Генеральша. Эпилог

Был солнечный сентябрьский день. Борис ждал у метро. Занятия в консерватории закончились немного позже и Катя торопилась, быстро шагая по тротуару. Она заметила Галеева издалека. Это, несомненно, был он. Хоть и в гражданском пиджаке и штанах, заправленных в, до зеркального блеска начищенные, сапоги, этот затылок и походка, с закинутой за спину левой рукой. Это был он. Она бы узнала его из тысяч. Катерина в одно мгновение вспомнила всё. И вокзал, и приезд в Москву, как шла за ним с чувством трепета и надежды на какую-то необыкновенную жизнь. И чистку сапог, запах ваксы, порванное платье, и тот самый день, когда жизнь для нее перевернулась. Словно холодом обдало, только ахнула.
Катя  резко остановилась. Животный ужас, возникший вначале внизу живота, стремительно распространялся по телу вверх, перехватывая дыхание и вниз, сковывая ноги. Она тяжело задышала и опрометью кинулась через дорогу на противоположную сторону, оглядываясь и прижимая к груди нотную папку. Вдруг раздался резкий визг тормозов и противный, с треском, звук клаксона. Катя оглянулась и увидела несущийся на неё грузовик. Она выронила папку и зажмурила глаза. Грузовик замер в полуметре.
— Жить надоело?! Дура! — заорал, выскочивший из кабины на подножку,  шофёр.
Иван Никитич оглянулся. Он смотрел из-под  козырька,  глубоко натянутой  на глаза, восьмиклинки, как Катя, растерянно озиралась по сторонам, собирала рассыпавшиеся листы партитуры. Не осталась без внимания и её заметная беременность. Она бросила испуганный взгляд на него и отвернулась. Вокруг начали собираться зеваки. Через дорогу перебежал вихрастый молодой человек. Расталкивая зевак, пробрался к Кате.
— Ну как же ты, Катенька, — Борис подхватил Катерину под руки и прижал к себе, — Ну что же ты так не осторожна… Испугалась?! Ты цела?!  Нигде не болит?!
Катя помотала головой и взялась за живот.
Галеев достал папиросу, смял гильзу, не сводя глаз с Катерины и подкурил. Через минуту толпа рассеялась, а Борис с Катей быстро ушли прочь. Он  ещё постоял некоторое время, пока они не скрылись за углом. 
Домой он попал за полдень, пьяный, с испачканным в побелку рукавом. Ввалился в дверь, оттолкнув Акулину, споткнулся о какую-то соседскую рухлядь в коридоре и зашёл в комнату. Акулина только тяжело вздохнула и пошла за ним.
— Что ж ты, Иван Никитич, опять на бровях? Обещал же, работу сыщешь. Мне тебя одной не прокормить.
— Не зуди… Без тебя тошно. Не то устрою тебе… профилактику. Или старое уже зажило? Лучше пожрать что-нибудь дай, — пробурчал Галеев, снял пиджак с кепкой и швырнул их в угол.
— Это мне благодарность такая? За то, что терплю да годю во всём? Что ж ты, Ваня, ко мне, как к скотине? Думала, нужна буду, поддержать…  в такой-то час, а ты вон как. Совсем зверем стал.
— Заткнись, дура! — Галеев замахнулся. Акулина не испугалась, не стала закрываться, продолжала напряженно смотреть, тяжело, не мигая.
— Вдарь… Ну… Ты мне не в морду бьешь, в душу. А там рана кровавая, не заживает, Ваня. Раньше терпела, думала, угомонишься, как-то жить будем. А оно ещё хуже…
— Хватит уже языком трепать! Пожрать дай!
 Он лёг на кровать, отвернулся на бок и укрылся шинелью.
Акулина опустилась на табурет и долго продолжала  смотреть на затылок Галеева, словно пытаясь разыскать на нём какой-то ответ, который её долго мучил.
— Счас… драничков состряпаю… твоих любимых, — с мрачной задумчивостью произнесла Акулина, будто решила для себя что-то, — счас, Ваня, счас…
Она тихо поднялась, осмотрелась. Галеев вздрогнул и ровно засопел. Уснул. Акулина порылась в тумбочке,  вытащила моток фитиля для керосинки, попробовала его на прочность, аккуратно смотала назад. Подняла глаза кверху. Через комнату по диагонали была протянута бельевая верёвка. Она подставила табурет и отвязала один конец.
— Ты поспи, покеда, поспи, я быстро…
Она попробовала прочность крепления второго конца, сплела петлю, протянула верёвку через никелированную спинку кровати, намотав на неё для верности и застыла перед Галеевым, уперевшись взглядом в его затылок. Простояв так несколько секунд, Акулина ловко накинула петлю через голову и спихнула Ивана Никитича с кровати. Он захрипел, схватился вначале за горло, потом судорожно потянулся  вверх, пытаясь отвязать или ослабить  верёвку. Поймав рукой спинку, попытался приподняться, но Акулина навалилась всем своим весом, обняла его, крепко сцепив пальцы. Галеев недолго побрыкался ногами, издал последний хрип и затих.
— Поспи, Ваня, поспи, — приговаривала Акулина, всё ещё удерживая Галеева. — И актриску свою там встретишь. По добру-то не понимаете…
Она ещё некоторое время продолжала держать Ивана Никитича и смотрела в одну точку, затем отпустила его. Галеев сполз ниже, уронив голову. Акулина проползла на коленях к окну и, глядя на небо, стала креститься, неразборчиво шепча молитву. Затем встала и вышла на кухню. Заходилась чистить картошку, делясь с соседкой своими секретами по квашению капусты.
— Ну, Трофимовна, ты и мастерица! Где ж ты так стряпать научилась? — с восхищением  заметила соседка.
— Да и не училась вовсе, само как-то. Чувствую я, особенно тесто, — улыбнулась Акулина, — а вот, счас, Ивану Никитичу, драничков сделаю, он проснётся, а они с пылу с жару. Он, как в Витебске служил, так и пристрастился…
Акулина быстро нажарила драников, сложила их горочкой на тарелку и понесла в комнату. Через секунды в кухню донёсся жуткий вопль и грохот  бьющейся тарелки.  Соседка метнулась к комнате Акулины. Вышли и другие соседи, заглядывая в дверной проём. В комнате, у кровати полувисел-полусидел Галеев, безвольно склонив голову на грудь. Перед ним, протянув дрожащие руки, на коленях стояла Акулина и причитала: «Ваня, Ваня». Посредине комнаты валялись разбросанные драники и осколки тарелки.
Ожило радио. Заиграли позывные.
— Передаём сигналы точного времени, — сказал диктор. В тарелке пропикало и тот же голос продолжил. — Московское время… пятнадцать часов.


Сентябрь,  2018.