Лавочка рассказ

      Я перешел на новую работу. Подумаешь – событие! Но мой материал к годовщине Победы пошел на ура. Главный даже похлопал по плечу: «Молодец! Сработаемся» И на сорокалетнего аса похвала подействовала. Не зря разбирал письма отца с фронта. Мысль о том, что задуманное еще на университетской скамье получилось, вдохновляла сама по себе. А майское солнышко заставляло смотреть на всё вокруг восторженно.
      Но вдруг дорогу мне перешло какое-то чудовищно неопрятное существо. В мужских расшнурованных башмаках и в невообразимо растянутых, не знавших стирки носках, в замызганной юбке, в видавшем виды неопределенного кроя пиджаке и в помойной шапке, оно казалось ожившей иллюстрацией к дневниковым записям отца. Отступавшие фашисты согнали селян в амбар и подожгли. Наши, на счастье, подоспели и буквально в щепки разнесли этот крематорий – многих удалось спасти.
Полумальчишеские впечатления необстрелянного бойца я узнал из дневника студента-историка Боева. Была ли это попытка предать бумаге беспристрастные свидетельства эпохи или потребность излить душу от ужаса увиденного и пережитого? Наверное, и то, и другое. Во всяком случае сейчас, когда отца давно нет, благодаря этим записям он стал мне ближе и дороже. Так сама собою  мысль перешла на мой газетный материал в полторы полосы, его успех и новые амбициозные планы.
      В редакции было непривычно тихо и почти пусто. Меня же совершенно поглотила новая работа и составление графика дел на  месяц. Даже вызов к главному окрылил. Что-нибудь сейчас такое поручит – и я напишу. Закачаешься!
Шеф был немногословен. Поставил задачу анализировать коммунальные проблемы с прицелом на публикацию в региональной вкладке, если найду что-нибудь такое, о чем за последние полгода никто не писал. Идея показалась не особо вдохновляющей. И целый день прошел в изнурительном листании сайтов, форумов и бумажной периодики. Хорошо еще, юная коллега предложила чайку, даже бубликами угостила. Из редакции уходил с Леночкой. Это она предложила составить компанию до остановки.
      Кружевной майский вечер. После заточения в кабинете хотелось просто надышаться. Лавочка здесь точно была. Но то, что я увидел, потрясло. Лавочка. Её, знакомой с детства, не было видно из-за вороха тряпья, пары пластиковых бутылок, рваных газет, затертых полиэтиленовых мешков. И над всем этим «богатством» восседало с замызганным стаканчиком в руке оно… ; мое утреннее невообразимое видение. Не то что сесть, просто приблизиться резко расхотелось.
И, возмущенный, я устремился домой с горькой мыслью: «До чего докатились! Бомжуют у нас прямо на главной улице. Беспредел какой-то! Порядочному человеку и присесть некуда!».
      Новый день. На подходе к редакции увидел жуткую картину. Уже известное мне некто страшно, лающими выкриками, ругалось как-то получленораздельно с продавщицей пирожков и пиццы. Спокойный же вид толстушки за выносным прилавком убеждал, что она распростилась с надеждой возместить стоимость  уворованного не из своего кармана.
      Из оцепенения меня вывела Леночка:
; Сергей Михалыч, Вы что с этого места так и не сходили?
; Я? Да. То есть нет.
      Казалось, в ее глазах отразилось полнеба.
– Опаздывать никак нельзя. Пойдемте. Сегодня первая встреча с практикантами. Распределять будут.
; Ох, ; переключился я на служебное. – А нельзя ли уклониться от почётной обязанности? Сачкануть как-нибудь?
; Нельзя, ; серьезно так ответила девушка. – Главный считает это делом чести. Никому не оставляет ни малейшего шанса покуситься на наше звание лучшей базы практики.
      На встрече со студентами шеф был сосредоточен до суровости, попугивал молодняк, ставил задачи перед аксакалами. Бог миловал, и нам с Леночкой на двоих достался один практикант – очкарик Илья.
Вечером из редакции уходили втроём, но остановились как вкопанные при виде существа, которое, сидя на лавочке, мыло жуткого вида ноги, поливая их водой из пластиковой бутылки.
Первым нашелся Илья:
; Вот Вам и проблема. Бомж или бомжиха?
; А новостной повод? – откликнулась Леночка.
; Повод? – вполне серьезно подхватил я. – Повода хоть отбавляй. Мэр номинировал нас на конкурс «Самый благоустроенный город России». А что считать благоустроенностью? Количество залатанных дыр на дорогах? Прочищенные водостоки? Суперсовременные свалки?
Я говорил, а сам всматривался  в как будто знакомое лицо.
; Ладно. Разбежались, ; скомандовал, а сам отправился в засаду на террасу кафе и стал наблюдать.
Женщина завершила гигиенпроцедуру и, довольная, высматривала что-то под ногами, как вдруг рядом с нею приземлился другой бомж, гораздо моложе, если у таких людей вообще есть возраст. О чем-то они определенно разговаривали, как знакомые. Он даже чем-то съедобным с нею поделился, а она налила ему остатки воды из той самой пластиковой бутылки, откуда поливала черные ноги в варикозных венах.
Но дальнейший разговор явно не клеился, и они стали ссориться. До меня донесся как будто лающий голос с невообразимыми повизгиваниями и бранью.
И я как-то неожиданно понял, что откуда-то её знаю. Нет, не просто раньше видел на лавочке, а знал в прежней жизни. Заинтригованный догадками, подошел к торговке с расспросами. Она собирала кульки и подносы, но всё же  ответила, что недели три живет баба на лавочке, а до этого года полтора шлялась здесь же. Побиралась. А как звать её, вряд ли кто знает. Да и сама-то она, может, уже забыла. Но документы у нее, может, и есть. Потому что среди прочего хламья носит она затёртый целлофановый пакетик с какими-то бумажками, а может, и с паспортом.
Убедившись, что выпытал всё или почти всё, оглянулся и на лавочке увидел спящую. Приняла водные процедуры, закусила чем-то полусъедобным, навоевалась с собратом-бомжом – вот и спит. И, правда, уже поздно. Но меня осенило: надо её сфотографировать. Реализацию идеи отложил до утра.
        Утром под дождём бомжиха была в прозрачной накидке, которая приглушала  затрапезность нищенского существования. А профессиональный фотограф Костя из альтруистических побуждений и по просьбе Леночки сделал три прекрасных снимка в разных ракурсах.
Выработав тактику узнавания ещё вчера, я уже не мог усидеть на месте и устремился в родительский дом. Рассказав об экспроприированной лавочке, разложил на столе фотографии,а сам замер в ожидании.
Мама долго и внимательно рассматривала каждое, осознавая важность момента, и наконец после затянувшегося молчания сказала:
; Похожа. Хотя столько лет прошло. Ты-то как её узнал?
; Ты не поверишь. По ее любимому ругательству «Чтоб тебя черти побрали!».
; Да... Детские впечатления... Тогда и директор говорил: «Географию Тамара Григорьевна знает, а детей ненавидит».
; Мам, да я помню. Интересно с нею было. Только никогда не знали, что её выведет из себя. То ли плохой ответ. То ли длина волос. Ей тогда лет пятьдесят было?
; Похоже, на фоне климакса болезнь обострилась. Из школы ей и перевозку вызвали. Уже не знали, что с нею делать. Ученик перед нею первым в дверь вошел, так она рвала и метала, а парня так толкнула, что он потом сотрясение мозга лечил. Она обвиняла всех и каждого. Фашистами обзывала. В окно выброситься грозилась. А как увезла скорая, больше мы её и не видели.
; Что ж такую-то директор держал? Не понимал что ли взрывоопасности?
; Понимал, конечно. Как мог, старался сглаживать острые углы. Сестра она ему что ли была? Двоюродная.
; Ма, а ты мне его телефончик найдешь? Матерьяльчик-то ; эксклюзив.
; А если бы не матерьяльчик, я бы тебя до нового года не увидела? – съязвила родная душа.
; Не, до католического рождества, – подыграл я.
       И мама стала листать записную книжку чуть меньше амбарной. А я уписывал за обе щеки матушкины фирменные блинчики.
; Нашла, ; прозвучало обрадованно. – Только адрес, а телефона у Дмитрия Геннадьевича не было. Частный сектор. Хотя не знаю, жив ли. Я же, как ты школу окончил, сама уволилась.
Но и этой зацепочки  было достаточно, чтобы окрыленным бежать навстречу сенсации, а вдруг – и славе. Покосившуюся калитку открыли не сразу. Но женщина пенсионного возраста довольно легко пошла на контакт.
И скоро я узнал от дочери нашего директора, что тот умер, а Тамара Григорьевна, и правда, приходилась ему двоюродной сестрой, только была намного моложе. В войну с матерью попала в расположение нашей воинской части, но юная была обесчещена одним прыщавым подонком, от которого и родила в шестнадцать лет. Ребенок, ко всеобщему облегчению, не выжил.
Эта семейная тайна тщательно скрывалась. Но одного невозможно было скрыть – ни с того ни с сего приключавшихся психопатических припадков. При этом больная начинала нести полную околесицу. Хотя образование и получила, с работой у нее явно не ладилось. Не могла долго задерживаться на одном месте, неуживчивая до склочности и откровенного хамства. Во взрослом коллективе с нею разбирались довольно просто – увольнением, а вот в детском – вытерпели почти два года до того вопиющего случая. В лечебнице Тамару Григорьевну продержали довольно долго, но в разгар перестройки выписали в более-менее удовлетворительном состоянии под опеку соседки по улице.
        Племянница – дочь нашего директора – по просьбе отца навещала тётку. Но ничего утешительного не наблюдала. Душевнобольная тихо спивалась, живя на нищенскую пенсию, а опекунша постепенно обосновывалась в её доме. Да какой-то парень вида гопника составлял Тамаре Григорьевне компанию по тихим пьянкам и буйным разборкам в духе «Ты меня уважаешь?».
        Подпитавшись информацией о бывшей географичке, я точно знал, что в ближайшее время положу на стол шефу убойный материал. Ещё одна неделя прошла в звонках в собес, соцзащиту, встречах с чиновниками, а новая началась с похода к главному.
Он долго читал, а потом недовольно сказал:
; Проблемы не вижу. Сколько людей – столько судеб. А ворошить скелеты в семейном шкафу… Мелковато.
Я опешил, но быстро нашелся и начал гнуть свою линию:
; Городская проблема. Обездоленный человек в самом центре мегаполиса. Ему помочь надо, а не терпимо относиться к факту самого существования. Приюты для животных открывают. А тут изломанная человеческая судьба! Лавочка не место для несчастной, даже если на буйство с рукоприкладством у обездоленной сил нет. Кто выиграл в мировой войне? Мы или кто-то другой? Проблема бомжей – это проблема нашего самоощущения. Кто мы? Народ-победитель, строящий правовое государство, или беспамятные манкурты под угрозой самоистребления? – ударился я в патетику.
Главный не перебивал, но и не то что бы слушал внимательно. А когда я замолк, чтобы перевести дух, грустно и как-то обреченно сказал:
; И откуда она на мою голову взялась рядом с нашей редакцией? ; А в завершение, неожиданно  перейдя на ты, как-то устало добавил: ; Оставь. Ещё посмотрим.
В отделе ждали Леночка с Ильей. Не терпелось первыми услышать о судьбе моей статьи, а потом занимались прогнозами: пойдет ли мой материал, и если да, то насколько главный даст волю редакционному вмешательству.
        Новая неделя прошла в несколько безразличном ожидании вердикта шефа и окучивании делянки городских проблем. Радовали прогулки с Леночкой до перекрестка, да  кидал мелочь бывшей учительнице. Однажды с удивлением поймал себя на мысли, что привык к ней, как к стоптанному башмаку. И лавочка уже не воспринималась так дико.
        Начало новой недели не принесло ничего интересного. Практика Ильи подходила к концу. А я ждал. Ждал, когда шеф даст ход моему материалу.
        Но последний рабочий день на второй, уже июньской, неделе закончился неожиданно. Я, Леночка и Илья решили отметить мою первую зарплату. И уже на подходе к кафе остановились как вкопанные.
        Лавочка! Наша лавочка! На ее месте не было ничего. Ее срезали автогеном – из асфальта торчали куски металлических брусов, на которых она стояла еще с моего советского детства. Тамары Григорьевны я больше не видел.
        Торговка пирожками рассказала, как её увезли. Сопротивлялась  бедная женщина отчаянно, а потом как-то сникла на руках у представителей власти.Барахло её сгребли в мусорный мешок и закинули в милицейский бобик вместе со старухой. А лавочку увезли другие. В новенькой спецодежде с нашивками на фирменных куртках «Сделаем город чистым».
        Нет больше лавочки…
               
2007–2025                © Елена Е.Топильская