно прошёл тральщик* [тра;льщик – корабль, предназначенный для тра;ления, то есть обнаружения и обезвреживания морских мин], то ли она просто оторвалась от своего троса – минре;па, и теперь носилась по волнам, рогатая и страшная. Опознав угрозу, Георгий замахал руками, закричал: «Стоп, машина!» и побежал в сторону рубки. Но катер потихоньку шёл вперёд, не останавливаясь. Каракумов ворвался в рубку и закричал от осознания неизбежности взрыва.

Но взрыва не последовало. В то мгновение, когда «Катран» должен был коснуться корпусом минного рожка и привести в действие взрыватель, Георгий проснулся в своей каюте от собственного крика. Лёжа на койке в холодном поту, он постепенно пришёл в себя и выглянул в иллюминатор. Всё было спокойно; море всё так же блестело под солнечными лучами, как вчера; едва заметный ветерок колыхал жёлтые листочки. На всякий случай он выбрался из каюты на холодную палубу и обошёл весь катер по краю, осматриваясь. На носу он задержался на несколько минут, подолгу разглядывая каждый квадратный метр моря. Но страшного шара с рожками нигде не было видно. А штурман в рубке, наплевав на субординацию, болтал с князем Пятницким, ожидая приказа выходить в море.

Глава VI. Канонада

Последние листочки облетали с ветвей под натиском пронизывающих октябрьских ветров. В городском саду Белокаменска вымощенные плиткой дорожки покрылись ковром из жёлтых, оранжевых, алых лоскутков. На тротуарах в переулках тоже валялся всякий осенний мусор, который никто не спешил убирать. Да и вообще, народу на улицах стало меньше: кого мобилизовали на проходящий довольно близко фронт, кто-то уехал вглубь страны. Тем, кто остался, на улице делать было нечего, да и небезопасно стало праздно прогуливаться по пустым тротуарам. Неоднократно ночную темноту прорезала сирена, первые разы пугающая, а потом просто навевающая тоску.

Как таковой организованной эвакуации в Белокаменске не было: городок был слишком маленький, да и промышленность весьма специфическая. Каменоломни и морской порт, естественно, эвакуировать невозможно; на двух небольших заводах наладили производство снарядов и ремонт бронированных машин, и потому они тоже остались нетронутыми. Ночные налёты происходили довольно регулярно, но большого вреда не наносили – бомбовозы в основном пролетали мимо. Одна бомба повредила ветку железной дороги, ведущую в каменоломни. Восстанавливать её не было никакой надобности. Другая прилетела в центральный сквер, к счастью, не взорвалась, а просто уткнулась носом в размоченную дождями землю.

Потянулись пасмурные, сырые октябрьские дни с туманами по утрам, с беспросветной облачностью, с мелким моросящим дождём. В один из таких дней к Лизе Каракумовой пришла её подруга Таня Си;нчикова, работавшая в больнице вместе с ней. В мирное время они часто встречались друг у друга дома, а сейчас их смены в госпитале стали пересекаться гораздо чаще. Там уже было не до разговоров, разве что иногда удавалось перекинуться двумя-тремя словами.

Повесив пальто у входа, Таня прошла к столу и поставила на него коробочку с песочным печеньем:

– Представляешь, зашла в кондитерскую, а там пусто! Одно такое печенье и осталось.
 
– Да ничего, у меня шоколадка есть. Чай, кофе?

– Давай чай. Или кофе?.. Не, всё-таки чай, кофе мне и на смене хватает.

Из комнаты выскочила Ксюша, поздоровалась с «тётей Таней» и убежала обратно.

– А Людмила Петровна дома? – спросила Синчикова, – ты же вроде говорила, что она у вас теперь живёт.

– Да они пошли свой дом проведать, раз в три дня ходят туда-сюда.

– С мужем?

– Ага. Ксюша опять стала в школу ходить. В сентябре, как всё это началось, военные заняли школу под свои нужды, а неделю назад освободили, только в одном крыле оставили службу снабжения. Так у них теперь уроки сокращённые, по полчаса у всех классов, и учатся в полторы смены.

Когда чашки с чаем опустели наполовину, Лиза забеспокоилась:

– Что-то их долго нету... Не случилось ли чего?
 
– Тихо! – перебила Таня, – прислушайся.

Каракумова напрягла уши, но ничего не услышала. Тогда Синчикова приоткрыла форточку, и в кухню донеслось гудение сирены.

– Быстро в погреб! Ксюша, беги скорей! – Лиза схватила заранее приготовленную тревожную сумку и открыла люк, ведущий из кухни в подвал. Когда дочка скользнула вниз, она обратилась к подруге:

– А ты чего стоишь? Не учили, что ли, при сирене прятаться?

Когда все трое спустились, прикрыли крышку и отдышались, Лиза сказала:

– Вот поэтому они и задержались. А ты чего замешкалась? Сказано же – воздушная тревога. Вон, видела, что от соседского дома осталось?

– Да я это... Привыкла на работе не обращать внимания.

– Ты лучше отвыкай. Это вашему району повезло, а у нас половину Приморской разбомбили. Ладно, рассказывай, как там твои поживают.

Таня внимательно огляделась по сторонам. От частой необходимости пережидать тревогу Лиза навела в подвале какой-никакой уют. На одной стене повесила цветастое покрывало, на другой – две какие-то картинки с видами природы; на широкой скамейке, где они сидели, постелила старое войлочное одеяло, рядом поставила столик. Бывало, Ксюша ночью немного спала на скамейке, если приходилось долго ждать отбоя. Чтобы не сидеть в полутьме, Михаил Алексеевич прицепил на потолок мощную лампочку. К счастью, вентиляция работала хорошо, сырости в воздухе не ощущалось.

– Слава Богу, нормально поживают. – после некоторой паузы начала Таня, –  Паша пока ещё на заводе, вроде не призывают, тьфу-тьфу-тьфу... Мама ко мне переселяться не хочет, говорит: «Не буду вас, молодых, стеснять». Я её уговаривала, она ни в какую.

– Ну вы-то рядышком живёте, можно сказать, в соседних подъездах. Не то что мы – по разные стороны от центра.

– Это да. Но я к ней каждый день хожу, пять минут посижу, удостоверюсь, что всё хорошо, и обратно к себе. А бывает, она к нам приходит. Она теперь не работает – магазин закрылся. Вступила в коллектив добровольцев, вяжет на фронт тёплые носки.

Несколько минут они просидели молча, прислушиваясь к тому, что творится наверху. Но никаких звуков они не услышали, даже отдалённое завывание сирены заглушалось крышкой погреба, сколоченной из толстых досок. Наконец Лиза заговорила:

– Тань, а тебе не кажется странным, что тревога началась средь бела дня? Вроде раньше всегда была ночью.

– Да кто его знает, может, они теперь круглосуточно летают. Давай осторожно выглянем, посмотрим.

Вдвоём они приподняли тяжёлую крышку и прислушались. Но не услышали ни разрывов бомб, ни рокота самолётных моторов, даже сирена утихла. Лишь откуда-то издалека, рассеиваясь в холмах и отражаясь от поверхности моря, доносился чуть слышный гул, похожий на далёкие раскаты грома. И хотя казалось, что опасность миновала, подруги на всякий случай решили ещё посидеть в погребе.

В центре города и ближе к берегу действительно было относительно тихо. Но в покрытых засохшей травой холмах, в которых вгрызались участки каменоломней, ежеминутно рвались снаряды. Со свистом рассекая воздух, со стороны моря в пустыри и овраги вонзались металлические болванки весом в полцентнера, вырывая в земле глубокие воронки с осыпающимися краями. Один снаряд, ткнувшись носом в глину, не разорвался и был готов в любой момент создать очередную дыру в холме. И если бы кто-нибудь оказался там в это время, он был бы крайне удивлён тем, что артиллерийская стрельба ведётся, что называется, «в молоко», то есть фактически по пустому месту, не представляющему никакого интереса.

Пока одно орудие со стороны моря распугивало обитающих в холмах сусликов, другое с не меньшим усердием палило из того же места по промзоне Белокаменска, но точно также, как и первое, абсолютно никуда не попадало. Снаряды проносились над цехами, пролетали промеж торчащих в небо труб и приземлялись за забором в распаханном поле, на котором летом росла пшеница. Складывалось впечатление, что стрельбу доверили каким-то новобранцам, которые и орудие-то видели только на картинке. Или, может быть, неопытный наводчик неверно рассчитал высоту берега и брал слишком высокий прицел.

Когда солнце за слоем плотных туч начало понемногу склоняться к западу, обстрел прекратился. А без малого через час Каракумовы-старшие вернулись на Приморскую, прошли в незапертую калитку и постучали в дверь.

– Лизавета! Мы пришли! – крикнула Людмила Петровна, входя внутрь, – у вас с Ксюшкой всё в порядке?

– Здравствуйте, – на пороге стояла Таня в осеннем пальто и тёплом платке, таком, какие вошли в моду в прошлом году.

– Здравствуй, Татьяна. Только пришла? Заходи, конечно, милости просим.

– Да нет, Людмила Петровна, мне уже пора. Я и так тут с Лизой в подвале больше часа просидела, а потом мы вместе решили вас подождать.

– Она только пришла, и началась сирена, мы даже чай не допили, – отозвалась Лиза, закрывая за Синчиковой дверь и одновременно запуская родителей мужа.

– Всё нормально у вас?

– Да, слава богу, всё хорошо. А вы грохот слышали?

– Слышали, но вроде как бы за городом, – вступил в разговор Михаил Алексеевич, – как будто били по заводу, но промахнулись, завод остался цел.
 
Этот эпизод так бы и остался тайной, покрытой мраком, если бы не любопытство некоторых горожан.

Пока над городом по высокой дуге пролетали снаряды, несколько работников порта, убедившись, что опасность им не грозит, выбрались из убежища. Прячась за углами крепких портовых зданий и за старыми кирпичными заборами, они взглянули в сторону бухты. На самом её краю, ближе к открытому морю, видимо, опасаясь возможного огня береговых батарей, стоял эсминец и палил в белый свет как в копеечку*. [(фраз.) – стрельба мимо цели или не целясь вообще] И, несмотря на пасмурный день и не самый лучший ракурс, на его борту можно было различить цифры «704».

Распугав белокаменцев, раскопав глину на склонах холмов и растревожив воздух над заводом своими снарядами, эсминец лихо развернулся кормой к набережной и взял курс на выход из бухты. До наступления сумерек его низкий силуэт скрылся за горизонтом, а над морем и городком пошёл затяжной осенний дождь.

Глава VII. В долгу у врага

В мокром, холодном и сером октябре есть коротенькая неделя, которую абсолютно заслужено люди называют золотая осень. Эта неделя может наступить в начале октября или даже чуть раньше, если брать северные места, а может задержаться и до самого конца месяца, если речь идёт о юге. Это прекрасное время как бы призвано отражать всю суть осени, ради которой стоит потерпеть сырость, холод и прочие неблагоприятные погодные капризы. За семь-десять дней деревья избавляются от зеленого камуфляжа и принимают разноцветный праздничный вид. Жёлтые, оранжевые, багряные, алые, пурпурные листочки, перемешиваясь между собой на ветвях и на земле, придают пейзажам сказочные настроения. Изредка попадаются даже такие эксклюзивы, как розовые, фиолетовые и шоколадные, и тогда на прогулке в густом парке, если постараться, можно составить из опавших листьев целую палитру. Цвета и оттенки, разложенные по кругу, будут плавно переходить один в другой; круг замкнётся и образует настоящую радугу, как напоминание о прекрасном ушедшем лете. Во всём этом многообразии цветов не встретишь монохромной чёрно-белой гаммы, и от этого золотая осень становится ещё прекраснее. Природа словно даёт глазу несколько дней наслаждения, прежде чем на долгие месяцы окраситься в тусклые и унылые серые оттенки.

Если же небесная канцелярия подсуетиться и предоставит тёплую солнечную погоду, лучшей поры невозможно будет даже представить. Я сам люблю в такие дни отдыхать на скамейке в сквере, наблюдать за плавно вальсирующим листопадом и ощущать истинную осеннюю красоту. И именно такая осень вдохновляла и продолжает вдохновлять поэтов, композиторов и художников на создание своих лучших, поистине бессмертных произведений.

Конечно, наиболее прекрасна золотая осень в густом смешанном лесу, где листьев на земле уже столько, что нога при каждом шаге проваливается в них, а ещё больше висит на деревьях, дожидаясь своей очереди. К тому же присутствующие в таком лесу ели и сосны своей изумрудной или ярко-зелёной кроной будут подчёркивать многообразие оттенков. Но вокруг Белокаменска вместо лесов простирались бескрайние степи, давно распаханные в прямоугольники полей, ограниченных лесополосами. В таких местах золотая осень практически не проявляется, лишь в городском саду или в сквере у площади можно насладиться небольшим кусочком осенней красоты. Но этого кусочка всегда недостаточно для удовлетворения потребности в эстетике, как будто вместо целого торта вам предложили всего лишь вырезанный с краешка треугольник.

Впрочем, горожанам хватало и этих осенних крошек, тем более, что с приходом войны любителей осенних прогулок и шуршаний листвой на дорожках стало заметно меньше. Да и погода в тот год не располагала к долгому брожению по улицам. С приходом второго осеннего месяца потянулись бесконечные моросящие дожди, задул пронизывающий до костей ветер. Листья осы;пались с невероятной быстротой, и теперь гнили на земле и на дорожках, заливаемые водой.

Но если на суше ещё можно было поймать момент для созерцания золотой осени, то все те, что эти дни проводили в Синем море, были лишены даже микроскопической возможности. Над морем повисли плотные серые и сизые тучи, и оно из синего превратилось в такое же серое, как и небо. Между серым небом и серым морем болтались такие же серые корабли, вернее даже не серые, а ша;ровые – так правильно называется цвет, в который окрашивается военный флот. Даже летом море не отличается многообразием красок, а осенняя серость и вовсе вгоняет в депрессию и навевает тоску не хуже, чем пресловутая сирена.

Георгий Каракумов пребывал в ещё более мрачном настроении, чем окружающие пейзажи, но его развеселила одна новость. «Катрану» требовалось на сутки зайти в порт для пополнения запасов горючего и провизии. Ближайшим портом был Белокаменск.
 
Узнав об этом, капитан тут же приказал круто изменить курс, и «Катран», до этого бесцельно блуждавший в патрулируемом квадрате, резко развернулся и начал бодро рассекать носом волны. Георгий ещё никогда не стремился в порт так сильно, даже после самых трудных и напряжённых рыболовных дней. Теперь же он в нетерпении ждал той минуты, когда после месяца разлуки сможет увидеться со своими близкими.

У внимательных читателей может возникнуть вопрос: почему Каракумов так долго пребывал на временной должности? Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное; командованию понравились результаты боевой работы «Катрана», и чтобы не усложнять себе жизнь лишними переводами капитанов, руководство флота приняло решение оставить Георгия на торпедном катере, а впоследствии, возможно, присвоить ему настоящее воинское звание. Да и матросам такой капитан нравился, хотя мягкость его характера порю мешала выполнению задач. В такие моменты за него отдувался штурман, он так мощно сотрясал воздух, что на камбузе* [ка;мбуз – кухня на корабле] звенели кастрюли и сковородки. Несмотря на то, что Кусаев имел не столько военное, сколько техническое образование, командовать катером ему удавалось довольно хорошо.

Они прибыли в Белокаменск в два часа ночи, и чтобы не разбудить жену и дочку, Георгий решил дождаться утра. Спал он недолго, проснулся рано, и едва небо посветлело, сошёл на берег, оставив Андрея распоряжаться заправкой корабля. Пока за низкими тучами разгорался костёр рассвета, Георгий бродил по пустынным улицам, разглядывая знакомые здания и замечая некоторые изменения в облике городка. Витрина магазина «Океан», ранее напоминавшая большой аквариум из-за лежавших на ней фигур разных рыб, была наглухо заколочена фанерой. Перед парикмахерской, почтой, аптекой и продуктовыми магазинами возвышались горы, сложенные из мешков с песком. В окнах некоторых квартир перекрещивались бумажные полосы для защиты от разлетающихся осколков стекла. Перед большим одёжным магазином недавно разорвалась авиабомба, снесла весь фасад и сильно повредила интерьер; магазин, естественно, прекратил работу. Белый камень, из которого были сложены колонны здания администрации, потускнел, а на самих колоннах появилось несколько заметных щербин. Памятник в сквере, на который Георгий раньше не обращал внимания, был накрыт большим деревянным ящиком. Одна из многоэтажек близ завода осталась практически без стёкол.

Обойдя кругом полгорода, Каракумов зашёл на Приморскую улицу с обратной стороны и ужаснулся. Перед ним предстала картина разрушений, оставленных первым воздушным налётом. Как молния, мелькнула у него мысль о судьбе дорогих ему людей. Он побежал вдоль череды разрушенных домов, едва не споткнувшись о лежащий поперёк дороги фонарный столб. Но когда он добежал до своего дома и обнаружил его относительно целым, тревога отступила. Георгий несколько минут постоял, рассматривая торчащие обугленные доски и остатки стен соседского дома, а затем постучал в дверь, надеясь, что семья уже проснулась.

– Лиза! Я пришёл!
 
Не говоря ни слова, стоящая у стола супругу повернулась к двери и в следующую секунду бросилась к нему на шею. Когда нахлынувшие эмоции слегка ослабли, на лице Лизы можно было заметить ту самую улыбку нежно-голубых глаз, спрятавшуюся на время войны куда-то в самую глубину души. Но куда больше было удивление Георгия, когда из комнаты в кухню вышли его мать с отцом! Сразу же после долгих приветственных объятий Лиза ему рассказала, что она теперь спит у дочки в комнате на раскладном кресле, которое Михаил Алексеевич перевёз на тачке из одного дома в другой. За разговорами время пролетело очень быстро, а ближе к вечеру Лиза засобиралась на смену в госпиталь. Георгий решил её проводить – расставаться так рано ему не хотелось.

– Я вспомнила, что ещё хотела рассказать: пару недель назад у нас случился необычный обстрел, – заговорила Лиза, едва они вышли за калитку.

– В смысле – необычный?

– Ко мне Таня пришла в гости...

– Синчикова?

– Да. И как только мы сели за стол, завыла сирена. Ну, мы же Ксюню под мышку, бегом в подвал, сидим там, ждём отбоя. Прислушались – всё тихо, открыли крышку – сирена молчит, только далеко-далеко грохот, как будто где-то за каменоломнями гроза. И родители твои слышали, они тогда у себя дома сидели.

– Так и что же это было?

– Мы тоже потом голову ломали, но ничего не поняли. А недавно я на смене с Таней пересеклась, и она мне рассказала, что ей кто-то из бывших моряков говорил... В общем, откуда-то к ней слухи пришли, что это город обстрелял какой-то эсминец из бухты, но так обстрелял, что никуда не попал.

– Эсминец, говоришь? А случайно не знаешь его название?

– Название не знаю... У него названия нету, у него номер. Подожди... Мне же Таня говорила, блин, а я забыла. А что, это так важно?
 
– Важно. Ну ладно, как-нибудь узнаю.

Они уже подходили к больнице, оставался какой-то квартал, как вдруг из переулка выскочила Синчикова собственной персоной и, никого не замечая, быстрым шагом направилась на работу.

– Танюха, привет! – крикнул Георгий, чтобы она обернулась и заметила их с Лизой.

– Георгий?! Ты уже вернулся?

– Не, мне до возвращения ещё далеко. Это я так, на минутку домой заглянул, пока возможность появилась.

– Слушай, я бы с радостью поболтала, но у нас с Лизой смена через десять минут, нам надо бежать.

– Да погоди, успеете. У меня важный вопрос: ты помнишь номер эсминца, который недавно обстрелял город?

– Чего? Какого ещё эсминца?

– Тань, вспомни, ты же сама мне про это рассказала, – вставила слово Лиза, – через несколько дней после того, как мы у меня в подвале сидели.

– А, вы про это. Сейчас вспомню... Это был эсминец с номером семьсот четыре!

– Точно?

– Да точно, точно. Первая цифра семь, а две последние – как номер моей квартиры. Ладно, Георгий, очень рада встрече, но нам пора, – Таня энергично потянула подругу за руку.

– Тань, беги без меня, предупреди, что я опоздаю минут на пятнадцать, – ответила Лиза.

Когда подруга быстрым шагом удалилась, она повернулась к мужу, который, получив информацию, стоял в глубоком раздумье.

– А почему тебе так важно знать номер?


– Понимаешь, 704-й эсминец, ну, то есть капитан у него, – сбивчиво начал объяснять Георгий, – это Серёга Петлицын. Помнишь, как он у нас в гостях был?

– А, так это тот самый Серёга, с которым ты подружился на море? Я просто фамилию его не знала. А так да, конечно помню, как он к нам приезжал.

– Так вот, а я получил приказ его эсминец потопить.

– Когда получил?

– Да уже давно, недели две назад или больше. Но пока я его не встретил. Но дело в том, что я с самого начала не хотел его уничтожать. Ты говоришь, он город обстрелял, но ничего не повредил?

– Вообще ничего. Таня, наверно, уже забыла, а я хорошо запомнила, что она мне рассказала.

– А ты ей доверяешь? В плане достоверности информации.

– Доверяю. Она мне это сразу сообщила, по горячим следам. У неё память отличная, правда, кратковременная. Ну так вот, она мне сказала, что снаряды эсминца попали в пустые участки каменоломней и в поля за промзоной. А в город не залетел ни один, хотя обстрел длился довольно долго. Вот я и говорю – странный он, этот эсминец, и капитан странно поступил.

– Эх, Серёга, Серёга, – покачал головой Каракумов, – ну как после этого я могу тебя утопить?

Лиза смотрела на мужа вопросительным взглядом.

– Понимаешь, – этой фразой Георгий обратился уже к ней, – он же нарочно стрелял по пустырям! Он, видимо, тоже получил приказ атаковать Белокаменск, но помня обо мне и о том, что тут живёте вы с Ксюшей, он так выполнил приказ, чтобы и вас не задеть, и самому под суд не отправиться. Эх, если бы и мне удалось как-нибудь так сделать! Я теперь у Серёги в долгу, и как отдать этот долг, даже не представляю...

Помолчав немного, он обнял Лизу на прощание, взглянул в любимые серо-голубые глаза, погладил собранные в хвост золотистые ниточки волос. Улыбка её снова исчезла из уголков губ, спрятавшись до следующей встречи.

Проводив супругу и постояв пару минут у входа в госпиталь, Георгий вернулся на Приморскую, просидел остаток вечера с родителями и дочкой, потом поцеловал Ксюшу и ушёл в опустившуюся на город темноту. На корабль он вернулся прямой дорогой.

Там его уже минут сорок ожидал Кусаев, шатаясь по палубе. Матросы завершили загрузку, торпедный катер был готов выходить в море, осталось лишь дождаться приказа. Георгий поднялся на борт и окинул взглядом скрытый тьмой Белокаменск. В прежние времена по ночам город светился сотнями огоньков, но теперь фонари на улицах отключили, а окна затемняли синими маскировочными шторами, чтобы усложнить задачу вражеским бомбардировщикам. Вздохнув, Каракумов ощутил горьковатый запах угольной золы – кое-где в частном секторе отключили газ. До этого капитан был настолько взволнован возвращением в родной город, что не замечал никаких запахов вокруг себя. Но теперь он погрустнел, понимая, что даже примерно не знает, когда он снова будет здесь.

Под довольное урчание дизельного мотора в октябрьской ночи «Катран» покинул гостеприимный порт Белокаменска.

Глава VIII. Снова встреча
 
По количеству дождей и ветров подходящий к концу октябрь не уступал сентябрю. На Синем море поднимались двухметровые волны, их гребни ветер срывал и превращал в пену. Тяжёлые, набухшие тучи, висящие над волнами, регулярно проливались косым дождём. Хуже всего было ночью, когда на море опускалось тёмное покрывало без луны и звёзд; ни одного огонька не было видно на бескрайних просторах, только окна в рубке «Катрана» слабо светились, отражая подсветку приборной доски. Волны бросали торпедный катер в разные стороны, он неуклюже переваливался с борта на борт, грозя опрокинуться. Когда нос корабля вонзался в очередную волну, всё, что находилось выше палубы, обдавало тучей мелких солёных брызг. Не спасали даже непромокаемые плащи; остаться сухим в таких условиях было просто невозможно.

Каракумов уже привык к тому, что на корабле отсутствовали удобные ручки и петли, за которые можно будет схватиться, и теперь старательно балансировал на качающейся палубе, перенося вес тела с одной ноги на другую и слегка помогая себе руками. Штурман поначалу посмеивался над ним, но однажды сам поскользнулся и приземлился на палубу одним весьма чувствительным местом. К счастью, падение обошлось благополучно, ушиб был совсем небольшой, но с того момента смеяться над капитаном Андрей перестал.

В один из бурных вечеров «Катрану» удалось потопить неприятельский транспорт. При таком ветре и волнении на море это было действительно нетривиальной задачей. Но торпеда попала чётко в борт; раздался подводный взрыв, над волнами подскочил столб воды, и вскоре транспортное судно покоилось на морском дне.

Играть в шахматы при такой погоде было непросто, несмотря на то, что корабельный комплект был предназначен для использования во время качки. От такой амплитуды колебаний фигурки норовили выскочить из отверстий, в которых были помещены штырьки на их донышках, и раскатиться по разным углам каюты. А погода, позволяющая играть без опасения растерять шахматы, выпадала нечасто. Кроме того, в такую погоду было желательно не размышлять над вариантами гамбита Морра в сицилианской защите, а наблюдать вместе с радистами, не появится ли на горизонте противник.

После очередного шторма выдался относительно спокойный денёк. Георгий стоял у штурвала на послеобеденной вахте, а Андрей рассчитывал курс, сидя за своим штурманским столом, когда в рубку вбежал матрос-радист.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться!

– Разрешаю.

– Замечен противник к северо-западу от нас. Расстояние – 12 километров. Скорее всего, эсминец.

– Понятно, свободен.

Когда матрос выскочил из рубки, Кусаев оторвался от своего стола и спросил:

– А где Пятницкий?

– Я его вчера так нахлобучил, что он теперь ошивается подальше от начальства, поближе к камбузу.

– А за что ты его так?

– Будет знать, как лезть к старшим по званию с непрошенными советами!

Георгий повернулся в сторону окна и пристально рассматривал горизонт в поисках противника. Никого не найдя на затянутом тучами горизонте, он развернул катер носом на северо-запад и продолжил разговор:

– Я размышлял, что мне делать, если вдруг встречу на море 704-го. И видимо, делал это слишком громко. А он подслушал за дверью и с моего разрешения начал предлагать мне всякую ерунду.

– Ну подожди. Ты же сам ему разрешил обратиться? Сам. Так чего же теперь на него обижаешься? Давай конкретнее: что он тебе предложил? Князь наш Пятницкий не такой человек, чтобы лезть к начальству со всякими бестолковыми идеями.

– Он сказал, что при обнаружении корабля Петлицына следует дать ему какой-нибудь сигнал в эфире, чтобы он понял, что я – это я.

– Ну и какого лешего ты его прогнал?! – закричал Кусаев на весь корабль, – Это же гениальная мысль! Вот смотри: если сейчас окажется, что это тот самый эсминец, ты извинишься перед лейтенантом и сам бегом побежишь давать сигнал!

Георгий стоял, стушевавшись и не понимая, почему это штурман так расшумелся. Андрей тем временем схватил бинокль и приложил его к глазам.

– Ну что, извинения в зубы и вперёд, – подытожил он, отводя бинокль в сторону и глядя на капитана.

– Неужели 704-й?

– Он самый! И давай живее, пока он нас не хлопнул!

Георгий покинул свою вахту и побежал в радиорубку. Пятницкого там не оказалось. На минуту он замешкался, пытаясь сформулировать приказ для сидящего радиста, но тут в приоткрытую дверь заглянул сам лейтенант:

– Здравия желаю, товарищ капитан.

– Приношу свои извинения за вчерашний инцидент, – неожиданно выпалил ему Георгий, – отправляйте в эфир сигнал, товарищ лейтенант.

Пятницкий хмыкнул, подошёл к аппаратуре, что-то повертел, пощёлкал тумблерами, пошевелил большое колёсико и начал стучать ключом, выбивая буквы азбуки Морзе. Капитан, не желая ему мешать, удалился из радиорубки обратно на свой пост.
 
Когда он вошёл, Андрей передал ему бинокль. Каракумов взглянул в него, покрутил регулировочное колёсико и вздрогнул. В окулярах появилась чёткая картинка – прямо на них, рассекая носом крупные волны зыби, шёл эсминец со знакомыми цифрами на борту. В восьмикратный бинокль было хорошо видно, как тусклым светом блестит металл его орудий, как вращается над ним похожая на решётку-гриль антенна, как развевается на корме двухцветный флаг. Через пару минут эсминец приблизился настолько, что в бинокль можно было разглядеть матросов на палубе и окна капитанской рубки, где за штурвалом должен был стоять Петлицын.

Матросы «Катрана» недоумевали: почему капитан не даёт приказ начинать торпедную атаку? Но, привыкнув к странностям в поведении Каракумова, не решились задавать лишних вопросов, просто на всякий случай решили быть наготове.

Между тем эсминец приближался. Уже без бинокля были хорошо заметны цифры «704» на борту. Даже Кусаев, всегда жизнерадостный и невозмутимый, забеспокоился:

– Гера, может, жахнем по нему?

– Рано. Подождём ещё, – ответил капитан непривычно решительным  тоном.

– Да ведь он нас так сам потопит, как пить дать! Моргнуть не успеем.

– Тихо! Сходил бы лучше к радистам, прикажи повторить сигнал.

– Да они его без конца повторяют! Ну всё, пора!

Противник приближался с каждой секундой, правда, время тянулось очень медленно, подчиняясь напряжённости ситуации. Но как только Андрей развернулся к входной двери, намереваясь самостоятельно отдать приказ об атаке, эсминец резко развернулся к катеру левым бортом, находясь от него в километре с небольшим. Мелькнул номер на борту, стволы орудий отвернулись в сторону, а через минуту 704-й во главе с Сергеем Петлицыным развернулся к Каракумову кормой и стремительно направился в серую морскую даль.

– Да ладно?! – воскликнул штурман, уже не веря в спасение, – Ну, Гера, ты даёшь! Целый эсминец напугать! Что ж ты такого ему сообщил, что он драпанул от нас как чёрт от ладана?

– Не знаю, – скромно ответил капитан, – спроси у Пятницкого.

Кусаев ради удовлетворения любопытства поспешил в радиорубку. Князь сидел там с довольным видом, наблюдая, как на зелёноватом экране радара по сетке линий отдаляется от них яркая точка, обозначающая противника.

– Лейтенант, признавайся: чем ты его напугал?

– Да не пугал я его, товарищ штурман. Он сам отвернулся и ушёл.

– Ну, кончай сказки рассказывать. Чего ты ему отправил?

– Я же говорю: самые добрые пожелания. Три буквы я ему отправил, – усмехнулся Олег Пятницкий.

– В смысле? Те самые, что ли? – Андрей не мог понять, правду ли говорит ему командир радистов, или смеётся в глаза старшему по званию.

– Не, другие, конечно. Три эр я ему послал, вот и всё.

– Погоди... Я наизусть международный свод сигналов не помню. Что эти твои «ррр» означают?

– Означают, что принят сигнал SOS.

– Так он же никакого «соса» в эфир не отправлял! – воскликнул Андрей с неподдельным изумлением.

– Так я поэтому такой сигнал и отправил, чтобы он оказался совершенно ни к месту.

– А почему так долго? Мы чуть не поседели, пока дождались разворота эсминца.

– Не ту частоту подобрал сначала. Потом начал искать, торопился. Думаете, у меня нервы железные, товарищ штурман?

– Ладно, тебе капитан благодарность выражает, – сымпровизировал Кусаев. Никаких приказов о благодарностях Георгий ему не давал.

– Служу Отечеству! – бодро крикнул в ответ Пятницкий.

Часом позже капитан и штурман, воспользовавшись передышкой, расставили фигуры на клетчатой доске и сразились друг с другом в сицилианской защите. «Катран» бодро рассекал волны, продолжая боевое патрулирование. Князь Пятницкий отдыхал у себя в каюте; дежурный радист фильтровал эфир; матросы-мотористы взялись за свою работу, пропахшую маслом и дизельным топливом. Тучи над морем немного разошлись, и в образовавшемся просвете показался остророгий серп стареющей луны.

– А я пойду конём на цэ пять... Кстати, я лейтенанту благодарность выразил от твоего имени, – как бы невзначай обмолвился Кусаев, комментируя свой ход.

– Правильно сделал. Я в этой суете закрутился и забыл. Спасибо тебе. Слон бэ четыре.

– За что спасибо?

– За понимание.

– Вот как! Притёрлись, выходит, – усмехнулся штурман, «съедая» пешку.

Георгий промолчал, но по его лицу было заметно, что он полностью согласен с Андреем. «Притирку», то есть боевое слаживание между капитаном и штурманом, можно было считать состоявшейся.

Глава XI. Морской гамбит*

[гамби;т – жертва пешки (реже фигуры) в дебюте для развития атаки]

– Е четыре.

– Е пять.

– Конь эф три!

– Конь цэ шесть.

С самого утра Каракумов и Кусаев рубились в шахматы. Ноябрьский день выдался на редкость приятным: ослепительный шар висел над голубыми волнами, ветра практически не было, и поверхность моря лишь слегка колыхалась, повинуясь отголоскам далёкого шторма. В такие моменты было понятно, за что море, на котором они находились, когда-то прозвали Синим. На берегу погода должна была быть не менее прекрасной, но «Катран» уже неделю носился по волнам, да ещё и в том квадрате, куда он раньше не заходил. Как выразился штурман, в этот район их занесли морские черти, а на самом деле – приказ командования.

В середине партии, первыми ходами которой началась данная глава, Георгий задумался о чём-то своём и, как говорят шахматисты, «зевнул», то есть за просто так отдал пешку. Удивлённый Андрей её, конечно же, взял, но при этом прокомментировал:

– Спасибо за пешку, товарищ капитан. Коня подарить не желаете?

– Воздержусь...

Георгий на доли секунды растерялся, но затем невозмутимо объявил:

– Я её пожертвовал, это «гамбит» называется!

– Что-то я не припомню, чтобы в такой позиции пешка е пять отдавалась даром...

– А это новый гамбит, – Каракумов продолжал делать вид, что всё так и задумано.

– Интересно, как же он называется? – Кусаев продолжал язвить, – наверное, гамбит Каракумова?

– Нет, пусть он называется «Морской гамбит».

Штурман рассмеялся; он понял, что его соперник тоже принял негласные правила игры и хочет сохранить лицо. Что ж, пусть сохраняет, если ему это так важно, но он должен так или иначе проиграть.

После пары ходов Кусаев обнаружил, что на доске вилка: под ударом его король и слон. Пришлось отдать слона.

– Иногда жертва пешки приводит к выигрышу фигуры, – Георгий многозначительно взглянул на оппонента.

– Ты сейчас прям как Сунь Цзы сказал!

– Кто?

– Ну, Сунь Цзы. Китайский мыслитель, сформулировал основные принципы войны.

– Это ты человек военный, всяких там Сунь-хуней изучал... А я, бывший рыболов, теперь таскаюсь по всему морю с дюжиной торпед под мышкой, а зачем таскаюсь – не знаю, и знать не желаю! – Каракумов начал выходить из себя.

– Ну не кипятись, капитан.

– Что «не кипятись»?! А я тебе так скажу: война – не шахматы, здесь пешки жертвуются на каждом шагу, вроде нас с тобой. А выигрывается ли от этого фигура – большой вопрос. Вполне возможно, что никакие фигуры не выигрываются, только пешки размениваются. Но пешек много – не восемь и даже не шестнадцать, а тысячи! Вот и задумайся, для чего мы тут торчим.

– Ходите, товарищ Каракумов, и возьмите себя в руки! – крикнул Андрей своим зычным голосом так, что весь экипаж катера должен был его услышать. «Жалко, нет шахматных часов, – вдобавок подумал штурман, – с ними бы он так не разглагольствовал. В последнее время у него слишком много пацифистских идей появилось. Скорей бы кто-нибудь утопил этого 704-го, от него все проблемы». Естественно, вслух штурман ничего из этих мыслей не сказал, дабы не провоцировать конфликт.

Но нехватку потерянного слона он ощущал недолго. Через несколько ходов король белых, подчинявшийся Каракумову, оказался прижат к краю доски. И потерпел бы капитан неминуемое поражение, но он собрал все свои шахматные мысли в кулак и зачем-то поставил ферзя на пустую сторону доски, далеко от основных игровых событий. Андрей подтянул коня и ухмыльнулся, готовясь объявить мат в три хода. Но последовал шах чёрному королю, затем ещё один, и ещё.

– Шах! – в пятый раз завопил Георгий, гоняя короля противника по одним и тем же двум полям вблизи угла доски.

– Вечный шах, – отозвался оппонент, признавая окончание партии вничью.

Игроки, минуту назад схлестнувшиеся в жестокой борьбе, пожали друг другу руки и расставили позицию из середины игры. Они собирались немного порассуждать над возможными ходами, но не успели: в рубку ворвался взъерошенный Пятницкий:

– Трищ кптан, разешите должить, – неразборчиво выпалил он, и, не дожидаясь ответа, продолжил уже более-менее связно, – только что был получен сигнал «три эр»!

– От кого?

Штурман рассмеялся:

– Гера, догадайся с одного раза: кто мог тебе дать такой сигнал?

Лицо Георгия преобразилось, ему удалось сложить два и два.

– Малый ход! – крикнул он из рубки мотористам, – будем уходить.

Затем он схватил бинокль, до которого ещё не добралась быстрая рука штурмана, и принялся старательно разглядывать окружающие просторы. Вскоре его зоркий взгляд наткнулся на тёмную точку над поверхностью моря, которая при тщательном рассмотрении превратилась в силуэт эсминца. Передав бинокль штурману, Георгий встал за штурвал и круто его повернул.

«Катран» вздрогнул на волнах, подставив им плоский правый борт, сильно закачался и медленно начал поворачивать свой обтекаемый корпус. Заскрипели деревянные элементы помещений, захлопали недозакрытые двери, натужно застучал дизель, разворачивая корпус торпедного катера поперёк волны. В следующие три минуты качка усилилась: катер тяжело переваливался с волны на волну. После поворота почти на сто восемьдесят градусов Каракумов приказал дать полного хода и с максимально возможной скоростью уходить от настигающего эсминца. Амплитуда раскачивания на волнах стала заметно слабее, скорость, напротив, сильно увеличилась, и через несколько минут напряжённого движения эсминец исчез с горизонта.

В принципе всё обошлось благополучно, только от резкого удара волны в борт свалилась на пол плохо закеплённая шахматная доска, к большому неудовольствию штурмана. Фигуры, даром что имели штырьки на донышках, раскатились по всей рубке, и Андрей принялся ворча их собирать.

– К чему такая спешка? Можно было и поаккуратнее вертеться, – приговаривал он, выковыривая из труднодоступных мест слонов, коней и пешек.

– Куда-то закатился белый ферзь, – сообщил ему Георгий, расставляя собранные фигуры в исходное положение.

– Ну, значит будешь вместо ферзя палец ставить, – усмехнулся штурман, скорчившись под столом и извлекая из-под него очередную пешку.

Наконец белый ферзь нашёлся и занял своё законное место. Прежде чем начать новую партию, Андрей спросил:

– Почему ты так резко удрал?

– Куда удрал?

– На сто восемьдесят градусов!

– А, ты про это. Потому что он меня прогнал.

– Кто?
 
– Кто, кто – Петлицын! Он же мне три эр в эфир отправил. Значит, всё – валить надо, пока целы.

– И ты так и будешь от него бегать по всему морю?
 
– Во-первых, не по всему морю, а только из зоны видимости. А во-вторых, это потому что я с тобой заигрался и за горизонтом не следил. Вот он нас первый и увидел, и решил отплатить той же монетой.

– Скажи спасибо, что не потопил, – съязвил Кусаев.

– Зря ты так. Серёга мне зла не пожелает, как и я ему.

– Так что же вы теперь – вечно будете друг от друга бегать? Это уже какой-то вечный шах получается, только не на доске, а на море.

– Сам не знаю. У меня порою возникает ощущение, что я гоняюсь за призраком, фантомом, а он убегает от меня за горизонт. Потом наоборот... Была б моя воля, ушёл бы я отсюда при первой же возможности!

– Ты и так ушёл, кстати, довольно далеко. Не пора ли машину тормознуть? А то мы так до берега скоро доберёмся.

Отдав команду мотористам заглушить дизель, Каракумов продолжил разговор:

– Нет, я бы вообще с корабля ушёл. Надоело мне всё это.
 
– Мыло-мочало, начинай сначала! Опять старую шарманку заводишь? Вот скажи: куда бы ты делся, если бы не на «Катран»?

– Не знаю. Остался бы в Белокаменске.

– Дурак ты, Гера! – с чувством произнёс Кусаев, – Загребли бы тебя на фронт, торчал бы ты сейчас в окопе по колено в грязи, грел бы руки над консервной банкой и вспоминал теплую каюту, светлую рубку, волны и солёный ветер. Так что благодари администрацию порта, которая вспомнила про тебя и позвала сюда. А ты в ответ морду кривишь и бредни какие-то мне рассказываешь.

– А что мне делать?

– Я тебе уже предлагал, что делать, так ты меня тогда чуть с костями не съел. Ты хочешь и рыбкой насладиться, и сковородку за собой не помыть. Вопрос исчерпан?

Георгий кивнул и отправился в каюту. Шахматы на сегодня закончились.

Когда на ясном и холодном ноябрьском небе зажглись крупинки звёзд, а между ними повисла круглолицая сияющая луна, Каракумов уже спал у себя в каюте. Кусаев ещё немного посидел за своим рабочим столом над картой, освещённой яркой жёлтой лампой, потом полюбовался мерцающей лунной дорожкой и тоже отправился спать. Ночная вахта выпала Пятницкому, который вечером окончательно помирился с капитаном и теперь с довольным видом остался у штурвала, уставив в тёмное море большие серые глаза.

Глава X. Когда белые выигрывают эндшпиль*

[э;ндшпиль – окончание шахматной партии, когда большинство фигур снято с доски. В эндшпиле сильно возрастают роли пешек и короля]

На тёмной дремавшей улице, которую ещё не успел подсветить поздний зимний рассвет, послышались гулкие шаги. Это Каракумов поднимался по набережной, намереваясь погулять по городу хотя бы часов до восьми, чтобы не разбудить домашних. С непривычки он шёл не спеша и как бы вразвалочку, после двух месяцев непрерывного морского похода адаптироваться к твёрдой земле очень непросто.

Ещё сложнее было добиться от командования возможности ступить на землю. По словам Кусаева, это им сделали подарок на Новый год, до которого оставалось меньше недели. На самом деле, так просто совпало: у «Катрана» кончилось топливо, когда он проходил вблизи Белокаменска, и ему пришлось зайти на заправку. Командующий флотом разрешил ему задержаться на сутки, чтобы команда навестила родных. Однако из всей команды родственники в городке имелись лишь у капитана.

Конечно, он не преминул этим воспользоваться, и задолго до рассвета улизнул из каюты. Кусаев тоже захотел сойти на берег – прогуляться, но с капитаном не пошёл. Георгий торопился – в час ночи «Катран» должен был уйти. Но слишком рано являться домой тоже не следовало, он понимал, что Лиза наверняка устаёт и недосыпает из-за ночных смен, да и ночные налёты никто не отменял. Поэтому Каракумов, поднявшись с набережной, не сразу повернул на Приморскую, а решил, как и в прошлый раз, посмотреть, что изменилось в Белокаменске.

Изменилось немногое. В отличие от прошлого раза, в глаза бросалось кафе со светящейся вывеской. Правда, подойдя ближе, Георгий заметил объявление, что кафе переделали в столовую для военных, а в предновогодние дни там планировались детские ёлки. Оправившись от первоначального шока, открылись два продуктовых магазина и один хозяйственный. Здание администрации стало слегка менее похожим на Парфенон – недоставало одной колонны. Чуть в стороне виднелась крупная воронка – наверное, прилетела авиабомба и эту самую колонну свалила. На улицах валялся всякий мусор: к остаткам листьев добавились какие-то тряпочки, картонки, обломки белого кирпича, щепки и прочее. Ощущалось резкое уменьшение численности населения: в городе оставалась в лучшем случае треть. До войны Георгий часто бывал у друзей, но теперь практически все они разъехались, а кое-кто ушёл на фронт.

Погуляв по центральным улицам, Георгий перед рассветом присел на холодную лавочку. Было ещё темно, фонари уже больше двух месяцев не работали, но обстановку немного подсвечивал снег. Он лежал на газонах, на крышах, на припаркованных кое-где машинах. Тротуары и дороги хранили в себе слишком много остаточного тепла, поэтому снег ещё не успел их покрыть. Да и сейчас с неба падали редкие крупные снежинки, и сразу же таяли, опускаясь на плитку и асфальт. Георгий прикрыл глаза и, несмотря на холод, отправился бродить по закупкам своих воспоминаний. Ему вдруг вспомнилась городская иллюминация в прошлом году. Тогда Белокаменск почти весь декабрь казался одной большой украшенной ёлкой. Всевозможные гирлянды, звёзды, шары, цифры, зверушки сверкали и переливались самыми яркими цветами. На площади поставили высокую ёлку, нарядили её красными, серебристыми, золотистыми игрушками; по периметру расставили светящихся оленей, зайчиков, медвежат и снеговиков. В переулке, выходящем на площадь, натянули гирлянду типа «звёздное небо». Казалось, что ты попал в какую-то волшебную сказку, где сбываются все мечты. Особенно красиво стало в конце декабря, когда наконец-то выпал приличный снег. Тогда с утра до вечера на площади носилась детвора с санками, велись баталии на снежках, слышался смех и происходила весёлая возня.

Теперь же на улицах не было ни души. Город, конечно, привык к войне, но никак не смог остаться прежним. Даже собаководы, которые раньше в любую погоду собирались по утрам и тусовались в углу сквера, на огороженной площадке, теперь не появлялись. Георгию встретилась лишь одна бабулька с таксой, они прошли сквер насквозь и удалились в переулок, не задержавшись ни на минуту.
 
Ощутив холод своим мягким местом, Георгий встал. Пока он бродил по дальним уголкам своей памяти, на улице посветлело. Он уже собрался идти к дому, но когда повернулся в сторону, увидел, что на него в упор сбоку глядит профессор Серебренников.

– Яков Борисович! Здравствуйте!

– Георгий Михалыч! – спародировал его профессор, – Я тебя так сразу и не узнал. Бушлат, фуражка, вид деловой... Вылитый капитан крейсера! Решил проявить себя на военном поприще?

– Ну, до крейсера мне далековато будет, это вы загнули. Да и не по своей воле я в таком виде – призвали.

– Да, четыре месяца не виделись. В шахматы сыграем? Или торопишься куда-то?

– Сыграем. А где они? – рассеянно ответил Георгий. Он никак не ожидал, что профессор будет всюду таскать с собой шахматную доску.

– Да вот тут, – тот похлопал себя по карману дублёнки, – у меня с собой маленькие, магнитные. Случайно оказались...

Они отошли в крытую поликарбонатом беседку, в которой в летнее время любили собираться шахматисты, шашисты или игроки в домино. Беседка была закрыта от ветра густыми кустами, и просидеть в ней около часа можно было без проблем.

Расставив фигурки, профессор сказал:

– Рассказывай, Георгий Михалыч, как на военном флоте живётся.

– Да как вам рассказать? Не очень... Нет, обстановка нормальная, привык уже. Коллектив слаженный, я с ними тоже хорошо сработался. Дело в другом...

– Рассказывай, если не секрет, я, может, подскажу тебе чего-нибудь.

– В общем, проблема у меня сложная. Начну с самого начала. Призвали меня на место капитана торпедного катера, сказали – на время. А теперь я уже четвёртый месяц на этом катере болтаюсь. Но суть не в этом. Однажды нам посыльный от командования передал список кораблей, которые нам надо поразить. А я в этом списке увидел своего друга Серёжку Петлицына. Оказалось, его тоже из запаса во флот призвали. Вот я и растерялся, не знаю теперь, как быть.

Серебренников задумчиво передвинул пешку, не особо следя за тем, что делается на доске, и выждал, пока Георгий соберётся с мыслями.

– Я уже с ним сталкивался на море. В первый раз радист наш меня выручил. Он ему отправил в эфир радиосигнал, Петлицын догадался, что что-то здесь не так, развернулся и ушёл. Потом наоборот – он меня шуганул, я развернулся... Больше я его пока не видел, но всё равно тревожно как-то.

– Почему? Система, вроде бы, неплохо сработала, – Яков Борисович почесал темя через шапку и сделал ход.

– Я боюсь. Боюсь, что мы не сможем вечно так предупреждать друг друга, и когда-нибудь мне придётся его потопить...

– Ты не один с такой проблемой, поверь.

– В смысле? – Георгий вопросительно поднял глаза на профессора.

– Ты не задумывался, что перед Петлицыным стоят такие же вопросы, как и перед тобой? А ведь он тоже человек, и наверняка ты ему не безразличен. У любой медали есть две стороны; у любой ситуации есть как минимум два аспекта.
 
– Есть и третий. Штурман, который мне помогал освоиться на корабле, советует не маяться, а выполнять приказ. Ему-то легко говорить, у него друзей на той стороне нету. А у меня рука не поднимается. Вот такая вилка: и приказ надо выполнять, и Серёжу жалко.

– Позволь дать тебе и четвёртый аспект. Смотри: ты думаешь, что после того, как ты потопишь корабль Петлицына, ваша партия закончится?

– А что, не так что ли?

– Не совсем так. Это в шахматах мат означает, что партия окончена. А жизнь – не шахматы, тут одного лишь мата бывает недостаточно. Я с тобой по волнам не плавал, хлеб не делил, а потому конкретного совета давать не могу. Даже не имею права. Но прояснить тебе общие черты вполне возможно, чем я сейчас и займусь.

Рассмотрев доску более осознанно, Серебренников увидел, что они доигрались до пешечного окончания, то есть на доске остались одни короли и пешки. «Вот что значит невнимательность», – подумал профессор и сделал ход. Через несколько ходов были перебиты все пешки кроме одной, которая сохранилась у Георгия. Он повёл её вперед, намереваясь превратить в ферзя, но чёрный король преградил ему путь. Они сделали ещё по два хода, и профессор объявил:

– Ничья. Пат.

– А если бы я не пошёл королём на е шесть?

– Всё равно ничья, Георгий Михалыч, – Серебренников улыбнулся, – тогда тебе пришлось бы отходить от пешки, я её съедаю и всё – финита ля комедия. Здесь всё решилось намного раньше, хода за четыре до конца. Давай поставим фигуры, как они стояли; я хочу, чтобы ты сам разобрался.

Они откатили позицию на несколько ходов назад. Примерно в центре доски стояли два короля и пешка. Георгий взглянул на доску и задумался.

– Теперь скажи: как это выиграть? – обратился к нему Яков Борисович.

– Вести пешку под защитой короля.

– А точнее?

– Не помню...

– Запоминай: если пешка осталась одна, белые всегда выигрывают, когда их король идёт впереди пешки! А теперь? – он переставил королей с пешками на крайнюю вертикаль.

– Это ничья. Мне ещё в детстве объясняли, что если пешка крайняя, она в ферзи не проходит.

– Верно. На, помоги себе слоном, – профессор поставил фигуру на поле чёрного цвета.

– Чернопольный слон здесь не поможет, – не моргнув глазом, сообщил Георгий, – ему недоступно поле превращения пешки.

– Молодец! А если вместо слона – конь.

– Тогда пешка проходит. Конь в любом случае помогает. Только не понимаю: к чему вы мне всё это рассказываете?

– К тому, что если нет ни коня, ни слона, единственный твой шанс – это идти королём впереди пешки. Идти впереди, хоть на полшага. Понял?

– Кажется, что-то понял. Спасибо вам большое!

– Пожалуйста, – усмехнулся профессор, – не замёрз ещё? Пройдёмся по улице?

– Да-да, конечно, – забеспокоился Каракумов, – холодно сидеть, надо выдвигаться. Я даже дома ещё не был.

Они прошли вместе до угла, за который свернул Серебренников, направляясь к себе; Георгий некоторое время постоял под сыпавшимися из серой тучи крупными пушистыми снежинками, проводив его взглядом, и отправился на Приморскую, где его всегда ждали жена и дочка.

Проводя время с семьёй, он то и дело углублялся в клубок своих мыслей, размышляя о тех подсказках, которые дал ему Яков Борисович. Когда стрелки часов приблизились к полуночи, Георгий поцеловал Ксюшу, обнялся с Лизой и с тяжестью на душе пошёл в порт.

Оставшийся на корабле Пятницкий даром времени не терял – взойдя на палубу, Каракумов споткнулся о какое-то нагромождение коробок.

– Это ещё что?

– Здравия желаю, товарищ капитан! – бодро отозвался командир отдела радистов, – виноват, пока сказать не могу.

– Ладно, не можешь – не говори, только убери их с глаз долой.

– Есть! – и Пятницкий скрылся в недрах катера.

Войдя в рубку, Каракумов обнаружил её пустой. Немного отходя от задумчивого настроения, он поставил на штурманский стол маленькую ёлочку, сделанную из проволоки и зелёной ткани. Это Лиза решила порадовать мужа, и в свободное время смастерила такое нехитрое украшение из обрывков маскировочной сети, которые в достатке валялись по улицам Белокаменска.

«Уж полночь близится, а Германа всё нет», – вспомнил Георгий строчку из «Пиковой дамы», выглядывая штурмана на набережной из окон рубки. На самом деле полночь уже давно наступила, пробил и час ночи, катер должен был отходить, а Андрей всё никак не появлялся. Наконец, опоздав на пятнадцать минут, он влетел на палубу, поздоровался с капитаном и ускакал спать в каюту. Георгий лишь вздохнул – сердиться на штурмана у него уже не было сил.

Глава XI. Взаимный цугцванг*
 
[цугцва;нг – положение в шахматах, когда у одного из игроков или к обоих сразу (взаимный цугцванг) любой возможный ход приводит к ухудшению собственной позиции]

– Говорят, под Новый год, что ни пожелается, всё всегда произойдёт, всё всегда сбывается... – напевал Андрей Владиславович Кусаев, наблюдая за ночным морем в окнах рубки.

– Заело, что ли? – пробурчал Каракумов, расставляя шахматы после очередной партии.

– А пусть и заело! Новый год на носу, в конце концов! Война войной, а обед, то есть праздник –  по расписанию. И вообще, я человек музыкальный, петь люблю.

– Да, я уже заметил. У тебя что ни день, то новая мелодия. Теперь вот новогодний плейлист включился...

– Да ладно тебе, Гера! Проиграл – так не обижайся. Хочешь, я тебе фору дам в размере пешки?

– Да ну тебя к лешему с твоей форой! Садись уже, певец.

Пока капитан и штурман выдвигали вперёд центральные пешки, начиная новую партию, на камбузе готовилась творожная запеканка. Гуляя по Белокаменску, Кусаев где-то разжился десятью килограммами творога, и теперь заказал коку, то есть корабельному повару, запеканку с изюмом. В преддверии Нового года министерство обороны подогнало всем бойцам, в том числе и на флоте, небольшие подарки. На «Катран» они прибыли в тех самых коробках, о которые недавно споткнулся Каракумов. Теперь же, тридцатого декабря, Пятницкий вытащил их из закутка, в который капитан приказал их спрятать, и раздал матросам. Подарок представлял собой зеленую картонную коробочку наподобие обувной; в ней помещались всякие консервированные вкусности: ветчина в жестяной банке, вяленые бананы и хурма в вакууме, сгущёнка, пакетики с фруктовым чаем и горстка разноцветных леденцов. В капитанском подарке дополнительно обнаружилась бутылка с шампанским, которой штурман очень обрадовался, а сам капитан отнёсся в общем-то равнодушно.

Особенно удивили своим творческим мышлением мотористы. Поскольку условия в машинном отделении не располагали к размещению декораций, один из механиков нарисовал ёлку с разноцветными шариками гуашью прямо на стене. Сначала капитан хотел их пожурить за неуставные росписи стен, но потом отстал, взяв с них обещание через неделю привести всё в божеский вид. Штурману, наоборот, это задумка настолько понравилась, что он хотел попросить механиков сотворить такую же ёлку в рубке, за что схлопотал по шапке от Георгия.

Вечером тридцатого декабря, готовясь к отходу в люлю, они решили сыграть несколько партий в шахматы. Описанный в начале главы эпизод произошёл, когда Георгий проиграл две партии подряд и окончательно вышел из расположения духа. Разыграв следующий дебют, он задумался и долго не мог сделать ход.

– Не спи, замёрзнешь, – щёлкнул пальцами Андрей у него перед носом.

– Да не сплю я.

– Понятно. Чапаев думает! Всё о том же?

– А о чём ещё? Мне вроде профессор советы давал, а я их не понимаю. Он говорит: «Король должен идти впереди пешки». А причём здесь это? Он умнейший человек, ничего не хочу сказать плохого, но я его иногда не могу понять. Я сейчас вспомнил, как мы с ним в августе играли в шахматы, и он мне показал ловушку с вечным шахом.

– С вечным шахом? – переспросил Кусаев.

– Да, а почему ты спрашиваешь?

– Вот тебе и ответ. Ваши с Петлицыным прятки на море – это и есть вечный шах. Сначала ты ему говоришь по радио: «Шах!», – и он уходит. Потом наоборот, он тебе говорит...

– Похоже... Но подожди: вечный шах в партии длится всего три хода, потом фиксируется ничья. Да ты и сам это прекрасно знаешь.

– Ну вот. Два «шаха» уже были, осталось дождаться третьего.

– А что потом?

– Ничья.
 
– Мы что, друг друга, что ли?..

– Да типун тебе на язык, Гера! Значит так: ты тут не один, ты за весь наш катер в ответе. И если ситуация будет такая, что придётся пустить торпеду, ты её пустишь. Пойми: ты капитан, а не я! Тебя сюда назначили – так и неси эту должность на плечах! Я-то тебе помогу, чем смогу, но за тебя принимать решения я не буду. Не потому что я, редиска этакая, не хочу – а потому что физически не могу, не имею никакого права. Моя голова твою не заменит, понимаешь? А ты сам себя боишься.

– Может быть, ты и прав. Я сегодня вспоминал, как мы с ним в кабаке встретились. Как раз в конце августа. Я и представить тогда не мог, что всё так обернётся. Что нас назначат врагами. А ведь я у него всё ещё в долгу! Помнишь, я тебе рассказывал, что он подошёл к Белокаменску, но стрелял мимо? Я не могу его просто так потопить. Хоть режь меня – не могу. Ладно, я спать пойду. Завтра партию доиграем.

Андрей пожелал ему спокойной ночи и, позвав матроса на вахту за штурвал, тоже отправился спать.

Георгию спалось плохо. Два раза он вставал попить воды, ощущая сухость во рту. Под утро ему приснился сон. Залитое ярким белым светом пространство с шахматной доской по центру. На доске расставлены какие-то фигуры. Его белая пешка идёт в ферзи, но как будто что-то её не пускает. Откуда-то из-за спины доносится голос профессора Серебренникова:

– Король идёт впереди пешки!

Подняв глаза, Георгий увидел, что напротив него в лучах ослепительного света сидит Сергей Петлицын. Он снова посмотрел на доску. Следующим ходом пешка вступила на восьмой ряд,  Георгий потянулся за ферзём, но его остановил голос:

– Пешка превращается в коня!

– Почему, Яков Борисович?

– Если поставить ферзя, будет пат!

На глазах у изумлённого Каракумова белая пешка начала видоизменяться, сплющилась с боков, выгнула спину и в буквальном смысле превратилась в коня, настоящего полноразмерного коня белоснежной масти, с гривой и копытами. Снова раздался голос профессора, на этот раз звучавший более спокойно:

– Теперь потихонечку, аккуратненько, осторожненько...

Георгий так и не узнал, что нужно делать потихонечку и осторожненько. Его разбудили крики штурмана, который с утра пораньше метал громы и молнии в адрес не то рулевого, не то моториста. Вспоминая детали сна, он подумал, что осторожно следует ставить мат. Но почему осторожно? Видимо, чтобы опять не получился пат. Окончательно придя в себя и умывшись, Георгий явился на рабочее место.

Дневное патрулирование проходило спокойно. Одновременно команда торпедного катера готовилась отпраздновать Новый год, невзирая на боевую обстановку. С погодой им относительно повезло: свежий ветер гнал по Синему морю волны средней величины, и хотя корабль постоянно переваливался с борта на борт, это было всё же лучше, чем попасть в один из тех жестоких декабрьских штормов, которые им уже доводилось переживать. Тёмно-серые тучи ещё сильнее сгущали темноту раннего декабрьского вечера. Но радарам темнота была не страшна – их зоркий механический глаз проникал сквозь темноту и расстояние так же хорошо, как и в солнечный день.

Часов в десять вечера Штурман возвратился к своему рабочему столу из камбуза, засунув там в холодильник заветную бутылку с шампанским.

– Интересно, Серёга тоже будет новый год праздновать? – спросил Георгий, ни к кому не обращаясь.



Не успел Кусаев возмутиться, как его замучили подобного рода рассуждения, как на пороге появился светлый лик командира отдела радистов.

– Товарищ капитан! На горизонте эсминец. Какой именно – пока непонятно.

«Помяни беса – он тут как тут!» – подумал Андрей, передавая капитану бинокль, а затем щёлкнул выключатель прожектора, установленного на крыше. Яркий луч прорезал сырую и холодную ночь, но его мощности не хватало – до эсминца было ещё слишком далеко. В бинокль тоже ничего нельзя было разглядеть, и Георгий, перестав даже пытаться, решил просто подождать.

Через несколько минут к северо-востоку от «Катрана» появилась довольно яркая вспышка. Сразу же в её сторону повернулся бинокль капитана и зоркие глаза штурмана. Слабый свет скользнул по окнам рубки. Похоже, их торпедный катер обнаружили радары противника, и теперь он тоже подсвечивал море, отыскивая цель. Наконец испускаемый «Катраном» луч наткнулся на серый борт эсминца, выхватив из темноты белые цифры «704».

Раздался топот ног по коридору, и в рубку влетел Пятницкий:

– Товарищ капитан! Разрешите дать сигнал «три эр»?

– Отставить!

Лейтенант скрылся в глубине коридора. Каракумов, закусив губу, наблюдал за эсминцем, идущим на них в луче прожектора. Кусаев напевал себе под нос новогоднюю песенку:

Пять минут, пять минут,
Бой часов раздастся вскоре.
Пять минут, пять минут,
Помиритесь, те, кто в ссоре!

Георгий был так напряжён, что даже не стал на этот раз ругать штурмана за его песнопения. А когда прошло ровно пять минут, вновь явился князь Пятницкий:

– Товарищ капитан! Только что были получены три эр от 704-го. Мотористы готовы к развороту.

– Разворот отставить! Приготовьте первый торпедный аппарат к бою, – чётко добавил он тихим голосом.

– Только первый? – удивился лейтенант.

– Да, только первый.

– Есть!

Передав приказ матросам и уходя на свой пост, Пятницкий тихо проговорил себе под нос: «Наконец-то капитан решил покончить с этими догонялками! Давно пора...»

Схожие мысли в этот момент были у штурмана. А Георгий Каракумов стоял, нахмурившись, и наблюдал, как тёмная туша эсминца, прорезая волны, медленно, но верно приближается к его небольшому катеру. Андрей на всякий случай рассчитал, куда нужно направить торпеду, хоть и не верил, что капитан решится на это, и застыл рядом с секундомером в руках. В этот момент бескрайнее море сжалось для них в кружок диаметром несколько километров, а время словно замедлилось и растянулось длинной резиновой ниткой.

Глава XII. Минута

– Но бывает, что минута всё меняет очень круто, всё меняет раз и навсегда, – Андрей Кусаев не заметил, как снова начал напевать, испортив напряжённость момента. Георгий, не говоря ни слова, ткнул его кулаком в плечо, и он обиженно умолк.

Расширяясь в окне рубки, к «Катрану» приближался 704-й. В ярком луче прожектора можно было в деталях рассматривать его без всяких биноклей. Было хорошо видно, как луч отражался в тёмных стёклах кают, скользил по матовому металлу орудийных стволов, выхватывал из темноты мелкие детали. Георгий рассматривал приближающегося противника как в замедленной съёмке; параллельно в его голове крутились воспоминания из их довоенной дружбы. Вот они первый раз встретились в порту Белокаменска, вот Сергей впервые побывал у Георгия в гостях, познакомился с Лизой и тогда ещё маленькой Ксюшей. Вспомнились и их последующие встречи, но ярче всего в памяти возник образ последней, когда они ещё не считались врагами. Каракумов отчётливо увидел в памяти маленький матросский кабак на белокаменской набережной, прямо у входа в порт. Вот он неожиданно встретил там Петлицына; вот они сидят за столиком, прикладываясь к наполненным пивным кружкам, болтают о обо всём, делятся последними новостями. В памяти всплыли даже детали интерьера, выполненного в морской тематике: всевозможные раковины, обрывки сетей, бутылки, водоросли, вяленая рыба... Кстати, рыба в той забегаловке была очень вкусная, несмотря на неприглядный вид кабака. Кто же мог подумать, что через каких-то четыре месяца Георгий будет стоять за штурвалом и выцеливать корабль своего друга, чтобы пронзить его подводную часть смертоносной торпедой! На секунду вся ситуация, в которую он попал волей судьбы, показалась ему страшным сном, но доклад о готовности торпеды подтвердил, что всё происходит на самом деле.

Одновременно этот доклад вывел Георгия из воспоминаний, и он крикнул на весь катер:

– Пуск!

Корабль остановился и слегка развернулся, целясь на опережение противника; слева, позади рубки, что-то лязгнуло; торпеда, почти не подняв брызг, вошла в воду под острым углом к поверхности и устремилась к цели. В то же мгновение Кусаев щёлкнул секундомером; оба – и капитан, и штурман – затаили дыхание, ожидая взрыва. Мысли у Георгия смешались в такую кучу, что невозможно было вычленить оттуда что-нибудь вразумительное, на лице у него выступили крупные капли пота. Андрей стоял более спокойно, поджав губы и щурясь от мелькающего луча вражеского прожектора. Звуки мотора на холостых оборотах заглушались тиканьем часов и лихорадочным стрекотанием секундомера.

Стрелка достигла чёрточки, обозначающей пятьдесят восьмую секунду, когда рядом с 704-м эсминцем поднялся столб воды, брызгами отражавший свет двух прожекторов. В первые секунды после взрыва казалось, что ничего не произошло, но очень скоро корабль Петлицына остановился и накренился, как раненная в ногу лошадь. В подводной части эсминца зияла пробоина, стремительно заполняющаяся морской водой. На палубу выбежали люди, началась возня. С противоположного борта на волну опустились несколько шлюпок.

За всё это время Георгий не проронил ни слова, хотя от команды «Пуск!» времени прошло немного, минуты две-три. Увидев, как матросы грузятся в шлюпки, Каракумов понял, что его друг решил остаться на корабле. Впрочем, Георгий поймал себя на мысли, что сам поступил бы так же. Он высунулся из рубки, приказал спустить на воду единственную шлюпку «Катрана» и идти на ней к 704-му, чтобы забрать оттуда капитана. Не понимая, зачем это нужно, но и не задавая лишних вопросов, несколько человек из экипажа торпедного катера добрались до тонущего эсминца и вернулись оттуда с капитаном, штурманом и ещё несколькими офицерами. Шлюпка подошла к качающемуся на волнах «Катрану», и на борт поднялись высокопоставленные пленники. Их поднимали по одному и сразу же отводили в трюм, в маленькое темное помещение, освещённое единственной лампочкой. Проходя мимо Георгия, Сергей Александрович Петлицын успел повернуться, взглянуть ему в лицо и бросить лишь одно слово: «Спасибо». Когда пленников увели, Каракумов остался в неведении, за что же поблагодарил его бывший товарищ.

– Гера! Ну где ты есть? – из рубки высунулся Кусаев.

– Иду!

Штурман уже сбегал в камбуз, извлёк из холодильника бутылку и открыл её. «Вот ловкач!», – подумал Георгий, увидев на штурманском столе шампанское и скромные закуски. Лишь когда в стаканах появился искристый напиток, он немного пришёл в себя, успокоив эмоциональный фон.

– А что, Новый год уже наступил?

– Через полтора часа.

– Так ещё рано, – Георгий кивнул на бокал.

– В самый раз! Первый тост за тебя!

– Это отчего же я удостоился такой чести?
 
– Оттого, что нашёл единственное правильное решение этой непростой шахматно-жизненной задачи! – с гордостью произнёс штурман.

– Во загнул, – усмехнулся Георгий, – а Новый год чем будем встречать?

– Не волнуйся, в камбузе ещё бутылка есть, – Андрей подмигнул, заметив на лице Георгия удивление, – я пока по Белокаменску ходил, не одним только творогом разжился.

– Вот хитрюга! Зажал, значит?

– Ничего я не зажал! Откуда ж я мог знать, что нам министерство подарок сделает? А к Новому году надо готовиться заранее! – и он в своей неизменной манере громко рассмеялся.

– Ну тогда давай и Пятницкого позовём! Всё-таки три эр в эфир – его идея...

Позвав лейтенанта, Андрей порадовался, что и он с капитаном прекрасно сработался и нашёл общий язык.

Радостные, но ещё несмелые лучи апрельского солнца косыми линиями ложились на улицы Белокаменска. После той знаменательной новогодней ночи прошло три с лишним месяца. Георгию Михайловичу Каракумову вновь удалось попасть в родной город, теперь уже на пару дней. Фронт откатился довольно далеко, вражеские воздушные крейсеры, начинённые бомбами, гораздо реже появлялись в светлом весеннем небе. Почти перестала тревожить жителей городка регулярная ночная сирена. Школы и детские сады вернулись в прежний режим работы. Открылись ещё один магазин и тот самый портовый кабак. Стычки кораблей двух стран на Синем море утратили прежнюю частоту и теперь происходили эпизодически. По всем признакам приближался конец этой бессмысленной войны.

На исходе второго дня своего пребывания дома Каракумов, воспользовавшись выходным у супруги, решил прогуляться с ней до корабля. Ксюшу оставили дома под присмотром Людмилы Петровны. И вот Георгий с Лизой идут по улице между деревьев с распускающимися почками. Лёгкий ветерок гонит по небу нежные кучевые облака, шевелит тонкие веточки.

– ...А где он сейчас? – спросила Лиза, видимо, продолжая тему разговора.

– Серёга? Не знаю... Наверное, так и сидит в лагере, если его ни на кого не поменяли.

– А что, могут?

– Если посчитают нужным, то могут. Этакий размен слонов получится, – и Георгий горько усмехнулся.

Они постояли немного на набережной, любуясь красивейшим закатом. Над каменоломнями разлился градиент от красного цвета к оранжевому, жёлтому, и наконец, голубому. Свежий и прохладный весенний ветерок перебирал золотистые прядки волос и цеплялся за капитанскую фуражку.  Взглянув Лизе в нежные серо-голубые глаза, Георгий, как в прежние времена,  заметил в них едва уловимую улыбку. Но кроме улыбки в них читалось что-то ещё, что-то вопросительное.

– Ты надолго уходишь? – спросила Лиза, понимая, что в очередной раз пора расставаться.

– Нет, я скоро вернусь. Обещаю.

– Возвращайся... Возвращайся с победой!

Георгий поцеловал Лизу на прощание и поднялся на борт, где его уже ожидал верный штурман, Андрей Владиславович Кусаев. Застучал дизель, раздался гудок, по воде пошла пенная дорожка, и «Катран», повернувшись, направился к выходу из бухты мимо мола, мимо сухого дока, мимо стоящих кораблей и судов. Взглянув из рубки на корму, Георгий увидел, что Лиза ещё не ушла. Она стояла на облицованном белым камнем берегу и махала рукой уходящему в море за победой торпедному катеру.

08-19.01.2025 г.
Ростов-на-Дону – Таганрог –
Новочеркасск – Б. Таловая