Ленинградский университет. Глава 3

Студенческое общежитие биолого-почвенного факультета уже полвека находится на южном берегу Финского залива, в тихом Старом Петергофе, на ул. Халтурина, дом 15/1. Почему именно там?

Идея перенести ЛГУ имени А. А. Жданова в Петродворец появилась еще в конце 1950-х. Предполагалось, что непосредственная территориальная близость учебных и научных центров станет способствовать подготовке высококвалифицированных специалистов, а научно-исследовательские институты гораздо уместнее расположить именно за городом. Конкретно для биологических наук это было вполне разумно. Под будущий университетский городок выделили участок площадью 666 гектаров к югу от поселка Старый Петергоф.

Генеральный план комплекса отчасти отражал структуру Санкт-Петербурга как города перетекающих друг в друга площадей. Композиция генерального плана, масштаб и характер зданий были определены двумя факторами: непосредственной близостью дворцово-паркового ансамбля Петергофа и эстетическими традициями Ленинградского университета. В основе градостроительной идеи – правильный крест из двух планировочных осей: Университетского и Морского проспектов.

Строительство началось в 1960-х годах. Первым в 1971 году построили физический факультет Университета. Во второй половине 1970-х годов в новый университетский комплекс переехали факультет прикладной математики– процессов управления, математико-механический и химический факультеты. Были также построены студенческие общежития и жилые дома для сотрудников университета. Период с 1975 по 1980 годы можно считать пиком экономического развития СССР, посему средств на строительство нового ЛГУ не жалели. Петербургско-ленинградские традиции проявились не только в генплане комплекса, но и непосредственно в его архитектуре. Так, на облицованных доломитом и травертином главных фасадах новых корпусов можно увидеть модернистский вариант «большого ордера» (аллюзия на Росси), сильно выступающие эркеры и монументально-декоративные интервенции, которыми выделены входные группы. В зданиях математико-механического, химического факультетов и факультета прикладной математики – процессов управления выступающие блоки больших аудиторий расположены во дворах, тогда как внешние фасады «сидят» строго по красным линиям, словно по заветам Доменико Трезини.
После распада Советского Союза строительство было остановлено. Рядом с корпусом химического факультета собирались построить здания для биолого-почвенного и гуманитарных факультетов, а через дорогу, на противоположной стороне Университетского проспекта, планировали спортивные сооружения; но зданиям так и не суждено было увидеть свет, в результате химфак сегодня стоит как бы в отдалении от всего комплекса. До благоустройства территории очередь и вовсе не дошла.

Попытка переноса Университета в Петергоф была признана ошибкой, а расположенные здесь факультеты периодически собираются вернуть обратно. Слава Богу, биолого-почвенный факультет от этой авантюры не пострадал.

Факультетское общежитие номер 10 («Десятка»), которое успели отстроить в Старом Петергофе, имело свои достоинства и недостатки. Близость к дворцово-парковому ансамблю Петергофа и Финскому заливу дорогого стоили, лучшего места было не найти. Особо мне запомнилось трогательный контраст реалий жизни 1970-х и патриархального Петергофа. Центром посёлка был студгородок ЛГУ из четырёх пятиэтажных зданий, универсам и пассажирская платформа. Перед входом в общежитие простиралась лужайка, на которой в летнее время паслась коза, а студенты играли в волейбол. Железнодорожная платформа «Старый Петергоф», до которой ходу было две минуты напрямик чрез пустырь, имела деревянную кассу с навесом от дождя, скорее всего ещё дореволюционной постройки. Крохотный микрорайон с трёх сторон окружали парки, заложенные при царях, запущенные, неухоженные, но всё ещё очень красивые, полные загадок и занимательных открытий. Из даров прогресса присутствовали: универсам, два пивных ларька и пункт приёма стеклотары. Ближайший к общаге пивной ларёк располагался в стратегически исключительно удачном месте: в двух шагах от универсама, источнику недорогой и качественной закуски, на границе живописного Английского парка, на приемлемом удалении от всех зданий и дорог. Ни одна современная «точка», даже самая дорогая, по комфорту и эстетике к этому милому пивному ларьку даже близко не приближается.

В целом Старый Петергоф в 1970-х был местом тихим, безопасным, умиротворяющим, со здоровым микроклиматом и чистым воздухом. Близость к Финскому заливу зимой оборачивалась пронизывающими холодными ветрами, были случаи, когда стены трескались от мороза с весьма громким звуком, напоминающим выстрел. Запомнился конец декабря 1978 года, когда в европейскую часть СССР с севера вторгся мощный арктический антициклон, также известный как ультраполярное вторжение. До аномально низких значений температура опустилась под самый конец декабря, причём случилось это стремительно. 30 декабря температура в Ленинграде упала до ;34 C. Учитывая повышенную влажность и постоянные ветра, ощущаемая температура была намного ниже –40 С. Тем не менее, какие-либо инциденты, связанные с лютыми морозами, в нашем общежитии не наблюдались, никто не пострадал.

Удалённость общежития от мест обучения и желание как можно больше времени провести в городе, нередко заканчивалось тем, что успевали только на последнюю электричку. Сорокаминутное путешествие в ночное время, особенно зимой, в хорошо отапливаемых вагонах, усыпляло. Много раз я проезжал свою остановку и просыпался на следующей, почему-то всегда на платформе Мартышкино, оттуда приходилось идти пешком, по шпалам, 4 км. Конечная станция нашей железнодорожной ветки носила довольно зловещее имя Калище. Побывать на ней мне не довелось, так и не доехал.

Пятиэтажное кирпичное здание «Десятки» было стандартным, ничем не примечательным. Система коридорная, квадратные комнаты, стол, четыре стула, по углам четыре солдатские железные кровати с матрасами, на которых спалось замечательно, после них уже никогда в жизни я так сладко не спал. Одежда в индивидуальных встроенных шкафчиках, нехитрый скарб в тумбочке, больше ничего. Стандарт казармы и больнички. Телефон полагался только коменданту и вахтёру. Нас всё устраивало. Довольно часто, на младших курсах, давали приют пятому пассажиру, он спал в центре комнаты, на раскладушке. На старших курсах особо одарённые студенты устраивались с максимальным комфортом, жили семьями, с детьми и даже в одиночку. Специальной комнаты для занятий не было. К экзаменам и зачётам готовились в своих комнатах, главным образом удобно расположившись на кровати.

На первом этаже вахта на входе и буфет, который работал нерегулярно, я в нём не питался. Осенью 1976-го в этом буфете по-спартански отметили нашу с супругой студенческую свадьбу. Двенадцать человек гостей, все свои студенты, никаких излишеств, на всё про всё 200 рублей, средний оклад квалифицированного рабочего на хорошем заводе.

Не помню ни одного дня в студенческие годы, чтобы я голодал или ложился спать на пустой желудок. Хотя переводов из дома не получал. Стипендии хватало. Опять же комплексный обед за 50 коп в университетской столовой был предельно сытный. Два первых года я по какому-то наитию не вкушал мяса, на второе брал гарнир за 5 коп. Хватало и этого. Бывали моменты безденежья, но кто-то всегда находился рядом, угощал. На старших курсах парни обедали в "Бочонке", на 16-й линии В.О., через два дома от кафедры. Пиво за 22 коп (настоящее, живое, непастеризованное и не фильтрованное, «жидкий хлеб») и набор (кусок копчёной скумбрии, плавленный сырок, хлеб, сушки, солёная соломка) - 60 коп. Тут тебе и обед, и ужин. Я никогда не чревоугодничал, не страдал гортанобесием. Во время «симпозиумов», сиречь студенческих пирушек, о закуске никто не безпокоился, по принципу чем богаты, тем более ничего не готовили. Общение с близкими по духу и новизна близкого знакомства с противоположным полом были нашим Panem quotidianum. Во время «симпозиумов», сиречь студенческих пирушек, о закуске никто не безпокоился, по принципу чем богаты, тем более ничего не готовили. Точно не помню, но, скорее всего, чай мы пили, в основном благодаря девушкам. Ребятам и девчатами часто приходили из дома продуктовые посылки с вареньем, салом и даже паюсной икрой. Поедали всё это всей комнатой с приглашёнными гостями. Какой-либо посуды в нашей комнате не было, кухней мы не пользовались.

На каждом этаже холл с топчанами, где курили, а курили все. Общий душ на первом этаже. Стиральные машины стояли, но с просушкой белья были очень большие трудности, парни стирали редко. Постельное бельё регулярно сменяли, стирали работники общежития.

Быт свой студенты устраивали по своим понятиям и возможностям, кто-то вообще никак не устраивал, приходили только поспать, кто-то, в первую очередь представительницы прекрасного пола, устраивались основательно, как дома. Вот что мои однокашники пишут: «В общаге готовили на кухне. Я бы сказал – довольно часто. Посуда в комнатах была. Насколько «личная» - зависело, наверное, от конкретного человека. Личная кружка, думаю, чаще, чем личная тарелка. Стирались в умывалке в большом эмалированном тазике, который одалживали у девчонок-соседок. Таким же образом мыли волосы, воду лили из чайника. Это было необходимо, ибо даже большинство мужского населения имело густые шевелюры с длинными волосами и мыть их приходилось довольно часто и обязательно перед танцами в субботу. Душ работал по дням – часть дней недели мужские, часть женские. Но что-то такое помнится, что чаще душ вовсе не работал. Ездили в баню, вроде бы в Стрельну. Про заклеивание окон: наверное, каждая комната решала этот вопрос в меру своих способностей и умений. Но я не помню, чтобы это было бы какой-то серьёзной проблемой. Полы в жилых комнатах регулярно не мылись, только подметались, и то редко. Полы мыли очень редко, исключительно перед приездом мамы или после весёлой пьянки с инцидентами, на следующий день». Какой-либо вандализм не наблюдался.
Примечательно, что все насельники общежития принадлежали к единой культуре правильно образованного класса. Никаких национальных, религиозных, конфессиональных и любых других признаков принадлежности к особым группам не было заметно.
В памяти не сохранилось ничего имеющего отношения к мусору. Мусор был, в первую очередь хабарики-окурки, пустые пачки сигарет. Курили все, включая девушек, за редким исключением.  Предполагаю, что были урны. Упаковки в те годы имели незначительный объём, для продуктов использовали обёрточную бумагу. Стеклотару, главным образом бутылки, сдавали в пункт приёма, копеечка лишней никогда не была. Куда попадали объёмные вещи, например фанерные посылочные ящики, не помню. Мусорных контейнеров не было, так же как не было видно и мусора, как внутри общаги, так и снаружи, не могу даже представить себе самовольную свалку в те годы. Разумное, эффективное обращение с бытовыми отходами несомненно является одним из чудес развитого социализма, секрет которого утрачен. Крысы, мыши, тараканы, мухи и прочие клопы и блохи в нашем общежитии не водились. С ними не боролись, их просто не было. В этом отношении общежитие соответствовало моему родовому дому.

Поразительный факт: комаров тоже не было совсем, хотя по природным условиям Петергоф для них место более чем подходящее. Для пригородов Ленинграда качество очень важное, ибо комары существа крайне назойливые и способны свести с ума по ночам.

Телевизор в общаге никто не смотрел и радио не слушали. Слушали исключительно западную рок-и поп-музыку, редкие советские аналоги, например альбом Давида Тухманова «По волне моей памяти», песни Высоцкого, сами пели под гитару, травили анекдоты. Книг читали мало, нечего было читать. Редкие экземпляры самиздата, ксерокопии и даже машинописные копии запрещённых книг Михаила Булгакова, Стругацких, Карлоса Кастанеды, Гумилёва. Особенно ценились «политические» анекдоты, которые привносили аромат риска, вполне обоснованного, ибо стукачи существовали. Какие-либо признаки наглядной агитации и пропаганды, отсутствовали начисто, не было ни портретов вождей, ни стендов, ни стенгазет, ни транспарантов, ни знамён, абсолютно ничего политического. В нашей комнате на стене висел портрет Джона Леннона, мастерски нарисованный на куске ватмана русским корейцем из Астрахани, Толиком Ли.

Также никогда не было драк, воровства, дебоширства, вандализма, распутства, хулиганства. Чужие люди в стенах общежития не наблюдались, в карты и другие азартные игры никто не играл. Никакой агрессии, доминирования, отношения уважительные, по всем правилам приличия. Студенты со странностями встречались, для настоящего университета это почти что норма. Изредка попадались крутые парни, как, например, бывший десантник Белов, который, опаздывая на электричку, выпрыгивал с третьего этажа в окно, но другим студентам они не мешали.

Быт и удобства в «Десятке» были делом второстепенным. Самым главным было общение, социализация и марьяжные контакты.

Уже в те годы наблюдалась некоторая демократизация студенческой жизни с элементами самоуправления. В этой связи вспоминается мне один яркий персонаж, некая Мери, (так было в её документе "Пропуск"). Родом она была из Феодосии, фамилию имела ещё более редкую, чем имя: Сикавина. Что-то инфернальное было в её поведении. Бойкая особа с рыжими волосами и золотыми фиксами, несколько потрёпанная жизнью, почему-то всегда в халатике (так вспоминается) занимала пост председателя студсовета, т.е. общественной организации, управлявшей общагой. Чтобы получить вожделенный пост и четырехместную отдельную комнату, где сиротливо стояла одна кровать, пробивная Мери каким-то образом подвинула предыдущего председателя, Ахмеда Ю., который в итоге был вынужден перебраться в аспирантскую общагу по соседству. Интрига была в дополнительных возможностях по управлению жилым фондом.

Какие у нас с ней были столкновения, точно не помню, скорее всего связанные с так называемыми рейдами по санитарному состоянию комнат и общей хамоватостью мадам Мери. Женская часть нашей коммуны её тихо ненавидела.
Так вот, зимой 1976 года объявляются очередные перевыборы студсовета. Всей нашей комнатой, пять человек, мы являемся на мероприятие. Всё идёт по накатанной колее, представитель деканата хвалит Мери и выдвигает её на очередной срок в председатели. И тут мы, молодые радикалы, выступаем против, поднимаем бучу и проваливаем кандидатуру! Никто, включая представителя деканата, такого не ожидал и не были готовы к противодействию.

Мне до сих пор жаль Мери, для неё это был удар, истерика, сопли. Но без неё у руля жить стало всё-таки полегче и спокойнее.
Случаев посещения нашей общаги высоким начальством не припомню. Был один эпизод, но, скорее, комический.

Конец мая (начало июня) 1976 года. «Десятка», один из верхних этажей, окна на стороне входа. Общага опустела, большинство обитателей разъехались в основном на практику. Мы ждём отправки на зональную практику. Вроде трое нас было. Сидим тихо на кроватях, никого не трогаем, даже не курим, наслаждаемся солнечным днём.
Вдруг дверь распахивается, влетает сильно возбуждённый дяденька спортивного сложения, в костюме, командирским голосом кричит: "Встать, не двигаться!" Встали, не двигаемся, всё-таки это был 1976-й, а не 2016-й.

Дяденька подбегает к раскрытому окну, высовывается, смотрит вниз и кричит кому-то: "Точно, отсюда стреляли!" После этого начинает обыскивать помещение, что много времени не заняло, ибо в нём было шаром покати, при этом злорадно приговаривая: "Ну, студенты, доигрались, отдайте оружие по-хорошему!" Мы, конечно, ничего не понимаем, молчим. Дяденька этапирует нас на выход, к машине (возможно, милицейский бобик, точно не помню) и нас везут в отделение милиции в Мартышкино.

По всем правилам оперативной работы вызывают по одному к следаку. Вопрос: "Где ты был в такое-то время?" "В комнате". "Кто был с тобой?" "Такие-то". "Что слышал, что видел?". "Ничего".

Оказалось, что в тот день на встречу с советскими студентами прибыл высокопоставленный партийный или советский работник на чёрной "Волге", которую поставили прямо перед входом в общагу. Кто-то засветил чем-то в лобовое стекло, получилась дырка. Террористический акт! Нападение на власть! Для такой реакции были некоторые основания, ибо за два года до этого в Петергофе действовала банда Балановского-Зеленкова, состоявшая из студентов юридического факультета ЛГУ, они убили часового и завладели автоматом. Банду ликвидировали осенью 1974 года. Через год нападение банды на часового воинской части в Мулино. Беспрецедентное прочёсывание с целью поимки проводилось на обширной территории Ленинграда и области. Когда студенты спешили на электричку, приходилось предъявлять документы (студбилет, как правило) патрулю у входа на платформу. В мае следующего года проверка в общежитиях. Зеленков "Десятку" посещал, вроде бы, обучался на так называемом рабфаке, периодически заходил в гости. Вахтёрши, в частности строгая и неподкупная Валентина Фёдоровна Картошкина, его хорошо помнила.

Вспоминая жизнь в общежитии, невозможно не упомянуть его коменданта, Колю Смирнова.
Вот воспоминание о нём моего однокашника Олега Бычкова:
«Высокий, светловолосый, но уже лысоватый, он слегка сутулился, скорее по привычке, и был приветливо и как-то слегка отрешённо улыбчив. Схожую улыбку я позже наблюдал на изображении Будды. Пить с ним было легко и спокойно. Правду говорят, хочешь узнать человека, посмотри на него в пьяном виде. Постепенно Коля раскрывался, причём часто это происходило во время обычного общения. Помню забавный эпизод: угостил его сигарой, аромат стоял на полобщаги. Кочерыжка сигары как переходящий кубок попадалась у совершенно незнакомых мне парней.
У Коли, как выяснилось, была непростая судьба. Призывался с Красноярска, служить попал на флот. Учебку проходил на Балтике, с Петергофом познакомился задолго до нашего появления в этих местах. Продолжал службу на ТОФ, на АПЛ. Служба эта здоровья не прибавляет. Лодка попала в аварию, произошла утечка. Коля очнулся уже госпитале, долго смотрел в белый потолок и не мог понять, где он находится, поскольку вид перед его глазами, перед тем как он потерял сознание, был совсем другим. При облучении самым эффективным средством на тот момент, как популярно объяснили ему врачи, был алкоголь. Николай оклемался и поступил учиться в ЛГУ на юридический факультет. На всех факультетах у меня были если не друзья, то хорошие приятели, а вот с юристами я как-то не пересекался и душа особо не лежала, как сказали бы в наше время молодые ребята современным языком, "мутные" они какие-то были. Коля был студентом юрфака со свободным посещением, наблюдался в госпитале, получал военную «пенсюшку». Однажды зимним днём мы повстречались у входа в университетскую поликлинику. Выглядел он неважно, в ответ на моё предложение помочь он объяснил, что надо попасть к врачу, а там его отправят в больницу. Как оказалось, его, что называется, "замели", поскольку он был в состоянии алкогольного опьянения. В те времена автозаки с надписью по борту "Специальная медицинская помощь" в народе метко прозвали "хмелеуборочными комбайнами". Ходили убедительные слухи, что сверху им спускается план на количество задержанных в нетрезвом виде, поэтому хватают при случае кого попало и сколько надо. Коля попытался предложить из того, что у него было ценного, попутно попросив, чтобы только не били по голове. "Стражи порядка" сделали точно наоборот: целили по большей части именно по голове, которая была, что называется, "слабым местом". Дальше события пошли своим чередом: Колю парализовало, в госпитале его лечили, он встал на ноги во многом благодаря экзотической тогда иглотерапии. После выписки его перевели на заочное отделение, жить он остался в "Десятке", По прошествии некоторого времени ему поступило предложение стать комендантом общежития номер 10, от которого было трудно отказаться. Во многом мы именно ему обязаны тому духу "Десятки", которую мы любим и помним. С годами это понимается лучше и чётче.
Просьба ко всем, кто его помнит и знает, дописать биографию этого замечательного человека. Добавить могу лишь, что наш комендант женился на девушке из Сибири (училась у нас на биолого-почвенном), у них родился сын. Вот такая судьба у нашего коменданта, можно сказать, легенды нашей общаги.»

От себя добавлю короткий, но весьма красноречивый эпизод. Женился я рано, в 21 год, на студентке с нашего факультета, а в 22 года у меня родился сын. Мы пожили на съёмной квартире, очень дорогой и абсолютно пустой, всё пришлось покупать. На пятом курсе, по совету знающих людей, мы с супругой решили обосноваться в общежитии, где имели свои законные места. Оставалось только найти две «мёртвые души», что что нам удалось. Главной трудностью, как нам казалось, было получить добро коменданта, то бишь Коли Смирнова. Те же знающие люди присоветовали дать взятку. Взяток я до этого никогда в жизни не давал (так же, как и после этого). Положил сто рублей в конверт и вручил его Коле со словами «Вам письмо». Коля с недоумением заглянул в конверт и стремительно возвратил его мне со словами «Комната нужна, так и скажи, вот этого не надо». Комнату мы получили.

Резюме:
Общежитие «Десятка» в 1970-х была местом безопасным, приличным, тихим, образцом лучших качеств быта советского студенчества эпохи развитого социализма. При этом совсем не скучным, при полном отсутствии элементов индустрии развлечений студенты активно развлекали сами себя и друг друга, от скуки не страдали. В реалиях советской власти моё общежитское житие можно было назвать вольным и безпечальным, к тому же весьма недорогим. По сути, всё было безплатным, какие-то смешные копейки, что мы платили, имели символичный характер. Особенности расположения, удалённость от соблазнов большого города предоставляли уникальную возможность отрешения от суеты и подконтрольности всем того желающим. Я встречал студентов, которые всегда спали, бодрствующими я их не видел. Современные студенты такого даже представить себе не могут, что возможно уединение без изоляции, когда ни родители, ни друзья, никто-никто тебя не может побеспокоить. До начала эры компьютеров и сотовой связи оставалось двадцать лет. Воспоминания о тех благословенных днях в добром Старом Петергофе у меня самые тёплые.