За что?

    Июльская ночь, тихая и пряная, убаюкала село. Нигде не светилось ни огонька, только изредка лениво побрёхивали собаки во дворах, неся свою сторожевую службу. Петухи ещё не проснулись.

    Кузьма возвращался с затянувшегося комсомольского собрания.  Приезжал лектор из райцентра. Тема была о житье – бытье в прошлом, настоящем и о планах на светлую будущую жизнь. Разговор получился долгий, так как каждого волновал.
    Лектор сделал упор на то, что в деревне много верующих людей, и с этим надо бороться, притом решительными мерами. Брать пример с комсомольцев райцентра. Они выбросили весь религиозный хлам из церкви и сделали клуб. Сейчас там проходят собрания, ставят концерты, показывают кинофильмы. Жизнь кипит.
    Комсомольцы должны не только сами не верить в Бога, а вести работу с отсталыми массами, просвещать их тёмные умы. Иначе коммунизм нам не построить.

    По дороге домой Кузьма обдумывал услышанное, сопоставляя со своею жизнью.
Верил ли он в Бога?  Как-то не очень задумывался. Знал, что был крещёный, с детства носил нательный крестик.
    Мать -  да: всё что-то шептала, опасливо глядя и крестясь на Образа в красном углу избы при любом случае. Иногда он заставал её стоящей на коленях, отбивающую поклоны с зажжённой свечой возле икон. Старался не мешать, уходил на кухню.

    Мать никогда не принуждала его молиться. 
    - Захочет, сам придёт к вере, - говорила она.
    Когда Кузьма вступил в комсомол, снял нательный крестик и отдал матери.
    - Нехристь теперь будешь, – только и сказала она, тяжко вздохнув, -
    Господи, прости его душу грешную, ибо не ведает, что творит.

    Кузьма толком и не выспался. Утро наступило быстро, только, казалось, глаза сомкнул, но сенокосная пора не давала долго нежиться в постели. Рывком поднявшись, выскочил во двор. Зачерпнув ведро колодезной воды, стал мыться, покрякивая и охая от бодрящей свежести.

    Вернувшись в дом, увидел молящуюся и отбивающую поклоны мать.
Внутри всё взбунтовалось у Кузьмы, да так, что он, не помня себя, подскочил к матери и заорал:
    - Что ты молишься, молишься… За что просишь прощение? За какие грехи свои? Что целыми днями работаешь, не разгибая спины, курицу даже не обидишь, слова поперёк никому не скажешь, куска вкуснее, чем другой, не съешь, в обносках всю жизнь ходишь? Но всё молишься, благодаришь Его, за что? За то, что мужа убил на войне, что живёшь в халупе в беспросветной нищете?
И мне Его за что благодарить? За безотцовщину, за то, что ишачу с малых лет, что рос в холоде и голоде?
Всё, кончилось моё терпение!

    Одним махом Кузьма сгрёб иконы и давай их со злобой хлестать об порог:
    - Вот тебе!!! Вот тебе! Вот тебе Бог и порог!!!
Осколки стекла со звоном брызнули во все стороны, один впился в руку. Кузьма выдернул его, алая кровь капала на пол и иконы, оставляя красные пятна…
Ошеломлённая мать, враз с почерневшим лицом, молча стояла не двигаясь.

    Выскочив на улицу, Кузьма полной грудью глотнул свежего воздуха, чтобы немного успокоиться, зашагал к конторе. Мужики кучей толпились у запряженных лошадей, Кузьма ловко вскочил в одну из бричек.
    Дорогой понемногу стал успокаиваться. Солнце светило приветливо, ласково дул летний ветерок, сенокосные луга пестрели разнотравьем, радуя глаз.
- А всё - таки хорошо жить! – подумалось Кузьме, – вон какая красота земная!!!
    Щемящая жалость к матери сдавила грудь, комом подступила к горлу. Что ж, я дурень разошёлся-то так… Добавил ещё к её несладкой жизни горечи. Надо бы прощения попросить у матери, - раскаивался Кузьма.

    В работе забылся немного, но чувство досады на себя не проходило.
Сенокос шёл споро. Мальчишки на конных граблях сгребали подсохшее душистое сено в валки, волокушами стягивали в копны, мужики метали стога один за другим. Кузьма любил сенокосную пору, хотя этот труд был не из лёгких. Иногда так намаешься, что ни рук, ни ног к вечеру не чувствуешь. Кузьма давно научился вершить стог, и он у него стоял, как свечка, мужики его часто хвалили за это.  Работал старательно, ловко подхватывая очередной навильник сена, укладывал и утаптывал его, не жалея сил.
 
    Неотвязная мысль сверлила и возвращала его в утро. Нарастало чувство вины перед матерью: что ж я так с ней…
Представлял, как она, уливаясь слезами, собирает осколки стекла в избе, как причитает над каждой иконкой, прося прощения за него. Скорей бы уж вечер, да домой, но ещё только полдень.

    Денёк выдался на славу, светило яркое солнце, на небе ни облачка. Но после обеда поднялся ветер. Порывы ветра усиливались раз от раза, нагоняя облака в небе, которые быстро стали превращаться в тучи. Мужики торопились. Дождь, наверное, будет, жалко, если сено пропадёт.
 
    Вершил Кузьма последний стог, когда громыхнуло так, как будто небо над ним раскололось. Перед следующим оглушительным раскатом грома сверкнула ослепляющая молния… Кузьма упал как подкошенный.
    Загорелся стог сена. Мужики кинулись спасать Кузьму, пытаясь сбить пламя. Из клокочущих туч хлынул ливень, гася пламя и омывая почерневшее лицо мёртвого Кузьмы. Голубые широко распахнутые глаза его смотрели в небо с немым вопросом: за что?

    Хоронили Кузьму, как водится, всем селом. Гнетущая тишина стояла на похоронах, каждый обдумывал своё. Изредка слышались приглушенные всхлипывания женщин, а мужики украдкой смахивали набежавшую слезу. Это были самые молчаливые похороны без отпевания священником, без причитаний родных. Каждый в душе жалел Кузьму за его молодость, за ловкие руки, за добрый характер. Но что-то большое, непонятное, неведанное не давало высказать мысли в слух, тем более обсуждать случившееся…

    Отрешённая мать не проронила ни слова, ни слезинки. Явно было, что она собралась вслед за единственным сыночком, ничто её здесь больше не держало. Так и случилось вскоре.