Кинематограф прошлого

22 декабря 2014 года во французском  интеллектуальном журнале «Правила игры» была напечатана статья Алена Делона, в которой великий актер говорит о том, что великого кино его молодости больше не существует. 
 
Кино прошлого

Прекрасная история подошла к концу. Сколько она длилась? Пятьдесят лет? Больше? Чуть меньше? Не столь важно. Я знаю лишь одно: она завершилась. Конечная остановка. Для всех нас — «Сансет бульвар». Кино, которое жило, пульсировало, дарило настоящие мечты и которое я так любил, — умерло. Каждый может склониться над его телом.

Раньше он ассоциировался с красным цветом. Это был храм, украшенный изнутри красным бархатом, с глубокими креслами, в которых, удобно устроившись, можно было устремляться в мир фантазий. Ребёнок с родителями. Девушка с женихом. Друзья. Тогда мы устремляли взгляд к огромному экрану, словно натянутому на само небо, переполненное волшебством. Именно там Ингрид Бергман целовала Кэри Гранта. Годар прав: в кинотеатре мы поднимаем голову вверх, а перед телевизором мы её опускаем. А ведь когда смотришь вверх, всё тотчас меняется. Ведь такие качества, как романтика, смелость, элегантность, гордость, живут лишь в тех, кто поднимает голову вверх, а не склоняет её. И это кино существовало, оно было окрашено красным цветом интерьеров кинотеатров. Они уничтожили красное.

Они? Кто это? Это всего лишь телевидение, коммерция, деньги. Они ведь современны, хотя и коварны, ибо убивают без злого умысла. Они — убийцы от демократии, ибо говорят, что желают нам добра. Куда делась та самая волшебная шкатулка? Где красное? Отныне есть лишь кресла из кожзаменителя, убогий экран, тусклый звук. Сегодня, переступая порог кинотеатра, уже не чувствуешь, будто пересекаешь грань реальности.

Я принадлежу к поколению динозавров, поверженных карликами, к тому поколению, чьи монстры — будь они священны или нет, обитают в Jurassic Park, предназначенном для ностальгирующих душ. В те времена актёры приходили из других сфер, и кино принимало их такими, какими они были: Габен — из мюзик-холла, Лино — из рестлинга, Берт Ланкастер — из цирка, Алан Лэдд был электриком. Да, люди приходили из других сфер деятельности, принося с собой страсть, энергию, уникальность, которую театральные школы ещё не успели подменить стандартами. Сегодня всё наоборот — кино набирает актёров, не имеющих ни социальных, ни человеческих шрамов. Актёры должны подходить для театра, но не для кино, где всё совсем иначе. Как итог — фильмы с этими актёрами безвкусны. Это всего лишь плоть без нервов, боль без памяти, образ, лишённый жизни.

Раньше были Феллини, Клеман, Лоузи, Ренуар, Висконти, Антониони, Мельвиль, Де Сика. Это были художники, мастера: они умели делать те вещи, без которых невозможно быть человеком кино. Сначала они создавали постановку — декор, расположение столов и стульев, цвет штор... И уже во вторую очередь, они управляли актёрами: всё было продумано до мелочей — здесь, в течение двух секунд, ты поворачиваешь голову, сжимаешь кулак, поднимаешься по лестнице... И лишь только потом, когда всё было идеально продумано и настроено, они становились за камеру, чтобы снимать.

Современные режиссёры из всего перечисленного умеют делать одну или пару вещей. В результате этого мечты становятся банальными, а я не люблю подобные мечты. По этой причине я больше не хожу в кино.

Я обожал славу. Я обожал успех. Мне нужны были эти миллионы мужчин и женщин, которые любили меня, потому что я воплощал, пусть и на два часа, образ того, кем они сами хотели быть. Я дарил им вымышленные истории, которые они проживали в своих мечтах вместе со мной. Однако и эта магия умирает. И она не работает даже в чью-то другую пользу. При этом никто и не выигрывает. Отныне никто не хочет быть тем человеком, которого актёр изображает. Такое чувство, что больше никто не хочет проживать ту историю, которую рассказывают на экране. Пепе ле Моко? Гражданин Кейн? Господин Кляйн? Гепард? Мы любили этих людей прежде всего за то, что их нельзя было встретить на улице. А теперь на экране мы видим актёров, которые изо всех сил стараются быть похожими на первого встречного. В сумерках заката судьба актрис ещё более печальна, ибо они умирают дважды: сначала как актрисы, ведь кино, достойное их, больше не существует. А уже потом они умирают как женщины, ибо их красота исчезает быстрее, чем их собственная жизнь. Когда умерла Кэтрин Хепбёрн, я плакал. После Роми, Риты и Авы она была последней. Последней из эпохи, которая относится к предыдущему веку.

Аву я встретил в Испании, в период её заката. Она попросила сопровождать её в те самые клубы, где она когда-то танцевала до рассвета — это была память о той, кем она была раньше. Ведь она знала, что никогда больше не будет ни Пандоры, ни «Босоногой графини»... После этих посещений я укладывал её спать и ждал, пока она не заснёт. Её усталое лицо с потухшей энергией олицетворяло то самое кино, которое ушло. Вы скажете: «Но ведь в любом жанре — будь то литература, музыка или кино — род человеческий возрождается. После Пруста появились другие великие писатели, а после Ван Гога — великие художники. После Вагнера — великие музыканты. Почему не может быть великих режиссёров после Мельвиля или Клемана?»

На мой взгляд, дело в том, что литература, живопись, музыка — это искусство индивидуальное. И в этом искусстве достаточно того, чтобы появился некто, кто обладает собственным уникальным видением и особой чувствительностью. Этих качеств вполне достаточно для того, чтобы появился новый гениальный роман или новый способ показать мир. А кино — это коллективное искусство. Для кино важно, чтобы все его системы — культурная и коммерческая — объединились в едином творческом порыве. В кино нельзя быть гениальным в одиночку. Для кино необходима гармония всех талантов, объединённая единой энергией, единым мировоззрением и особой эмоциональностью. Именно по этой причине кинематограф всегда будет искусством второстепенным.

Когда-то реальность была похожа на вымысел. Именно поэтому кино было возможно. В наши дни сам вымысел стал более скромным, он не способен конкурировать с бурным воображением. Кто сегодня мог бы соперничать со сценаристом любого выпуска теленовостей? Кино умирает ещё и потому, что сама реальность возомнила себя выше вымысла. Так что не стоит сокрушаться и плакать. А вот искать нечто новое — просто необходимо.

Сам я принадлежу к поколению, которое училось жизни у Джона Гарфилда, Фрэнка Синатры и Марлона Брандо — это были люди, поразившие меня своей внутренней энергией. На мой взгляд, эти три человека достигли высшей степени счастья. Когда Синатра ушёл, я понял, что больше не вписываюсь в этот мир. Дай Бог, чтобы с Брандо всё было в порядке. Если с ним что-то случится, то это будет для меня настоящим концом, я стану похож на человека, пребывающего в состоянии клинической смерти.

Старый кинематограф обладал такими качествами, как сдержанность, дерзость, элегантность. Именно это я ценил в нём. Но этого больше нет. Современный мир стал одержим безразличием и уродством.

Можно ли делать хорошее кино, когда тебя окружает посредственность? Можно ли снимать фильмы, олицетворяющие великие мечты, многие из которых не осуществились?
В этом обществе, в этой эпохе я не нахожу для себя ориентиров. Так что же делать? Порой мечтаю о том, что можно было бы укрыться где-нибудь с Брандо; тогда мы говорили бы всю ночь. А потом, когда у нас не осталось бы ни воспоминаний, ни слов, мы бы плакали, как два старых дурака. Как два потерянных ребёнка.
Блие, Бессон, Полански, Озон — это всё, что у нас осталось во Франции. У испанцев есть Альмодовар. Ларс фон Триер? Может быть...

Иногда я думаю, что, возможно, моё столь пессимистическое восприятие связано с нарциссическим ощущением собственного старения и того, что моё золотое время уходит в прошлое, да и моя собственная карьера, как говорят, — позади... Если бы это было так, то не я был бы первым, кто понял, что всё угасает лишь потому, что в том месте, где находится сам человек, света становится всё меньше. Однако всё серьёзнее, да и сам закат намного изощрённее. Деньги, коммерция и телевидение сломали машину, которая создавала мечты.

Великие актёры умирают один за другим. Обществу больше не нужны истории вроде «Унесённых ветром» или «Вера Круз». Скоро останется только телевидение, американское кино и несколько авторских фильмов, предназначенных для узкого круга энтузиастов, которые будут их смаковать в посредственных залах с экраном в размер почтовой марки.

Если бы молодой человек, которым я когда-то был, спросил у меня, какую профессию стоит выбрать, я бы, пожалуй, посоветовал ему попробовать свои силы в футболе или теннисе.
Моё кино умерло. И я тоже.

Перевела с французского Элеонора Анощенко

Брюссель, 23 января 2025 года.