Невинная жертва

Детство у нас было веселое. Играли мы помногу, подолгу и, можно сказать, остервенело: “до семи потов”, до ран на коленках, до охрипшего голоса и изорванной одежды. “Прятки” сменяли “вышибалы”, “семь камней” плавно перетекали в “расстрел”, крыша и подвал были давно освоены и посещались одинаково часто. Если уж совсем не хватало драйва, то объявлялся байкот соседнему двору. И тогда начиналась подготовка к полномасштабным военным действиям с применением «боевого оружия»: рогаток, самострелов, пакетов с грязью и камней. Бои были жестокие, часто с ранениями и синяками. Но и этого было мало. Иногда хотелось чего-нибудь эдакого, опасного или запретного. Чего-нибудь такого, что щекочет нервы и обостряет чувства.

Помню, во дворе как-то появилась коробка с лекарствами, целая аптечка. Откуда она взялась точно не скажу. Но, предполагаю, что причастна к этому была Вичка Трушкина. У неё наблюдалась врожденная тяга к медицине. Если кому-то во дворе требовалась врачебная помощь, то все знали, к кому обратиться. Она ловко перевязывала раны, мазала зеленкой ссадины, накладывала подорожник на ушибы, вытаскивала занозы и даже прокалывала уши большой “цыганской” иглой. Когда мне потребовалось проколоть уши, более опытные подруги однозначно советовали профи Вику. Колоть решили дома, по-быстрому, пока родители были на работе.

— Не боись! — обмакивая в спирт уголку, подбадривала меня Вичка. — Сделаем все в лучшем виде!

Первую дырку я вытерпела, хотя и было неприятно. Со второй пошло что-то не так: иголка двигалась по косой. Пришлось колоть третью… Третий раз давался мне уже с трудом. Я еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Вичка грубо ругалась, но продолжала работу. Ухо не поддавалось. То ли игла была не совсем остра, то ли Вичка была не в настроении, но возилась она со мной почти час.

— Поверни голову и прижми ухо к стене! — вдруг скомандовала она.

Я послушно повиновалась. Вичка, одной рукою прижимая ухо к стене, другой продолжала колоть. Наконец раздался легкий скрип, и…иголка победоносно воткнулась в стену. Дело сделано! Профессионализм, ничего не скажешь!

Но серьги мне так и не довелось поносить. Уши долго не заживали, дешевые сережки висели криво. В итоге из трех дырок “рабочей” оказалась лишь одна. Некоторое время я носила в правом ухе одну серьгу, уверяя всех, что так модно. “Я меломанка”, — отвечала особо интересующимся. А потом и вовсе завязала с сережками.

Все-таки лекарства притащила, скорее всего, Вичка.

Металлическая горка, на которой мы засели, была установлена в центре двора со дня основания нашего дома. С неё уже давно никто не катался, местами она проржавела, захирела и, скорее, служила местом встреч. Над горкой возвышалась крыша в виде цилиндра, на которую мы регулярно взбирались и раскачивались со страшной силой, пока не оторвали её к чертям. Но это было гораздо позже. А пока крыша служила прикрытием наших тайных дел. Коробка с лекарствами покоилась здесь же. Флакончики, пластинки, порошки манили и пугали одновременно. На шухере поставили Женьку Канаеву, она была младшей, но отличалась надежностью. Настоящий сорванец! Действовать надо было быстро, и мы спешно приступили к разбору содержимого коробки. Должна сказать, что мне сразу не понравилась эта идея, а уж когда дело дошло до пробы таблеток, я и вовсе стала бурно протестовать:

— Вы не знаете, что это за таблетки, можно отравиться!

— Замолчи, не ори! — зловещим шепотом огрызнулась на меня Вичка Трушкина. — Всё под контролем, я уже их ела и не отравилась.

— На, держи, — она протянула мне белую круглую таблетку. Я отодвинула её руку. Сердце стучало от страха. “Жопой чуяла”, что добром это не закончится. В памяти всплывало грозное лицо отца, размахивающего упаковкой сердечных лекарств: “Никогда, слышишь, НИКОГДА без разрешения не бери и не пробуй никакие лекарства! Можно умереть!”

Моим предостережениям, естественно, никто не внял. Таблетки попробовали все. Все, кроме меня.

Конечно, вот текст с выделенными абзацами:

По словам девчонок, они оказались безвкусными, острых ощущений тоже не вызвали. Но беспокойство меня не покидало.

До вечера я мучилась совестью: говорить или не говорить маме о происшедшем. Но страх за жизнь таких глупых, но горячо любимых подруг победил. А вдруг действие таблеток проявится позже, и Бредиха с Таськой отравятся или того хуже умрут? От этой мысли холодел затылок. За Вичку я не так переживала, мне казалось, что она выживет при любых обстоятельствах. И я решилась всё рассказать родителям. Мама выслушала молча. Потом вдруг поднялась, схватила меня за руку и вытолкнула за дверь.

— Мама, мы куда? — недоумевала я.

— Сколько ты съела таблеток и как они назывались?! — грозно кричала мама.

— Я не ела их! Я не знаю, как они называются, кажется, это были витамины!

Мы бежали по лестнице вниз. События разворачивались стремительно. Навстречу неспеша поднималась мама Таси.

— Лида! Срочно бери Тасю и бегом в поликлинику! Они таблеток наелись!

— Каких таблеток? Таня, вечно ты паникуешь. Я разберусь, — спокойным голосом ответила тётя Лида. Я даже позавидовала её спокойствию.

Через три минуты максимум мы с мамой уже оказались в процедурном кабинете. “Благо” поликлиника находилась на первом этаже нашего дома, и можно сказать, мне страшно “повезло”.

— Вот, таблеток нажрались всем двором, — указывая на меня, задыхающимся голосом произнесла мама.

— Я ничего не ела! Все ели, а я нет!

Но меня никто не слушал.

— Знаем мы вас, никто ничего не ест, а потом травитесь, — буркнула врач, наливая воду в баллон. Я уже поняла, что сейчас случится самое худшее — мне промоют желудок. Дернулась, чтобы выскочить из кабинета, но цепкие руки мамы и врачихи схватили меня крепко и уже не отпускали. Минута, и противный резиновый шланг уже пропихивался мне в горло. От обиды, боли, а самое печальное от вопиющей несправедливости хлынули слёзы. А следом и содержимое желудка. Промывали меня на славу, чтоб уже наверняка.

В коротких перерывах между фонтанами, извергающимися из меня, я кричала, хрипела, пыталась что-то сказать. Но очередная порция жидкости вливалась по шлангу, и всё начиналось сначала. Мир восстал против меня! Когда всё закончилось, я чувствовала себя, как сдувшийся воздушный шарик. Мне не хотелось говорить. Я уже не могла плакать. Ослабевшая от пыток и унижения, я брела домой. На маму даже смотреть не хотелось.

И было очень стыдно, когда во дворе увидели моё красное и распухшее от слёз лицо. Ведь я никогда не плакала раньше. Никто не видел моих слёз. “Давыдова никогда не плачет. Она терпит даже самую сильную боль”, — ходили разговоры среди друзей.

Надо сказать, что экзекуцию провели только надо мной. То ли таблетки оказались не опасными, то ли эта дрянь их не взяла, но девки разгуливали живые и здоровые. Кажется, у них даже не болел живот.

Во дворе ещё долго вспоминали эту историю и посмеивались надо мной. Но мне было не до смеха. Больше всего меня мучило одно: почему мама не поверила мне?