Глава 13. Второе путешествие к дворцам и парку Цар

               
     - Видишь, Анна, мы с тобой подъехали к парку Царицыно со стороны   
метро «Орехово», а в первый раз, - со стороны Нижнего пруда и Фигурного моста. Так что лучшей релаксацией после передряг в твоей компании не придумать! Гарантирую уйму восторженных впечатлений и скажем отдельное спасибо затянувшемуся бабьему лету!    
 Георгий и Анна идут по восточному краю парка, проходят подиум манекенщиц, высокую ограду и оказываются на открытом пространстве, засаженном деревьями. 
Анна сама тянет Георгия к ярко желтой стайке деревьев, выделявшихся даже на желтом фоне. Оставляет свою сумочку у него в руках, бежит к ним. Георгий видит, как Анна, держась за ствол, запрокидывает голову, отклоняется всем телом, кружится то вокруг одного ствола, то вокруг другого. Прижимает пушистые веточки к лицу и о чем-то с ними разговаривает.
     - Ты только посмотри, - кричала она подходившему Георгию, - ни одной зеленой иголочки! Они что пожелтели в одну ночь и все разом? А какие солнечные, вот бы поставить рядом с ними темно - зеленые ели, что ухаживают за кленом, ох, как бы они контрастно смотрелись! Это пихта?
     - Это лиственница, Анна.         
     - Да-а? - искренне удивилась она. - Я уже забыла. Обязательно хочу посмотреть на нее, когда она совсем зеленая, какие у нее оттенки.
     - Посмотришь, Анна, обязательно посмотришь! - заверил ее Георгий.
     - А смотри, как аккуратно расчесывает она каждой желтой своей иголочкой небесную голубизну! - смотрела Анна снизу ветки на небо. - Ты знаешь, здесь даже солнце жарче греет! - кричала она, подставляя свое лицо светилу и не отнимая веточки от лица.
   Ее полуоткрытый рот, закрытые от удовольствия глаза и все лицо выражало блаженство, и Георгий залюбовался ею. Но что-то печальное шевельнулось внутри у него, и он никак не мог понять причины с чем это связано. Но вид рядом стоящей румяной Анны вытеснил эту минорную нотку, и он не смог сдержать себя и, подойдя к ней, нежно обнял ее и поцеловал в раскрытые губы. Наверное, первый раз за все время она не ответила ему и это его удивило. От поцелуя Анна очнулась и, сорвавшись с места, прыгая, как десятилетняя девчонка, с одной ноги на другую, помчалась дальше сама отыскивать знакомых Георгия.
   Нельзя было не заметить и кусты краснотала. Кто сажал их здесь лет тридцать назад - знал, что делал. И Анне вдруг показались они осенней стаей загадочных темно - красных птиц, построенных в определенный порядок и летящих в теплые края. Вожаки, как и подобает им, вытянув вперед шеи, прокладывали курс, другие, опустив головы, прощались с родными местами, ну, а молодежь - она везде молодежь, порядок для нее всегда обременителен. И каждое перышко этих удивительных птиц подсвечивалось солнышком.    
     - Улетают, - грустно сказала Анна, беря Георгия за руку.
И Георгий удивился точности ее образов и не сомневался, что Анна так же, как и он, воспринимает эту картину. И снова что-то печальное заныло в его груди.
   Не могла его печаль, которую и сам-то он не мог разгадать, передаться Анне. Но Анна уже не прыгала, а шла задумчиво и тихо.
 
П р е д ч у в с т в и е  А н н ы               
Подойдя к рябинам, Анна приветствовала их, дотрагиваясь до их теплых шелковистых коричневых стволов. Потом она и Георгий прислонились к одной из них и, подняв головы, смотрели на ветки, усыпанные алыми гроздьями, где в каждой ягодке поселилось красное солнце, на желто - бурые ажурные узенькие листочками, меж которыми голубело совсем не осеннее небо.
     - Ты чего Анна?
     - Не знаю сама, милый. Вот дуреха! Вроде бы все прекрасно. А посмотрела на красных улетающих в теплые края птиц, и какая-то пронзительная тоска резанула душу.  Как будто они уносят что-то дорогое!
И эта песня Нани Брегвадзе, слова которой я уже не помню, вдруг постучалась в голову!
Ты к музыке, оказывается, ближе, чем я. Ты, наверняка, ее знаешь.

Георгий стоит все также, прислонившись спиной к одному с Анной дереву, смотрит сквозь листья в небо.

      - Анна, наверное, это свойство русской души. У нас она настолько широка и глубока, что обязательно в ней соседствует радость и грусть.
Я тоже это подмечал, Анна. У нас с тобой родственные души.

Георгий поет, пытается подражать Брегвадзе.*
          
             ЛЕТЯТ, КАК ЛАСТОЧКИ,         
             ЛИСТОЧКИ-И-И
             С МОЕЙ ЛЮБОВЬЮ ПО ПУТИ.
             И ТОЛЬКО НЕТ ПОСЛЕДНЕЙ
             ТОЧКИ-И-И,
             И СЛОВА НЕТ ЕЩЕ «ПРОСТИ». 

             ЕЩЕ ЦЕПЛЯЕТСЯ ЗА ПАМЯТЬ
             СЧАСТЛИВЫХ ДНЕЙ ВЕСЕНИЙ 
             ГРОМ,
             КОГДА ЛЮБОВЬ БРОДИЛА С НАМИ
             СКРЫВАЯ НАС ОДНИМ КРЫЛОМ.         

Анна порывисто разворачивается, падает на Георгия, обнимает его вместе с рябиной, кладет голову на плечо.
               
     - Не надо… Георгий. Я сейчас зареву!
               
Кусает губы, пытаясь сдержаться.
Георгий замолкает. Гладит Анну по плечу. А у него в ушах песня звучит по нарастающей громкости.

     * Автор текста Софронов А. Композитор Заславский С.               

             ВЕСНОЮ ЛАСТОЧКИ ВЕРНУТСЯ,
             ОСТАВИВ ЗА МОРЕМ ЛЮБОВЬ.
             И НАД РЯБИНОЙ ПРОНЕСУТСЯ,    
             И ЧТО-ТО МНЕ НАПОМНЯТ ВНОВЬ.
             
             АХ, ЭТА КРАСНАЯ РЯБИНА
             СРЕДИ ОСЕННЕЙ ЖЕЛТИЗНЫ.
             Я НА ТЕБЯ СМОТРЮ, ЛЮБИМЫЙ,
             ИЗ НЕВОЗВРАТНОЙ СТОРОНЫ.
               
 Сквозь рябиновую рощицу Георгий повел Анну на край горки, с которой начиналась узенькая тропинка, катящаяся вниз по диагонали и дальше через небольшую долину, примыкающую к речушке. Анна стояла на краю горки, осматривая окрестности, потом вдруг повернулась к Георгию и, толкнув его, крикнула:
     - Догоняй! - и, часто - часто перебирая ногами, побежала вниз.
     - Осторожно! - успел крикнуть Георгий и последовал за нею.
   Временами, отрывая взгляд из-под ног, ему удавалось видеть убегающую Анну с развевающимся шарфиком на шее, что-то кричащую и все больше удаляющуюся от него. Ну, разве так можно, подумал он, не хватало только ей упасть, так и вывих получить недолго, и он перешел на быстрый шаг, потом в волнении за Анну и вовсе остановился, наблюдая, как ее уменьшенная фигурка притормаживала уже в самом низу.
   «Ого, вот бесстрашная! - опять с удовольствием подумал он, - а ведь он, пожалуй, уже так не сможет. Нет, сможет, конечно, но не хочет, незачем. Нет охоты. А ведь пятнадцать лет назад, он отлично помнил, что никогда не спускался по этой тропинке шагом, вот, как сейчас, а за ним с веселыми криками мчались пятнадцатилетняя его дочь и восьмилетний сын. Ведь это было совсем недавно... А как же давно это было!»
     - Ну что же ты! - еле донеслось снизу.
   И что-то подстегнуло его, и, не отдавая себе отчета, Георгий с криком сорвался с места и, набирая скорость, широко расставив руки для равновесия, побежал, почти полетел вниз, перепрыгивая ямки, не в такт, попадая на бугорки, слыша, как когда-то прежде, знакомый свист ветра, чувствуя на лице его упругие струи и выдавливаемые из глаз слезы, ощущая, как пересыхает во рту,  видя стремительно надвигающуюся на него Анну, которая смотрела на него из-под руки.
     - Сумасшедший, ты чуть не сбил меня! – кричала, смеясь где-то позади него успевшая отскочить в сторону, Анна.
   Она подошла к Георгию и с восхищением посмотрела на его раскрасневшееся лицо с открытым ртом и часто вздымавшейся грудью. Она тоже еще не вполне успокоилась от стремительного рискованного спуска и полученное от него удовольствие еще не сошло с ее лица. Достав свой платочек, она промокнула его глаза, подставила ладошку к его щеке, собирая в нее жар, потом положила ладошку на то место, где бухало в грудную клетку его сердце.
     - Я же говорила, что у тебя сердце молодого человека! - воскликнула она, глядя на него глазами, в которых искрилось солнце.
   Георгий, не отрывая от ее глаз своего благодарного взгляда, взял ее ладошку и прижал ее к своим пересохшим губам. Ему действительно было сейчас столько лет, сколько и ей, а, может, она и права, он был даже моложе ее. Да, так оно и было, он хорошо чувствовал это, ему даже показалось, что Анна смотрит на него с некоторой завистью, и он, взяв ее руку, озорно взглянув на нее, потащил Анну почти бегом в горку на затяжной следующий подъем.
     - Неугомонный! - смеялась Анна, - считай я признала, что ты выносливее меня! Только не жди, что я побегу еще и отсюда. Да остановись ты, я уже больше не могу в таком темпе! - Георгий уже и сам выдохся.
   Взобравшись почти на самую вершину, тяжело дыша, Георгий вдруг развернул Анну.
     - Смотри поверх долины, видишь там дальше поблескивает пруд, еще дальше стоят рядами сосны? Вот там находится скрытая от многих глаз земля с солнечными смотрящими тысячи лет друг на друга горками, поросшими травами по пояс, с диковинными цветами, с которых собирают нектар красивые бабочки, шмели, жуки, качаются на высоких стеблях разноголосые птицы. А внизу бьют холодные родники, а в заросших камышом заводях выводят дикие утки по семь птенцов... Следующим летом я тебе подарю эту страну.
     - Утки с утятами – не поверю!
 Георгий прижал к себе Анну, и она благодарными глазами согласилась на такой «королевский» подарок.
   Георгий, держа Анну за руку, спускался вниз к болотцу, которое в этом месте окружало речушку. Вскоре они остановились. Глазам было больно смотреть прямо на солнце и на высокое дерево, от которого отлетал подсвечиваемый лучами серебристый пух. Ветра почти не было внизу, но на высоте веток, он, видимо, чувствовался, потому и тянулся в одну сторону хоровод не то пуха, ни то снежинок.
     «Но тополиный пух - это в мае, в начале июня... а снег - абсурд какой-то», - сказала Анна и растерянно посмотрела на улыбающегося Георгия, не скрывающего радость от ее удивления. Анна сама поспешила к дереву, не обращая на проступающую сквозь болотную траву сырость.
     «Так это цветет ольха!» - прокричала она в удивлении.
   Среди пожухлых бронзовых начинающих сворачиваться листьев, в лучах октябрьского солнца, серебрились крупные пуховые сережки, от которых неслышный ветерок отрывал и уносил бесчисленные невесомые искрящиеся на солнце пушинки. Ольха как бы дымила серебристым маревом на синем небе.
     «Цветет в октябре? Первый раз вижу такое! И в каждой пушинке - жизнь? И это накануне дождей, холодов и морозов? Какие же испытания ждут эту только что появившуюся жизнь в этом суровом мире и совсем скоро! И это все повторяется тысячи лет! Значит все у природы отлажено! Значит все так и надо! Значит жизнь победит! И мы с тобой, Георгий, встретились в затянувшееся солнечное бабье лето, это, видимо, тоже не зря, это тоже так и надо. И мы выдержим любую жизненную непогоду!» 
   Георгий молча смотрел на Анну, удивленный таким поворотом ее мыслей, ее уверенностью, что именно так оно и будет.
     «А нам с тобой - продолжала Анна, - все благоволит: и это ласковое солнце, и эта бездонная синева, и все эти праздничные наряды - это тоже для нас, Георгий! И от непогоды нам есть, где спрятаться! И благословение на жизнь мы только что еще раз получили, так ведь? Ну, скажи, так? Так! И мы просто обязаны выдержать все жизненные передряги, нам ничего вместе не страшно!»
Анна, как будто уверяла сомневающегося Георгия: «Правда, мой милый? - и она повисла на его шее. - Ну, ответь мне, правда?»
      «Правда, моя хорошая! Мы еще покоптим небо!» - искренне поверил ей Георгий.   
Он подхватил Анну на руки и понес ее на бугор. С трудом взобравшись, Георгий поставил Анну на ноги, и они, еще раз прощаясь с ольхой, смотрели на серебристое марево вокруг нее. Потом он повел ее, перешагивая ручейки невидимых родничков, на мостик. От избытка чувств, переполнявших его, как и Анну, Георгий прошел мимо холма, на котором с укором, раздвигая желтую листву, смотрела на них бело - колонная беседка с золотым когда-то снопом на крыше - Миловида. А ведь он обещал ей привести сюда свою Анну, хотя бы только потому, что сюда приходили и гениальные его кумиры, и знаменитости.   
   Анна и Георгий стояли на месте, где кончалась речушка и начинался Верхний Царицынский пруд и смотрели на правый и на левый берег, на темно - зеленую остывающую воду, на отраженные в ней в последнем своем выходном наряде деревья, на желтые листья на поверхности пруда, на могучую сто пятидесятилетнюю сосну, подремывавшую на солнышке недалеко от них, забросившую высоко - высоко в синеву свои раскидистые наполненные янтарной смолой ветви. И вся окружающая их природа с тающей серебристой ольховой дымкой, с беззвучно прочерчивающими золотистый след на синем небе листьями, с устало журчащей речушкой, с печально попискивающими пичугами, с летящими поблескивающими на солнце паутинками, с не желающей желтеть зеленой осокой на болотце, с желто - красным пряно пахнувшим ковром листьев на поверхности пруда, - все пребывало в состоянии гармонии с их душевным состоянием. И Анна нисколько не сомневалась, что не будь их здесь с Георгием, то нарушилось бы равновесие всего этого окружения. 
   Какое-то странное состояние, появилось у Георгия, он с удивлением почувствовал, что его ноги дрожат мелкой дрожью, а в горле накапливается сладковато - противная тошнота. С опаской он взглянул на одухотворенное лицо Анны и попытался подавить эти неприятные ощущения. Георгий сошел с мостика и сел на пенек. Анна продолжала в задумчивости обозревать окрестности, опершись на перила мостика. На некоторое время она растворилась в окружавшей ее природе, и Георгий был рад этой передышке. Наконец, насытившись, она оторвалась от мостика и, весело глядя на него, спросила:
     - Куда теперь?
Вот и сейчас Анна догадалась, что Георгий вел ее не к обычным кленам с желтою листвою. Эта группка держалась особняком, и найти ее было не просто, закрытую соседними деревьями. Только уже совсем рядом с нею Анна увидела, как листва этих кленов отличалась от остального окружения. Да, все деревья разные, как и люди. Георгий, видимо, специально подвел Анну так, чтобы листочки ближнего клена, вспыхнули пурпуром и багрянцем, просвечиваемые солнечными лучами, показывая каждую свою прожилочку, каждый оттенок переходных тонов. И ни одного листочка похожего на другой! Некоторые из них игрою солнца казались даже белыми. И сколько бы Анна не смотрела на них, цвет их постоянно неуловимо менялся. И Анна в молчаливом восхищении любовалась возникающими все новыми и новыми оттенками красок и, не совладав с искушением, попросила:
     - А можно я сорву один на память?
     - Здесь все твое, - разрешил Георгий. И Анна, сорвав один листочек, спрятала его в своей сумочке.
   Они шли молча по берегу пруда, любуясь карнавальным нарядам деревьев, каждый думая о своем. Анна шла впереди и вдруг остановилась.
     - Смотри, Георгий, как им живется? – с удивлением Анна смотрела на сорока летнюю березу и сосну растущие из одного места.
     - Это сестры, Анна. Я с ними часто беседую.
     - Как могут быть сестрами разные деревья?
     - Все на свете бывает, Анна. Когда они впервые увидели солнце, проклюнувшись каждая из своего семени, они с ужасом обнаружили, что растут из одного места, их тела уже касались друг друга. И сосенка сказала березке: «Моя не родная сестра. Я бы отклонилась в сторону, но мы, сосны, не можем этого сделать. Мы растем, как свечи. Пожалуйста, отклонись влево, иначе и я, и ты погибнем». И березка послушалась. И они выросли.
     - Это кто тебе сказал.
     - Сосенка, двадцать пять лет назад. 
И Анна с уважением посмотрела на любимого, умеющего говорить на языке деревьев.
Когда Анна выкарабкалась из своих мыслей, то не услышала шагов Георгия. Она оглянулась. Георгий стоял позади шагов на сорок, подняв над головой руку и пальцы его ладоней призывно звали ее подойти к нему.

 «Так и потерять его недолго», - испугалась Анна и поспешила к нему. Георгий повернул ее лицом к пруду, обнял за талию и прижал к груди. И перед Анной предстала картинка, как перед Георгием два дня назад. Янтарный деревянный домик лодочной станции, желтые липки на том берегу, смотрящиеся в голубое синее небо, утонувшее в спящем пруду. Не было только трех уток, и Анна сразу подметила эту дремотную завороженность.
     - Надо же! Левитан, наверняка, не прошел бы мимо такого пейзажа! Ведь вроде бы и я видела это, когда шла, а вот сейчас смотрю, как в первый раз! Какое умиротворение. Какой покой. Какая гармония цвета. Какая жалость, что это не может остаться в памяти навсегда! - вздохнула Анна и грустно взглянула на Георгия. Тот хитро многозначительно кивнул. И опять, обнявшись, они медленно шли по берегу пруда, и Анна старалась запечатлеть, вобрать в себя, накопить впрок все, что видела, что слышала, что чувствовала. 
 Георгий взял Анну за руку и потащил на косогор.
     - Еще пять метров, а теперь смотри на Птичий остров сквозь почти пурпурные листья дуба! И Анна искренне восхищалась. А потом они смотрели на багряные листья дуба на фоне белых стволов березок и восхищались уже вместе. Они снова спустились. 

Когда они дошли до родничка, бившего из-под горы и немного обустроенного любителями его живительной влаги, она не удержалась.
     - Иди сюда, Георгий, подставь ладонь и набери мне воды, я хочу выпить из твоей ладони.
   Георгий не посчитал это капризом, подставив ладонь, наполнил прозрачной холодной влагой пригоршню с крепко сжатыми пальцами, сквозь которые все равно сочились капли, и протянул ее Анне. Она бережно, поддерживая ее ладонями, нагнулась к ней и выпила все до капли, простонав от удовольствия и от заломившего зубы холода.
     - Так вот, оказывается, какая вкусная вода с ладони любимого человека? – глядя в любимые глаза произнесла, щурясь, Анна.
Потом, благодарно глядя на Георгия, прижала еще не нагретую мокрую его ладонь к своим губам. Затем, держа ее двумя руками, положила ее себе на теплый лоб, потом на одну и на другую щеку. И с каждым новым прикосновением она жмурилась, тихо и протяжно охала и закрывала от блаженства глаза.
   А потом Георгий пил уже из ее ладони, повторив весь ритуал, отмечая про себя, что не припомнит, чтобы вода была такой необычно вкусной и желанной, а от прикосновения ее мокрой холодной ладошки ему на душе было так необыкновенно тепло. И в благодарность за этот подарок он долго прижимал ее ладонь к своим губам. И у Анны глаза светились радостью и счастьем.
 Затем, положив руки на ягодицы смеющейся Анны, Георгий, тяжело дыша и кряхтя, начал подталкивать ее на пригорок.
     - Так легче? - с трудом выговорил он.
     - Совсем легко! - смеялась Анна. - А тебе так тяжело?
     - Своя ноша не тянет! Мне даже так приятнее подниматься! А можно мы всегда так будем ходить с тобой?
     - Ты знаешь, я не против! Боюсь, что окружающие не поймут! - хохотала Анна.
     - Да, пожалуй, ты права, у меня будет слишком много завистников и желающих сменить меня уставшего. Ты тогда от всех не отобьешься!
 
О п е р н ы й  д о м                Затолкав свою ношу почти на самый бугор под изумленные взоры двуглавого орла, над входом с восточной стороны Оперного дома, Георгий выдохся окончательно. Анна, пожалев его, остановилась, взирая на красно - белое каменное творение мастера.
     - Надо же, какая объемность! - загляделась Анна. - Какие рвущиеся вверх стрельчатые окна! И как продолжение их полета на крыше белокаменные четырехгранные шпили! Ты знаешь, я бы надстроила над огромной этой дверью еще и башенку, а перед входом напрашивается перекинутый на цепях через глубокий ров узкий деревянный мост только для проезда всадника и прохода двух пешеходов.
   Георгию почему-то такая реконструкция не приходила в голову. Но что-то в этом было.
     - А орлу я не понравилась, - пристально глядя на его насупленный вид сказала Анна. 
     - Ну что ты! - не согласился Георгий. - Два дня назад он на меня вот так же злился, это я его раздражаю! Он же ревнует меня к тебе! – И с укором к нему обратился.
      - Эх, орлуша, орлуша, большая ты стерва!*
 
*Восклицание отца Федора. «Двенадцать стульев и золотой теленок». Ильф и Петров.

  Анна тем временем щурилась на искрящееся сотней маленьких солнц зеркало пруда, которое слепило сквозь золотистые листья лип и кленов, с двух сторон забравшихся на пригорки неглубокой расщелины, спускавшейся к воде. Пригорки были густо усыпаны золотистой листвой, которая подсвечивалась бликами солнечных пятен. По такой роскоши не только было жалко ходить, но даже темные тени молоденьких лип и кленов, Анне казалось, были лишними. Анну распирало от сказочного богатства. Воистину, это был царский парк!
Даже сюда доносился до нее запах воды, который накладывался на запахи опавшей листвы, прогретой солнцем, и избалованной теплом земли. Хотелось упасть на нее и зарыться с головой в ее золото. Когда еще будет такая возможность?
И Анна упала сначала на колени, а потом и растянувшись во весь рост - на бугор, зарывшись лицом в листья, широко раскинув руки, и жадно хватая их пальцами. И тоненькие ветви лип и кленов с пониманием замерли над нею.               
   Как и полагается в подобных случаях Георгий насыпал небольшой холмик из листьев над ее головой, встал рядом на колени и произнес:
     - Здесь упокоилась на минутку от избытка счастья раба Божия Анна. Пусть земля ей будет ворохом золотистых листьев! Аминь! - и посыпал еще пригоршню ей на голову. Потом секунду помолчав, добавил. - Рюмашечку сейчас хорошо бы за ее блаженство.   Георгий вздрогнул от неожиданности, услышав из-под золотого холмика:
     - Фляжка в сумочке, разлей на двоих.
     - Это надо же быть такой мудрой не по годам женщине! - восхитился Георгий, открывая сумочку, обнаружив в ней блестящую узенькую фляжку и рядом два малюсеньких мельхиоровых стаканчика, знакомых по первому дню пребывания у Анны, которые так ему тогда не понравились.
Он мигом поднялся на противоположный бугор, увидев там под сосной удобное для сидения бревно. В сумочке оказался и молочный шоколад с орехами и с изюмом. На его цветной обертке Георгий устроил микростолик, поставив два наполненных крошечных стаканчика, по запаху, предположительно, коньяком, и положив рядышком на обертку аккуратно разломанные дольки шоколада.
Один Георгий почти никогда не пил, поэтому пришлось вспомнить об упокоенной от счастья.
С трудом приподняв ее, он не удивился ее закрытым глазам, и, сдунув с ее лица прилипший желтый листик, взял ее на руки и еле осилил половину пригорка, где силы совсем оставили его. 
Другую половину он одолел уже с поддерживающей под руки и толкающей его Анной.
Затем поцелуем, поблагодарил ее, и Анна, блаженно вздохнула. Посадив ее лицом к солнцу и спиной к нагретому, стволу сосны, Георгий подал ей стаканчик и поднял свой.
     - Собирался пить за упокой, а все-таки приятнее пить за здравие. За твое счастье, Анна, в котором ты только что побывала, и я подозреваю, находишься еще сейчас!
     - Ну, что ж, господа, за блаженство и радость, которые вокруг нас! - подняла стаканчик Анна и обвела им полукруг.
     - И в нас самих! - добавил Георгий.
   Они чокнулись, выпили и, конечно же, поцеловались.
   Анна чувствовала спиной тепло сосны, она даже нашла где-то на стволе янтарную капельку смолы, растерла ее пальцами и глубоко вдыхала ее душистый аромат.
     - Ох, и привереда же ты, - улыбался Георгий, - мало ей вокруг нее запахов, нашла еще!
      Анна щурилась на бросающие солнечные блики золотистые листья, на вспыхивающую тысячью маленьких солнц поверхность воды, закрывала глаза, подставляя лицо теплым солнечным лучам, что-то тихо мурлыкала. Потом попросила подвинуться Георгия как можно ближе к ней.
     - Тебе что, всего этого мало? - повел вокруг нее рукой удивленный Георгий.
     - Да, мало, я хочу все время чувствовать тебя и хочу, чтобы и в тебя перетекала моя радость, - тихонечко сказала она.
   Георгий был не против.
     - Налей! - попросила Анна, и он исполнил ее просьбу.
     -  За людей, которые умеют наслаждаться радостью бытия, невзирая на мерзости окружающей нас жизни, и открывают эту радость другим! - и Анна посмотрела на Георгия.
     - За то, чтобы как можно чаще было солнечно у тебя на душе, Анна! - добавил Георгий.               
Они снова чокнулись и снова поцеловались
    - Удивительно, - поболтав содержимое фляжки, изрек Георгий, - там еще и по третьей хватит!
Он понюхал горлышко.
   - Я не дегустатор, но уверен, что это очень приличный коньяк! Скорее всего, я пью его первый раз в жизни, - восхитился тонким фруктовым ароматом Георгий.
     - Французский, - подтвердила Анна. Его выдерживают в погребах замка Шато де Коньяк по неизменной технологии, которой уже двести лет.
   И действительно, получилось почти по полной.
    - Я хочу выпить за твое Царицыно! - Анна провела наполненным стаканчиком вокруг себя. - За тебя, красавица! - И Анна чокнулась с сосной. - За ваш щедрый листопад! - И она обвела стаканчиком липы и клены, почтительно слушавшие ее тост. - За тебя! - И протянув к пруду руку, она чокнулась с ним. - За тебя, Светило, порадовало ты нас сегодня! – и, зажмурившись, она чокнулась с солнцем.
   Потом Анна поднялась, задрала вверх голову и вдруг, над бугром, над деревьями, над прудом, уносясь в солнечную лазурь звонко пронеслось:
  - Го-о-спо-о-ди-и-и! Хорошо-о-о-то ка-а-ак! - и несколько листьев, соглашаясь с Анной, медленно покачиваясь, стали опускаться к ее ногам.
   Георгий, изумленный таким проявлением чувств, непроизвольно поднялся, подчиняясь порыву Анны, и, задрав голову, высоко поднял к небу свой коньяк, обнял сияющую Анну, чокнулся с нею, они выпили, и вместо плиток шоколада были их взгляды, губы и дыхание друг друга.
   А потом Георгий поменялся с Анной и сам сел на бревно, прислонившись к сосне, и Анна уже сидела у него на коленях, прислонясь к его груди, все так же подставляя лицо солнцу. Скоро ее мурлыканье затихло, и она забылась. Глупая синица села на соседний куст и начала было насвистывать зимнюю мелодию, но, заметив дремлющую Анну, вдруг замолкла, сконфузившись, да и не скоро еще было до холодов. А Георгий, наверное, впервые был по-настоящему счастлив, глядя на так неожиданно быстро ставшие дорогими ему черты лица, еще не совсем знакомой ему женщины, светящиеся блаженством. Он похвалил себя, что не отложил «на потом» поездку в Царицыно, за то, что выбрал именно будний день, поблагодарил всех редких посетителей этого уголка, которые обходили Анну и его стороною, завидев, видимо, издали и, понимая, что они будут лишними, на их празднике. Но как же можно было забыть поблагодарить Создателя, который и сотворил все это для них? Эх, Георгий, Георгий!
     - Ой, ой, что-то по мне ползет! Георгий!
   Анна испуганно приподнялась, вытягивая руку.
     - Да где? - взял руку Георгий.
     - Выше, выше, уже к локтю подбирается! - заверезжала Анна.
   Георгий достал виновницу такой паники и положил ее Анне на ладонь.
     - Господи, это Божья коровка! - с облегчением выдохнула Анна.
     - Это Божья посланница. Может через много лет, Анна, и мне повезет, и я сяду Божьей коровкой тебе на руку, ты тогда не гони меня, ладно? - задумчиво сказал Георгий, осторожно подсаживая Божью коровку на липовый листочек. - Может в следующей жизни, когда я буду Божьей коровкой, а она кем-нибудь еще, она спасет меня так же, как спас ее я.
     - Ты, Божьей коровкой? Ну, что ты, милый, сказал тоже! Никогда ты ею не будешь! Ты всегда будешь Георгием!
    - Как знать, моя умница... что мы знаем о той жизни, если мы в этой жизни не понимаем - зачем мы?
     - Я что задремала? - спросила Анна, - Который час?
   Георгий наклонил голову, прижался к ее виску и прошептал:
     - Разве это важно?
     - Я же не взяла часы, Георгий, правда, который час?
     - Даже если бы они были на руке, я тебе не сказал бы. Не суетись, лучше послушай, что я тебе сочинил, пока ты дремала.
     - Мне? Ты сочинил мне стихотворение? - наконец, совсем очнулась Анна, запрокинув голову, и как девчонка, которой пообещали новую куклу, раскрыв глаза, смотрела на Георгия.
     - Ну, стихотворение это или песня - я не знаю, слушай!
               
                Словно яхонт - твои глаза,
                Мягкий лен - у тебя волоса,
                Как прибой волны - голос твой,
                У меня в серебре голова.
                Я такую, как ты, искал
                Много весен тому назад,
                И за годы, что ты не со мной -
                Только я пред тобой виноват.
                Но зато я тепло души
                Для тебя лишь одной сберег
                И в промозглую слякоть и стужу
                Я тебя им надежно согрею.          
   
Георгий пропел все строчки на какой-то диковинный мотив на ухо Анне. И если первый куплет его песни Анна слушала с открытыми глазами, то потом они закрылись, и Георгий не мог видеть ее глаз.
   Он сказал Анне неправду. Не сейчас сочинил он свои вирши, сейчас окончательно оформился только последний куплет, пока она тихо дремала на его груди. Остальное же сочинялось помимо его воли. А начался этот  «поэтический зуд» в первые часы после печального расставания с Анной в тот первый день. И в независимости от того, чем он занимался и что он думал, все новые и новые слова прирастали к предыдущим, выстраивались в строчки, потом вызревали новые, и сам Георгий с удивлением и интересом следил за этой цепной реакцией и ждал, чем же это все закончится и когда? Что это с ним? Такого он не припомнил, перелистывая назад страницы неинтересной своей книги жизни.
     «Ха, - возник второе «Я», - уже лысина вылезла, а в нем «пиит» проклевывается! Ну, ну!»
   Чего угодно Георгий мог ожидать со стороны Анны от его поэтического взбрыка: обиды, веселого смеха, презрительных насмешек, но такого...
   Анна неверной рукой нашла его ладонь и прижала к своим губам. В двух выползших из-под ресниц слезинках сверкнуло по солнечному зайчику.
     - Анна, я же не...
   Она притянула его голову, прижала губы к его губам, а ее ладонь, переместившись на его затылок, гладила и ерошила, его волосы…

   Конечно, Георгий и Анна и не подозревали, что выглядят, как парочка из средней группы детского сада или из первого класса, на худой конец, когда, держась за руки, они поднялись по пригорку и встали перед Виноградными воротами. 
   Анна пристально рассматривала две башни, стрельчатую арку между ними, свисающую сверху белокаменную гроздь винограда. Потом еще раз взглянула на башни, на сквозные проемы в стиле арки, и вдруг она метнулась к одной из них и крикнула Георгию:
     - Подсади!      
И Георгий только сейчас понял, что Анна хочет изобразить поставленную туда скульптуру.
   И действительно, как же хорошо у Анны получилась чопорная дама с поднятой головой и надменным взглядом, и не надо платья конца восемнадцатого века - все в позе, все во взгляде! Да это же совсем другие ворота! Хоть оставляй Анну навсегда на этом постаменте!
    - А ты?! - приказала Анна.
   Георгий залез на постамент в другую арку и, облокотившись на невидимую трость и высунувшись, так чтобы его видела Анна, снял невидимую шляпу и, учтиво поклонившись, поприветствовал ее. И тут Анна прыснула со смеху. Неужели он так хорошо изобразил вельможу, подумал Георгий? Но когда услышал треск кустов неподалеку, то до него дошло, что он испугал одинокую пенсионерку, которая шла к Виноградным воротам, и, увидав немолодого лоботряса в проеме, с «потерянной физиономией» - от греха резко изменила маршрут.
 Георгий, обхватив бедра Анны, снял ее хохочущую с постамента.   Анна провела за руку Георгия вдоль Оперного дома, несколько раз попыталась заглянуть в окна, прочитала внимательно бронзовую табличку на углу и сказала:
     - Если у Екатерины это дом, то какой же должен быть ее дворец? А нельзя посмотреть, как там внутри?
     - Все в наших руках, Анна! Когда-нибудь тут будут давать маленькие камерные концерты и выступать известные певцы, и мы с тобой пойдем обязательно!
     - Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди, - вдруг запела Анна...
     - Под музыку Вивальди под старый клавесин, - подтянул Георгий...
     - О-о-о! - взглянула с удивлением на него Анна. - Так на Вивальди? На «Времена года»?
     - Хорошо, начнем с Вивальди! И обязательно сходим на «Глорию» с хором, оркестром и солистами, - улыбался Георгий, и Анна признательно на него посмотрела.
     - Придется, чтобы рассмотреть весь дом, отойти подальше! - и Анна потянула Георгия за руку к сосне в центре поляны и вдруг застыла. 
     - Ой, Георгий, да мы чуть не прошли такого красавца! Как я могла такого не заметить?
   На краю поляны, почти у начала Оперного дома, стоял хороший знакомый Георгия, его клен, с огромной ярко - желтой шапкой из десятков тысяч листьев, впитавших в себя до предела, насытившихся и теперь отражавших солнечный свет. Клен еще и потому так ярко светился, что стоял у края густой темно - зеленой тени, отбрасываемой плотно стоящими деревьями, которых не могло пробить низкое октябрьское солнце.
               
К л е н               
     - Смотри, - кричала Анна, приближаясь к клену, - каждый падающий с клена лист, подсвечиваемый солнцем, смотрится как светящийся метеорит, прорезающий непроглядную темень осеннего неба! Посмотри, как значимо и торжественно происходит ежесекундное падение! И как падают! Как жалко, что так часто и так медленно не падают метеориты!
   Действительно, Георгий снова любовался их падением. Один падал по закону «сухого листа», чертя причудливые остроконечные синусоиды вокруг невидимой оси. Другой - вдруг целенаправленно планировал к только ему известному месту посадки, будто она была смыслом всей его жизни от первого крохотного розово - бледно - зеленого листочка, проклюнувшегося из растрескавшейся почки начала мая, до этого торжественного дня середины октября. Вот он, четырнадцати конечный огненно - желтый красавец, вытянув вперед отделившийся от ветки черенок, прессуя под своей ширококрылой поверхностью нагретый воздух, как космический корабль плазму при возвращении из космоса, приземлился по глиссаде, проложенной только для него, в бесконечном пространстве.
   «Почему, - думала Анна, - среди многих - многих совсем еще зеленых или начинающих желтеть деревьев только этот клен разом вспыхнул весь десятками тысяч своих листьев от самой нижней своей веточки до самой макушки? Почему он ждал ее прихода, чтобы начать осыпаться на ее глазах? Почему стоит рядом этот мудрый человек, который осуществил связь между нею и всем этим невиданным ранее миром? Кто-то ведь буквально выталкивал ее, как сейчас помнит, помимо ее воли на выставку этого сумасшедшего Дали, где ее ждал, сам того, конечно, не зная, такой необходимый ей мужчина? И почему надо было ей выпихнуть его из квартиры в первый день, чтобы испить чашу отчаяния за пять дней разлуки? Неужели это для того, чтобы ощутить сегодняшнее счастье? И зачем ей нужно такое счастье, которого не замечаешь?* Теперь на ее лице будет на пять морщинок больше, и на столько же увеличится число извилин в ее мозгу».
   
     * Счастье, как здоровье: когда его не замечаешь, значит, оно есть.
И. Тургенев. 

   «Вот и он, - думал Георгий, - как лист этого клена, с каждым годом блекнет, отделяясь потихоньку от дерева жизни, и скоро порыв холодного ветра разорвет слабеющую с деревом связь, и хорошо еще, если в последнем своем полете он успеет вспыхнуть в лучах солнца, доставив радость тому, кто будет рядом. А если будет хмурый день?»
   Анна, удобно прислонившись к Георгию, молчала. Молчал Георгий. Молчали птицы. Молчал ветер. Молчали деревья. Молчала скамейка рядом с кленом. Молчал и сам клен. И никто не торопился подсказать ответ. Анна вздохнула.
     - Во всем есть свой смысл, - ни к кому не обращаясь, сказал Георгий.
Анна повернула к нему голову и пристально посмотрела на него.
    «Это не ответ», - подумала она.
     - Пойдем присядем на скамейку у клена, - предложила Анна.
Анна сидела, зажмурясь, на теплой скамейке, полулежа на груди Георгия, и ей было так хорошо и спокойно, как бывало только, когда она гуляла пятилетней девчонкой в парке со своими родителями. Поиски ответа больше ее не мучили, ей все больше начинала нравиться фраза Георгия.
Ласково освобождаясь от объятий, Георгий встает
- Посиди здесь, я мигом.
Георгий догоняет молодую пару, мужчину с фотоаппаратом и его спутницу. О чем-то говорит с мужчиной. Тот идет с Георгием к скамейке, расчехляя фотоаппарат.
       - Ты, Анна, права, я тумак! Надо ловить мгновенья! Я изменил своим принципам и не взял его. Пусть мужчина сфотографирует нас.
 Анна не возражает, прижимается к Георгию. Мужчина делает два снимка.
      - Какой у тебя е-мейл, Анна, запиши, я дам ему. Вдруг пришлет?
Анна лезет в сумочку, пишет на листочке. Георгий благодарит мужчину и отдает листочек.   
       - Не верю, что будет наш снимок. Ладно, пошли. Я думаю, мы до зимы еще придем сюда.            
А следующим был Малый дворец.
     - Да, ты действительно малый, даже слишком малый, - сказала Анна, прочитав бронзовую табличку. Ведь для чего-то был нужен такой!
     - Здесь должны были...-  начал было Георгий.
     - Разыгрываться любовные интрижки для очень теплой компании, - перебила Анна. - Ведь всем известно было чья это собственность, нет же, надо еще и свой вензель огромный на него водрузить! - задрав голову на белокаменный вензель императрицы Екатерины в виде буквы «Е», пересеченной римской цифрой II, и расходящиеся от вензеля солнечные лучи, съехидничала Анна.
   От церкви до Большого моста их отделяло какие-то метров пятьдесят брусчатки, и Анна, подходя все ближе и ближе к мосту, потихонечку забирала левее и левее, чтобы разглядеть его многочисленные арки, почти сливающиеся под острым углом. Все правильно, только уходя влево можно было выправить ту перспективу, с которой, по - настоящему и видны были все достоинства этого творения. Но вот Анна почти уперлась в огороженную площадку, за которой реставрировался Кавалерский дворец и вопросительно взглянула на Георгия. Подойдя к ней, он взял Анну за руку и осторожно потянул вниз в овраг. Анна безропотно подчинилась, и они начали непростой спуск. Все внимание Анны в это время было сосредоточено на том,  - как бы не споткнуться, и ей было не до моста. Когда же они перевели дух и остановились в самой глубине полутемного от тени деревьев оврага, и Анна подняла голову, то у нее вырвался возглас восхищения. Освещенный октябрьским солнцем, отчего красный кирпич наливался сочным цветом, а белый резной камень подкрашивался в слегка розовый цвет, Большой мост предстал пред ней во всей своей грандиозной фронтальной проекции, почти не искажая ни одной своей геометрической детали, отчего Анна и Георгий вдруг превратились в ничтожных пигмеев. Отделанные белым камнем, в окружении белых колонн, немыслимые формы овальных, полукруглых, узко - вытянутых девяти арок легко и изящно прорезали четырехметровую толщу моста, а в их почти черной таинственной глубине, пробираясь непостижимым образом, лучи света высвечивали отдельные детали. И уже высоко от земли толщу розовых кирпичей прорезал воздушным вологодским кружевом белокаменный орнамент.                -  Но как же так, - вырвалось опять у Анны, - этого же никто кроме нас не видит! - И она растерянно посмотрела на только ими примятую высокую до них никем не потревоженную траву.
   «Почему одним, - размышляла Анна, - дано все это видеть, а другим нет? Почему для избранных даже один эпизод из такого многообразия увиденного сегодня - уже праздник, который окрашивает своим настроением долгие дни, месяцы, даже годы.  А у других, чей равнодушный взгляд скользнет по этому чуду и никак не откликнется в душе, не вызовет в ней никаких радостных ассоциаций, - это серые будни? Для кого природа тогда так старается? Есть же смысл во всем ее деянии! Неужели единицам избранных дано подсмотреть ее таинства, понять их, восхититься ими, вобрать их в свою душу, надолго сохранить их и щедро делиться ими с окружающими? Кто же тогда среди нас эти необыкновенные люди?»
  Анна не находила ответа. Она была только твердо уверена, что это очень счастливые люди.

П о я в л е н и е  И р и н ы  и  О л и  у  А н н ы               
Столовая. На столе кофейные чашки. Играет легка джазовая музыка. Георгий в домашних вельветовых брюках. На нем белая футболка с коротким рукавом, обтягивающая его   спортивную грудь. Анна в своем вишневом халате, причесанная, от нее исходит аромат трав. Они собираются пить кофе.
Звонок в дверь. Анна тревожно смотрит на Георгия.               
    «Неужели они приперлись?» Георгий недоуменно поднимает брови. Анна идет открывать дверь. Ирина и Оля бесцеремонно раздеваются.                Анна стоит, прислонившись к шкафу – купе, как приговоренная.
    - Да, да! И не смотри на нас так осуждающе! – взглянула на нее Ирина.                - Мы приехали вырвать тебя из хищных лап этого бомжа старика! Ну-ка, где он решительно заявляет Оля.
Ирина и Оля хотят войти в столовую, но застывают в проеме. Глядят во все глаза на улыбающегося во весь рот моложавого спортивного мужчину, - Георгия. Подруги изумленно молча его разглядывают.               
     «Давайте, девочки, проходите, проходите! Мы как раз хотели кофейничать!» - подходит Георгий и целует в щеку одну из них.    
     «Это, - Ирина!» – безошибочно определяет Георгий. Целует в щечку рядом стоящую.               
     «О-о-о! Это - Ол-ля!» - смотрит с улыбкой на нее Георгий.
Хватает обоих под руки, тащит силой за стол. Сажает Ирину. Георгий отнимает у Оли пакет с какой-то провизией. Заглядывает туда.
      «Давай же свой пакет! Молодец! Все съедим! Люблю поесть на халяву!»
Анна, прислонившись к плите, молча наблюдает за происходящим.
Георгий хочет посадить за стол и Олю. Из приемника начинается новая джазовая мелодия. Георгий дергает за руку Олю и, не отпуская ее руки, начинает танцевать, на клочке свободного места, точно попадая в такт. Оля противится, перебирает ногами, чтобы не упасть.
Анна и Ирина наблюдают с интересом. Георгий сажает силой Олю рядом с Ириной, сам продолжает танцевать. Танцует, выразительно в такт мелодии меняет мимику, делает, как профессиональный танцор пассы руками, с улыбкой поглядывая на подруг.
Анна начинает улыбаться. Мелодия заканчивается. Георгий подходит к Оле, целует ее в щеку.
   «Чуть не забыл поблагодарить даму. А ты подаешь надежды, Оля! Приходи почаще, потренируемся, будем выступать на бис!»
Дамы молчат.               
   «Ну, приступим!» - решительно говорит Георгий, вытаскивает из пакета большую упаковку.
    «О-о-л-л-я! Это же мой любимы крабовый салат!»
Вытаскивает бутылку белого вина. Смотрит на этикетку.
    «Для мидий, кальмаров, креветок подойдет! Но для крабов у Анны есть получше!»
Быстро идет в угол и вытаскивает нужную бутылку. Ставит бокалы. Открывает бутылку, наливает вино. Раскладывает салат. Подходит к Анне сажает ее рядом с Ириной.
С бокалом подходит к Ольге.
     - За что пьем? - с улыбкой спрашивает Георгий.
     - За то, чтобы ты, наконец, оставил нам Анну! Ты бомж и пьянчуга! Анна не для тебя!
Георгий с улыбкой смотрит на Анну.
     - Открылись мои веки! - после короткого молчания произносит Анна. - Вот разрушительница нашего счастья! - Показывает на нее пальцем. - Я разрешаю тебе, Георгий, сделать с ней все, что хочешь!               
     - Слушаюсь, моя повелительница!
Георгий ставит свой бокал, за руку поднимает Олю со стула, нагибается, взваливает ее на плечо, одной рукой держит ее руку, другой, - держит под попу, направляется со своей ношей в комнату.
      - Поставь меня, бомж! - Оля кричит, бьет Георгия свободной рукой по спине, болтает ногами.
В большой комнате слышна борьба, глухие крики, потом все стихает.
Анна и Ирина сидят тихо переговариваются. Входит Георгий, улыбается, смотрит на Анну и Ирину.               
   «Оля не будет больше так говорить!» - улыбается Георгий.
Женщины смотрят на Георгия во все глаза.
Выходит в холл из комнаты растрепанная Оля. Приводит перед зеркалом себя в порядок. Застегивает две верхние пуговицы блузки, немного поворачивает юбку. Смотрится в зеркало. Достает помаду, подкрашивает губы, одевается.
Кричит из холла. «Анна! Проводи!»
Быстро входит Анна, с любопытством смотрит на Олю.                «Ты что же… - с тревогой глядя на подругу, - и за стол не сядешь?»                «Не отпускай!» - не глядя на Анну, произносит Оля. Быстро выходит и снаружи закрывает дверь. Анна с улыбкой облегченно вздыхает, стоит, прислонясь к двери спиной.